Текст книги "Забытые"

АВРОРА

Я, наверное, сплю. Ибо происходящее просто не может быть явью.

Пока Мия моет мне ноги, стараюсь унять бушующие эмоции и остановить галопирующие мысли.

Что произошло в саду?

И как я это допустила?

Возмущение стоит комом в горле и не находит выхода. Не могу решить, что возмущает больше: то, что Маркус совершил или то, что мне понравилось, что он совершил.

Немыслимо.

Но разве я не хотела этого?

Мия вытирает чистые ступни полотенцем. В этот момент в уборную входит мама.

– Аврора, всё в порядке?

Не обладая Эфириумом, она с порога чует, что-то не так. Или это написано у меня на лице. Бросаю взгляд в зеркало и точно – оттуда глядит посмертная гримаса. Ужаснувшись, стараюсь расслабиться и улыбнуться.

– Да, мам. Не волнуйся. Это я так переживаю за платье.

– С платьем всё в порядке, – внимательно оглядывая, Кларисса обходит меня по кругу, – а над причёской нужно поколдовать.

В четыре руки мама с Мией укладывают волосы в ракушку. С оголённой тонкой шеей и выпущенными сбоку прядями выгляжу старше.

– Дорогая, женственность – твоя вторая натура. Посмотри, как идёт тебе эта причёска! – с искренним восхищением Кларисса любуется моим отражением.

Отмечаю изящную линию плеч и ярко горящие глаза. Пожалуй, в этом есть правда. Теперь я вижу.

А что видит Маркус?

Зачем он сделал то, что сделал?

И последует ли продолжение?

Намереваясь это выяснить, обуваю новые туфли.

Идти в этот опыт страшно. И нужно ли? Но любопытство сильнее.

Благодарю своих помощниц и, пряча дрожащие от волнения руки, отправляюсь искать ответы.

Вдруг найду.

Глава 6

МАРКУС

– … вот так. Идеальная лохматость, – Кларисса убирает со лба чёлку и ещё раз проводит по волосам, распределяя средство для укладки. – Хаос тоже явление управляемое. Особенно, если это твои волосы.

Довольная результатом, мама показывает большой палец вверх. Трясу головой. Убеждаюсь, что форма причёски от этого не меняется.

– Супер. Спасибо, мам.

Целую её в щёку. В ответ она обнимает меня за плечи и, любуясь, заглядывает в глаза:

– Гости Летнего Бала ещё не видывали настолько фантастичной пары, как ваша.

– Я бы сказал, что ты мне льстишь, но вижу, это не так, – издаю короткий смешок. – Однако, сомневаюсь, что мы способны затмить тебя и Виктора.

Кларисса вздымает брови и опускает глаза, многозначительно улыбаясь. Тыча мне в грудь, она уверенно произносит:

– Не сомневайся. Способны.

Ободрённый непоколебимой верой матери в своё достоинство, расправляю плечи и, подмигнув ей, подставляю руку.

– Ну тогда пойдём убедимся в этом.

АВРОРА

Брожу по залу, избегая знакомых людей и шумных разговоров. Никогда не любила компании сверстников. А бесполезную болтовню не переношу вовсе.

Кожей ощущаю любопытные взгляды и желания отдельных персон навязать своё знакомство. Ничего не выйдет, голубчики.

У восточной стены, за которой начинается парк, замечаю Виктора в компании незнакомых людей, похожих на русских. С каких пор Империю интересует какая-то Европейская Республика? Или им наскучило игристое вино, и они приехали отведать шампанского? Любопытно. Пока наблюдаю за необычной компанией, к отцу присоединяется Кларисса.

Значит, Маркус тоже здесь.

Отправляюсь на поиск парня и прочёсываю окружение Эфириумом. Он здесь, но точное расположение определить не могу. До тех пор, пока не натыкаюсь на двух известных светских львиц, купающихся в мужском внимании, но постоянно косящихся налево. Прослеживаю их взгляды и убеждаюсь: элогим без пары и чёрного платка – самый желанный трофей вечера.

И у вас ничего не выйдет, голубушки.

Злорадно потираю ладони и разворачиваюсь в направлении брата. Но внезапно путь мне преграждает неизвестный мужчина в богатом тёмно-зелёном мундире с белыми пуговицами. Один из тех русских, которые только что разговаривали с отцом.

– Мисс, вы уже определились с кавалером?

