Текст книги "Альтер эво"

Но тут Марк распушил перья на горле, несколько раз моргнул черными бусинками – вороны очень странно моргают – и недовольным тоном предложил ей спросить что-нибудь. Только не очень много. Он не железный.

– Откуда ты? – подумав, спросила Майя.

И понеслась.

– Майя, что такое с тобой? Ночью недоспала?

Лира с улыбкой щелкает пальцами у нее перед носом, Майя выныривает из своих мыслей, обнаруживает себя у кулера со стаканчиком в руке и тут же торопливо натягивает улыбку сама. Улыбку в офисе не снимают, она символизирует Радость, получаемую от Энергичной и Полной Жизни, притом что Майя знает – Лира ее ненавидит, и Лира знает, что Майя знает, и от этого ненавидеть ей еще приятней.

В итоге ворона оказалась не вороной, а носителем сознания человека по имени Марк. Марк жил в параллельном мире, но иногда наведывался в соседние, чтобы почерпнуть там кое-какие сведения. Он был что-то типа частного детектива. В его мире откуда-то взялись какие-то паладины – по всему выходило, что из какого-то еще другого, третьего, мира, хотя Марк и утверждал, что перемещаться в своем теле невозможно, это противоречит всем законам инфофизики, – и эти паладины научили кое-кого вот так вот мотаться в соседние миры.

– А почему вы называете их альтернативами? – ошарашенная Майя спрашивает о том, что на деле интересует ее меньше всего.

А-а-а, вот тут сейчас начнется самый жестяк. Это как раз связано с той самой теорией. У Майи в мире идея мультивселенных была уже хоть кем-то озвучена?

– Была, – подтвердила Майя, которая не лыком шита, в кино ходит и книжки тоже иногда почитывает.

Ну вот. У них тоже была. Но потом у каких-то ботаников… это не в смысле специальности, в этом смысле они были, кажется, морскими биологами, – в общем, у этих ребят, которые много бухали с физиками и информатиками, внезапно прорезалось новое видение. Они экстраполировали… Короче, увидели, как можно объяснить мультивселенную. Потому что с самого начала звучало, конечно, круто – «мультивселенная» – но совсем непонятно было, грубо говоря, с хера ли.

– С хера ли что? – не поняла Майя.

С хера ли вся эта катавасия разветвляется – и, стало быть, удваивается, – в каждой точке выбора, то есть каждый микроскопулечный миг. Если на каждом стремящемся к нулю интервале времени происходит удвоение вселенского материала, то объем этого материала начинает стремиться к бесконечности со стремящимися к бесконечности скоростью и ускорением – неужели такой механизм в работе мироздания не кажется Майе нелепым? Откуда такая щедрость, такой размах – и, главное, чего во имя-то?

Но это уже не нелепо, если допустить, что после ветвления сохраняются не обе ветки. А только наиболее жизнеспособная. Что значит «жизнеспособная», лично он, ворона Марк, затрудняется ответить. Хотя очень много религиозного народа в его мире жизнь кладет на то, чтобы определить критерии и рамки этой жизнеспособности. Есть мнение, что жизнеспособность – религиозный народ говорит, например, «добро» – связана со сложностью. То бишь с информационной насыщенностью. Но реально никто из людей в том, что́ есть благо с точки зрения Вселенной, не шарит, а шарят только паладины, которые и не люди вовсе, а черт их разберет.

В этот момент совершенно уже обалдевшая Майя вспоминает Эль Греко. Как он ей тоже показался не очень человеческим. Может, у них в мире тоже есть такие, как у Марка?

Да, а может, ей пора навестить профкабинет? А то она давненько уже не разговаривала о своих снах с серьезной женщиной с брошкой в виде буквы «пси» на лацкане – и вот результат.

– Кое-что я могу доказать. – Марк прочел ее мысли. – Не про устройство мира. Но я видел, как ты ходила в тот дом. А потом говорила с кем-то в комнате без стекла в окне. На тебе были старые черные джинсы с дырами. Скинни. Не носи их с плоской подошвой, ноги себе оптически укорачиваешь. И ты нервничала. Откуда мне это знать?

