Текст книги "Находка для вечности"

Глава II

Гроб вынесли на улицу, и началось прощание для тех, кто не мог поехать на кладбище. Я смотрела на неузнаваемые знакомые лица. Вот оно, процветающее когда-то, офицерское общество. Многих уже нет в живых.

Ничто не предвещало такой внезапной смерти тёти Киры. Две недели назад у нее гостили мама и ещё одна сестра Варя, которая жила в Самаре. Как водится, они веселились от души, пели, танцевали. Тётя Кира кричала мне в телефонную трубку:

– Светка, что ты сделала? Продать дом и уехать в никуда! Боже, Боже – скитаться по квартирам! – переживала она, – И что там за границей будет?!

На поминки пришли несколько ветеранов Великой Отечественной войны, которые давно знали семью Степаненко. Произносились речи. Было грустно.

Встала и подняла бокал лучшая подруга тёти Киры.

– Ушла Михайловна на постоянное место жительства. Теперь ей, наверное, хорошо. Она была весёлой и неунывающей. Поэтому самой лучшей памятью будут хорошие и светлые воспоминания о ней, и никаких слез.

Каждый, кто хотел, брал слово и делился своими воспоминаниями о тёте Кире. Я слушала и в очередной раз удивлялась, какой она была необыкновенно доброй и как её любили совершенно незнакомые мне люди.

Дома было продолжение поминок. Пришли друзья и соседи из тех, кто не смог поехать на кладбище.

Дядя Петя на глазах впадал в детство. Он подошёл с тарелкой к портрету.

– Мамочка моя, поешь, – говорил он жалостно.

За столом разговоры постепенно перешли в более практическую сторону, и я вышла на балкон. Ко мне присоединилась Аня.

– Вот и нет больше нашей тети Киры, – тихо сказала она.

Мы смотрели на двор и молчали. Мой двор. Здесь витает дух моей первой любви. С тех пор деревья выросли и закрыли кронами площадку, по которой возил меня на велосипеде Колька. Я перегнулась через перила балкона и взглянула на лавочку. На месте.

Мы тогда смеялись, говорили ни о чём. Я уже могла смотреть на Вадима, не отводя глаз, и это был большой шаг вперёд. А взгляд его притягивал и завораживал. В нём читалось то, что нельзя было доверить словам. В школе я не могла видеть его, когда хотелось, поэтому каждое такое мгновение становилась для меня праздником. На лавочку я смотрела с нежностью, она стала для меня символом.

Осень выдалась тёплая и ласковая. Теперь Вадим учился тоже в первую смену. По утрам наша компания как по команде выходила из домов и шла в школу. Иногда к нам присоединялась одноклассница Лариска, и тогда вокруг нас с Вадимом носились недвусмысленные шутки, а мы, как два полюса в облаках, шли и улыбались. Нам по-прежнему нужны были посредники, без них мы были беспомощны. Когда я лежала в больнице, Вадим загадочно спросил у девчонок:

– А где ваша четвёртая?

Было решено навестить меня, но на полпути он выскочил из автобуса. Это было к лучшему. Моё сердце не выдержало бы таких эмоций. Я придавала значение каждому его слову, взгляду. Любая мелочь могла меня ранить. Моя любовь то разрасталась до мировой трагедии, то становилась счастьем космического масштаба. Недаром я так часто смотрела на звезды, как будто там были ответы на все мои вопросы.

Так мы и ходили всегда в сопровождении кого-нибудь. Мы никогда не оставались наедине, и тем более не разговаривали. Так продолжалось год. Другие мальчишки и девчонки ссорились и мирились, а у нас никакого внешнего сдвига. Но накал страстей, который ощущался даже в воздухе, доводил меня почти до обморока.

Наступила осень. Завершилась первая четверть десятого класса. По случаю праздника 7 Ноября мы собрались на вечеринку у одной из одноклассниц, в частном доме на окраине военного городка, подальше от родительского надзора.

Было весело. Рядом со мной за столом сидел мой давний ухажёр Толик Бычков. Он учился в Суворовском училище в Ленинграде, но всегда приезжал в свой родной класс и участвовал во всех без исключения пирушках. Толик был простым и добродушным увальнем, его успешная офицерская карьера просматривалась даже теперь, когда он сидел рядом и восторженно смотрел мне в рот. Он наверняка осчастливит любую среднестатистическую девицу, мечтающую об офицере и мещанском благополучии. Я смеялась, мне было с ним просто, но я не испытывала к нему ничего, кроме лёгкой досады.

