Текст книги "О потере и принятии. Божье утешение маме, потерявшей ребенка"

Глава 7. Только живи!

Мужчина-врач все сделал быстро и очень болезненно.

– Воды светлые, хорошо, – отрапортовал он и вышел.

«Хоть что-то положительное», – подумалось мне.

Раннее утро, а я уже устала, потому что не спала всю ночь и не помнила, когда ела. Но мне нельзя ложиться, нужно прыгать на мяче, больше ходить, чтоб быстрей родить. С появлением дочки неизвестность исчезнет, как дым, больше не будет пугающих предположений и додумок. Все диагнозы будут четко по делу, чтоб понимать, куда двигаться дальше.

«Только бы она не умерла после рождения, только бы не умерла, Богородица, милая, не оставь своей милостью. – Я молилась своими словами, как шло из самой глубины сердца. – Сотвори свое чудо, исцели мою девочку, но если все-таки суждено ей умереть, то дай сначала покрестить мою малютку, больше ни о чем я и не прошу». Врачи заходили и выходили, спрашивали про схватки, которых почти не было, вновь и вновь прослушивали сердечко малышки. Она не торопилась. Мои силы были на исходе. Я чувствовала, что схватки ослабевают, а не усиливаются, как должно быть.

– Срочно вводим окситоцин, а то мы сейчас и маму потеряем. – Врачи говорили так, как будто моей дочке уже был вынесен приговор.

Я быстро почувствовала сильнейшую боль, как будто меня разрывает изнутри. Но когда я легла на кушетку, силы неожиданно вернулись и боль стала терпимой.

– Тужься! – закричала в последний раз акушерка.

И я родила.

Седьмого июля в семнадцать часов вечера наша Софочка появилась на свет. В день рождения Иоанна Крестителя. Про этот Праздник я узнала уже к вечеру и сразу поняла, кто именно помогал и охранял мою малышку в эти знаменательные часы. Уж слишком все было «непонятно» для всех, а особенно для врачей, которые даже дали мне родить самой, хотя позже я узнала, что с такими диагнозами, как у доченьки, меня должны были кесарить.

Когда были совсем последние потуги, я мысленно просила: «Закричи, милая, только закричи». И она закричала. «А теперь живи! Только живи!»

Мне положили ее на живот. Маленький синий комочек, так остро нуждающийся в своей маме. Меня буквально распирало от счастья и нежности. Вся невыносимая боль, которую я испытывала весь день, тут же прошла, я не ощущала усталость, хотя была уставшей. Только счастье и благодарность.

– Сфотографировать? – робко предложила медсестра.

– Да, пожалуйста. – Улыбка не сходила с моего измученного родами лица.

Через несколько секунд я наконец-то увидела личико своей девочки. И сразу поняла, что, слава богу, никаких уродств и синдрома Дауна у нее нет. Да, приплюснут носик, видимо, ей было очень тесно в своем домике, но он уже на глазах начинал принимать правильное положение на ее крохотном личике.

«Слава богу!» – только смогла сказать я. Выступили слезы благодарности. И сразу же вспыхнула искра надежды с новой силой. А что, если и с пороком сердца ошибка. Вдруг произойдет еще одно чудо.

Ее забрали от меня очень быстро, но я была благодарна даже и за те несколько минут, которые мы провели вместе. Второй раз за день ко мне зашел врач-мужчина:

– Сейчас я тебя буду зашивать. – До этой минуты я и не знала, что мне сделали разрез.

– Ой, – пискнула я от неожиданной боли.

– Будешь орать, зашивать не буду, истекай кровью! – Конечно, не таких слов ждешь от врачей, когда только-только испытала столько физической боли. Но я не произнесла больше ни звука. Что мне вся эта боль по сравнению с тем, что, возможно, моя дочка абсолютно здорова? Я выдержу все! «Царица Небесная, сотвори еще одно чудо, – молилась я, лежа одна в палате, – пусть этого страшного диагноза не станет».

Но еще одного чуда не произошло.

Все остальные диагнозы подтверждались один за другим.

В палату меня перевели уже одну.

Каждые три часа я могла ходить к своей малышке, проведывать ее по 5–10 минут и носить сцеженное молоко, которым ее кормили через зонд. Когда я смотрела на нее, такую крошечную, беззащитную, с кучей датчиков и проводов, по моим щекам стекали ручейками слезы. Меня ругали. Пугали, что больше не пустят, если буду реветь. И я старалась сдержать эти злополучные слезы и не могла. Жалость и боль переполняли.

