Текст книги "Я-муары. Откровенные истории блогера"

Женский батальон

Да, конечно, папа бывший офицер флота и боксер, всю жизнь был в отличной физической форме. Каждое утро мы слышали из большой комнаты геканье и гыканье: папа делал зарядку, параллельно слушая, как он это называл, врагов, то есть Би-би-си. Потом он работал над рукописью, затем мчался на службу. И так каждый будний день. Ловкий, быстрый, необыкновенно остроумный и обаятельный, он всегда был победителем. Но нас-то было больше!

Мамуля, я, Дашка. Но надо сказать, что папа сам виноват, что попал в это кольцо вражин женского пола. Были ему сигнальчики сверху, когда он познакомился с мамулей, были.

Мамулю нашу тихой крошкой никак не назовешь. Она, конечно, шифруется, таращит и без того немалые голубые глазки, трясет головушкой покаянно. Однако частенько проговаривается, и тогда каждый может увидеть ее истинное лицо.

Вот, например, в таких выражениях она описывает одну из своих самых любимых драк с единственным братцем Виктором: «Что-то он мне такое не такое сказал, а я как раз на свидание собиралась. Так я как схвачу огромную кипящую кастрюлю борща – и за ним. А он, вопя, как подлый трус, – на лестничную площадку выпрыгнул в одних трусах и носках. А я дверь-то входную и закрыла на замочек. Так он в трусах на лестничной площадке и просидел часа три, пока родители не пришли». В конце своего рассказа мамуля пытается сокрушенно потрясти головой, а на самом деле довольно потирает ручки, подпрыгивая на стуле и ностальгически жмурясь.

Уверена: она жалеет о том, что давно не гоняла полуголого братца по квартире, ей явно этого не хватает в ее нынешней жизни.

Хотя, если подумать, дяде Вите обижаться не на что. Ведь именно мама сделала из него человека. Во всяком случае, она так утверждает. Все детство она била его и лупила нещадно, пользуясь своими возрастными и весовыми преимуществами, пока наконец Витька-шестиклассник не сказал ей: «Все, Светка, капец тебе. Щас я как натренируюсь и убью тебя!» И движимый этой благородной целью щупленький и маленький шестиклассник, закусив губу, каждый день перед школой стал выбегать в холодное утро на стадион. Днем он мучил турник, записался в спортивную секцию. И уже близка совсем была его сокровенная мечта о сестроубийстве, как вдруг все опять сорвалось.

Он же не знал, что у нее есть секретное оружие под кодовым название «борщ кипящий». Но теперь он был уже спортивным и умным парнем (пришлось из двоечника превратиться в отличника, поскольку двоечник не смог бы замести следы после убийства сеструхи) и мог постоять за себя. Даже когда на него вечером напали отморозки с ножом, он, схватившись голой рукой за лезвие, смог обратить их в бегство. Отморозков с ножом, да, смог победить. Сеструху с борщом – фигушки.

Она была круче всех вооруженных бандюг. И Витька, так и не смирившийся с крушением мечты, уехал жить в Америку, где мог спокойно делать вид, что он сирота и сеструхи у него никогда и не было.

Правда, последнее время он стал что-то частенько звонить маме и справляться о ее здоровье. Надеется, наверное, что старушка ослабла и он, наконец, может ее навестить. Так вот, дядя Витя, не верь! Она тебя специально заманивает, а сама может одной рукой поднять всех своих детей, внуков и правнуков!

Папу мама никогда не била, она его любила и защищала. Однажды они с папой шли по улице Горького и столкнулись нос к носу с какими-то нехорошими хулиганами. Один их этих бяк схватил молоденькую маму грязной ручищей за лицо. Тогда папа схватил за лица всех, кого мог достать.

А мамуля, увидев, что папочку обижают, своей сильной правой ногой, которую она натренировала на Витьке, стала бить этих неумных ребят в нижнюю чакру. И что вы думаете, хулиганы быстро поняли, что они – ложные хулиганы, а истинные – это мои мама с папой, и убежали. Не просто убежали, а оставили на поле боя драгоценный в то время томик Бабеля. Какие-то начитанные хулиганы были. И этот томик до сих пор вещдоком у нас дома хранится, напоминая о боевых подвигах моих родителей.

