Текст книги "Рубиновый лес"

Кочевник снова взмахнул топором, и алтарь Медвежьего Стража, которого он так почитал, разлетелся на куски. Кубки с винами и блюдца с едой уже тоже лежали на полу, забрызгав стены, – священный дом богов теперь был не только осквернён, но и разрушен. И Кочевник, и Солярис буквально танцевали на осколках витражей и остатках подношений, лавируя меж колоннами и напольными факелами, снося всё на своём пути.

– Давай же! Убей его, Кочевник! – подбадривали приятеля остальные разбойники.

– Сними с ящера кожу!

– Прикончи гада!

В какой-то момент топор Кочевника оказался к лицу Соляриса так близко, что у меня перехватило дыхание. Несмотря на то что дракон был априори проворнее человека, Кочевник не давал Солу ни секунды продыха, атакуя снова и снова, как воин-берсерк из древних баллад. Солярис парировал удары, и щитом ему служило его собственное тело. Я видела, как мерцает непробиваемая белоснежная чешуя, покрывшая его руки под задравшимися рукавами одежды до самых локтей, и слышала, как звенят длинные серповидные когти, высекая искры при столкновении с металлом. Никакого меча, никакой брони – только истинная сущность.

– Эй, что-то они долго тянут… – раздалось снова над ухом.

– Может, уведём бабу, пока они заняты друг другом?

– Давайте-давайте! За дело!

Чьи-то жёсткие пальцы вцепились мне в волосы, и, решив, что одно из обещаний, данных Солу, всё-таки можно нарушить, я вскочила со стула и ударила стоящего рядом мужчину наотмашь. Несмотря на то что меня снова схватили уже через пару шагов, сделанных в направлении Сола, мне по крайней мере удалось вырваться из окружения разбойников и подобраться к нему поближе. Солярис заметил это. Золотые глаза тут же утратили своё бесстрастное ледяное выражение, а искр, летящих из-под его когтей, стало в два раза больше. Взмах руки в белоснежной чешуе – и топор улетел в сторону. Бой остановился так же резко, как начался, потому что остановился Кочевник.

Застыв напротив Соляриса, он схватился за своё перерезанное горло.

– Тес… Тесея…

Это было последнее, что Кочевник произнёс, захлёбываясь в собственной крови. Затем он рухнул плашмя посреди неметона со странной смесью разочарования и блаженства на лице, но без какого-либо намёка на сожаление.

Солярис даже не моргнул. Отряхнув кровь с когтей, он устремил свой взгляд на следующего разбойника – на того, кто стоял ко мне ближе всех, держа за шкирку. Несчастный разбойник тут же в ужасе разжал пальцы, будто прикасаться ко мне было всё равно что прикасаться к проклятой реликвии. Воспользовавшись моментом, я на ватных ногах метнулась к Солу на другой конец неметона и мгновенно оказалась у него за спиной. Половина свечей была опрокинута и затушена, и в доме богов резко потемнело: кто-то из мужчин загородил собою выбитую дверь, тем самым загородив и лунный свет, и путь к отступлению. Несмотря на очевидный страх, читающийся в молчании присутствующих и на их искажённых лицах, никто из разбойников не собирался бежать или отступать. Наоборот, взглянув на тело Кочевника, уже бездыханное и затихшее, они молча переступили его и приблизились, зажимая нас с Солярисом возле стены. Прямо между углом Кроличьей Невесты и Совиного Принца. Как символично…

– Задавим его числом, парни! За Кочевника!

– За наши семьи! Эта тварь живой отсюда не уйдёт!

– Тебе конец, зверёк.

Если у жителей разных туатов и было что-то общее, то только одно – все они скорее приняли бы смерть от рук своего врага, нежели бежали бы от него, как трусы. И эта смерть была неизбежна.

– Прижмись к стене, Руби, – велел Солярис, делая шаг вперёд. С его когтей всё ещё капала свежая кровь, а за спиной Сола я не видела ничего, кроме блеска чужих секир и топоров, некоторые из которых уже начали раскачиваться в воздухе.

– Хорошо, – выдавила я, поступив так, как мне велели.

– Теперь закрой глаза.

– Что? Зачем?

– Просто слушайся меня. Закрой глаза.

– Я не ребёнок, Солярис!

Сол вздрогнул и повернулся ко мне вполоборота. Вместе со свистом первого брошенного топора до меня донеслось:

– Твоё право.

