Текст книги "Конец советского человека"
Автор книги: Анас Згхиб
Жанр: Социология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Что такое постсоветская телесность?
Мы находимся в точке больших перемен, и наблюдать эти перемены, как всегда, очень интересно, но очень трудно. В 90-е сформировались очередные нормы идеального западного тела, женского и мужского. Мужское тело обязательно было в высшей степени холеным. Оно не обязательно было атлетическим, но оно было телом, которое уделяет себе очень много внимания. Женское тело, как мы помним, было худым, и, что еще важнее, – женское тело было одновременно в высшей степени ухоженным и абсолютно к себе безразличным.
Было очень много сделано для того, чтобы эти жесткие, безжалостные к обоим гендерам нормы менялись разными способами. Мы находимся сейчас в точке, где новое нормированное тело непонятно как устроено. Происходит много процессов. Один процесс, и его уже видно глазами, – это процесс отказа от экстремальной худобы как нормы красоты. Это медленный и тяжелый процесс. Другой процесс, связанный с ним, но более широкий, – это тема body positive, позитивного отношения к телу, каким бы оно ни было. Третий процесс находится вообще в другой области – это процесс принятия и приятия тела с инвалидностью и попытка говорить о красоте и норме в гораздо более широком смысле. Четвертый и самый незаметный процесс – это процесс пересмотра наших телесных и гигиенических привычек.
Мы находимся в фантастической точке, где как раз рождается новое общественное тело. Каким оно будет – совершенно непонятно. Но если нас, российское общество, ждет очередной масштабный катаклизм, нам придется тяжелее, чем всем. Я боюсь, что нам опять придется танцевать от своих возможностей, а не от общих тенденций, но при этом общие тенденции пытаться инкорпорировать в свои возможности. Это огромная задача, дай нам бог как-нибудь с ней справиться; до сих пор мы справлялись.
1-часть.
Постсоветская религиозность, ее история и специфика.
Как возродилась религиозность в России?
Постсоветская культура была ориентирована на идею не возрождения религиозных традиций на самом деле, хотя иногда это и так подавалось, а на идею разрыва, на идею того, что будет построено что-то новое.
Поэтому в первые постсоветские и в поздние советские годы наиболее востребованными оказываются движения, которые как раз предлагают что-то новое. Это харизматическое христианство и вообще новый протестантизм – не только пятидесятники, но и баптисты и разные формы так называемых новых религиозных движений, начиная от Свидетелей Иеговы и сайентологов и заканчивая местными движениями, такими как Церковь последнего завета, Белое Братство, Богородичный центр и так далее.
С чего начинается поздне– и постсоветский религиозный бум? С того, что протестантские миссии арендуют кинотеатры и дома культуры в разных местах и упорно показывают фильм Хеймана «Иисус» по Евангелию от Луки. Это на самом деле первое знакомство поздне– и постсоветской городской культуры с евангельским текстом.
Новые религиозные культуры – то, что называется еще иногда new age religion – симптоматичная для глобальной религиозной истории конца двадцатого и начала двадцать первого века вещь, когда на место организованных, догматически более или менее четких конвенциональных старых церквей приходит очень размытая религиозная культура, где нет социальных структур, нет четко установленных авторитетов и нет предписывающих норм, то есть нет жесткого разделения на то, что можно делать и что нельзя или во что можно верить и во что нельзя.
Поэтому происходит то, что иногда называется построением эклектичной религии, когда люди говорят: «Мы можем брать какие-то восточные практики (это, правда, чаще всего псевдовосточные практики, но неважно). Мы берем что-то из христианства, мы берем что-то из ислама, мы берем что-то из иудаизма, но важно то, что каждый теперь становится сам религиозным авторитетом».
А с другой стороны, эта культура очень любит заигрывать с идеями, образами научного характера, то есть люди говорят: «Это не религия. Это просто наша вера, это наша духовность, и это не противоречит науке». Хотя на самом деле все-таки противоречит.
Как New Age сочетается с православием?
