Текст книги "Доброе утро, сеньора игуана!"

Вечером мы занимались «Besame mucho» по написанным мной нотам и дошли до того, что сделали гармонический анализ. Донья Нелли выразила желание понимать. Я была растрогана. Она принесла пенальчик, достала оттуда фломастеры, и тоника стала у нас везде зелёненькая, субдоминанта – синенькая, а доминанта – красненькая. Я объясняла про гармонический ритм, про реализацию этих трёх функций на разных уровнях формы и в конце концов объявила ей, что она сейчас ушла гораздо дальше бедненьких моих струнников, которым еще очень далеко до её нынешнего уровня музыкального образования. Далеко им было потому, что они были сбиты с толку ещё в прошлом году, и пока мы с ними вынуждены были лишь учиться считать, не более того. Даже петь пока не могли.

Поскольку на выходные снова планировался приезд Камило, и надо было снова ехать с концертами-демонстрациями по колледжам райцентров, снова возник вопрос их организации. Пришлось мне искать телефоны, звонить по школам и договариваться о мероприятиях на понедельник, чтобы не получилось, как в прошлый раз. Когда я отправила Камило готовое расписание выступлений, он ответил, что полчаса на школу – это очень мало. Расписание было составлено по его же указанию – так, чтобы к обеду закончить. Теперь же оно ему не нравилось. Получалось, что сам он свою работу не делал, а мой вариант решения вопроса оказался ему неугоден. Я вышла из прохладной комнаты-хранилища инструментов и вернулась домой. Подумав немного, я набрала Лилиану – отдел кадров в Магдалене:

– Лилиана, добрый день! У меня есть три вопроса. Первый: кто мой начальник?

– Камило, но, поскольку у него договор оказания услуг, а у тебя – трудовой, то официально он не может быть твоим начальником, поэтому официальный начальник – донья Нелли.

Это было для меня большим сюрпризом.

– Хорошо. Второй вопрос: есть ли у меня какие-либо обязательства перед фондом «Караколь»?

– Нет, а почему ты спрашиваешь?

– Камило говорит мне, что зарплату мне платит Караколь, поскольку я контрактована для него.

– Нет, тебе платит Бананерос.

«Очень мило, – подумала я, – Камило два месяца твердит мне, что я нахожусь на содержании у „Караколя“, поэтому должна разъезжать с уроками по райцентрам».

– Хорошо, и третий вопрос: мои обязанности – те, что прописаны в формуляре контракта на визу?

– Да! Анастасия, если есть какие-то вопросы или проблемы, пожалуйста, звони и говори! Мы не хотим, чтобы ты чувствовала себя некомфортно!

Я поблагодарила и распрощалась. Донья Нелли, услышав новость о том, что она – мой начальник, крайне удивилась.

В пятницу утром, в половине седьмого, за завтраком я встретила президента, доктора Суареса. Это была вторая наша встреча в ресторане кампаменто.

– Может быть, нам купить сюда рояль? – спросил меня доктор Суарес.

– Возможно, кабинетный…

После обеда донья Нелли вызвала меня к себе, и там мы снова встретились с президентом. Он повернулся ко мне:

– Камило сказал, estás estresada2525
  «Ты расстроена?» (исп.)


[Закрыть]?

Я чуть не провалилась на месте: «Хорош, братец! Надо было уж тогда рассказать, кто меня расстроил! Сказла „а“, говори и „б“!» Вечером мы обсуждали это с доньей Нелли.

– Меня саму ошеломил этот вопрос, – призналась она, – я ответила, что не знаю ваших с Камило взаимоотношений, но что никакого стресса у тебя нет.

– Этим своим жестом Камило убил последние крохи дружбы, которые у меня к нему оставались. Я была, несомненно, резка с ним в Марепе, но это не значит, что надо выносить сор из избы!

– Доктор Суарес сказал, что Камило объяснил так: «Она – специалист такого высокого уровня, что сейчас в шоке от того, что тут у нас творится».

– Я, может, и в шоке, но совсем не от того, что он имел в виду. Ничего такого не творится, просто директор безответственный. Тем не менее, я довольна, что всё выяснила. Камило снова приедет в эти выходные, и я встречу его доброжелательно, насколько только это возможно.