В ту же минуту неметон превратился в пекло Дикого.

Кровь, пузырясь, стекала по подбородку Соляриса – человеческая, а не лисья, как во время нашей летней охоты. Она замарала его плащ, его руки и даже его волосы: из жемчужных с вкраплениями угля они превратились в сплошь рубиново-красные. Я видела ошмётки плоти под серповидными когтями и острыми чешуйками, что резали вываренную кожу доспехов и одежды разбойников так же легко, как бумагу. В этот раз Сол решил не церемониться и вернул облик не только своим рукам, но и челюстям, а затем и вовсе отрастил крылья и хвост. Последний сносил людей с такой силой, с какой сносит катапульта, и даже колонны посыпались крошкой. Острые гребни пронзали, зубы рвали, когти вспарывали и потрошили. Если бы не базальтовые стены и не расположенная рядом шумная таверна, вся Столица сбежалась бы на вопли и визги. Даже в самые тёмные периоды жизни отца, когда у него случались помутнения рассудка, мне не приходилось видеть столько крови. Осколки чудесных витражей сверкали, залитые ею, и напоминали красный янтарь в Рубиновом лесу. Но это не было красиво – это было ужасно.

От разбойников, как и от самого неметона, остались только искуроченные внутренности. Все девять мужчин были беспощадно разорваны на части: ноги, руки, головы валялись по отдельности. Так выглядела смерть, и я впервые узрела её истинное лицо – лицо ещё одного бога, спрятанное за маской моей беспечной роскошной жизни.

Почему же я не закрыла глаза…

Когда мы с Солярисом вышли из неметона, усеянного трупами, я обнаружила, что на улице стоит глубокая ночь. Таверна всё ещё гудела и ходила ходуном, но улицы были пусты и безлюдны, благодаря чему никто даже не заметил нас, быстрым шагом бредущих по центральной улице в сторону замка.

Пока Солярис вдруг не упал.

– Сол!

Он свалился прямо в сугроб на обочине, и я тут же опустилась рядом. После того как мы покинули неметон и Сол глухим голосом велел мне не отставать, мы не обменялись ни единым словом. Он не оборачивался и даже не привёл себя в порядок, несясь через весь город так, будто за нами по-прежнему кто-то гнался. Вывернутый наизнанку плащ скрыл перепачканную одежду, но с волос, лица и рук Сола по-прежнему текла кровь. Если бы не темнота, он бы здорово перепугал своим видом даже вусмерть пьяных крестьян.

– Солярис, ты всё-таки ранен?! – спросила я испуганно, принявшись шарить руками по его телу и пересчитывать пальцами кости. Все они были целы, а ни одной зияющей раны не нашлось, как и других видимых повреждений. В чём же тогда дело? – Что с тобой, Сол? Ответь мне, прошу. Посмотри на меня. Ты слышишь? Сол!

Но он будто действительно не слышал. Отсутствующий взгляд, прерывистое дыхание и крупная дрожь, как при паучьей лихорадке, которая в своё время скосила сотню деревень. Но драконы не были подвластны человеческим болезням – значит, это нечто другое.

Сол опустил глаза на свои окровавленные руки и, вздрогнув, погрузил их в сугроб. Затем собрал в ладони горсть снега и вывалил его себе на голову, умываясь. Сугроб этот тотчас же окрасился в алый.

– Плохо, – прохрипел Сол, скребя снег пальцами, умываясь им снова и снова, продолжая даже тогда, когда крови на нём почти не осталось, а я начала хватать его за руки, чтобы остановить и успокоить. – Мне плохо…

– Что мне сделать для тебя, Солярис? – спросила я, забыв про собственный разбитый висок, про холод, про рваную одежду и про то, что случилось там, в неметоне. Одна догадка перебивала другую: клинок кого-то из разбойников был отравлен? Рана внутренняя, а не внешняя? Может, побочный эффект нашей связи? Другое проклятие сейда? – Как мне помочь? Почему тебе плохо? Ты…

Я не успела договорить, но успела отпрянуть в сторону, когда Соляриса, согнувшегося пополам, вдруг вытошнило на землю.

– Убил, – прошептал он, обхватив себя руками, и всё встало на свои места. – Я убил так много людей…

– Ох, Солярис.

Сердце у меня защемило. Я не нашлась, что ему ответить, но зато наконец-то поняла, что могу сделать: протянув руки, я крепко обняла Соляриса за плечи, и он привалился ко мне спиной.