Женский батальон

Как настоящая бандитка, мамуля еще любила азартные игры. Мои мама и папа рассказывают, что когда мне было около года, они настолько опупели от роли кормящих и укачивающих, что их мозгов по вечерам хватало только на игру в дурака. Но играли они, прямо скажем, кудряво. Так, однажды они договорились, что тот, кто выиграет (ой, нет, не могу, и эти люди мне запрещали ковырять в носу!), написает на проигравшего. Азарт был такой, какого никогда не было в закаканном мухами Лас Вегасе. Искры летели от карт. Проиграла мамуля. Папуля пожалел ее и просто полил из чайника. Затем выиграла мамашка. Угадайте, она его только обдула в карты или все-таки обдула на самом деле? Я-то знаю точный ответ, а вам не скажу! Ну разве что за умеренное вознаграждение.

Но именно с того времени в русском языке выражение «обдуть в карты» стало крылатым. Как вы понимаете, у такой матери не было шансов произвести на свет божий тихих малышечек. И только великий герой папа мог, хоть и с потерями, существовать в нашем змеином кольце. А как тяжело ему приходилось, я расскажу чуть позже. Не отходите от голубых экранов, мои крошки!

Женский батальон начинает и выигрывает

Да, папе приходилось с нами нелегко. Про маму я вам уже рассказала, но маму папа выбрал все же сам, поэтому и не роптал. А мы с сестрой, так сказать, были бесплатным бонусом к ней. «Мамуля, зачем нам эти дети?» – всегда грустно вопрошал папа, с подозрением косясь на нас.

Но мама почему-то считала, что дети должны быть и все тут. Хотя папу ей до конца в этом так убедить и не удалось. «Они кричат мне прямо в ухо, – жалобно хныкал отец, – нам было так хорошо вдвоем». Но, как говорится, поздно пить боржоми, если мы уже народились. Как только я появилась на свет, папа понял, что ему заново придется завоевывать маму. Так как ее время теперь полностью было занято мной.

Я уже говорила, что папа не привык отступать перед трудностями. И он умел отваживать маминых воздыхателей. Вспомнить хотя бы университетского препода, которого он моментально ментально уничтожил, наставив на него указательный палец, громко пукнув и провозгласив торжественно: «Вы убиты!» Вся романтика улетучилась из головы несчастного опозоренного ботана. И долго он не мог смотреть на женщин вообще. Женился этот очкарик уже где-то ближе к пятидесяти. Но со мной так просто было не разделаться. Пукала я не хуже папы уже в младенчестве (гены, знаете ли), а орала вообще значительно лучше. И меня надо было кормить (папа ел сам), убаюкивать (папа засыпал самостоятельно, его надо было просто накрыть газетой). То есть папа проигрывал по всем позициям. Тогда папа решил действовать не напролом, по-гусарски, как обычно, а хитро, в обход.

Каким-то чудом он добыл мамуле архидефицитные французские духи, огромную бутыль. Мамуля была счастлива, но и я не дремала. Дремали они, мои родители, пока моя пухлая шаловливая младенческая ручка, просунувшись между прутьев кроватки, схватила с подоконника чудесную бутыль и щедро расплескала ее по комнате. Секретное оружие отца было уничтожено, ему пришлось сдаться на милость победителя.

Поняв, что я прочно угнездилась в его семье, папа задумался о том, не могу ли я хоть чем-то радовать и его. И довольно быстро придумал. Уже когда мне было всего три года, он всегда брал меня с собой в пивнушку (правда, не каждый день такая лафа была), заказывал себе и мне по кружечке пива, и мы чудесно проводили воскресный вечерок. (Ювеналы, ку-ку! Можете забрать меня в детдом, если сумеете втиснуть мое пухлое немолодое тельце в детскую кроватку!)