Девчонки в палате ревели, что их оставляют на один день дольше в роддоме, а я ревела от страха за жизнь своего ребенка. Мы все ждали обещанного – смерти. Спустя несколько часов после жизни. Но минуты, часы шли, а она не умирала. И я смотрела на нее и видела необычного ребенка. Она слушала, слышала и понимала. Вы можете сказать, что это все ерунда и я придумала все в своей измученной горем фантазии. Но нет, я много нянчила детей с рождения, но такой осознанности я не видела ни у одного родившегося младенца. Такой силы, такого понимания происходящего, такого терпения и принятия.

Она знала, на что шла в этот мир. Она знала и безропотно принимала свой крест.

Глава 8. Молитва матери со дна моря достанет

Я помню те дни в больнице. Память не дает забыть.

Да! Наша драгоценная доченька не умерла после трех часов после рождения! На наших глазах происходило чудо, неподвластное смертным людям. Ребенок, которого «похоронили» еще до рождения, – жил!

На следующий день после рождения Софочку покрестили прямо в реанимационном отделении. Эта была моя большая радость, потому что об этом я молилась и просила все Небесные силы целых девять месяцев, пока носила ее под своим сердцем, чтобы доченька не умерла без крещения. Я страдала за ее тело, но больше всего пеклась о душе. Глубоко изучая свою религию с детских лет, я всегда знала, что крещение так же необходимо и для безгрешного младенца, чтобы войти в Царствие Небесное. Как говорит свт. Григорий Богослов: «Не сподобившиеся святого крещения по малолетству, младенцы не будут у праведного Судии ни прославлены, ни наказаны, потому что, хотя не запечатлены святым крещением, однако же и не худы, и больше сами потерпели, нежели сделали вред, ибо не всякий недостойный чести достоин уже и наказания». Участь младенцев, умерших некрещеными, ни в коем случае нельзя назвать безнадежною, несмотря на то что они «не вкусят райской радости, но не будут и испытывать адских мучений». Это не может не утешать скорбящих родителей, но и не может не печалить, что их дитя не достигло той блаженной жизни, которой они для него желали. За таких деток нужно обязательно молиться, совершать добрые дела и милостыни.

Именно поэтому для нашей дочери мне хотелось прославления, хотелось для нее Царствия Небесного, вечной радости и спокойствия ее душе, поэтому ее крещение стало для меня еще одним подарком с Небес.

Несколько дней врачи наблюдали и ждали ухода в мир иной моей дорогой доченьки, но его все не происходило, поэтому было решено переводить нас в послеродовую больницу, где лежали мамы с детками, у которых что-то пошло не так во время родов или после. Кто-то лежал с желтушкой, кто-то поторопился и родился раньше положенного срока, кто-то нахлебался вод во время родов.

В этой больнице нас, мягко говоря, не могли переносить. В отношении к слабым мы и показываем свое истинное лицо. Кто-то, как в стае шакалов, чуя свежие раны, готов грызть до конца. Мы портили статистику, меня постоянно обвиняли в том, что я не сделала аборт. Доченька лежит, смотрит на всех нас своими красивыми глазками, а эти несчастные говорят:

– Ты видишь, она умирает? Почему не сделала аборт?

– Потому что я не убийца своему ребенку!!!

Этот ответ повергал всех несчастных в шок, от которого они долго не могли отойти.

«Адова больница», – как назову я ее впоследствии.

Такое отношение от людей, которые давали клятву «не навреди и помоги», повергало меня в шок. Иногда я буквально теряла дар речи и не знала, что ответить. Ну скажите мне, что можно ответить специалисту, который говорит тебе на очередном вроде бы безобидном осмотре:

– Держите лучше голову ребенка, а то сейчас напишу, что она у вас глухая, замучаетесь потом по врачам бегать!

– Что вы сказали? – Мой шок уже был готов перерасти в бойню, и она это прекрасно видела по моему недоуменному выражению лица, на котором через мгновение можно было увидеть явную ярость и готовность разорвать за своего ребенка.

– Ничего-ничего. Все хорошо со слухом.

Но я все равно была рада этой возможности быть со своим маленьким ангелом и заботиться о ней со всей своей неистовой материнской любовью, несмотря на все горести и трудности, которых возникало бесчисленное множество на нашем пути. Тогда я не знала, сколько времени ей отведено на этой земле, и я со всей страстью старалась запомнить ее запах, наобнимать и нацеловать.