– Эй, что с теми двумя? Вон там. Погляди!

Ах, просто не могло случиться такого, чтобы мы с Солом остались без внимания! Ведь Совиный Принц и прежде не особо нам благоволил, так с чего ему начать делать это сейчас, после того, как мы разбили его алтарь и разнесли храм по камушкам?

Со стороны ремесленной улицы, где каждый дом имел над дверью вывеску кузнеца, швеи, строителя или ювелира, к нам брела небольшая группа мужчин с факелами в руках. Судя по ярко-красным таблионам[14]14
  Таблион – тканевая нашивка на одежде, цвет и узоры которой обозначают тот или иной ранг в армии или обществе.


[Закрыть] на одеждах, городская стража, но не на дежурстве, а прямиком из ещё какой таверны – красные лица и шаткая походка выдавали их. В Столице злачных мест было как минимум пять, и потому бессознательные тела на обочине дорог здесь не вызывали вопросов, но вот мы с Солярисом вряд ли походили на пьянчуг. От снега его волосы очистились, вернув себе жемчужную белизну, а действие капель Ллеу давно прошло, из-за чего глаза Соляриса буквально светились. Я же, прижимаясь к нему, казалась странной априори – кто будет так льнуть к дракону, когда все жители Столицы знают, что дракон поблизости проживает лишь один, ещё и королевский? В лучшем случае меня бы приняли за его любовницу, а в худшем поняли бы, кто я такая. Сейчас никому нельзя было доверять, особенно когда мы сотворили в неметоне такое.

– Надо идти, – прошептала я.

Пришёл мой черёд защищать Соляриса. Я просунула голову ему под руку и, позволив повиснуть на себе, с трудом подняла нас обоих на ноги. Ух, до чего же тяжёлая ящерица!

Несмотря на то что физически Солярис был в полном здравии, он всё равно еле-еле шевелил ногами, будто и впрямь перебрал с мёдом. Его голова болталась, как у шарнирной куклы, волосы упали на лицо, а когтистая рука сжалась на моём плече, опираясь и причиняя тем самым невыносимую боль. Мне оставалось лишь стиснуть зубы и быстро увести нас обоих от неметона как можно дальше, пока небольшой отряд стражи, ищущей приключений на свою голову, не дошёл до нас и действительно не нашёл их.

– Эй, а ну стоять! Это же ты!

Соляриса всего колотило, но стоило одному из стражников всё-таки нагнать нас на углу соседней улицы и преградить путь, как он тут же выпрямился и вскинул голову. Даже если бы его сбросили с башни, а затем подожгли и разрубили пополам, он бы всё равно делал вид, что с ним всё в порядке.

– Ты королевский зверь! – воскликнул мужчина, поправляя двурогий шлем на голове, и поднёс к лицу Сола колышущийся факел. Двое других тут же оказались рядом, присматриваясь к нам сбоку. – Да, это точно ты! О тебе все местные трещат. Вечно шатаешься по Столице. На кой хрен опять припёрся?! Будешь девок наших портить, как вы, ящеры, это любите – хвост быстренько отрубим!

«Значит, всё-таки соврал, что не бывает в Столице», – подумала я, не сразу заметив, что мне стало подозрительно легко стоять на ногах. Солярис прекратил опираться на меня, но по-прежнему молчал. Вид у него был таким безучастным, а взгляд таким стеклянным, словно он вообще разучился понимать человеческую речь. И эту его растерянность мужчины опрометчиво приняли за беспомощность.

– Господа, мы здесь по очень важному делу! Указ истинного господина Оникса. Шли бы вы своею дорогой, – произнесла я, выставляя руку перед Солярисом так, чтобы ладонь прижалась к его груди. Однако загораживала я не столько Сола от стражи, сколько стражу от Сола. – Негоже так наседать на путников, тем более что одна из них – благочестивая дама. Мы и без того утомились сегодня, так что будем крайне признательны, если вы сопроводите нас до замка или по крайней мере отойдёте в сторону…

– А чего это за зверя баба говорит? – фыркнул другой стражник, громко плюнув на землю и растерев место плевка сапогом. – Сам язык, что ли, проглотил? Или удумал что? Может, мы его напугали, а, Данки?