Дело в том, что я уже с года хорошо говорила полными предложениями, и все больше о чем-нибудь вечном, поэтому и пиво со мной было пить интересно. Не только папе и маме было со мной не скучно, но и остальным гражданам тоже. Однажды везла меня мама как-то в переполненном автобусе из садика. Мама кое-как, держа меня на одной руке, а другой схватившись за поручень, раскачивалась над головой какой-то одуванистой старушенции, сидевшей прямо перед ней. Полюбовавшись минуты две этой седовласой прелестницей, я громко (тихо говорить до сих пор не умею) спросила у нее: «Бабушка, а у тебя дети есть?» Старушка вздрогнула и подняла глаза. Увидев крошечную кудрявую девочку, свесившуюся с маминой руки прямо к ее лицу, бабуля сладко прсюсюкала: «Есть, моя радость, есть». Не реагируя на заигрывания, я сурово продолжила допрос: «А внуки есть у тебя?»

– И внуки есть, и правнуки, – совсем растаяла пожилая дама.

И тут я гаркнула уже на весь автобус: «И чего тебе тогда дома-то не сидится, только место в автобусе занимаешь!»

Сколько лет прошло, а мама до сих пор с удовольствием вспоминает этот случай. Удобно иметь ребенка, который скажет за тебя то, что тебе самой сказать хочется, да колется.

Любит мама вспомнить и ооочень важного и великого начальника в цековском пансионате, которого все партийцы до дрожи боялись и обходили за версту. Так вот, этот начальник где-то раз в две недели подходил к моим родителям и очень вежливо просил у них разрешения посидеть со мной в буфете за столом какое-то время. Получив согласие, он брал себе графинчик беленькой, мне лимонад и пирожное. И мы сидели с ним часа два, ведя напряженную и даже со стороны выглядевшую увлекательной беседу.

Весь пансионат следил за этим действом, затаив дыхание. Закончив графинчик, важное лицо за ручку отводило меня к маме, очень благодарило и исчезало на следующие две недели. До сих пор мама надеется, что я вспомню, о чем же тогда шла речь. Но ни тогда, трехлетней, ни теперь, столетней (почти), я чужих секретов, несмотря на врожденную болтливость, не выдаю.

Когда родилась Дашка, папе пришлось воевать уже на два фронта. Понятно, что сила была не на его стороне. Поэтому он старался просто не вступать в открытые боевые действия. Но иногда его терпения не хватало. Наша жизнь с сеструхой была постоянной партизанской войной. Перемирия быть не могло. На моей стороне был ум и опыт, на ее – молодость и военная закалка пятидневки – круглосуточного детского садика.

Я придумывала хитрые гадости или гадостные хитрости. Например, дождавшись, пока моя юная первоклассница уснет, я резко начинала трясти ее и кричать: «Даша, мы проспали школу. Быстро вставай и бежим.» Ошалелая со сна сестра напяливала в темноте на себя форму, хватала собранный с вечера ранец и ковыляла к входной двери. Там ее ловил опупевший отец, который никак не мог понять, куда его ребенок тащится в двенадцать часов ночи, да еще с ранцем.

Это я и Дашка

Сама Дашка, ничего особенно не выдумывая, в отличие от своей хитрой сестры, предпочитала честный кулачный бой. Как правило, кульминация этого боя неизменно приходилась на кульминацию отцовского блаженного послеобеденного воскресного сна. С ревом дикого бизона кидался разбуженный папа на нас. Но разве мы его боялись! Ха! Это он опасался нас. И не зря.

Помню одно весеннее радостное утро. Положила я большую папину тапочку на полуоткрытую дверь кухни. Думаю: войдет сейчас Дашка, чтобы позавтракать, дверь толкнет, а тапочка на ее глупую голову – плюх! Будет тут мне счастье и веселье!

Но мелкая тощая сеструха просочилась в кухню, не задев двери. Ей, тараканистой мелочи, и щели хватило, чтобы протиснуться туда и сесть пить чай. Следом за дочуркой выдвинулся на кухню папахен. Толкнув дверь, он моментально получил больно тапкой по лбу. Оглянувшись в ярости и не увидев никого, кроме пившей чай Дашки, он подскочил к ней, потрясая кулаками и вопя: «Ты зачем родному отцу тапкой в голову запустила?»

Мамуля со мной, разговорчивой

А Дашка была так восхищена моим коварством, что даже ничего вразумительного и ответить не смогла, только фыркнула так, дурочка, что весь чай свой расплевала. Пришлось новый наливать.