Глава 9. Особенная соседка

Заходя в просторную палату, стены которой были выкрашены в приглушенно-желтый цвет, я облегченно вздохнула. Всего две кровати, значит, тишина и спокойствие нам обеспечены, большие окна, которые впускали в себя очень много солнечного света, что не могло не радовать, пеленальный столик, туалет, что вообще непривычно для наших провинциальных больниц и является роскошью.

Кровать около окна была уже занята женщиной средних лет. На вид я дала бы ей чуть больше тридцати пяти лет. Коренастая, темно-русые волосы забраны в пучок, крупные черты лица. Она сцеживала молоко из больших набухших грудей. Руками. Еще одна забава больницы. Не разрешать современные девайсы в виде молокоотсосов, видимо, чтобы быстрее переводить малюток на смесь. Руками невозможно сцедить много молока, и получается, что постепенно, день за днем оно перегорает. А голодных деток докармливают смесью.

Я поздоровалась. Она кивнула и улыбнулась.

– Меня зовут Настя, а тебя? – Я улыбнулась в ответ.

Тишина. Я подумала, что она не расслышала, мало ли, может, человек занят своими мыслями, но когда я чуть громче повторила свой вопрос, то снова не услышала ответа.

– Она глухонемая, – помогавшая заносить мне вещи медсестра прояснила ситуацию, – ничего не слышит и не говорит.

– А ее ребеночек?

– Тоже.

По спине поползли мурашки.

– Почему они здесь? – Я спрашивала не из любопытства, мне важно было понять, чего ждать, к чему готовиться. Мы заезжали в эту палату на неопределенный срок, поэтому я хотела по максимуму знать человека, с которым мне предстояло делить быт последующие дни или недели, а может, и месяцы. Медсестра явно была нацелена на разговор, поэтому недовольства от моих вопросов у нее не возникло:

– Девчушка наглоталась вод во время родов, произошла гипоксия, в реанимации тоже были, сейчас их перевели, но кормим ее через зонд.

Медсестра поставила мои сумки, показала, где лежат пеленки, предложила принести малышке смесь.

– Несите. – Я тяжело вздохнула. Софочка начинала переживать, почему ее так долго не кормят. Моих скудных миллилитров молока явно не хватало, несмотря на то что ей было всего несколько дней от роду. Медсестра принесла крошечный стеклянный пузырек с большой советской соской.

– Давай попробуем покормить ее не через зонд, – предложила она.

– Давайте! – Я обрадовалась такому предложению. Грудь нельзя, я смирилась с этим, но почему она не может сама пить из пузыречка.

Софочка явно обрадовалась не меньше меня такому стечению обстоятельств и вцепилась в эту соску, как маленькая пиявка.

– Ишь ты, у бедняжки теперь горлышко пересохло, пусть так попьет.

– Вы не ангел? – Я смотрела на нее благодарственными глазами. Она засмущалась.

– Ну что ты, жалко маленьких крошек.

– Сама сосет? – удивилась зашедшая на осмотр врач. – Смотри, и не синеет, ну значит, будем кормить через бутылку, но грудь не давай. – Она грозно взглянула на меня.

– Не дам, конечно, раз это может ей навредить, – уверила я главнокомандующую.

Уже то, что Софочка может сама сосать молочко из бутылки без вреда для здоровья, радовало меня. То, что для здорового ребенка является нормой, для особенного – огромная победа.

В это время глухонемая женщина закончила сцеживаться и подошла к врачу с пузырьком, отчитываясь за количество. Она смотрела виновато.

– Очень мало, – отчеканила главная, – должно быть не менее ста миллилитров. Она показала на отрезок с обозначениями на бутылке. Вот столько. Женщина попыталась объяснить, что она не может столько сцедить, молока нет.

– Значит, твоя дочь будет голодной. – Главная повернулась и удалилась, давая понять, что разговор окончен и продолжать его больше она не будет.

– Не переживай, – медсестра все еще была здесь, она держалась в сторонке, делая вид, что разбирает пеленки, пока врач не вышла из палаты, – не оставим малютку голодной. – Она погладила ее по плечу. И тоже ушла.

А я осталась один на один с этой интересной и пока еще загадочной для меня женщиной, по правде сказать, я даже обрадовалась, что именно с ней мне теперь придется жить, с человеком, которому не нужно рассказывать и который сам не будет ничего рассказывать. Мне хотелось тишины и спокойствия, и я подумала, что получила даже больше, чем предполагала.

Глава 10. Валя

– Валя. – Она поднесла ко мне блокнот с надписью своего имени.

– Настя, – написала я в ответ и улыбнулась.