– Похоже на то, – осклабился второй, оглядывая Сола с головы до ног, хоть тот и был выше его почти на голову. – Эх, шума-то сколько было! А на поверку… Ни крыльев, ни рогов, ни чешуи. Должно быть, это шутка, иначе не понимаю, почему вас так все боятся. Ты точно дракон, а не какой-нибудь немой конюх?

– Точно, – ответил Солярис вдруг, и я вздрогнула от того, как глухо, но при этом опасно прозвучал его голос. Мою ладонь, лежащую у него на груди, обожгло даже через слои одежды. – Могу обратиться, и сам убедишься. Люди быстро учатся манерам, когда перед ними тот, кто может перекусить их пополам. Мы ведь драконы и принимаем человеческий облик лишь для того, чтобы вы не наделали в штаны раньше времени. Это главная причина, по которой я не ем людей, – мне не нравится привкус дерьма.

– Ах ты!..

– Меняю драгоценности на проход!

Стражник неуклюже замахнулся – к счастью, кулаком, а не мечом, – и я, тут же вытащив из кармана пару золотых заколок с аметистами, выбросила их в сугроб прямо перед лицом мужчин, чтобы они точно это увидели. Блеск драгоценных камней, обменянных ещё у самих драконов десятилетия тому назад, ослеплял даже ночью, если рядом оставалась хоть искра света.

Один из стражников, как и думалось, тут же среагировал.

– Что это?

– Где? – встрепенулся второй.

– Она выкрикнула «драгоценности» и что-то блестящее выкинула! Фиолетовое!

– Драгоценности?! Ты шутишь, что ли?

Кулак третьего и самого вспыльчивого стражника завис в воздухе. Он отвлёкся и закрутил головой, пытаясь понять, почему двое его приятелей бросились рыться в снегу. Я же, не теряя времени, снова схватила Сола под руку и поволокла вниз по улице, сорвавшись на бег. Он послушно следовал за мной, не произнося ни слова, и когда я уже обрадовалась, что, кажется, Сол наконец-то пришёл в себя, его опять скрутило, пригибая к земле. «Всё нормально, Руби», – донёсся до меня его шёпот, и я удручённо покачала головой, понимая, что он врёт. Длинные фарфоровые пальцы, за которые я цеплялась всё это время, были влажными, липкими и необычайно холодными. Понимая, что такими темпами мы точно не доберёмся до замка, находящегося на вершине горы, да ещё и ночью, я принялась вчитываться в медные таблички на домах. Те подсвечивали зелёные огни в стеклянных коробочках, болтающихся на цепочках, – редкое изобретение драконов, одно из немногих, которые отец согласился оставить в Дейрдре для удобства путников и торговцев, часто прибывающих именно по ночам.

Такие коробочки, развешанные только в самых важных местах города, можно было пересчитать по пальцам одной руки, поэтому очень быстро я нашла надпись, которую искала.

– Самая тихая и дальняя комната, какая у вас есть, – выпалила я, выронив из ладони на деревянную стойку ещё две свои заколки, на этот раз с рубинами.

Трактирщица округлила глаза, развалившись на стуле с пенной кружкой пива и наблюдая за полупустым залом ночных посетителей, приходящих сюда на ночлег после таверны. С грохотом поставив кружку и расплескав её содержимое прямо на пол, она смела заколки и поднесла их к свету, чтобы проверить: настоящие ли? Прекрасно зная, что эти украшения стоят больше, чем весь её трактир, я уверенно встретила испытывающий взгляд женщины, скользнувший сначала по мне, а затем по Солярису. Удивительно, но на нём она глаз почти не задержала. Уже спустя секунду трактирщица пожала плечами и отвернулась, будто не заметила, что он не человек.

– Никому ни слова о нас, если будут спрашивать. Утром заплачу ещё столько же, – добавила я, и трактирщица аж затряслась от восторга, как пугало на ветру.

– Займите комнату в самом конце, ту, что с резной дверью. Она идеально подойдёт! Мне принести что-нибудь вам, госпожа? – донеслось мне вслед слащаво-заискивающим тоном, пока я, подталкивая Соляриса в спину, взбиралась по лестнице, что вела к жилым комнатам наверху. – Может, подать горячий ужин или…

– Два ведра горячей воды, – вспомнила я, задержавшись на последних ступеньках. – А ещё какую-нибудь одежду и любые чистые тряпки, которые у вас есть. После этого до утра не беспокоить.

– Всё будет сделано в лучшем виде, госпожа! Чувствуйте себя как дома!