– Тот, с кем я говорила, видел меня в этих джинсах. Ничего сверхъестественного.

– Ага. А потом заколдовал ворону, чтобы она поболтала с тобой о твоем гардеробе.

– Значит, жизнеспособная ветка растет себе и ветвится дальше. – Майя сдвигает брови: чай уже наверняка ледяной, а она едва глоток отпила. – А нежизнеспособная?

– Ну, потому-то теория и эволюционная, – медленно скрипит ворона Марк, и Майе слышится в его голосе как будто извиняющаяся интонация (чего, разумеется, быть не может, потому что воронье горло есть воронье горло, и выразительный диапазон у него весьма ограничен).

Через миг до Майи доходит, почему так.

– По-твоему, мой… моя альтернатива – нежизнеспособная?

Ворона косится вниз и вбок:

– Я этого не говорил.

– Но ты так считаешь? Почему?

Ворона резким движением пригибает шею, повернув голову набок, пристально таращится непонятно на что, потом зачем-то хватается клювом за крошечную отставшую от рейки щепочку и яростно отдирает. Вскидывается и замирает с добычей в клюве, потом резко теряет интерес к щепке и роняет ее.

– Давай я лучше тебе еще немного расскажу? – предлагает она.

И рассказывает.

3

Марк распахнул глаза и, разминая шею, поднялся с пола. Прошел на кухню – хотелось пить. А может, и выпить. Вполне возможно, что хотелось завалиться к Керамбиту и накачаться у него «Сапфирами», а то и чем-нибудь ненавязчивым из альтернативного ассортимента.

Время утекало. А он так ничего и не выяснил.

Все крутилось вокруг этой девушки, Майи. Если и не все, то кое-что – точно. Возможно, ей было что-то известно, да только он не знал, какие вопросы задавать.

Марк опрокинул стакан минеральной воды с имбирем, крякнул, накинул в прихожей плащ и, даже не озаботившись тем, что на нем надето под плащом, вышел на улицу.

Было пасмурно, и в ближайшей перспективе явно намечался стоячий дождь. Полуголые ветки каштанов плавно колыхались под ветром. В фоновом режиме Марк почему-то задался вопросом, нравится ли ему город. Он видел его уже в сотне ипостасей, видел болезненно-желтым под серым небом, залитым неоном во мраке, видел чумным, карнавальным, оглушенным после новогодней ночи, видел, как меняли очертание небоскребы «Глобойла», как пересекали залив паромы, как по реке пускали лотосы. Нравится? Скорее, нет. Город творческий, это да, но слегка сонный, с налетом заторможенности. И погода. Туристам-то, конечно, в забаву – ух ты, стоячий дождь, фоткаемся, – но никого из знакомых Марку старожилов, включая его самого, эта специфическая метеоособенность не радовала нисколько. В силу особого сочетания давления и плотности поверхностного натяжения капли стоячего дождя при повышении атмосферной влажности до определенного уровня начинали сами собой собираться в воздухе. И зависали на месте, паря и лишь слегка перемещаясь вместе с воздушными потоками. В разгар стоячего дождя город выглядел как густое размытое облако уклончивых ответов, капли были слегка липкие и буквально приставали к лицу, забирались под одежду и покрывали ее водянистой глазурью, точно жидким коконом.

Наиболее параноидальная фракция метеорологов утверждала, что каким-то там боком стоячий дождь сигнализирует об испытаниях геофизического (либо тектонического, либо климатического, либо некого другого мифического) оружия, проводимых некой неназываемой враждебной державой. Подобное вооружение паладины, смотревшие мало блокбастеров, запретить не догадались, так что в один прекрасный день дело наверняка закончится серией толчков в заливе и гигантской приливной волной, как в свое время с Атлантидой, так что кайтесь, греховодники с первых этажей, пока не поздно.

А покамест в туристических зонах бойко торговали зонтами, которые против стоячего дождя, понятно, были бесполезны. Как, в общем-то, и водоотводящие плащи, и все остальное, кроме разве что костюма химзащиты, но до такого городская мода еще не допрогрессировала.