Нью-эйдж-практики в течение девяностых годов становятся универсальным достоянием массовой городской культуры, и сейчас у нас есть, с одной стороны, уже новые поколения new age believers, людей, которые так или иначе ориентируются на практики нью-эйджа, а с другой стороны, все эти вещи довольно глубоко проникли и в культуру людей, у которых вполне четкая христианская идентичность, но которые при этом будут говорить про «энергетику намоленного места» и так далее.
С моей точки зрения, если говорить об уровне практик, то нью-эйдж победил все, что было до этого. Если говорить об уровне идентичности и политических репрезентаций, то тут, наоборот, победа оказалась за тем, что сейчас называется «политическое православие», за политизированной православной идеологией. Но эти две стороны или эти два аспекта современной религиозной культуры, как выясняется, друг другу, в общем-то, не противоречат, потому что можно быть политически ориентированным на националистическое православие, даже достаточно радикальное, а с другой стороны, на уровне практик все равно увлекаться и астрологией, и йогой, и многими-многими другими вещами.
Прижились и те вещи, которые идут куда-то гораздо шире чистой религии, – скажем, конспирология, теория заговора, которые в известном смысле мы и типологически, а иногда и генетически можем связывать с религиозной культурой Нового времени. Они во многом своим обликом и своим происхождением обязаны рациональности и научной революции. Неслучайно главными распространителями поздне– и постсоветской нью-эйдж-культуры оказались инженеры, то есть люди, имеющие высшее техническое или естественнонаучное образование.
Для них как раз противоречия между наукой и тем, что они считали духовностью, целительскими практиками и так далее, не существовало, то есть в каком-то смысле нью-эйдж-культура (не только постсоветская, может быть; в постсоветской это просто более заметно) обязана своим появлением и многими своими чертами научной революции XIX–XX веков и вообще тому, как развивались наука и технологии в XX веке.
Почему церковь и государство в России всегда вместе?
Что касается православия, особенно русского православия, его история чрезвычайно осложнена, скажем так, дисциплинарными практиками. Собственно говоря, после того как Петр I сделал православную церковь частью светского государства, нам вообще уже сложно разделить, где находится религиозная, а где – политическая составляющая в истории православия.
Рефлекс прислонения к государству у Русской православной церкви Московского патриархата не сработал на рубеже советского и постсоветского времени, но сейчас он срабатывает довольно хорошо. Мы видим, что основной репрезентативный идеологический тренд православной церкви связан не с благотворительностью, не с попыткой поддерживать и в эмоциональном, и в духовном, и в каком угодно контексте какие-то беднейшие группы людей, которые испытывают моральный кризис, а, наоборот, дисциплинирование. Мы – часть государства, которая отвечает за определенные формы дисциплинирования. Кто-то стреляет из автомата в других людей, а мы будем говорить о том, что можно и что нельзя, в том числе в моральной сфере.
Это и ново, и не ново. То, что мы наблюдаем в XVIII или XIX веке, – это, скорее, действительно православная культура и православная идеология, так или иначе встроенная в общую политическую программу государства. Соответственно при Сталине и во время Второй мировой войны церкви удалось сесть в этот поезд снова. Хотя ей давали очень мало места, но тем не менее уже после войны некоторую политическую нишу для Русской православной церкви Московского патриархата нашли.
В девяностые и двухтысячные годы отношения церкви и государства были более сложными, и действительно оказалось, что православие очень привлекательно именно для людей, которые хотят заново сконструировать свою политическую и национальную идентичность. Тут сошлись идея русскости, православности и некоторых политических проектов, которые в целом представляются как консервативные, но могут быть и не консервативными. Наверное, такая политизация религиозной культуры тоже характерна не только для постсоветского времени, а вообще для десекуляризации или постсекулярного мира во многих частях земного шара.
Почему религия становится частью идеологии?
Было бы замечательно провести полевое исследование в Администрации президента Российской Федерации или хотя бы в правительстве Санкт-Петербурга – просто взять интервью у разных людей, начиная с Путина или губернатора Полтавченко и заканчивая какими-то функционерами низшего звена, и просто посмотреть, как это все развивалось: когда, как и почему в ленинградском или санкт-петербургском КГБ или ФСБ начали читать философа Ивана Ильина, как они искали себе духовных отцов, что это был за проект, почему для них это обрело политическое звучание.