«Это уж вряд ли», – хмыкнула я мысленно, косясь на паутину под потолком, но заставила себя улыбнуться. Спален здесь было не так уж много, чтобы заблудиться – восемь или десять от силы, – поэтому я легко нашла нужную дверь и, затащив Соляриса внутрь, заперла её на засов.

Сол сразу взобрался на постель и без раздумий принялся стягивать с себя одежду – похоже, только этого он и ждал всю дорогу до укрытия. Под вывернутым наизнанку плащом скрывался порванный, пошедший багровыми пятнами кафтан, насквозь мокрый от крови и снега. Рубашка под ним была ничуть не лучше. Солярис швырнул и то и другое на пол не глядя. Когда в дверь постучалась трактирщица, принеся заказанные вёдра со стопкой сухих тряпок, он вслепую выбрал оттуда какие-то штаны и переодел их тоже.

Повесив свой плащ на спинку стула, я мельком оглядела собственную одежду и с облегчением отметила, что ту почти не забрызгало кровью разбойников. Зато и там, и тут виднелись прорехи в ткани и торчали нитки: Йоки здорово подрал мне рубаху. Решив, что Солу лучше не знать об этом инциденте, я накинула сверху кафтан из той же стопки трактирщицы и лишь тогда повернулась к Солярису.

– Извини, – сказал он, опередив меня.

Было лишь вопросом времени, когда Солярис начнёт извиняться. Я знала о нём всё на свете, включая то, что он любит, а что не любит. Если список его любимых вещей возглавляли черничные тарталетки, безделушки и старые книги, то в списке нелюбимых однозначно лидировала его собственная уязвимость. Прожив целую человеческую жизнь, чтобы прожить ещё тысячу таких же, он уже во многом познал этот мир, но до сих пор не усвоил одну простую истину: полагаться на кого-то – это вовсе не слабость.

– Извини меня, – повторил он глухо, сидя на краю постели с закрытыми глазами и руками, сложенными на коленях, будто в раскаянии. – Со мной уже всё в порядке. То, что было там, у неметона… Я… не знаю, как это объяснить. Сердце ещё никогда не билось так быстро. Голова болела, желудок тоже, и я будто… будто… умирал сам. Ты не должна была этого увидеть.

В спальне, которую продала нам на одну ночь трактирщица, был минимум мебели: одна большая кровать из берёзовых балок с почти плоским матрасом, но мягкими меховыми одеялами; ночной горшок за бумажной ширмой, заколоченное на зиму окно с широким подоконником, письменный стол, несколько напольных канделябров и уже разожжённый камин. Доски скрипели при ходьбе, а из-за ширмы с ночным горшком несло так, будто его забыли опорожнить после предыдущих постояльцев. Но я наконец-то чувствовала себя в безопасности после всего пережитого. И хотела, чтобы точно так же чувствовал себя и Сол.

Заметив, что его спина, скрюченная, всё ещё мелко дрожит и покрыта запёкшейся кровью у рёбер, я молча развернула и намочила моток чистых тряпок. Затем, сев на постель, приложила ткань к его коже, стирая следы минувшей битвы. Жемчужные волосы, растрёпанные, снова закрыли от меня его лицо, когда он наклонился, инстинктивно избегая прикосновения моих рук.

– Ты прежде никого не убивал? – осмелилась спросить я то, что поняла ещё тогда на улице, когда Солярис шептал про убийство, балансируя на грани обморока. Те, кому уже доводилось лишать человека жизни, не реагируют подобным образом. – Просто ты столько раз шутил о том, что ешь людей… Вот я невольно и начала допускать мысль, а не мог ли ты и впрямь…

Солярис резко отодвинулся от тряпки, и я прикусила язык. Все эти шутки про людоедство и отгрызание лиц действительно были просто шутками.

Я подтащила к изножью постели ведро и снова смочила моток ткани в тёплой воде. Меня всегда омывала Матти, да и уборкой я никогда не занималась, а потому толком не знала, как держать в руках тряпку. Надеясь, что не сделаю чего-то лишнего, я с ногами забралась на прогнувшийся матрас и, устроившись за спиной Сола, вновь приложила лоскут к его бледной шее. Он вздрогнул, но на этот раз я не дала ему отодвинуться, ухватив за плечо.

– Эй, сиди смирно, большая ящерица! Я должна тебя вымыть, а то ты как чушка.

– Как ты меня назвала? – переспросил Солярис с невесёлым, болезненным смешком. И всё-таки это был смех. – «Большой ящерицей»?