Увидев, что тапка упала на голову папы, я решила действовать вернее. Отследив момент, когда сестра оставила свой новый чай стыть на столе и отошла в комнату, я намешала ей щедрой рукой в чашку соли и перца. И еще сахара добавила, все же не чужая она мне. И села наблюдать. И что вы думаете! Опять вбегает на кухню неугомонный отец. Хватает чашку со стола и залпом выпивает: он на работу опаздывал.

Выпив, он, правда, на время забыл не только о том, что опаздывает, но и о том, кто он и где он. По-моему, он даже буквы забыл и речь человеческую. Потому что изо рта его вырывалось что-то среднее между «бе-бе-бе» и «ля-ля-ля». Ну, так это звучало по крайней мере.

Это я вам одно только одно папочкино утро описала. Потому что больше вы и не выдержите, слабаки. А папа выдерживал, но годы шли, сил становилось меньше. Поэтому-то он так и обрадовался, когда в квартире у нас завелся Сашка. Какое-никакое, а все ж подкрепление. А то до этого все больше тараканы заводились бесполезные. А тут вдруг целый мужик!

Заземление

Свадьба, дети…

Так это все окрыляет, что, наверное, счастливые новенькие брачующиеся и новоиспеченные родители навсегда затерялись бы в пушистых белых облаках, если бы не было на планете Земля специальных людей, отвечающих за их заземление. Эти люди поставлены в таких местах, что никогда счастливцам, решившим стать ячейкой и продолжить свой род, их на кривой козе не объехать.

Какое-то тревожное чувство приближения грозных жизненных обстоятельств зашевелилось в душе моей после первой же фразы тетеньки в ЗАГСе, которая, с печалью глядя на нас, произнесла: «Дорогие молодожены, вот и кончилась ваша счастливая молодость». Мне было девятнадцать, и я несколько опешила от такого заявления. Тем более, что муж и гости, услышав сие, стали вести себя совсем неподобающе ситуации: хохотать, блеять и топать, что окончательно свело на нет торжественность момента.

Знала бы я, что ждет меня дальше. Боже мой, как же травмировали мою психику разные встречи с людьми при исполнении. Например, скажите, мои дорогие, как могла я нормально родить ребенка после того, как врач в приехавшей скорой помощи, которая должна была везти меня в роддом, спросил у жавшихся у машины мужа и мамы: «Кто из вас отец?» Согнувшись от смеха, я напрочь забыла о схватках. Более менее пришла в себя около роддома. Мы с мужем вошли в холл, предстали перед медсестрой, и она, скептически оглядев глистообразную меня с совсем незаметным животиком, строго спросила: «А вы уверены, что беременны?» После чего надежда на спокойные роды развеялась как дым. Если бы я тогда знала, что у людей бывает хуже, гораздо хуже, реагировала бы менее бурно.

Моя знакомая Ленка притащила, например, к педиатру своего полугодовалого сынишку Андрюшку. Молодую неопытную мать волновал вопрос, почему у ее сына, простите, такой маленький член. Не менее молодой и очень веселый врач, поглядев на младенца, жизнерадостно сообщил Ленке: «Мамаша, это просто у вас девочка». Утратив на секунды сердцебиение, доверчивая Ленка побелевшими губами смогла произнести только одно: «Да как же так, доктор, а я его Андрюшей назвала»…

Еще одна несчастная мать, отнеся месячную девочку к хирургу, помертвев, услышала, как он диктует медсестре: «Развитие соответствует возрасту, яички в мошонке».

Мама дорогая, да я сама однажды привела к окулисту свою 16-летнюю сестру и 27-летнего мужа, которые подцепили какой-то зверски ужасный конъюнктивит, и услышала от врача:» Спокойно, мамаша, я вылечу ваших детей». Мне на тот момент только стукнуло 21, и я, в ужасе глядя на окулиста, стала пятиться к дверям, за которыми к тому времени уже скрылись рыдающие от смеха сестра и мой бородатый муж-ребенок.