В самый разгар застолья девчонки вдруг заволновались. Прошёл шепоток, что сейчас к нам придут мальчики из других классов, и среди них Вадим. Сердце моё затрепетало.

Девчонки стали срочно прихорашиваться. Лариска распустила по плечам свои роскошные белокурые волосы и ободряюще мне подмигнула. Она была самой боевой девчонкой в классе. Её шуток не выдерживали даже самые искушённые пацаны. Она могла ввести в краску и «наколоть» любого парня. Если ей кто-то нравился, она прямо говорила об этом и добивалась своего. Такое искусство было мне недоступно. К моей любви Лариска относилась дружелюбно, но никак не могла понять, почему мы до сих пор «телимся».

Спешно раздвинули столы для танцев. Почему-то сразу объявили дамский танец. Мальчики сидели группой на сдвинутых в угол стульях, а девочки примостились на диване напротив. Кое-кто стоял. Первой открыла бал Лариска и пригласила Вовку Андреева из параллельного класса. Остальные, помявшись, последовали её примеру. Вадим смотрел на меня в упор и ждал. Его глаза пылали недетской страстью, а я всё еще была во власти романтических грез и чувствовала себя так, словно мне предстояло перепрыгнуть глубокую пропасть.

– Вот сейчас, сейчас я его приглашу! Но не могла сдвинуться с места. Диван словно держал меня в тисках. Пока я боролась со своей робостью, к Вадиму подошла Людка Демчук, как только поняла, что я не решаюсь. Мне ничего не оставалось, как уважить Толика, который был на седьмом небе от радости. Он что-то мне говорил, но я все время поглядывала на Вадима. Мы улыбались друг другу, понимая, что мой танец с Толиком всего лишь недоразумение.

После танца я убежала в другую комнату поправить свой туалет и посмотреть на себя в зеркало. Я заметила за собой привычку смотреть на себя в минуты счастья или горя. Как будто можно было разделить их со своим потаённым я. Взволнованное, ждущее лицо, сияющие глаза с бронзовым отливом, платье из тонкой шерсти цвета красного вина и румянец на щеках в тон платью. Тёмно-русые волосы, схваченные высоко на темени, ниспадали легкой волной на плечи.

– Неплохо, – сказала я себе и поспешила обратно в комнату.

Там уже начался новый танец. Едва я вошла, Вадим взял меня под руку и сделал это вполне непринуждённо. Мы молчали, но не было обычной неловкости и напряжения. Слава тебе танец! Это было моя первая, ничем ещё незамутненная радость.

Сразу после этого все дружно засобирались домой. У меня мелькнула мысль, что мальчишки приходили лишь для того, чтобы проводить по домам своих зазноб. Значит, Вадим тоже пришёл ради меня. На кухне сидела старшая дочь хозяйки дома, которая наблюдала за танцами. Провожая взглядом меня и Вадима, она сказала:

– Мне очень понравилась эта красивая пара, они так подходят друг другу!

За мной и Иркой шли Вадим и наш одноклассник Сергей, приятный парень, который стал лётчиком и живёт сейчас в Бресте. Ноги мои подкашивались, лицо горело. Мы шли в полном молчании. Я всё гадала, что сейчас будет, когда каждый свернёт на свою тропинку. Сергей пошёл за Иркой, а Вадим – за мной. Мы подошли к подъезду, где стояла вечно поминаемая мной лавочка.

– Давай посидим, – предложил он.

Это было счастье, которое само пришло и протянуло мне руку, мне, несчастной, затюканной девчонке. Услышать бы этот глас Божий и согласиться. Но…, не своим голосом я отрешённо произнесла,

– Нет, я не могу, мне пора домой.

Драгоценная хрустальная ваза разбилась на мелкие осколки.

Я всегда жила в своем выдуманном мире и крепко запирала его на замок. По этой причине глубоко и непостижимо боялась я искренности, и просто ответить в ту минуту на приглашение было для меня так же невозможно, как улететь на луну.