Досадую на препятствие, учинённое незнакомцем. Вместе с этим ощущаю нарастающее любопытство: кто он и зачем пожаловал? Неопределённо пожимаю плечами и выглядываю из-за мужчины. Но Маркуса на прежнем месте уже нет.

– Будем знакомы, – с бесхитростной улыбкой русский протягивает руку. – Я Александр Симонов – посол государства Российского.

Медленно перевожу не него взгляд. Какой ещё «посол», если в Республике нет русских посольств? Или есть? Точно нет. Тогда что дипломат делает здесь, а не в столичном дворце правительства?

– Аврора Гард, – пожимаю ладонь Симонова, – дочь хозяина этого дома.

Обычно с людьми я разговариваю вежливо и доброжелательно, как учили. Но сегодня хочется говорить всё прямо и беззастенчиво, как есть.

– Господин посол, позвольте уточнить: вы посланы сюда, или оттуда?

Русский задумчиво хмыкает и, сдерживая улыбку, отвечает вопросом:

– Для вас это имеет значение?

– Несомненно.

Посол позволяет себе задорный смешок, озадачив меня саму.

– Скажем так: я послан оттуда сюда станцевать с вами парой. Без этого успеха обратно меня никто не ждёт.

С недоверием смотрю на мужчину, но ощущаю, он говорит правду. Ладно.

Русский думает, что я ему не откажу?

– Спешу разочаровать вас, господин посол. На ближайший год вам придётся подыскать резиденцию в Республике, так как с кавалером я определилась ещё в начале вечера.

– Какая досада. Очевидно, стоит задержаться в вашем доме до следующего солнцестояния, – Симонов вздымает брови и ловко снимает фужер с подноса пробегающего мимо официанта. – Это лучшее место из возможных. И еда у вас превосходная.

Не знаю как отреагировать, чтобы не спровоцировать международный скандал. Неопределённо мычу и, завидев Маркуса позади дипломата, делаю книскен44
  Книскен – уважительное приветствие или благодарность в виде лёгкого кивка и неглубокого поклона.


[Закрыть].

– Прошу извинить меня, господин посол. Рада была познакомиться.

Русский поднимает бокал и отвечает льстивым полупоклоном:

– Это взаимно. Я всё же надеюсь, вы подарите мне пару кругов своего внимания.

Хитро улыбнувшись, Александр Симонов разворачивается, освобождая проход. Смериваю его молчаливым взглядом и направляюсь к месту сбора танцующих, возле которого мелькал брат.

– Блистательные дамы, великолепные господа, – торжественный голос Эдварда разлетается над головами, – прошу вас освободить центр зала. Мы начинаем завершающую часть нашего прекрасного вечера.

Дворецкий стоит на возвышении у подножия балконной лестницы и, воздев руки к публике, приглашает всех занять места на танцполе.

– Милости прошу вас на паркет!

Людская масса приходит в движение: одни бегут к диванам, другие наоборот – в центр зала. Женщины тянут мужчин, мужчины приглашают дам. Пробираюсь сквозь суетливый поток, озираясь, в поисках Маркуса. Но чем ближе подхожу к дворецкому, тем яснее ощущаю: сводный брат стоит рядом с Эдвардом – распорядителем бала – и терпеливо ждёт.

Меня.

Запнувшись от нерешительности, замедляю шаг. Перевожу дух, расправляю плечи, гордо поднимаю голову и, устремив взгляд вперёд, шагаю ему навстречу.

Народ расступается, не сговариваясь. Уже на середине пути Маркус ловит мой взор, который приковывается к нему какой-то неизвестной силой и не позволяет никому вклиниться между нами.

В полном молчании он подаёт мне руку. Встаём на своё место – в самое начало круга. Оркестр взрывает воздух высокими вибрациями. Брат кладёт руку мне на талию и прижимает к себе. Крепче, чем в начале вечера. Наблюдаю и никак не реагирую на изменение. Опускаю ладонь на его плечо, сосредотачиваюсь на призрачной точке поверх, глубоко вдыхаю и срываюсь с ним с места в такт музыке.

Первый тур вальса проходим легко и в одиночестве. На втором к нам присоединяются остальные. Маркус даже не пытается выделываться. Он просто молчит и, как я, наблюдает.

Стараюсь отстраниться от происходящего и погрузиться в ощущения.

Приятная музыка. Красивый партнёр. Сильные руки. Горячие ладони.

Чувства обостряются до предела, отчего в местах прикосновения к парню даже через одежду ощущаю вибрирующее покалывание.

Никогда не чувствовала ничего подобного.