С другой стороны, Марку ни разу не пришло в голову перебраться в столицу и вести бизнес там. «Конкуренция выше», – пробормотал он, резким движением расправляя воротник плаща. В воздухе начинали собираться первые капли.

Он бесцельно шагал по тротуару, автоматически огибая встречных – вызывать ситикар не хотелось. Если вызовет, то пунктом назначения выберет «Семь на полу», а там надерется или чего хуже, поскольку от бессилия его всегда тянет именно на такое, именно на «чего хуже». Есть у него такое триждыклятое жизненное правило: когда что-то плохо – ухудшай.

Может, эта Майя – на самом деле кто-то из действующих лиц? Бывало же и такое в истории ретривинга. Старый ретривер по прозвищу Сом с веслом, говорят, еще лет десять назад травил такую байку: мол, искал пропавшего ребенка, а когда нашел – не допер, что нашел, потому что искал девочку, а ребенок в альтернативе оказался мальчиком. Хотя Марку слабо верилось, что Майя может в итоге оказаться каким-нибудь Андрулаки. Она и на Инту-то ничем похожа не была. На Ольгу и подавно.

Да и в любом случае – ерунда это, чушь полная. Если та альтернатива настолько отстоит от нашей, что здесь ты одна личность, а там – другая, значит, дельта уже, считай, космически велика. Искать там какие-то данные, которые были бы валидны здесь, глупо.

Марк машинально остановился перед большим освещенным окном знакомого магазина деликатесов. Он хочет есть? Да не особенно. А чего он, собственно, хочет? Зачем он вообще поперся на улицу?

Затем, что от пребывания в вороньем теле проекции его нейронов уже криком кричали, и Марк был куда как не уверен, не отбросит ли копыта, если пробудет в альтернативе еще хоть пять минут. Сперва он вообще не хотел там оставаться – когда стало ясно, что его расспросы ни к чему не ведут, что Майя просто не понимает, о чем речь. Но не-ет, надо же было порисоваться, наплести ей про альтернативные миры и…

Хмм, да. Наверное, все же не надо было. А то вот так возьмут и вывалят на тебя такое – приятного мало, и, главное, толку-то? Только зря перепугается девчонка.

Марк вдруг осознал, что кто-то внутри магазина машет рукой. Ему.

Следующим Марк осознал, что машущий ему человек – Арнис Старков.

В магазин этот Марк иногда заглядывал, хотя подлинным, заинтересованным гурманом не был. Но когда держишь планку, приходится обычно держать ее не одну, а десятки разных. Разбираться в напитках. Разбираться в деликатесах. И тяжелее всего на самом-то деле, когда твоя планка где-то посередине, потому что тогда ты вынужден прикладывать максимум усилий. Если она на порядок ниже, от тебя ничего не ждут. Если на порядок выше, ты плюешь на то, чего от тебя ждут. Средний уровень – самый трудоемкий.

После секундного колебания Марк вошел внутрь и направился к Арнису, чего делать ему совершенно не хотелось, как и общаться со Старковым-средним наедине, но иначе было бы слишком похоже на бегство.

Соответствуя ожиданиям, ты сам дозволяешь выковать против тебя оружие из твоей предсказуемости, говорил Йорам. Но Йорам был ходячей легендой, одним из первых ретриверов. И обрабатывать клиентов ему не приходилось.

– Ну, успешно? – Арнис облокотился на высокий столик для дегустаций и перекусов на бегу. – Много уже на меня нарыли?

Марк тихонько вздохнул. Старая добрая враждебность к гонцу уже давно его не удивляла. И не задевала. Почти.

– Вы это зря. Я не слежу за вами. Я вас и не видел, пока вы мне не помахали.

Арнис с нарочитой озабоченностью поднял брови. Перед ним стояла десертная тарелка с янтарными ломтиками, душистыми кусочками и ягодами кизила, а в пальцах он держал ликерную рюмку на тонкой ножке, видимо, с хересом:

– Да неужто? Тогда покорнейше прошу извинить. Недопонял. Привстанете со мной?