Все моё существо жаждало поступка необычного, а голос Вадима прозвучал слишком просто и неубедительно, и не смог пробить лёд, под которым умирало от любви моё сердце. Вероятно, оно, моё сердце, ждало подтверждения в виде каких-то особенных слов. Для любой девчонки это было бы нормой. Подумаешь – на лавочке посидеть с парнем, который нравится.

– Ну, если тебе нужно домой, тогда до свидания, – ответил он бесцветным голосом и ушёл.

Я машинально поднялась на третий этаж, а затем, не веря тому, что произошло, пулей скатилась с лестницы. Вдруг он ещё там, стоят же под окнами влюблённые. Тогда я скажу, что дома никого нет, и мы сможем посидеть. Я готова была бежать за ним, но его уже и след простыл. Я жестоко себя корила,

– Почему? Почему и зачем?

Меня душили слезы, но плакать я не могла. От этого было ещё хуже, сердце как будто остановилось, руки похолодели. Ощущая лёгкую дурноту, я, словно истукан, обречённо поплелась домой. Еле раздевшись, я осторожно прилегла на кровать, чтобы не разбудить Женю, но она проснулась, обняла меня и прошептала:

– Что, с Вадимчиком гуляла?

Тут я не выдержала и зарылась в подушку, которая приняла на себя мою безутешную горечь и слезы. Всю жизнь у меня перед глазами стоит этот эпизод с лавочкой. Много раз в жизни пыталась я объяснить себе его, но так и не смогла.

Наступил новый день и принёс новые надежды. Слава богу, не нужно было идти в школу – осенние каникулы. Время всё осмыслить, прийти в себя и решить, что делать дальше.

Каникулы тянулись ужасно долго. Целые дни я проводила у окна и украдкой наблюдала за двором – не пройдёт ли Вадим. Несколько раз мне удавалось его увидеть, но как только он поднимал голову по направлению к окну, я пряталась за шторой. Себе в утешение я включала пластинки, бродила по комнате и считала дни до окончания каникул.

В школе Вадим довольно холодно мне кивнул. Что же теперь делать, как исправить положение? Мы недаром изучали в восьмом классе роман Пушкина «Евгений Онегин», которым я зачитывалась. И, вообще, эпистолярный жанр был тогда в моде, по партам гуляли любовные или шуточные записочки. Я, Ирка и Надька Шаповалова собрались для обсуждения плана. Надька до четвёртого класса училась вместе с нами. Потом её отца, разумеется, военного, послали с семьёй в Германию на четыре года. После возвращения она продолжала водить с нами дружбу, хотя и перешла в другую школу. Её замечания часто отличались глубиной и точностью. Вникнув в мою историю, она сказала:

– Он теперь внешне хочет показать, что равнодушен к тебе. Но если так и дальше пойдёт, то со временем он может действительно потерять к тебе интерес. Значит, что нужно сделать? Подогреть этот интерес какой-нибудь интригой, чтобы его голова только и была занята мыслями о тебе. А там, глядишь, опять случай подвернётся. Только ты тогда уж смотри – не теряйся.

Вадим был прост и искренен, хотя и робок. Он вряд ли заслуживал интриги, но его нерешительность, помноженная на мою застенчивость дали уже первый невесёлый плод. Я была готова к безобидному розыгрышу и воспрянула духом.

– Хоть это и наглость, но что мне остаётся? Я ведь с ума сойду от его безразличия. А так, я буду строить из себя обиженную простоту и отвлеку его от задетого самолюбия.

Письмо поручили писать Надьке, поскольку узнать мой почерк не составило бы труда. Мы проявили необыкновенную изобретательность – написали два анонимных и довольно пошловатых письма. Ведь наша цель была – вызвать его возмущение. Одно – Вадиму, от некоей незнакомки примерно такого содержания: «Милый Вадимчик, ты смотришь только на эту тихоню и гордячку Светку. И что ты в ней нашёл, и все в том же духе…». Другое письмо – мне, от той же особы: «И что ты о себе возомнила, такая ты и сякая. Вадим мой и никогда я тебе его не уступлю, и все в этом духе…»

Первое письмо мы бросили ему в почтовый ящик, а второе, якобы полученное мной, я должна была предъявить ему с возмущением. Переживала я, как перед страшным экзаменом. Однако, возможность, хоть и таким путём, вступить с ним в контакт вызывала во мне прилив сил и отвлекала от отчаяния и тоски.