Это пугает и воодушевляет одновременно.

Маркус молчит, но по лицу вижу, что он переживает то же самое.

Завершаем второй тур вальса и заводим всех на «встречу» – первую фигуру котильона. Выстраиваемся в две шеренги: дамы напротив кавалеров. Я – с одной стороны, Маркус – с другой, начинаем заводить шеренги в улитки, после чего снова перестраиваемся в две ровные линии, перпендикулярно исходной позиции.

Снова оказываемся напротив друг друга. И снова молча наблюдаем.

Берёмся за руки и лёгкими шагами в ритме музыки проходимся между шеренгами. Стройные вереницы танцоров тянутся следом, переплетаясь, разворачиваясь, рисуя затейливые узоры на паркете.

Музыка меняется, а помощники Эдварда выстраиваются по краю танцпола с мягкими стульями в руках.

– «С веером»! – распорядитель объявляет следующую фигуру.

В голову приходит дерзкая идея испытать чувство гордости Маркуса. И заодно – прояснить его намерения.

Оборачиваю разум ментальным коконом, скрывая мысли, и направляюсь к ближайшему стулу. Беру с сиденья приготовленный для фигуры веер, разворачиваю его и присаживаюсь, расправив по-царски юбку и закрыв лицо.

В этой фигуре дама открывается только тому кавалеру, с кем она желает танцевать. С Маркусом хочет танцевать каждая, но подходит он только ко мне.

Затаив дыхание, игнорирую его приглашение, потому что жду другого партнёра. Сквозь веер не вижу, но чувствую, как сильно он злится. Закусив губу, терпеливо сижу. Пусть побесится. А то привычка сражать девушек наповал одним лишь взглядом сильно урезает его мыслительные способности и расширяет масштабы чванства.

Женский ряд быстро редеет. Остаюсь я и две девушки. На паркете начинается мазурка. Ощущаю, как соседки нервно подёргивают ногами в такт музыке. Сижу расслабленно и, расширив зрение до эфирного, наблюдаю, как в вихрях пространства неспешно направляется ко мне знакомый сгусток энергий в сильном трёхвековом теле.

Саймон останавливается в шаге от меня и в полупоклоне протягивает ладонь. Опускаю веер с довольной улыбкой и с удовольствием подаю руку.

– Ожидая меня, ты бы сидела здесь до конца вечера? – дядя смеётся, помогая встать.

– Если бы тебе потребовалось столько времени, чтобы меня заметить, то да.

Мало кто осмелится предъявлять двусмысленные претензии искушённому мужчине в почтенном возрасте. Но мою дерзость наставник принимает как проявление глубокой принципиальности и твёрдости характера.

Исполняю реверанс и, влившись в общий строй, пускаюсь в пляс, ведомая опытной рукой.

Стройные звуки скрипок, виолончелей, флейт, труб, клавикордов пронзают пространство слой за слоем, наполняя его душевной благодатью и восторженным счастьем.

Можно было бы насладиться моментом, но наблюдать за сменой эмоций брата увлекает сильнее. Злость сменяется досадой. Его досадливое созерцание моей спины греет эго и приводит Маркуса в полное недоумение. Исподтишка смотрю на него через танцпол. Он исполняет изящные пируэты в паре с мамой, но сосредоточен отнюдь не на них. Ощущаю, сумятицу в его мыслях и незнакомое доселе чувство.

Жгучую ревность.

Озадаченная отстраняюсь от энергий брата. Испытываю неловкость от вторжения в интимные чувства, которые он явно не собирался демонстрировать. Поспешно отгораживаюсь от парня ментальным блоком и сосредотачиваюсь на себе.

За семнадцать лет впервые ощущаю себя хозяйкой паркета: говорю, двигаюсь, улыбаюсь сегодня так, как хочу. Кружась в танце, ловлю восхищённые взгляды и мужчин, и женщин. Они с интересом следят за мной, повторяют движения и излучают готовность идти следом в любую фигуру.

А всего лишь стоило понять, что выгодная роль жертвы не позволяет вырасти и почувствовать свою значимость.

– «Крест кавалера и дамы»!

Танцующие довершают повороты и разбиваются на группы по три пары. Меня же Саймон неожиданно выводит из круга.

«Кажется, у тебя есть задачка посерьёзнее, чем водить шен55
  Шен – это танцевальная фигура, в которой танцующие меняются местами, попеременно подавая друг другу руки.


[Закрыть].»