В первый же день я поняла, что Валя не просто глухонемая женщина, по сути своей она большой ребенок, который не знает, как помыть младенца, подстричь ему крохотные ноготки, не обрезав тоненькие нежные пальчики, запеленать, оказать первую помощь в случае непредвиденных обстоятельств. Младше ее на много лет, я чувствовала себя старшей сестрой, которая учит иную обращаться с младенцем. Для меня весь уход за дочкой казался обыденностью и радостью, а для нее – огромным стрессом. Она смотрела на свою дочь грустными глазами и не понимала, что с ней делать. Но надо отдать должное, она была смышленым учеником, и постепенно грусть в ее глазах сменилась на умиление.

А после одного случая я даже удостоилась знакомства с ее мужем и родителями по скайпу, которые всячески меня благодарили, написав слова благодарности на альбомном листе. Я смущалась, говорила, что ничего особенного не сделала, и это действительно было так, но все прекрасно понимали, что, не сообразив я схватить их малышку на руки, после того как ее начало фонтаном рвать в люльке во сне, она могла быть уже мертва.

Но самое страшное было то, что Валя не слышала свою малышку. Милана истошно кричала, звала свою мамочку, но если меня не оказывалось рядом, то девчонка могла кричать до посинения. Поэтому я начала потихоньку приучать Валю не просто дежурно ухаживать за малышкой, но и побольше брать ее на руки, качать, целовать, чтоб она чувствовала, что мама ее любит, она рядом, и это давало ей силы бороться и выздоравливать.

Глава 11. Переосмысление

Дни шли за днями, солнышко за окном играло лучами, то пуская к нам в окна своих зайчиков, то прячась за хмурыми тучками. Оно ласково звало выйти на улицу и хоть на минуточку насладиться его жаркими объятиями. Мы не могли, не потому, что нам не хотелось, просто наше пребывание в этой больнице скорей походило на тюрьму, чем на больницу, со строгими и беспощадными надзирательницами. Я чувствовала, что начинаю унывать и раскисать. Выходить из палаты можно было только в душ и в столовую. Мне не хватало обычной прогулки на свежем воздухе, я уже начинала мечтать, как выйду на улицу и вдохну сухой запах летней пыли, дотронусь до травинок и деревьев, полюбуюсь на жучков, спешащих по своим неотложным делам. Так удивительно, что мы настолько погрязли в своих заботах и делах, что не замечаем столь банального и настолько необходимого для счастья каждого человека.

Переосмысление. Оно буквально ворвалось и осталось со мной навсегда.

И наконец, по прошествии двух с половиной недель, мне сообщают радостную новость. Нас берут на операцию в городе Ч.

Надежда! Вот что означала эта новость. Моя дочь еще жива, и все еще может быть не так, как пророчат местные врачи.

Мы начали готовиться к отъезду – сдавать в очередной раз «стопятьсот» анализов и проходить УЗИ. Один раз мне даже удалось выйти на улицу и дойти до соседнего здания, в сопровождении конечно, и это было пять минут туда, пять минут обратно, но все равно это были прекрасные десять минут свободы, которыми я насладилась от души. Но вернувшись, я обнаружила такую картину: Софочка, вся в слезах и соплях, ищет меня, хотя, уходя, я ее покормила и уложила спать. Валя растерянно бегала вокруг нее и пыталась успокоить, но моя кровиночка желала только маму. Меня. Для меня это стало еще одним откровением в тот миг. Младенец и мама – это неотделимое целое, не зря многие отказники умирают без мамы в первые дни, а те, которые выживают, имеют ряд отклонений и отставание в развитии.

Я взяла ее на руки, обняла покрепче и прошептала на ушко, что она самая любимая, самая желанная и дорогая в мире драгоценность, которую я никогда не оставлю. «Знай, моя крошка, всегда знай, что бы ни случилось, ты должна помнить, что мама очень сильно тебя любит. Будь сильной, это только начало, но мы справимся». В ответ она улыбнулась.

Глава 12. Страшные бумаги

Перед отъездом мне принесли на подпись страшные бумаги о том, что в случае смерти при перевозке Софочки я не имею претензий к больнице и врачам.

– Вы вообще осознаете, что здоровому-то ребенку сложно проехать девятьсот километров, а здесь при смерти. Почему не уехала до родов?

Я уже не отвечала на такие вопросы. Все это время мне отчаянно пытались внушить чувство вины, которое никак мне не внушалось. И это ужасно их раздражало и злило. Не будь я верующим человеком, наверняка нас не было бы уже в живых, наверняка в один бы из дней я взяла своего ребенка на руки, обняла и спрыгнула с самого высокого этажа их злосчастной больницы. Потому что без Божьей помощи вытерпеть все эти слова и нападки не представлялось возможным.