Но боюсь, что пока такой проект вряд ли возможен, так что не буду гадать, как это произошло. Можно сказать, что в поздне– и постсоветские годы символическая вселенная разрушалась. Мир устойчивых больших нарративов разрушается, и люди пытаются что-то построить из разных материалов, из того, что у них есть. Кто-то говорит, что пришел Христос, и его новое имя Виссарион, надо ехать в Сибирь и там создавать основание нового человечества, а кто-то пытается переключиться с позднесоветской официальной марксистско-ленинской идеологии на что-то другое, и православие оказывается весьма кстати.
Религию пытались и пытаются подформатировать под какую-то коллективизирующую и мобилизующую идеологию. Такие попытки предпринимались, я думаю, еще и при Ельцине, или, по крайней мере, об этом речь заходила. Патриарх Алексий, насколько я понимаю, не очень был этим озабочен, а нынешний патриарх Кирилл вроде бы во что-то подобное готов играть, хотя всегда возникает вопрос, насколько всем этим людям небезразлично то, чтобы делать какие-то долгоиграющие проекты, или, может быть, они просто заинтересованы в личном обогащении в распиле каких-то очередных бюджетов. Идея социальной инженерии и public relations овладела умами россиян, вероятно, после романа Пелевина «Generation „П“». Она, конечно, на самом деле не работает, потому что не получается контролировать того джинна, которого они выпускают из бутылки, и непонятно, джинн ли это и что с ним вообще происходит.
Особенно это все усилилось после 2011 года. Главная модель – это то, что существуют внешние враги, которые плетут заговор против России, и, соответственно, все, что происходит, мы будем объяснять в контексте этой модели происками врагов или, наоборот, борьбой с этими врагами. Надо сказать, что получилось гораздо удачнее. Конспирология – это другая тема, и сейчас мы на ней не будем останавливаться, но тоже непонятно, каков будет конечный эффект, потому что однажды выпущенные из бутылки такого рода нарративы тоже могут привести к самым удивительным и, возможно, вполне негативным социальным последствиям.
1-часть. Дело жизни.
Кто я такой? Всякий советский и постсоветский человек всегда знал только один способ ответить на этот вопрос: я милиционер, я учитель, я доярка, я школьник. Я тот, кто занимается тем, чем я занимаюсь. Всякая советская детская книжка изображала взрослый мир с профессиональными атрибутами. Всегда можно было понять, что за человек нарисован на картинке по тому, как он одет, и по тому, какие знаки принадлежности к профессии у него там есть. Если где-то изображен гаечный ключ, то понятно, что перед вами рабочий или инженер.
Советский культ труда
У советской власти много чего не получилось за 70 лет, но в создании нового человека получилось несколько вещей, в том числе получилось создать норму самоидентификации через труд. По сути, возникла массовая идеология, очень сильно отличающаяся от идеологии государственной, которая заключалась в том, что человек, который трудится, человек, который зарабатывает, человек, который сам себя кормит, – это и есть тот человек, который будет строить будущий коммунизм.
Человек, который честно зарабатывает себе на жизнь, до тех пор, пока он не бунтует, более или менее свободен. Любопытно, что единственная, пожалуй, сфера, в которой правовые институты советской власти работали совершенно идеально, была как раз трудовая. Интересно, что практически во все времена, за исключением разве что краткого военного периода, правосудие в Советском Союзе старалось не зажимать рабочий класс. Конечно, это было частью коммунистической идеологии: рабочий класс был гегемоном и основанием этого строя, хотя бы формально. Тем не менее если вас несправедливо уволили с работы, вы могли дойти до суда.
Самоощущение советского человека при этом действительно строилось на труде, никуда от этого не денешься, и всякий человек знал, что до тех пор, пока у него есть работа, он не пропадет в этом обществе. Можно было просто взять трудовую книжку, выписать из нее место работы, после чего давался совершенно полный портрет человека, ничего добавлять не нужно.
Неважно – если речь идет о женщине, – блондинка это или брюнетка. Неважно, замужем она или не замужем. Важно, что она инженер или доярка. То, что в 1967 году она ушла с одного завода и пришла на другой завод, – вот это действительно важно.