Недоумённо взираю на дядю, но он кивком указывает на кого-то позади. Оборачиваюсь. Там стоит один из помощников распорядителя с полной корзиной роз. Выразив понимание доброжелательной улыбкой, принимаю корзину. Положение главной дамы обязывает пройтись с ней по залу, раздав цветы всем мужчинам, желающим принять участие в исполнении следующей фигуры. «Розы» ждут с нетерпением на каждом балу. Потому что здесь кавалеры дарят дамам цветы без лишних слов. Так они могут добиться желаемого внимания любой женщины, потому что после вручения цветка отказать кавалеру нельзя. Только нужно оказаться первым.

Предлагаю Саймону взять цветок, но он мягко отказывается и, поцеловав мне руку, уходит с паркета. Решаю пройти кругом по краю танцпола, как через два шага на пути возникает знакомый зелёный мундир.

– Позволите, мисс? – кланяясь, русский указывает на цветы.

Уже знаю, что последует далее, но подаю ему корзину с безмятежным выражением лица. Посол вытаскивает розу и вручает её мне. Хитро.

– Вы решили сберечь наши запасы?

Принимаю цветок со сдержанной улыбкой, разглядывая подвох в его лице. Но там нет ничего, кроме расчётливой радости.

– Я стою на своём до последней возможности, – широко улыбнувшись, русский склоняется ближе и понижает голос, – и всегда достигаю заданной цели.

– Я присоединюсь к вам, как закончу с этим.

Приподнимаю корзину и спешу удалиться. Что-то в этом русском мне не нравится.

Покрутив розу в пальцах, затыкаю её за край лифа – пусть все видят, что они опоздали.

С противоположной стороны танцпола улавливаю знакомые вибрации.

Маркус. Спрятав руки в карманы, он пристально следит за русским послом. Ощущаю его подозрительность и желание избавить меня от навязчивого незнакомца.

«Мне он тоже не нравится. Но нарушать правила фигуры не буду.»

Брат бросает на меня хмурый взгляд и исчезает в толпе.

Признаюсь, его компания сейчас более желанна, чем чья-либо. Но игру нужно доиграть.

ШТЕРН

Какого чёрта я тут делаю каждый год?!

За двадцать лет во главе Республики я так и не смог избавиться от надзора Гарда. И в свои шестьдесят шесть обязан являться к нему по первому зову. Как шнырь в местах лишения свободы.

Это положение повергает в исступление каждый раз, как в голове звучит «обсудим насущное» с указанием места и времени.

Когда он предлагал мне эту работу, он обещал свободу власти. Но умалчивал, что в строго очерченных им рамках. Я понял это слишком поздно.

Но когда-нибудь его глобалистская империя потерпит крах. И их «божественный» миропорядок рухнет как карточный дом.

Очень надеюсь, что я доживу до этого дня.

Десять минут ожидания превращаются в двадцать семь. Гард не отличается пунктуальностью, и это злит до судороги в челюсти.

За это время успеваю скурить трубку и шесть раз оглядеть комнату, где назначена встреча: на стенах – красное дерево, на диванах – телячья кожа, на дубовом паркете шёлковый ковёр, у северной стены – резной мраморный камин. Повсюду стоят изящные столики, хрустальные лампы и бархатные кресла. В буфете напротив, освещённые бликами хрусталя, поблёскивают графины с виски, коньяком и бурбоном эксклюзивных сортов. На столике рядом в деревянном футляре лежит коллекция сигар, таких же редких и дорогих, как и всё, чем владеет Виктор Гард.

У входа возникает движение.

Неужели.

Дверь отворяется, и в свете проёма появляется могучая фигура Гарда и изящная – Колиньяра. Хозяин и его верный пёс.

Оба молча проходят вглубь комнаты. Колиньяр усаживается на диван напротив, Гард разливает виски. Он прекрасно знает, что я не переношу спиртное, но каждый раз пытается уязвить, протягивая стакан.

Сегодня Гард просто ставит гленкерны66
  Гленкерн – дегустационный бокал для виски особой формы, разработанной шотландской компанией Glencairn Crystal.


[Закрыть] на низкий столик, разделяющий диваны, и усаживается рядом с Колиньяром. Который силой мысли притягивает к себе один стакан и с удовольствием вливает в себя янтарное содержимое.

– Герман, как вам вечер?

Ненавижу этот заботливый хозяйский тон. Что за привычка разговаривать со всеми по-отечески, будто его действительно интересуют чьи-то мнения и проблемы, кроме своих?