И вот настал этот день. В школу я пришла пораньше и перед началом уроков поймала Вадима в коридоре. Мне удалось разыграть сцену. По мере того как он читал письмо, выражение его лица становилось все более смущённым и растерянным. Он покраснел, как рак, и тупо уставился в бумажку, с которой не знал, что делать. Я не стала долго наслаждаться его видом и удалилась с гордо поднятой головой. Почему так трудна искренность? И как быстро можно научиться притворству.

Интрига дала свой результат. Вадим бегал из одного класса в другой и сверял почерк. Судя по всему, он был не только озадачен, но и разъярён. Я ходила с независимым видом, обмирая сердцем от одной мысли, что все откроется. На меня с интересом посматривали другие мальчики, а Вадим как будто не замечал. Все напрасно, зря мы все это затеяли, сетовала я. Тем не менее игру нужно было выдержать до конца. Я мучилась, но терпела.

Наступил Новый 1969 год. В школе готовился праздничный вечер. Я с дрожью думала о том, что теперь, когда многие в курсе этих анонимных писем, я и Вадим станем объектом пристального внимания.

На вечере я не постеснялась пригласить его на дамский танец. В ответ он пригласил меня. А потом вдруг исчез. Я танцевала с другим парнем, которому нравилась, но почти не видела его и была как на иголках.

– Света, что такое? – недоуменно спросила Людка Демчук.

Я пожала плечами. Потом разведка донесла, что Турко закатила Вадиму истерику в коридоре и засобиралась домой. Она вся закипела от обиды, когда увидела его танцующим со мной. Вадим, конечно же, не смог оставить обожающую его одноклассницу и повёл себя как настоящий кавалер. Весь остаток вечера он танцевал с ней и пошёл провожать домой. У него не было повода обижать её.

Итак, Вадим оказался непредсказуем и не оправдал ожиданий школьной публики, которая рассматривала нас как под микроскопом. Мне оставалось проглотить очередное разочарование и запастись терпением, ведь впереди была новогодняя пирушка, куда был приглашён и он.

Мы снова собрались на окраине городка только уже в другом частном доме. Мальчишки притащили магнитофон и включили музыку битлов. Качество звука ужасное, по современным меркам, но они были просто в экстазе. Я этого восторга не разделяла, как, впрочем, и все наши девчонки.

Вожаком в продвижении битлов в наши уши и сознание был Олег Маркин. Ему легко давался английский язык, и он был большой оригинал. В начале каждого урока в тот момент, когда учитель входил в класс, Олег что-нибудь изрекал. Например «Работа не волк, в лес не убежит», или на вопрос – ты читал «Ромео и Джульетта» Шекспира? – мог ответить: «Не читал, но, как и все хвалю». А на выпускном вечере он каждому из нас написал размашистым почерком пожелание – достать последний альбом Битлз. Итак, было весело, своими шутками Олег вносил изюминку в нашу компанию.

Невесело было лишь мне одной, хоть я и старалась не показывать вида. Вадим и я демонстрировали друг другу полное безразличие. Он очень добросовестно приглашал на танцы всех девчонок, кроме меня. Я тоже танцевала с другими мальчишками, но не с ним. Мимоходом он взглядывал на меня, вероятно, проверяя эффект своего поведения. Я изо всех сил держалась. Когда мне было совсем уж невмоготу, я выходила на крыльцо подышать воздухом. Вскоре там же, к моей досаде, оказывался неизменный Толик.

Да, – мысленно произносила я – это уже не тот скромный, добродушный мальчик. Это уже потенциальный покоритель женских сердец, или прикидывается таковым. От Надьки я кое-что знала о Вадиме. Например, что он бывает на городской танцплощадке, которую мы с Иркой обходили стороной и считали ниже своего достоинства ходить туда. Там была слишком разношёрстная публика, озабоченная в основном делами ниже пояса. До нас доходили слухи, что он связался с какой-то сомнительной компанией. Ясно было одно, что тайны полов для него больше не существует. Проще всего мне было не верить в это.