То есть медики шутят, как дышат. А вот попробуйте сами с ними пошутить– увидите, что получится. Как-то пришла я, опять простите, к гинекологу. Он вопрошает о цели визита. Уже, по-моему, странно. Ну, я и подыгрываю: «Вот, – говорю, – пришла проверить, не стала ли я самцом».

А врач мне: «Какие симптомы?»

Я: – Чего симптомы?

Врач: – Ну, того, что вы самец. Усы? Оволосение?

Я скорей доказывать, что это шутка. А врач ни в какую. «Не стесняйтесь, – говорит, – сейчас это просто массовый процесс какой-то. Мы из вас быстро опять самку сделаем, есть специальные технологии». Еле спаслась, короче. Больше с медиками не шучу.

Но опасность подстерегает вообще во всех государственных заведениях. Моя родная мама в 55 лет, как положено, выдвинулась в собес, чтобы оформить пенсию. Взяла с собой папу, который старше ее на 19 лет и пенсию уже давно получал и все в собесе знал. Приходят. Солидный, седой и сильно бородатый отец и тощая крошечная моложавая мама. Грозная собесовская тетенька сразу, не вникая особенно, требует для начала пенсионную книжку. Папа ей свою дает, тогда она спрашивает, по какому собственно вопросу ее тут отвлекают. Мама решается робко пискнуть: «Я вот хочу, чтобы мне пенсию начислили». Грозная чиновница, глядя прямо в ее испуганные голубые глаза, гневно вопрошает:» Вы же 24 года рождения. Почему до сих пор о пенсии не задумывались?!»

Надо ли говорить, что целый месяц мама изводила нас всех жалобными стонами по поводу того, что мы ее довели так, что она выглядит на 20 лет старше. Мы же безрезультатно указывали ей на тот неоспоримый факт, что на фото в удостоверении, так же, впрочем, как и в жизни, папа с окладистой бородой. И тетенька ну никак не могла, глядя на фото бороды, сделать вывод, что это и есть мама, просто невыспавшаяся. Впрочем, бывает и хуже… Но об этом позже.

А жизнь продолжается…

А жизнь, оказывается, и после свадьбы вполне ничего себе.

Сашечка не кричал в ухо папочке, не поил его чаем с перцем и не кидался тапочками. Он был идеальным, с точки зрения мамочки, ребенком. Для мамы идеальный ребенок – это тот, кто всегда спит.

Ее больше всего устроил бы Ленин в нынешнем его состоянии в качестве ребенка. А Сашенька недалеко от него ушел. Ленин недвижим 24 часа в сутки, а Саша 22. И даже работа ему никогда не мешала предаваться самому любимому на свете занятию – крепкому сну.

Когда утром я с большими трудностями выпихивала его из койки, он, не просыпаясь, на автомате, перемещался в свою запорожистую таратайку и уже через 15 минут был на родном заводе, где как бы трудился в качестве инженера. А в действительности спал на висящей на стене полочке. На полке – это чтобы начальник не заметил. Полка была прибита высоко, а начальник – коротышка. Вбежит, глазами позыркает, носом пошмыгает – а хде тут Александр ибн инженер? «А вышел», – ему отвечают. А Санечка тогда еще не храпел, спал тихонько, сладенько, только слюнька сонная нет-нет да капнет на голову лысого коллеги, сидящего за столом под полочкой. Это сейчас, если бы он уснул на работе, то начальник не его бы искал, а место дислокации электрогенератора, перекрывающего своим громоподобным рычанием все остальные звуки. Да и на полочке он бы уже не поместился, он и на кроватке-то двуспальной уже только бочком умещается.

Ну так вот, выспится советский худосочный инженер на полочке – и прыг в машинку. А через пятнадцать минут уже дома посапывает.

Мама аж прям взволновалася вся. «А что это он у тебя спит постоянно? – спрашивала она меня. – Может, больной какой?» Вот оно, тещинское, как прорвалось! Небось, как родные детушки спят, так они здоровые, а как зятек засопел – так больной сразу. А я и чего сказать-то не знала. Сердцем чувствовала – здоровый он, а как доказать – не ведала.