«И на фига ж мне это?» – подумал Марк, сказав:

– С удовольствием.

Интерьер деликатесного магазина был воплощением ретророскоши, с хрустальными люстрами, отполированными латунными рейлингами, дубовыми панелями на стенах и мозаично-мраморным полом. Здесь всегда пахло кофе и копченостями, а неимоверной длины стеклянная полка с разнообразными бутылками была празднично подсвечена и переливалась что твой витраж.

Арнис в этом месте смотрелся странно, и Марк отметил в своем блокноте – интересное дело: он уже второй раз встречается с ним и второй раз думает именно так. Старков опять не вписывался в обстановку. Столкнись они в каком-нибудь квартале клубов и баров, скажем, на Думсдей, поздно вечером, – другое дело: представить себе Арниса в таком месте было легко. Но с блюдцем лимбургера с торчащими из треугольничков шпажками…

– Пользуюсь прелестями момента, только и всего, – с неприятной безошибочностью считал его мысли Старков и медленно сомкнул зубы на кусочке сыра. – Хотите хереса?

Марк мотнул головой, и Арнис неторопливо прожевал сыр, поднял рюмку, с удовольствием поводил ей под носом, отпил немного и подержал во рту.

– Впрочем – умение использовать момент не возвышает бойца до воина.

– Но делает его лучшим, к чему всегда следует стремиться, – докончил Марк – знай наших, каноны и он учил, – и тоже взял с блюдца шпажку.

Арнис ухмыльнулся.

– Да ну, неужто тхэквондист?

По речам и повадке понять, с помощью какого конкретно вида боевых искусств совершенствовал себя твой оппонент – навык немного щегольский, показушный, но уважаемый. А сообщить собеседнику о своих боевых умениях – все равно что обменяться рукопожатием, жест вежливости и декларация добрых намерений: ведь тем самым сознательно ставишь себя в более уязвимое положение.

Но Арнис до сих пор так и не подал ему руки.

– В чем для вас заключаются прелести этого конкретного момента? – проигнорировав вопрос, с улыбкой поинтересовался Марк.

Ухмылка Старкова сделалась шире – и кривее. Он кивнул.

– Я ведь живу за границей, вы не знали? Юго-Восточная Азия. Острова Спратли, всяко-разно. Чисто случайно оказался у старика в резиденции, остановился всего на пару дней – и на тебе. Полли тут же связали меня обетом не покидать, так что пока я остаюсь в доме.

– Дом красив, – заметил Марк. – И местоположение хорошее.

Арнис пожал плечами.

– По мне так дыра. Никогда его не любил. Старик достроил его как раз в тот год, когда мы с ним разосрались.

– Тогда зачем вам там оставаться? В этом городе превосходные отели.

– Я люблю доставлять радость людям. – Арнис положил в рот ломтик мюнстера. – А мое пребывание в резиденции, полагаю, приносит княгине Ольге несказанную радость.

Возможно, первое впечатление обманывало. Арнис, снова весь в черном, в одежде, которая не стеснила бы движений, выглядел как рубака. Но он, что среди рубак редкость, внутри не был точно тем же, чем снаружи – в нем сидел и кто-то еще. Он все-таки наследник Язепса Старкова и, согласно полученным от Бубна сведениям, в опалу попал уже не в щенячьем возрасте. Значит, когда-то его должны были готовить к трону. Учить, обтесывать.

– Вы не живете в городе, – медленно начал Марк, легонько постукивая острием шпажки по столешнице. – О вашей затяжной ссоре с отцом известно. Ни с того ни с сего вы зачем-то «на пару дней» приезжаете в дом, в котором не бывали много лет – и в один из этих дней вашего отца убивают. – Марк перевел взгляд за стекло, на котором теперь собирался и стекал тонкими ручейками конденсат: дождь, видимо, уже стоял вовсю. – Тем не менее тучи сгущаются не вокруг вас. А вокруг вашей мачехи. Она готова из кожи вон лезть, чтобы подчеркнуть свою добрую волю и готовность к сотрудничеству, тогда как вы…

– Угощаюсь хересом, да. – Старков насмешливо приподнял рюмку. – А еще цинично повышаю затраты безутешной вдовы на воду и электроэнергию. И – обратите внимание – я только что ответил на незаданный вами вопрос.