Окончилась зима. Первые лучи весеннего солнца прогнали тягучую грусть, пробудили надежды и мечты, а заодно напомнили, что не за горами выпускные экзамены. Последняя четверть десятого класса, пора сосредоточиться на выборе профессии. Мы с Иркой тянули на медаль. Мои голова и сердце были по-прежнему заняты Вадимом, а весна ещё больше обострила чувства. Меня спасало лишь то, что я с головой ушла в учёбу. Каждый день, проведённый в школе, был для меня уходящей драгоценностью. Это последний год, когда я могу его видеть. Школа была для нас вроде узаконенного места встречи. Что же будет дальше?

Прозвенел последний звонок. Мы собрались на прощальную вечеринку. Был чудесный тёплый вечер, 25 мая, 1969 года. Все веселились, по нескольку раз крутили популярную «Лайлу» Магомаева. Вот и конец, – думала я, – Да пошло оно всё куда-нибудь подальше, вместе с ним. Хватит грустить, надо начинать новую жизнь. Буду веселиться! – Мне, в самом деле, стало чуточку веселее.

И вдруг, как по волшебству, появился Вадим. Я даже не удивилась, а усмехнулась про себя. Разве не это было самым большим моим желанием весь этот год. Судьба даёт мне ещё один шанс. Но посмотрим на него. Мой рентгеновский луч любви видел и чувствовал каждое его движение, взгляд, улавливал малейшую фальшь. Начался танец. Он сразу же, как-то бодро, пригласил Ирку. Опять начинается гроб с музыкой, – подумала я. – Это становится неинтересно. На следующий танец Вадим изволил пригласить меня. – Свершилось! – не без иронии подумала я и удивилась отсутствию былого трепета.

– Почему тебя так долго не было? Я ждала, – подивилась я своим словам.

– На охоту ходили, на лис, – с готовностью сообщил он, словно отчитываясь перед женой.

– На лис? Почему на лис? – засмеялась я.

Он наклонил голову и стал искать мои губы. Я отвернулась.

– Посмотри на других, – изрёк он мудрую мысль.

– Что мне другие?

– Ну да, нужно иметь своё мнение, – согласился он. – Танец закончился. Я села у стены, он – рядом.

– Почему ты сегодня такая сердитая? – задушевно спросил он, откидывая прядь моих волос от щеки.

– Я не сердитая, – упрямо ответила я и опустила прядь на прежнее место.

– Что, так теперь модно? – Ситуация становилась глупой.

– Выйдем, подышим, – предложил он.

– Выйдем, – согласилась я в полном смятении.

Мы спустились по лестнице на первый этаж, вышли во двор и двинулись по улице. Вадим положил руку на моё плечо. Пахло табаком, его рука была слишком тяжела, и я убрала ее. Мы медленно подошли к фонарному столбу. Было прохладно, и Вадим накинул на меня свой пиджак. Потом с величайшей осторожностью он коснулся уголков моих губ. Ну почему он не схватил меня тогда в охапку и не защекотал до смеха?! Я надвинула на лицо пиджак, и кто-то, кому очень не хотелось нашего счастья, сказал моим голосом:

– Никогда!

– Никогда, так никогда, – обречённо произнёс мой Вадим, и мы побрели назад к крыльцу, где, прячась в кустах, высматривала нас Ирка. – Как он легко сдался, он не борец, – подумала я с грустью. Усталые, как после тяжёлой работы, мы ненадолго присели на крыльцо.

– И кому понадобилось писать эти письма? – без зазрения совести спросила я.

– Давай забудем о них, – резонно предложил Вадим.

Мы возвратились к танцующим. Я села у стены и попыталась отдать себе отчёт. Что за наваждение? Я никогда не пойму себя. Зато я хорошо понимала, что терпение и любовь вознаграждаются, а глупость неистребима.

Я вышла на воздух. Вадим сидел, развалившись, на диване в проходной комнате с ребятами. Все молчали. У Сани Иванова, нашего ведущего баскетболиста в классе, был недоумевающий взгляд. Вадим смотрел сквозь меня. Потом я вернулась и как пришибленная, снова сидела у стены. По-прежнему играла музыка, все танцевали в обнимку. Меня вывел из оцепенения голос Лариски:

– Полюбуйся, как твоя подружка целуется с Вадимом.