В России очень низкий уровень забастовок, очень низкий уровень трудовых конфликтов. Тем не менее, ориентируясь на советскую норму, нынешние власти страшно боятся любых проявлений трудового недовольства и стараются защитить рабочего человека, несмотря на то что идеология, которая должна была защищать рабочего человека, уже давно закончилась.
Отношение к богатству
Уровень социального расслоения в довольно бедном советском обществе был достаточно низким, и в тот момент, когда появилась возможность создать новое общество с другим уровнем расслоения, люди открыли для себя, что помимо труда есть еще ценность под названием богатство.
Формально советское общество было обществом равных. Это означало достаточно низкий коэффициент социального расслоения как по доходам, так и по имуществу. Богатство в советском обществе было вещью двусмысленной. С одной стороны, богатство, несомненно, осуждалось. В официальном Кодексе строителя коммунизма богатых людей совершенно не было, богатый человек был по определению грешен. С другой стороны, конечно, это все было не совсем так, причем даже в коммунистической идеологии. Все испортили Великая Отечественная война и послевоенный период, когда восстановление народного хозяйства требовало некоторой зажиточности большей части населения, а большая часть населения Советского Союза была сельской.
В мемуарах советских наркомов финансов сороковых годов описывались совершенно замечательные истории про то, как при вынужденном отпуске цен в 1941–1942 году на колхозных рынках появлялись крестьяне, которых почему-то не мобилизовали и которые на свободном рынке на огурцах зарабатывали какие-то несметные тысячи и миллионы и клали их на книжку. После чего к ним приходили представители советских властей и говорили: «Слушай, ты же не можешь быть таким богатым. Давай ты хотя бы танк купишь». Там появлялись удивительные танки зажиточных крестьян, самолеты от Русской православной церкви и прочие замечательные вещи. То есть богатство само по себе не было осуждаемо, оно просто было очень специфической вещью. Советские академики, советские артисты были богатыми, и это все более или менее знали. Они могли покупать себе по десять машин, хотя обычный человек не мог себе купить даже одну. И это богатство было до какой-то степени знаком социальных заслуг.
Поэтому новое общество в девяностых годах, когда увидело возможность богатства, немедленно ассоциировало богатство с заслуженностью этого богатства. По сути, произошло очень своеобразное изобретение буберианской этики. Бубер говорил, что всякий правильно трудящийся, правильно думающий человек будет богатым. У нас эту этику замечательным образом перевернули и сказали буквально следующее: если человек богатый, то он, в общем, и правильный. Это был очень краткий период, когда все российское общество экспериментировало с новым статусом богатства.
Оно в реальности не понимало ничего: ни как это богатство зарабатывается, ни хорошо это на самом деле или плохо, ни допустимо ли насилие при приобретении богатства, правильны ли лозунги социал-дарвинизма, существует ли протестантская этика. Как только вы выкидываете отношение к труду как к чему-то обязательному, как к тому, что вас определяет, у вас появляется практически неограниченное количество счастья.
Почти все рассказы девяностых годов основаны на том, что человек был счастлив от того, что ему не надо ходить на работу. С другой стороны, всеобщее желание денег до начала двухтысячных годов приводило к очень странным результатам: деньги появлялись, исчезали, но ни у кого толком не задерживались, за исключением очень узкого круга лиц, которые немедленно социально изолировались и начали жить в каких-то странных замках: остатки этой архитектуры можно видеть сейчас на основных дорогах, выходящих из Москвы, в пригородах – это действительно настоящие донжоны, которые призваны защитить бог знает от чего. С другой стороны, на уровне населения мелкие деньги, которые люди зарабатывали, немедленно тратились. Об этом часто рассказывают в личных историях о том времени. На самом деле одной из свобод девяностых, о которых до сих пор тоскуют, является именно вот эта постоянная смена социального статуса.
Во многом игра в богатство и игра в отношение к богатству определялась тем, что богатство до сих пор было чем-то плохим, и заработать его можно было временно и как бы в игре. Если смотреть массовый кинематограф середины двухтысячных, то там постоянный сюжет – это упрощение какого-нибудь олигарха до простого человека и сцена, в которой олигарх выпивает с собственным охранником.