Марк задумался на секунду, потом кивнул:

– Наследство. Все переходит ей, да? У падшего сына, значит, просто нет мотива.

– Ответ засчитан. – Арнис полюбовался на свет остатками жидкости цвета листопада у себя в рюмке. – Притом что тебе я могу не давать никаких ответов вовсе, ты в курсе, да?

«Но даешь», – мысленно парирует Марк, и собеседник слышит и возражений не находит. Марк знает, почему Арнис отвечает на его вопросы – почему все отвечают. У Арниса вид человека, которому сам черт не брат, и этот вид может соответствовать истине, а может и нет, но ретриверов побаиваются все. Исключений не бывает. Даже Китин терпит его выходки. И президент всея Земли стал бы терпеть – из страха. Марк на их месте тоже боялся бы себя – человека, который в любой момент может узнать. А возможно, уже знает. Если такой тебя о чем-то спрашивает – волей-неволей ответишь, просто чтобы он отвязался, чтобы не полез глубже, не стал выяснять сам.

Ретриверов всегда было мало, и информации о них тоже всегда было мало. К их существованию в общем и целом привыкли, как ко многим другим абсурдным и невозможным вещам, к которым привыкнуть нельзя никак – вроде неизбежности собственной смерти, паладинов или альтер-эво. Возможно, в каких-нибудь отдаленных краях детишек и стращали злобным вислоухим, который всегда узнает, что ты натворил, и бате расскажет… А возможно, и нет, Марк не интересовался.

Считалось, что ретривер может выяснить все – вообще все. Глупейшая неправда, но знакомые Марку вислоухие не трудились развенчивать этот миф: жить-то на что-то надо. Одновременно считалось, что ретривер – парень занятой и в данный момент наверняка занимается кем-то другим, а не тобой, так что все в порядке, можно грешить дальше.

Хотя после появления дела Старкова Марк начал задумываться – как же справляются сильные мира, те, из списка? Те, кто, как Язепс Старков, пусть и невидимые, навели на себя слишком яркие прожектора и уже не могут рассчитывать на то, что злой дядя ретривер смотрит в другую сторону.

– Ответ засчитан не полностью. – Марк отвернулся от окна и посмотрел на Арниса. – Наследство – мотив суицидальный. Ничто другое так не подставляет того, кто наследует. А для убийства могла быть и иная причина – в том числе и у тебя. Та, которая потребовала стрелять.

– Это да. – Арнис поковырял шпажкой в зубах. – Чтобы наложить лапу на достояние старика, добывать огнестрел было не обязательно. Но в это обстоятельство упрется и встрянет любая твоя догадка, уважаемый. При любом раскладе, при любом мотиве – на хрена было стрелять?

– А ты как думаешь?

Старков уставился на него со сдержанным раздражением. А ведь это Марк еще не приступал к юмору.

– Много ли ты в жизни сталкивался с насилием, господин Самро? – вкрадчивым тоном поинтересовался Арнис. – Можешь не отвечать. И так видно, что немного. И как же по-твоему, насилие есть зло? Боль – это зло? Ведь они не ведут к упрощению. Смерть – да, ведет; но то смерть, а не муки. Физические страдания – разве они вообще как-то учитываются в эволюционном процессе? Считаешь ли ты, что где-то там в стратосфере сидят небесные счетоводы, которые подбивают баланс боли: сколько бед выпало тебе на долю, сколько удовольствия тебе положено, дабы их компенсировать? С учетом того, что и ты, и я, и все остальное человечество в любой момент может сгинуть вместе с миром, то, радуемся мы или страдаем, теряет какое-либо значение. Если вообще когда-то его имело.

– Так по-твоему насилие – дело благое? – Марку не очень понравилось, какой оборот принял разговор.