– Что ж, пусть. А мне такой не нужен!

Последние слова я произнесла достаточно громко. Он услышал и повернул голову в мою сторону. Я даже не ощущала обиды, а только горечь и пустоту. Не было ничего, ни меня, ни окружающих, всё было нереально.

В этот вечер Вадим пошёл провожать Ирку. На следующий день я увидела её припухшую губу, прячущийся взгляд и задала ей единственный вопрос:

– Так ли сладок поцелуй, как о нем говорят?

– Нет, – ответила она. Больше к этой теме мы никогда в жизни не возвращались.

Зато к самой себе у меня по сей день много вопросов, и среди них один – главный. Почему? Почему я хочу одно, а делаю совершенно противоположное? Это слово «никогда», коварно сорвавшееся с моих губ, было как печать, наложенная на всю мою и его судьбу.

В июне мы сдавали экзамены. Я вытянула свой аттестат зрелости на все пятёрки, очень устала, ни о чём не думала, и меньше всего о серьезном выборе профессии. Для меня существовал только Вадим, но он был потерян, и я постепенно смирялась со своей участью.

Мне хотелось поскорее уехать из нашей семейки, а для этого надо было поступить в какое-нибудь учебное заведение. Тем более я была отличницей, и это считалось несомненным.

Женя, видя моё подавленное настроение, утешала, как могла:

– Ну не переживай, зайчик, всё утрясётся. Когда ты сдавала математику, ко мне подошёл Вадим и посетовал, что на следующий год за него некому будет болеть. А я ему сказала:

– Если кое-кто не поступит, то придёт, поболеет. Он так хорошо, по-доброму улыбнулся.

– Ну и что здесь особенного? Он умеет обаятельно улыбаться. Мне от этого не легче.

– А знаешь, что мне сказала Лилька Воробьева? – Лилька – «светская львица» нашей школы из параллельного класса, знающая себе цену и, разумеется, офицерская дочь. – Она сказала, – Я слышала, вашей Свете нравится Вадим. И что она в нем нашла, ведь он такой самоуверенный?

Интересный взгляд со стороны. А я видела его совсем по-другому.

Таким мыслям и чувствам предавалась я на балконе. Уже совсем стемнело, но мы продолжали стоять. На Аню тоже нахлынули воспоминания, у неё тоже была своя первая любовь, в деревне, куда на лето их с братцем Лешкой отправляли родители. Я любила свою сестрёнку, за её спокойный нрав и ненавязчивую манеру общения.

– О чём беседуете? – прервала мои размышления Алёнка, младшая дочь тёти Киры. Алёнке можно было говорить всё, это был уникально безбашенный человек.

– Не беседуем, а скорее молчим. Молчим о первой любви, – призналась я.

Аленка знала Вадима. Его мать учила её в четвёртом классе, и одно время занималась с ней на дому. По этой причине она была для меня дорогой ходячей реликвией, немного приобщённой к его домашнему миру, который был мне недоступен.

– Ты всё ещё его помнишь?

– Первая любовь никогда не забывается.

– Стоит того.

– Ты что-нибудь о нем знаешь?

– Я давно его не видела. Знаю только, что он не живёт сейчас в Барановичах, а где-то недалеко. Говорили, что он, то уходил, то приходил к своей жене. А когда умерла его мать, он совсем перестал приезжать сюда. Какие-то нелады с отцом. Говорят, что отец потом сошёлся со своей первой любовью.

– Хотелось бы его увидеть, но останавливают стихи Вероники Тушновой:

 
Не встречайся с первою любовью,
Пусть она останется такой.
Тихим счастьем, или острой болью,
Или песней, смолкшей за рекой.
Не тянитесь к прошлому, не стоит.
Все иным окажется сейчас.
Пусть навеки самое святое
Неизменным остаётся в нас.
 

– Девочки, вы там не уснули, – позвала Женя.

У неё был измученный вид. Все люди уже разошлись.

– Да пожалуй, пора ложиться. Завтра нам с Аней предстоит испытание – визит на Фабричную улицу.

Я спала на той самой кровати, которая помнила мои первые слезы о Вадиме.