Случайность распределения богатства среди людей в девяностые годы – это факт, который долгое время пытались в публицистике опровергнуть. Люди пытались объяснить, что нет, мы это заработали, мы, в конце концов, дети академиков, мы новая социальная элита, но, в общем, общество прекрасно понимало, что богатство – это нечто, насыпанное сверху, это просто так кости выпали. Какой-либо трудовой этики, помимо советской, при которой человек оправдывался трудом, обществом, в общем, до сих пор не выдумано.
Предприниматели и чиновники.
Пространство предпринимательства появилось стихийным образом вместе с либерализацией цен 1991 года. В определенный момент у людей просто закончились деньги, и поскольку способы их добывания в новой реальности еще не были изведаны, люди совершенно стихийным, естественным образом обнаружили целую сферу работы – это называется «купи-продай». Можно было взять то, что у вас накопилось за долгие годы жизни при советском строе, отнести на рынок, получить деньги и на деньги приобрести то, что вам нужно прямо сейчас.
Предполагалось, что именно эти люди, особенно после процесса приватизации, особенно после процесса обучения предпринимательскому делу, и станут основой общества. Общество совершенно прекрасно пережевало этих людей, выплюнуло, и в настоящий момент культура предпринимательства делится на две части. Первая часть – это предприниматели, которые, по сути, заняли место советской управленческой элиты. Если спросить про самоощущение богатого человека, который владеет заводом, то он довольно быстро скажет: «Знаете, ребята, я тут примерно такой же директор, как тот, который был здесь в семидесятых годах. Собственность мне нужна только для того, чтобы это работало». Такие предприниматели достаточно мало общаются с остальной частью общества и в целом, конечно, чувствуют себя в стране не очень уверенно, потому что общество до сих пор не воспринимает их ни как социальных партнеров, ни как хозяев, ни как внешних управляющих. Другая часть предпринимателей – это предприниматели, которые, как ни странно, занимают то же самое место, которое занимал трудящийся человек в советском обществе. Они зарабатывают себе сами, это самозанятые люди. Люди, которые погружаются в мир частного предпринимательства, особенно мелкого, сейчас уже заранее знают, что вступают в лотерею с гарантированным доходом при участии в этой лотерее.
Это люди, которые не стали основой нашего общества. Вместо этого пока что экономической основой нашего общества является совсем другой класс – это восстановленный класс сотрудников государственной службы. С одной стороны, государевы люди – это люди, которые гораздо больше, чем предприниматели, по своим текущим делам взаимодействуют с остальным обществом. С другой стороны, это род занятий, который сильно изолирован, в том числе языком. На чиновничьем языке, как известно, говорить невозможно, и одна из проблем в налаживании электронного государства заключается в том, что внутри себя административный класс прекрасно понимает эту птичью речь, но потребитель, как только сталкивается с формулировкой на портале госуслуг, конечно, впадает в оцепенение и говорит: «Ребята, я не знаю этого языка. Это написано не по-русски».
Этим занимается примерно полтора-два миллиона из 140-миллионного населения Российской Федерации, занимается с большим удовольствием и с некоторой обреченностью, потому что по большей части этот класс понимает, что, несмотря на свою вовлеченность в достаточно денежный и в достаточно важный процесс государственного управления, он, конечно, ничем особенным этот свой особый социальный статус не заслужил. Может быть, их не придут бить, но рано или поздно их придут выкидывать люди, которые более компетентны, потому что уровень образования российского административного класса, конечно, оставляет желать лучшего.
Тем не менее есть и другая тенденция в этом административном классе, который сейчас сильно изолирован от общества. У него своя сильно искореженная советская трудовая этика; в частности, искорежена она системой мотивации и возможностью коррупции. Тем не менее это та же самая советская трудовая этика.
Изоляцию административного класса от остального общества можно определить даже визуально. Это уже практически всегда новая эстетика, которая обычными людьми воспринимается с некоторым недоумением. Огромное пространство, заставленное позолоченными белыми диванами с какой-то хитрой лепниной и какими-то аллюзиями на палладианство на потолке – нормальный человек не воспринимает эту эстетику как свою и понимает, что это нечто государственное.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