– Благое? Нет. Неизбежное. Имманентное. Это не зло, которое требуется искоренить, не атавизм, который мы должны перерасти. Увы. Это свойство самой жизни, эпифеномен существования. А что естественно – то не… – Арнис ловко закинул в рот последний кубик сыра.

– Какая интересная точка зрения. – Марк спокойно сложил руки на столешнице. – А главное, оригинальная-то какая. И при чем здесь дело твоего отца?

Темные глаза Арниса холодно блеснули.

– От неизбежности имеет смысл научиться получать удовольствие – пусть даже не оно является причиной и целью, – раздельно и взвешенно проговорил он. – У того, кто убил старика, мог быть десяток причин сделать это. Но он мог и себя при этом побаловать. И если так, то способ здесь с мотивом не связан.

Марк с отсутствующим видом поглядел в потолок и почесал бровь:

– Тебе бы доставило удовольствие убить человека таким трудоемким и небезопасным для всех вокруг, включая тебя самого, способом?

Губы Арниса медленно раздвинулись в улыбке. Он легонько постучал себя кончиком пальца по шраму в виде кляксы, а потом наставил этот же палец на Марка.

– Не-ет. Нет, нет и нет. Только руками. На другой вариант я бы не согласился. – Старков внезапно распрямился, потягиваясь, и, вскинув локти над головой, упер ладони себе в загривок. – Но я этого не делал, господин Самро. Неизбежность не сформировалась. Старый козел и так помирал – от меня просто не требовалось никаких действий.

– Никому не требовалось, – согласился Марк, тоже выпрямляясь. – Но кто-то все же счел нужным сделать что-то в этой ситуации. И меня терзает любопытство.

– Любопытство? – Арнис усмехнулся, бросив на стол пару монеток. – Разве вы, господа вислоухие, можете себе его позволить?

– Не можем, – кивнул Марк. – Но таков, видишь ли, имманентный эпифеномен самой нашей жизни.

Он двинулся к выходу первым и в высоких тяжелых дверях из полированного дерева с витражными окошками едва не столкнулся с человеком в тайтсах и рашгарде под расстегнутой толстовкой. Человек Марку сразу не понравился: он попятился, но лишь ровно настолько, чтобы Марк не торчал в дверном проеме:

– Самро?

За спиной у спортивного типа уже стояли в дожде еще двое. Марк рассудил, что ответ им можно не давать. Один потянул руку в карман.

Марк знал свои сильные стороны. Ясен день, боевые искусства он в свое время изучал так же, как все, но душу в это дело никогда не вкладывал – те так, как тот же Бубен. Сперва его больше интересовало подурить, посклеивать девчонок, закинуться чем-нибудь негустым и нашкодить по мелочи. А потом его выцепил Йорам и начал натаскивать в ментальной плоскости. В итоге Марк стал, по собственным скромным оценкам, грандмастером инфомира, но на уровне телесном позорнейше проседал. В запале наехать на Холодного – куда ни шло, но вставать против троих, целеустремленно шедших по его душу, он очень не хотел бы.

Не похоже, чтобы троица перед ним смущалась общественным местом, и Марк уже приготовился к тому, что далее характер развития событий может варьировать в диапазоне от унизительного до крайне болезненного.

Но тут на лице того, который стоял ближе к Марку, отразилось замешательство, он быстро глянул через плечо на остальных, затем снова на Марка, после чего сдал назад, развернулся и, прихватив приятелей, решительно двинул прочь.

– А мог ведь сделать вид, что знать тебя не знаю, – послышался за левым плечом Марка насмешливый голос Арниса.

– Спасибо, я оценил жест. – Обернувшись, Марк увидел в глазах Старкова странное воодушевление, как будто перспектива стычки действовала на него наподобие хереса, приятно будоражила. – Твои знакомые?

Арнис покачал головой:

– Нет, но, боюсь, теперь твои. При вашей работе, ребята, вам бы каждому дню радоваться, когда вас никто не лупит, а? Удачи в поисках.

Марк посмотрел, как он отходит на несколько шагов, лениво поднимая руку, и тут же к обочине рядом причаливает ситикар.