– Да, именно так.

– Хм, а раньше называла «глупой».

Я устало улыбнулась и провела тряпкой вверх, до его выбритого затылка, выше которого струились волосы – их я тоже привела в порядок, ласково расчесав пальцами и уложив на прямой пробор, как на пиру. Солярис по-прежнему сидел ко мне спиной, потому я не видела его лица, но почувствовала, как каменные мышцы расслабились и смягчились под моими пальцами, а мелкая дрожь ушла. Я не умела успокаивать так, как успокаивают драконы, мурлыча и согревая, поэтому я успокаивала по-человечески и по-женски: вытирала, гладила, иногда шептала какую-то беспечную чепуху о том, какие мягкие у него волосы и какая ужасная здесь мебель, скрипящая от каждого нашего вздоха. Солярис покорно принимал мою заботу, и я радовалась этому едва ли не больше, чем тому, что мы остались живы. Я была обязана отплатить ему хоть как-то за ту кровь, в которую он по локоть окунул свои прекрасные фарфоровые руки. Их я гладила тоже: осторожно протёрла костяшки и заострённые когти, вычищая из-под них ошмётки плоти, а затем, поддавшись порыву, осторожно прижала его раскрытую ладонь к своей щеке.

Сол вздрогнул снова и широко открыл глаза.

– Что это?

Его большой палец поднялся до моего виска и обвёл его полукругом. Хлопоча вокруг Сола, я совсем забыла о себе; об ударе о каменный выступ алтаря, о страхе смерти и грязных руках, трогающих меня там, где себя не трогала даже я сама. Тихий стрёкот камина сумел заглушить шум мыслей в голове, а омовение и уход за Солярисом исцеляли нас обоих. Кошмар в неметоне, чехарда покушений, Красный туман и история Кочевника, почему-то оставившая после себя горькое чувство вины… Ни я, ни Солярис не были готовы обсуждать это прямо сейчас, поэтому я ограничилась тем, что сказала:

– Упала, когда сбежать попыталась.

– Ты пыталась сбежать вместо того, чтобы меня дожидаться?!

– Чуть-чуть.

Солярис щёлкнул языком.

– Так и думал… Это явно были повстанцы. – И, прорычав сквозь зубы какое-то проклятие, он медленно опустил руку и сжал её в кулак, но перед этим легонько погладил меня по щеке. От этого в животе у меня растеклось странное тепло. – Их в последнее время много развелось. Прямо как сорняков в крестьянском огороде!

– Насколько много? – встревожилась я, предчувствуя, что у Руки Совета вот-вот появится ещё одна тема на повестке дня.

– Мидир вернулся утром в замок после того, как ты уехала с Дайре, и мы успели обменяться парой слов. Люди, потерявшие близких в тумане, и те, кто боится кануть в нём следующими, устроили несколько погромов в крупных городах Медб и Талиесина…

«А тот разбойник, Кочевник, был как раз из Талиесина», – хотела подхватить я, но сдержалась. Солярис снова поморщился, как если бы у него разболелись зубы, и согнулся в три погибели, отчего его позвоночник стал выпирать под кожей. Всё-таки я не ошиблась: он ещё не готов к таким разговорам, ведь они неминуемо наводят его на самоуничижительные мысли.

– Переждём ночь здесь, – сказала я вместо этого и, повесив тряпку на бортик ведра, похлопала рукой по шкурам, застилающим кровать. – Мне прежде не доводилось ночевать в трактире. Как, впрочем, и спать в пещере… Или купаться зимой в озере, оказываться похищенной, платить кому-то своими заколками. Подумать только, сколько новых впечатлений всего за один день! Ты, кстати, хочешь спать, Сол? Мы же так славно вздремнули перед тем, как отправиться в город, уж и не знаю, смогу ли сама уснуть сегодня. А может, ты голоден? Лично я нет, слишком переела на вчерашнем пиру, да и не хочу растолстеть. Но ты только скажи, и я велю трактирщице принести горячий ужин! Судя по запаху внизу, сегодня у них жаркое или суп с тефтелями. Вдруг там и черничные тарталетки найдутся? Надо будет проверить…

Я всегда начинала много говорить, когда (парадокс) не знала, что сказать. Вот и сейчас, суетливо прибираясь в комнате – возвращая вёдра к двери, вороша кочергой камин, чтобы не потух, кое-как замачивая перепачканную одежду Сола в оставшейся воде, чтобы завтра в ней можно было хотя бы добраться до замка, – я не умолкала ни на секунду. Глупые шутки, несуразные идеи, сомнительные предложения – всё это сыпалось из меня без остановки в попытках хоть как-то разрядить обстановку. Сол тем временем продолжал сидеть на кровати, наблюдая за мной, но в какой-то момент я услышала скрип матраса и, обернувшись, увидела, что он лёг на подушки. Одеяла были ему не особо нужны, однако он всё равно укрылся и, уткнувшись в них носом, вдруг произнёс:

– Говори дальше.