– Слишком шумно, и в глазах рябит от роскоши, – даже не пытаюсь скрыть раздражение.

– Разве вам не приятно наблюдать за цветом вашего государства? За этими людьми будущее, и им нужно ваше внимание.

– Ну да. Только почему-то вы удерживаете их внимание на себе.

Сохраняю хладнокровное выражение, но едва сдерживаюсь, чтобы не состроить презрительную гримасу. Гард в лице не меняется, но воздух вокруг него заметно холодеет. Настолько, что запотевают изнутри стаканы на столе.

– Всё верно. Но это не значит, что ты можешь обиженно надуться и заползти в тёмный угол, Герман. Ты выполняешь свои задачи, я – свои, – Гард закидывает ногу на ногу, усаживаясь удобнее, и неспешно притягивает на ладонь второй гленкерн. – Когда двадцать пять лет назад мы обсуждали условия договора, пункт о любви и уважении верноподданных в соглашение ты не внёс. Не стоит настраивать электорат против себя и собственными руками рушить и без того низкие рейтинги.

Он давно хочет меня убрать. Но я слишком хорошо делаю свою работу.

Позволяю себе злорадно усмехнуться:

– Заме́ните меня, как старый подшипник?

– Пока государственная машина работает ладно, замена не требуется. Но твои ресурсы на исходе, Герман. Ещё один срок, не больше.

И этим мужчиной я восторгался в молодости. Питал надежду стать его соратником. Но ему нужны только рабы и собачки на побегушках.

Передёргиваюсь от отвращения.

– За это время тебе нужно завершить юридическое объединение с Америкой и Африкой. И выстроить прочные связи с Россией.

Гард замолкает, изучая мою реакцию. Держусь изо всех сил. Не видать вам, паразиты, моего гавваха77
  Гаввах – тонкоматериальное излучение энергии, выделяемое при физическом и моральном страдании живого существа – при страхе, обиде, ненависти, злобе, обиде, депрессии, горе, боли.


[Закрыть].

Виктор разочарованно вздыхает, движением кисти помешивая пойло в стакане. Сеоман же хищно сверкает глазами с другого края дивана.

– Империя наконец-то призна́ет ответственность за ядерную бомбардировку?

Праведное возмущение годами не даёт покоя. Если бы император не нажал на «красную кнопку», уже полтора века миром бы правила суверенная Европа. А не коммерческая Корпорация.

– Не призна́ет. Это не её ответственность.

– А чья же? Ваша? – гневно взираю на обоих, вцепившись в подлокотники.

– Отчасти, – президент «Логуса» спокойно выдерживает мой взгляд, даже бровью не ведёт. – Пришло время построить с русскими нерушимый союз. Они – ключ к выживанию человечества.

И это говорит тот, кто веками подминает мир под себя.

Кто и не человек вовсе.

– Народ не примет…

– Народ примет всё, что нам потребуется.

Взгляд Гарда чернеет и становится острым. Он излучает свою жуткую энергию, от которой начинаю трястись крупной дрожью и не могу отвести глаза в сторону.

– Твоя задача убедить их в необходимости пересмотра взглядов на «врага». Потом – в важности строительства экономических и политических мостов. Затем последует внедрение идеи объединения. Мы сформулировали концепцию в текст. Сегодня он направлен тебе на стол. Для ознакомления.

– Для Республики и её народа это станет потрясением.

– Скорее для тебя, Герман, – Колиньяр вставляется с издевательским замечанием. Которое, конечно же, задевает предел моего терпения. Встаю с места, чтобы отойти к окну. От вида лиц напротив воротит до тошноты.

– Твоё единовластие заканчивается через семь лет, – Гард бесстрастно вещает об упразднении суверенитета огромного государства, будто грядёт не уничижительное поглощение независимости, а перезаключение договора об управлении.

Хотя в его мире происходит именно это.

Помешать его планам можно только оставаясь на своём месте. Времени мало, но оно ещё есть.

– И что потом?

За окнами темнота освещается гроздьями гирлянд и цветных фонариков. Танцующие олухи даже не подозревают, кто их обожаемый Виктор Гард на самом деле.

– Это уже за пределами твоей заботы, Штерн, – он осушает стакан и движением руки отправляет его по воздуху обратно в буфет. – Я хочу представить тебе контактное лицо Империи, с которым ты будешь обсуждать все вопросы. Он имеет безграничный доступ к императорской семье и пользуется полным доверием её членов.