– Арнис! – окликнул он, и, когда Старков обернулся, спросил: – Ты приехал, потому что отец позвал тебя? Он хотел помириться?

Резкие черты лица Арниса в стоячем дожде размывались, теряли четкость, видоизменялись.

– Не в ту сторону смотришь, Диоген. – Арнис распахнул дверь кара и закинул ногу внутрь. – Ищи в другом месте.

Ситикар отъехал, и Марк мигом почувствовал, насколько уже сыро у него в ботинках. Интересный этот Старков. И интересную мысль подал. Марк сильно сомневался, что кто-то станет стрелять в голову умирающему старику удовольствия ради – просто было совершенно непонятно, какое вообще удовольствие можно найти в том, чтобы стрелять в человека, – но средство и мотив в этом деле действительно могли и не быть связаны.

Впрочем, конкретно сейчас его больше занимало другое. А именно три богатыря («три богатыря», надо же, чего только в инфосфере не поднахватаешься) в безвкусных одежках. Видимо, рассчитывали застать его одного – либо Арнис Старков не просто так носит свои шрамы, а к ним прилагается еще и определенная слава. Но в следующий раз ведь так не повезет.

Мастер Хуан верно заметил: поднабрал он, пожалуй.

4

Они предположили, что Вселенной в целом двигает эволюция, рассказывает ворона Марк. Может быть, законы и не те же самые, но общий принцип примерно такой.

– Выживает сильнейший? – вспоминает Майя.

Нет, ни фига никакой не сильнейший, это поп-понимание эволюции. Даже вовсе никакое не понимание, потому что в эволюционных процессах на планете Земля выживал, как правило, наиболее приспособленный. А не сильнейший. Есть разница. И это мы говорим только об одном из видов естественного отбора, а их несколько. Но относительно Вселенной мы, вполне вероятно, даже и о приспособленности не говорим. А говорим, например, о некой точке назначения, нам неизвестной. О каком-то если не плане, то смысле, который знают только палы, но от них хрен дождешься, потому как увертливые сукины дети…

Ладно, идем дальше. Хитрость в том, если Майя соизволит не перебивать, а послушает, что наиболее пригодные – для каких-то там своих целей, сейчас не важно – элементы сохраняются во времени за счет самокопирования. Но все же элементы, а не целая Вселенная, понимаешь?

То есть если с точки зрения эволюционных процессов котики неплохо устроились, это не означает, что всем и каждому в популяции кошек ничего не грозит, все дадут потомство и так далее. Те, кто самые миленькие и пошустрее жопой крутят, дадут. Кто успел, тот и съел.

Ворона Марк таращится на нее своими черными бусинками и неожиданно сообщает:

– Извини. В этой аватаре я испытываю необоримое желание говорить просторечно. И даже грубо. Экая странность, да?

Да, соглашается Майя, и Марк продолжает, хотя вид у него уже измочаленный. Значит, мироздание постоянно меняют эволюционные процессы, но не целиком. И как же это трансформирует идею мультивселенных? А так: отдельные части Вселенной то и дело множатся в точках ветвления, порождающих между ними микроскопические отличия. Изящное и удобное решение. Все равно как если бы в твоем теле то и дело видоизменялись органы в бесконечном стремлении оставить в работе тот, который лучше всего функционирует. Такие локальные куски Вселенной, в рамках которых не может произойти изменения, которое не затронуло бы соседних тканей в силу каузальности, у Марка дома называют гештальтами. И Земля целиком, безусловно, представляет собой гештальт, поскольку человечество уже оплело ее информационной сетью своего присутствия, но за пределы планеты еще не распространилось.

– Что-то не так с этой вашей эволюцией. Вселенной ведь не нужно давать потомства, – думает вслух Майя. – Это мы размножаемся, потому что… Мы ведь ограниченное время живем.

Ей кажется, что ворона Марк смотрит на нее с уважением. Впрочем, иногда так страстно хочется, чтобы хоть кто-то смотрел на тебя с уважением, что она, должно быть, выдает желаемое за действительное.