Камило с Кристианом и Хуаном Пабло приехал ночью. Выйдя утром из комнаты, я увидела его на кухне, развеивающего бельё:

– Дома не успеваю стирать, – посмотрел он на меня самым своим нежным взглядом, взглядом нашкодившего щенка, шаловливого, но невинного по определению.

Поскольку дружбы к нему я больше не ощущала, мне было легче с ним общаться, я даже его поддерживала. Все два дня занятий нашей симфонической школы он смотрел на меня щенячьими глазами в поисках одобрения. Не сдержавшись, вечером в субботу я всё-таки пошла к донье Нелли. Скрыть это от Камило было невозможно, и он переспросил меня на другое утро, ходила ли я к ней. В ночь на понедельник я спала плохо – переживала за поездку по школам, организованную мною в минувший четверг. На мне были десять человек наших детей, Камило – главный ребёнок и семь школ Марепы и Ригородо. В полдень я должна была пулей вылететь из предпоследней школы, чтобы успеть на свой урок с младшими детьми института.

Распорядившись не брать фортепиано, я поступила правильно: даже контрабас влез в маленькую машину еле-еле и в буквальном смысле лежал на нас. Первой по списку школой была школа доньи Кармен. Нас там особенно никто не ждал, хотя я договаривалась с самой ректорой. Полчаса они собирали детей. Видя всё это, я стала звонить Эльвину в «Галан» с тем, чтобы он прочувствовал, что времени у нас в обрез и что дети должны быть уже собраны. Эльвин оказался молотком: он собрал детей, подготовил их, пока мои ребята настраивались, и в «Галане», который гораздо больше и грязнее школы доньи Кармен всё прошло хорошо, потому что состоялось главное – встреча с музыкой. Ребята слушали. В прошлый понедельник мы этого не достигли нигде, ни в одном из колледжей. В конце демонстрации Эльвин сказал в микрофон, что здесь – profesora Anastasia, которая из России и вся из себя умная и завтра будет давать урок музыки. И пригласил меня выступить с речью. Я коротко сказала, что завтра в два мы встретимся с теми, кто заинтересован.

Неожиданно хорошо прошла демонстрация в школе «Агрикола» в Ригородо. Дети слушали, и я была довольна. Все остальные четыре школы Ригородо тоже прошли удачно. Все вернулись в Бананерос целые и невредимые, миссия была выполнена. Камило мог только позавидовать мне. Я проводила его спокойно, еле дождавшись, пока он уедет, чтобы успеть провести гитарно-флейтовый вечер с доньей Нелли.

Снова наступил вторник, и я поехала в Марепу, но на этот раз взяв с собой только чистую нотную тетрадь, десять карандашей и десять ластиков – на всякий случай. Я уже не стала брать с собой компьютер, колонки, как это делала раньше, ноты, чтобы поиграть, если вдруг случится инструмент… Я была настроена закрыть тему этих слишком неопределённых классов и с этим настроем вошла на неухоженную и кишащую плохо организованными детьми территорию «Луиса Карлоса Галана».

В душном маленьком помещении с барабанами на полках Эльвин уже ждал меня с подключенными в сеть клавишами, готовыми детьми и даже большими листами бумаги вместо доски, которой нет. Не было и стульев, но преподаватель услал детей, и они притащили. Вокруг меня уселись тринадцать человек да так плотно, что мне оставался только маленький пятачок, чтобы нависнуть у них над головами. Прежде всего я завела сорокаминутный разговор о том, что я – не просто преподаватель музыки, а преподаватель симфонической школы, которая имеет определённую цель, и что цель эта связана с такими вещами из мира музыки, о которых они даже не подозревают, как не подозревают о существовании и самого этого мира. Я честно призналась детям, что у меня нет уверенности, что я приеду в следующий вторник, поскольку ничего пока не получается. Потом, когда их глаза стали очень большими и круглыми, и воцарилась мертвенная тишина, которая случается, когда свежие головы переваривают поток неслыханной информации, я им сказала, что сейчас мы начнем прямо с нотного стана, чтобы они глубоко прочувствовали, во что они по наивности своей лезут.

За месяц своих поездок в Марепу я поняла, что люди там не так реагируют на слово «музыка», как я ожидала. Для них музыка ограничивалась (помимо вездесущей попсы) латиноамериканскими танцами и шествиями с барабаном. Когда я начинала с придыханием рассказывать им про то, что такое «музыка», они не очень вникали, и от этого рассказа толку выходило мало. Тогда я решила попробовать другую тактику – сразу бухнуть скрипичным ключом по голове, чтобы время не проходило даром.