– Вы сами хоть раз ездили так далеко? Осознаете, что это тяжело для такого ребенка? – От меня все же ждали какого-то ответа.

– Ездила. Осознаю.

– Понимаете, что можем не довезти? – Наверное, они все-таки считали меня немного «куку», не может же нормальный человек с трезвым умом обречь себя на такие страдания.

– Понимаю. Но надеюсь, что довезем.

– Повезем на реанимобиле, с ней будут два врача. Повезем без остановки. Будут два водителя, чтоб меняться. Вечером выезжаем, чтоб к утру быть на месте. Вы можете добраться как вам удобно: на поезде или машине.

– А можно с вами, чтоб быть с доченькой?

– Нет. Это не обсуждается.

Мой вопрос явно не понравился.

– Тогда мы поедем с мужем за вами на машине. Так можно?

– Так можно.

Пальцы не слушались и дрожали. Я не хотела показывать этим непонимающим людям свою слабость, поэтому пришлось несколько раз сжать их в кулак, потрясти, вложить между пальцев ручку и неестественно коряво поставить свою подпись. Я соглашалась на все условия.

Глава 13. Первое причастие

Оставалось два дня ожидания до нашего отъезда. Два дня – это очень мало и быстро в нормальных условиях жизни, но в нашем случае два дня тянулись катастрофически медленно. Мне оставалось только молиться: «Царица Небесная, сотвори свое чудо, исцели Софочку. Ничего мне в этой жизни не надо, никогда ничего не попрошу, только исцели». Я молилась и надеялась на Божье чудо.

И в эти два дня произошло еще одно очень важное событие для нашей крошки, которое теперь уже дало ей сил для дальнейшей борьбы. Она причастилась! Не знаю, какими чудесами мой муж выпросил разрешение, но за день до нашего отъезда дверь в палату отворилась и к нам, в эту женскую намоленную келью, робко зашли два бородатых мужчины. Одного из них отличало только то, что он был в священнической рясе, он широко улыбался, на его глазах совершалось чудо: ребенок, которого он крестил и который должен был давно умереть, жив. Второй – мой муж, он не мог сдержать радости при нашей встрече и кинулся заключать меня в свои большие и теплые объятия. Мы не касались друг друга с того момента, как он отвез меня в роддом. Все наши встречи происходили на расстоянии палата – окно.

Он подошел к прозрачной больничной люльке:

– О-о-о, она изменилась, – в глазах блеснули слезы, которые он тут же быстро смахнул, отвернувшись, – можно подержать?

– Нужно, – я уже доставала Софочку из ее младенческого гнездышка, – вдруг больше такого шанса не будет.

Ее крохотная головка поместилась на его большой ладони. Он неуклюже держал, боясь уронить или сделать что-то не так, и смотрел на нее умиленным взглядом. А она в ответ смотрела на него и изучала.

– Это твой папа, дочка, па-па, – мне захотелось их познакомить. – Папа тоже очень тебя любит.

Зная, что он чувствует это, но в открытую никогда не скажет, мне захотелось сказать это за него. Она должна слышать это. Должна знать, что в этом мире есть не только мама, которая ее очень любит. Есть еще люди, которые верят в нее, которые хотят, чтобы она была сильной и боролась до конца.

Уходя, батюшка подкрепил мои уставшие тело и дух важными словами: «Все в Божьих руках. Но если Он ее до сих пор не забрал, значит, есть в этом какой-то смысл».

Оставалась еще одна ночь до нашего отъезда. Бумаги, которые я подписала, вплели в мое сердце корень страха. А что, если не довезем? Вдруг сегодня это наша с ней последняя ночь? Спать не хотелось, хотелось только посильнее обнять мою девочку и наслаждаться, пока еще можно, просто ее присутствием и теплом маленького тельца. В эту ночь я уже не спустила ее с рук.

Утром, взглянув на себя в крошечное зеркальце косметички, я ужаснулась: сине-черные круги под глазами, которые доходили до половины щек; облезшая кусками кожа из-за того, что я ни разу не намазала ее увлажняющим кремом; сухие губы, покусанные до крови в минуты отчаяния и боли; черные корни волос на крашеном блонде, ставшие за последние несколько недель без должного ухода просто мочалкой. Жалость к себе моментально попыталась захватить мое сердце, но я еще раз посмотрела на себя, улыбнулась и напела: «Все пройдет, и печаль, и радость… пусть только моя девочка будет жива и здорова, остальное не важно».