Я же не вела, как вы помните, разговоры с мамой на эти темы. Это теперь я бы сказала, что самые ученые ученые американского университета Дьюка точно доказали, что чем больше человек использует свой мозг в течение дня, тем больше ему необходимо сна, чтобы восстановиться. Представляете, это какой мозговой штурм должен быть в течение двух часов, чтобы потом 22 спать! Нам еще повезло, что эти два часа он обычно ел, а потому молчал. А то бы мы обалдели от его теорий и гипотез, стихов и научных открытий. А так все мирно было. Спит – молчит, ест – молчит. От его избыточной умственной деятельности пострадала только сестра. Один раз, но на всю жизнь.

Поймав Александра на полпути от туалета к койке, она попросила его помочь ей в какой-то теме по физике. И все. До этого мы были уверены, что он знает от силы слов тридцать. А тут речь его стала низвергаться мощным водопадом. Формулы сменялись описанием физических законов, щеки его алели, а глаза блестели. Несчастная сеструха, проклиная все на свете, пыталась улизнуть из комнаты, но Саша схватил ее за руку и торжественно произнес: «Вижу: ты ничего не понимаешь, придется объяснять тебе физику с самого начала!» Сестра почувствовала, что это «начало» неминуемо приведет ее к скорому концу, и с криком пронзительным бросилась в ванну, где и просидела, закрывшись на задвижку, часа два, пока Александр не пришел в свое нормальное состояние полного и безмятежного сна. До сих пор Дашке лучше не напоминать про этот случай. В глазах ее появляется какое-то затравленное выражение, а ноги начинают мелко дрожать.

Но обычно уютный Сашечка никому не мешал заниматься своими делами.

А дел было много. Мамуля, как маленькая разбойница, нападала на неприступные советские магазины и умудрялась отбить у суровых продавцов продукты, которыми кормила всех нас. Дашка училась в школе и училась выстраивать отношения с разными человеческими особями мужеского и женского полов. К ее соратникам женского полу того времени прежде всего можно отнести тощую писклявую девицу по имени Наташка Буркова. Они вместе весело ржали над Сашкиным Запором, а несколько раньше так же весело совершали набеги на нашу домашнюю аптечку в поисках «сладеньких» пилюль. Найдя таблетки в сахарной облатке, они обсасывали их, а горькую сердцевину выплевывали за диван. Остается только радоваться, что никаких «серьезных» таблеток в доме не водилось, потому что самым опасным заболеванием в нашей семье был папин насморк. Вот он, действительно, заставлял все семейство сжиматься от страха. Как сейчас помню: по коридору с чашкой чая за папой семенит мама и жалобно молит:

– Ну выпей чайку, папочка, тебе полегчает!

– Дайте мне умереть спокойно, – голосит отец, прижимая к лицу банное полотенце. Простой носовой платок явно бы снизил градус трагедии.

Из Дашкиных мальчиковых подружек помню некоего Енютина. Он жил в нашем доме, и она питала к нему самые нежные чувства.

– Мама, дай конфет, пойду гулять с Енютиным, – гордо сообщала сестра по воскресеньям.

Туго набив карманы сладостями, сестра отправлялась на встречу со своим героем. Правда, минут через десять она была уже дома. «Ну как, ну что?» – набрасывались мы на нее с расспросами.

– Взял конфеты и ушел, – мрачно изрекала жертва мужского коварства.

Папуля в то время работал в «Огоньке», кто помнит этот журнал конца 80-х – начала 90-х, тот поймет. Это была лучшая журналистика 20 века, и отец бредил своими проектами и темами. А вся страна в бредовом угаре поиска истины стояла в огромных очередях за «Огоньком».

Что касается меня, то я выращивала внутри себя детеныша, а меня бережно и любовно выращивал внутри себя университет, а именно – факультет журналистики МГУ.

Если бы вы только знали, каким он был! Наши преподаватели, мои однокурсники! Не люди, но Человечища!

Университет для большинства из нас начался со вступительных экзаменов. Для избранных – с рабфака. И когда мы поступали, рабфаковцы уже на правах студентов первого курса помогали на экзаменах.