Каждый раз в ходе дробления наиболее жизнеспособная – или соответствующая той самой тайной цели, ага – ветка и становится собственным же потомством. Ну, представь себе, живешь ты в темном Средневековье, а твои правнуки уже – оп-па, в светлом Возрождении. Ты и не заметил точку ветвления: когда твоя альтернатива родительская, жизнеспособная, она просто развивается себе как нормальный мир и плавно превращается в дочернюю. История-то не прерывается, так? Хотя концептуально можно сказать, что одна эпоха породила другую, лучшее, более здоровое и правильное общес… кха-хрр…

Пока птица чем-то давится, Майя старается сосредоточиться. Есть во всей этой истории кое-что, что ей совсем не по душе. Вообще-то ей все в этой истории не по душе совершенно, начиная от говорящей вороны.

Ну и вот, продолжает ворона Марк, словно не замечая, что оставляет за кадром хорошенький такой кусок объяснения, как только ботаники эту теорию додумали, появились паладины и подтвердили ее.

Как подтвердили? Этого Марк сказать не может. Не присутствовал. Но присутствовавшие были настолько впечатлены, что беспрекословно согласились внедрить некоторые нововведения, которые бы сделали их мир более стабильным.

– Более стабильным – то есть жизнеспособным? – схватывает на лету Майя.

В точку. Так что все успокоились, не успев переполошиться, потому что, конечно, вот так вот каждый день просыпаться с мыслью о том, что с минуты на минуту твой мир может…

Тут ворона Марк словно воды в рот набирает. Майя ему посочувствовала бы – неприятно, когда вот так проговоришься исключительно по усталости, – если бы не догадка, что в ближайшие минуты сама она начнет нуждаться в сочувствии куда сильнее. И тогда она начинает слегка злиться:

– Так что происходит с нежизнеспособными… альтернативами?

Ну-у-у…

– Нет, я серьезно. Они гибнут как-то или что?

Вообще-то есть мнение, что все альтернативы изначально существуют лишь в информационном поле. Платоновские эйдосы…

– Покороче?

Если короче, то эта версия гласит, что они просто не проецируются в материальную плоскость. Все ветвления, весь отбор происходит на уровне данных и методов. Потом Вселенная реализует наиболее удачные варианты – с некоторой задержкой, естественно, и это довольно-таки любопытно, поскольку, узнай мы величину этой задержки, мы смогли бы вычислить, так сказать, мощность вселенского компьютера…

– Еще версии?

Вторая версия – что проецируются, но потом отмирают.

– Отмирают?!..

Ну сама посуди: если что-то развивается совсем не так, как задумано, зачем ждать, пока оно окончательно вырастет в какую-то никому не нужную хрень? А то и вредную, что-нибудь типа раковой опухоли. Только химические элементы зря переводить. Вот чего он, ворона Марк, не скажет, так это что именно происходит в таких ситуациях с материей, это ей к инфофизикам надо. Наверное, превращается в энергию, чтобы питать дальнейший рост выживших веток. Хотя он не знает, честно. И вообще он тут с ней страшно засиделся, так что…

– Но в твоем-то мире с этим все хорошо, да? Вы там так считаете? А в моем нет? Почему это?

Неожиданно ворона Марк падает на бок, вытянув лапы и напугав Майю. Через миг оказывается, что птица не сдохла, а просто крайне утомлена.

Марк ей не авгур. Он ничего наверняка знать не может. Но в их альтернативу паладины пришли и помогли им. А Майя говорила, что в ее альтернативе их нет – так?

– Я могу не знать. Они могут быть, только действовать не так, как у вас. Не гласно.

Ладненько. Вот что паладины поменяли у них. Полный запрет на огнестрельное оружие. Полный запрет на двигатели внутреннего сгорания. Частичный запрет на персональный моторизированный транспорт. Зеленая и атомная энергетика. Это не все, это первое, что приходит в голову. Когда он впервые увидел Майю, она держала в руке пистолет. Когда он ждал ее на балконе сейчас, наверху пролетел самолет. И оставил в небе дымный хвост, да-да. Ну-ка, какие у них в самолетах двигатели?