Я застыла с мокрой рубахой Соляриса в руках, из которой пыталась отжать бледно-красную воду, и нервно усмехнулась тому, что уже второй человек за сегодня заставляет меня недоумённо спросить:

– Что говорить?

– Что хочешь. Просто продолжай. Не молчи. Можешь рассказать о пирах, о танцах, о тканях, которые любишь больше всего… Например, почему камвольные ткани нравятся тебе больше шёлка из Ши? Почему ты носишь их даже летом? Они же слишком тёплые и предназначены для холодов… Почему ты обычно выбираешь светлые цвета, хотя они пачкаются уже через несколько часов? Это же непрактично. Ну же… Говори, пожалуйста.

Не знаю, что меня удивило больше – то, что Солярис, оказывается, успокаивался от моей пустой болтовни, или то, что он заметил, какие ткани и каких цветов я люблю больше всего.

Я разложила прополосканную одежду на деревянном стуле и, разувшись, забралась в кровать к Солярису. Под одеялом рядом с ним было жарко, как в печи, но я упрямо обняла его, как обнимал меня в пещере он – накрыла рукой сверху, будто защитным крылом, и приподнялась на подушке так, чтобы он мог утыкаться не в меховые покрывала, а в мою шею.

– Камвольные ткани приятнее к телу, – прошептала я ему в волосы, прижав его голову к своей груди, и Солярис испустил шумный вздох, смыкая веки. Теперь настал его черёд слушать моё сердцебиение. И мои истории. – Шёлк тоже приятен, только он какой-то… скользкий. Из него выходят отличные простыни, но не платья – чувствуешь себя голой, когда ходишь в них. На некоторые красивые вещи лучше любоваться издалека, согласись. Больше всего мне нравятся сочетания лёгких тканей с тяжёлыми, но такое редко кто может хорошо пошить. А светлые цвета выбираю, потому что они ассоциируются у меня с детством. И с тобой. Особенно белый, бирюзовый и лиловый. Помнишь, как мы в детстве собирали чернику в лесу, соревнуясь, кто быстрее наполнит корзинку?..

Белоснежные ресницы подрагивали, а упрямое хмурое лицо наконец-то разгладилось и стало выглядеть так по-ребячески невинно, будто передо мной лежал не взрослый мужчина и даже не юноша, а мальчик. Его пальцы, несмотря на острые когти и содеянное ими, были бархатными на ощупь, но не изнеженными. Вряд ли изнеженными вообще можно назвать руки, способные поднять тебя над землёй за горло, а затем вырвать его. Я провела по рукам Сола от плеч до запястий, массируя там, где чаще всего прорезалась его чешуя. После этого моя ностальгическая история о пикниках и улыбках, перепачканных в спелой ягоде, сменилась ещё одним рассказом о прошлом – о том, как мы с Солярисом дрались в снегу, когда он впервые назвал меня «рыбьей костью» в осознанном возрасте. Затем я пересказала ему рецепт шоколадного торта с черничной меренгой, который хотела попробовать испечь на его следующий день рождения, поведала о свежих слухах, которые собрала вчера на пиру, и призналась в том, почему мне теперь окончательно разонравился Ллеу. Сол никак не реагировал ни на один мой рассказ, но, уверена, слушал внимательно, пока в какой-то момент не засопел.

В дымоходе свистел суровый ветер, откуда-то снизу доносились пьяный гогот и плач, из-под двери тёк всё тот же запах ароматного супа, а ночь плавно перетекала в утро. Я знала, что уже завтра Солярис придёт в норму и попросит меня забыть обо всём, что было в трактире, но сам при этом забыть не сможет. Поэтому я продолжала разговаривать, как он и просил, и сторожила его сон. А когда мои истории закончились и за окном запели первые петухи, я наконец-то позволила себе тоже немного поспать.