Гард замолкает, и в комнату входит ещё один мужчина. Он неспешно направляется ко мне, удостоив хозяина и его приспешника лишь беглым взглядом.

– Александр Симонов, – говоря учтиво с надменной улыбкой в пол-лица, русский протягивает руку. – Посланник Его Величества Императора Государства Русского Александра IV.

Руки не подаю. А демонстративно сцепляю обе за спиной.

– Нахождение на территории Республики лиц, имеющих имперское гражданство, карается законом независимо от целей пребывания и статуса пребывающего лица.

Русский улыбается только шире:

– Я осведомлён об этом, господин канцлер. Благодарю за напоминание. Но мы с вами находимся на земле Глион-Шале, не связанной трастами ни с одним государством. Вы, как и я, как и любое законодательство Республики, здесь безвластны. Лишь воля господина Гарда имеет значимость.

Ну конечно. Что же ещё может говорить его собачонка.

– Рад вашей осведомленности. Уверен, вы осведомлены и о том, кто стоит перед вами. Поэтому представляться не буду.

Имперец снисходительно хмыкает и продолжает в упор пялиться на меня. Бесит.

Желание отделаться от этой троицы становится непреодолимым.

Заглядываю русскому в глаза:

– Насколько далеко вы готовы зайти в предательстве своей Империи, господин посланник?

– Вы что-то путаете, господин канцлер, – впервые с лица имперца сползает улыбка. – У «Логуса» и Империи единые цели – объединить земли, народы, знания, чтобы построить единое высокоразвитое гармоничное общество.

– Путаю? Я, наверно, просто не понимаю, как ваша мегалитическая стена и полуторавековой «железный занавес» поспособствуют единению.

Утаивать от Гарда и Колиньяра что-либо не имеет смысла – они всегда знают всё. Но честный и прямой разговор без подмены понятий и скрытых смыслов злит их неимоверно. А мне приносит чувство удовлетворённой справедливости.

Мужчины на диване напрягаются. Симонов хмурится, но продолжает разыгрывать великодушие:

– Никогда не поздно с благими намерениями повернуться друг к другу лицами.

Ухмыляюсь, не таясь:

– Благими намерениями выстлана дорога в ад. Если мы все туда так отчаянно стремимся, подгоняемые пастухами, значит это то, что мы действительно заслужили.

– Если вы готовы оказаться в аду, господин канцлер, вы там непременно окажетесь. Я же намереваюсь привести свою страну к процветанию, изобилию и единству мирным путём, исключая любые распри и всякую недобропорядочность.

– Вы либо идеалист, либо идиот.

– Возможно, – русский становится серьёзным. – Я люблю Империю также сильно, как верю Виктору. Надеюсь, однажды вы прекратите позволять себе компрометирующие высказывания в его адрес.

Свои надежды оставь при себе, господин посланник.

– Конец у всех один, независимо от того, во что каждый из нас верит. И у них тоже, – не стесняясь, киваю в сторону Гарда. – Некоторые вещи невозможно изменить, даже с благими намерениями.

– В одиночку да. А конец – это вовсе не конец, господин канцлер.

Русский снова расплывается в улыбке. Подмигнув, он протягивает руку. На этот раз почему-то решаю её пожать.

– Ваш император сильно удивится, узнав, что вы делаете за его спиной.

– Император – это не самая большая проблема, которая ждёт нас. Поверьте, Герман.

Выдержав мой взгляд дольше, чем нужно для дипломатического рукопожатия, Симонов уходит.

– Я рассчитываю на твоё здравомыслие, Герман.

Голос Гарда из глубины комнаты возвращает к реальности. Комментировать пожелание не считаю необходимым.

– Другого шанса мирно достичь цели нет. Помни это, когда в голове появляются мысли о сопротивлении. По окончании твоя работа будет щедро вознаграждена.

Щедрее, чем твоё исчезновение, Виктор Гард, нет для меня награды.

Отворачиваюсь к окну наблюдать светляков. Скрип диванной кожи и приглушённый звон хрусталя обнадёживают на избавление от неприятного общества.

Человечество живёт в рабстве две с лишним тысячи лет. И если кто-то считает, что поработитель может искренне захотеть отпустить своих рабов на волю, он безумен. Ибо никто не отказывается от власти во благо других.

Тишина режет слух. Они ушли, оставив после себя чувство обречённости.

Всё верно. У меня осталось семь лет, чтобы устранить с планеты самых страшных паразитов.

Виктора Гарда и его монстра – Корпорацию.