Обливаясь потом, я закончила, наконец, этот урок и пошла пешком до школы доньи Кармен. По дороге купила валерьянки и отметила, что мне понравился уровень обслуживания и чистота в аптеке. Вообще Афартадо и Марепа уже не производили на меня впечатления забытых Богом уголков этой страны. Мне нравилось общаться с народом, я находила его вполне образованным и интеллигентным, живым и интересующимся. Поразительны были эти контрасты: Марепа, вся усыпанная мусором на дорогах и вдоль дорог (не говоря уже об органических вещах – по улицам ходили лошади и коровы), и уровень обслуживания в аптеке – японский с точки зрения вежливости, четкости и чистоты, а к тому же по-местному дружелюбный. Я перестала чувствовать себя в каком-то непонятном месте и прониклась уважением и ещё большим, чем раньше, интересом к людям, которые там жили.

Мной овладевало желание позвонить дону Густаво с просьбой приехать за мной через полчаса. Предвкушая очередной бардак и невозможность никаких нормальных занятий в школе доньи Кармен, я подумывала провести там не более получаса. Так я и сделала, поработав, однако, с детьми эти полчаса. Я села в машину с мечтой о бассейне и в чёткой решимости написать Камило.

Добравшись до дома, я написала ему, что не вижу возможности продолжать занятия в Марепе и что вообще в мои обязанности входит, как написано в формуляре контракта для визы, управлять процессом, создавать методологию и прочее. Он ответил, что ему поставили точно такие же обязанности и что надо разбираться. Словом «разбираться» он пытался развернуть всё так, будто мы с ним вдвоём хотим разобраться с Банановым фондом и пытался сделать вид, что сам он тоже возмущён. Однако он опоздал в своём расчёте: мысленно я была уже очень далеко от того, чтобы вариться в бульоне из его манипуляций и выбрала свой чёткий курс. Он прислал мне копию своего театрально-гневного огромного письма Лилиане с требованием объяснений: «Кто директор? Кто кем дирижирует?»

На другое утро он отписал мне сообщение, после которого у меня пропало всякое желание что-либо делать: «Я поговорил с Лилианой. Произошла ошибка. Тебе вписали мои обязанности, просто чтобы быстрее оформить визу. Вообще-то, с этической точки зрения я не понимаю твоего звонка Лилиане – в проект тебя пригласил я». Он упомянул об этике? Чья бы корова мычала! Я ответила, что будем ждать от Лилианы официального ответа. С горячей головой и в смешанных окончательно чувствах я почти ворвалась к донье Нелли. Выслушав меня, она стала говорить, глядя на меня большими чёрными глазами:

– Ана, я всё понимаю, но прошу тебя: не трать свои силы на эти переживания! Ты приехала, чтобы поделиться своими знаниями, мы найдем гармонию в отношениях и всё упорядочим! Не позволяй этому всему отражаться на твоей работе…

К счастью, у меня было пару часов, чтобы прийти в себя до занятий. Как и накануне вечером, я приняла валерьяночки, подготовилась к занятиям, а, когда провела их, почувствовала тяжесть во всём теле и какую-то потухшую свечу в голове.

В этом состоянии я поползла обратно в кабинет к донье Нелли и села там молча. Будучи тонким человеком и настоящим другом, она не стала меня трогать, не пыталась развеселить, говорила ровно столько, сколько нужно, в конце концов мы, увидев по дороге домой оставленную строителями лестницу, подхватили её, чтобы снять созревшую гуанабану в патио ректоры. Последняя заскочила на лестницу и с лестницы на забор, держась на одном честном слове за неверную ветку, с такой скоростью, что у меня сердце ушло в пятки. Стало ясно, что гуанабану не достать, и я умоляла моего новоиспеченного начальника спуститься ради Христа. Мы сняли две других гуанабаны, и ещё долго соскребали с себя муравьёв, которые жили на стволе дерева. Потом поехали в Марепу, в супермаркет, потом к подруге Миле, толстая белая кошка которой окончательно привела меня в чувства. Лилиана позвонила донье Нелли, и решено было поговорить втроём.