Душное июльское утро. Толпа абитуриентов втиснута между спиной Ломоносова и каменными ступенями журфаковского большого крыльца. У входной двери – стол. За столом грозные рабфаковцы. Они охраняют от нас эту цитадель знаний. В центре – блондинка в черной шляпе, в черном плаще и с черным галстуком. О, мама мия! Пронзительный взгляд голубых глаз из-под темной шляпы, повелительный взмах руки. Если бы я не имела счастье уже почти тридцать лет быть знакомой с этой героиней, я бы могла подумать, что это миражное явление родилось в моем воспаленном мозгу. Леночка, никто из абитуры 84 года никогда не забудет тебя. Таких людей мог породить только журфак.

Ах, что за люди собрались на нашем курсе! И тогда я знала, а теперь просто уверена, что каким-то чудом самые талантливые и красивые люди этой планеты по загадочному велению звезд собрались в тот год на первом курсе журфака. И это не только мое мнение. Я работаю на журфаке уже больше 20 лет. И до сих пор преподаватели вспоминают наш курс как самый яркий и талантливый за многие десятилетия. Я не буду перечислять громкие имена, называть явки и пароли. Мы все все сами о себе знаем. И уже достигли того возраста, когда имеем право сказать без лишней скромности: «Да, мы были лучшими!»

А мы и не могли быть другими. Нас учили лучшие учителя Вселенной.

Елизавета Петровна Кучборская. Зарубежная литература.

Маленькая, седая, в строгом черном платье, она выходила перед нами и долго вглядывалась в наши лица. Она знала: после ее лекции мы уже никогда не будем прежними.

Молча стояла она перед нами. И вдруг внезапно ее руки устремлялись вверх. Казалось, она призывает в свидетели тех забытых богов, о которых поведет свой рассказ:

«Разве можно жить, не зная описания щита Ахиллеса?» – полным трагизма голосом вопрошала она застывшую в немом восторге аудиторию.

«Разве можно?!» – уже просто кричала она. И мы все вдруг обреченно понимали, что нельзя. Что и не жили мы до того, как вошли в эту аудиторию, а прозябали в своем пустом невежестве. Мы больше не хотели этой жизни, мы отрекались от нее всей душой.

Руки, простертые в мольбе к небесам, падали. Елизавета Петровна закрывала ладонями лицо. Скорбная, сухонькая, обугленная горем фигурка в черном. Мученица. Вокруг мы – племя мучителей-приматов, не знающих пока ничего, но уже осознавших, чего мы были лишены все эти годы, уже всей душой рвущихся туда, откуда пришла эта богиня, наш лектор.

«Наверное, можно, – продолжает Кучборская, не отрывая ладоней от лица. – Но кому, скажите, кому нужна такая жизнь?!»

Нам не нужна! Мы хотим войти в ее прекрасную жизнь, хоть с щитом, хоть на щите. И мы, замерев, слушаем прекрасные сказания о человеческих страстях, над которыми не властны ни время, ни эпохи. Я до сих пор узнаю вас по глазам, птенцы Кучборской. Вы все разные, но нет в вас презренной пошлости, нет тупого равнодушия.

Любой человек – вселенная, мы поняли это на журфаке. И иллюстрацией к этой фразе был каждый из нас.

Помню, ночной порой на картошке, в темноте огромной палаты бывшего пионерлагеря мы с Наташей Крушевской обсуждаем без перерыва на сон главные вопросы бытия. Что мы тогда могли так страстно обсуждать, две совсем юные девочки? Но это было что-то очень важное, не требующее отлагательства. Дня нам никогда не хватало, и мы на плоту нашей беседы переплывали в ночь. Видимо, в тот раз дискуссия была особенно страстной, и мы потревожили спящую рядом Катю П. Не посыпаясь, она громко и отчетливо произнесла: «Всех цепями по морде. Немедленно!» Мы замерли в онемении. Катя, интеллигентная утонченная брюнетка, полиглотка, умница и красавица. Откуда вырвалось это, из каких глубин подсознания? О, Гомер! О, тугие паруса! Зачем заколдовала ты нас на всю жизнь, прекрасная наша лектор, к каким берегам ты отправила наши утлые ладьи? (Продолжение следует за вами, други мои. Следуйте и вы за ним!)