Утром на свежую голову я написала Лилиане и донье Нелли официальное письмо, в котором изложила моё видение ситуации в нашей симфонической школе. Не называя никаких имён, я попыталась обстоятельно описать, что главную проблему на сегодняшний день вижу в отсутствии ответственного директора. Я написала, что дети, которые якобы начали своё музыкальное образование в прошлом году, в реальности ничего не знают, а при этом уже сбиты с толку, и мне с ними приходится начинать всё с начала. Одним словом, изложила всё, как есть. Лилиана позвонила мне почти сразу после отправки письма и стала очень аккуратно и вежливо говорить уже предметно о возможности даже не трёх-, а четырёх-сторонней встречи: Лилиана, донья Нелли, региональный директор Патрисия и я. Встреча по скайпу была назначена на следующее утро, после чего мы с Нелли уезжали в Медельин праздновать День Матери, так что на выходные я была избавлена от симфонической школы и её проблем.

Что такое музыкальное образование?

Итак, в пятницу 13 мая, в 8:30 на телефонную связь с фондом в Медельине из кабинета ректора, доньи Нелли Джанет Аранго, вышли донья Нелли, региональный директор Патрисия и музыкальный советник Анастасия. На том конце провода с нами беседовали Лилиана и директор проектов фонда Луис Фернандо Баэна, выше которого был только президент фонда, тоже Луис Фернандо, но Суарес. Лилиана начала встречу с привлечения нашего внимания к некоторым документам. Среди них была схема сотрудников, задействованных в симфоническом проекте.

На этой схеме под двумя Луисами Фернандо значился директор проекта – Камило, на одном уровне с ним – донья Нелли и Патрисия, а под Камило – я. Сбоку ото всех, чтобы показать, что тоже имеет отношение к проекту, фигурировал Даниэль. Вторым документом от Лилианы были дополнения к моему контракту с прописанными обязанностями. Среди прочих значилось «реализовывать образовательную программу согласно четырем стадиям: сенсибилизация, стимуляция, инициация, образование». Когда я увидела эти стадии опять, меня передернуло. Я поняла, что дело – труба, поникла, упала духом и стала слушать мягкий голос Лилианы почти отрешённо.

Неожиданно донья Нелли прервала это журчание: «Лилиана, дочка, я хочу сказать несколько слов, чтобы наша встреча не была формальной и действительно дала нам результаты». И дальше она мягко, но очень конкретно разъяснила, что Анастасия чувствует себя в работе над проектом одинокой, и что директор ей никакого направления не даёт и вообще не участвует и мало появляется даже физически. После речи доньи Нелли неожиданно трезво стала выступать Патрисия, с которой я была до того знакома только шапочно. Она прицепилась к представленной нам схеме сотрудников и стала выяснять, какие у директора проекта, то есть у Камило, обязанности. Лилиана начала перечислять: «Планировать… осуществлять направление… разрабатывать…»

Патрисия начала было это конспектировать, но остановилась после третьей обязанности и отрезала:

– Дочка, это не обязанности, и я не согласна со схемой.

С этого момента беседа перестала протекать, как тихий лесной ручеёк летним утром. Стало ясно, что трое в Урабе, то есть мы с двумя сеньорами, ясно представляют себе дело, поскольку находятся на месте. Было не менее ясно, что двое в офисе в Медельине не представляют себе дела, и единого языка между пятерыми нет, как между сытым и голодным.

Я прекрасно понимала, что на том конце провода – две головы, тщательно и надежно запудренные Камило ещё в прошлом году. Но для меня была открытием ясность понимания сути дела и бойцовская деловитость, проявленные ректором и директором, с которыми в момент телемоста находилась я. Две взрослые умные тётки, которые не просто так сидят на своих местах и для которых при всём качестве камиловой пудры кристально ясно, что дело не идёт так, как должно было бы, и что некто хитрит.

Самая большая проблема состояла в том, что в фонде никто, кроме Камило, не имел музыкального образования, и, как люди воспитанные, они не просто доверяли, а всецело верили профессионалу. И тут приехала я и, тщетно пытаясь договориться с самим Камило, написала выше по инстанциям: «Сеньоры, снимите, пожалуйста, розовые очки». К своему удивлению, я нашла поддержку в ректоре и региональном директоре. Конечно, был ещё один музыкант, Даниэль, которому, разумеется, ясно всё. Но он не имел права голоса.

Ещё одной темой нашей беседы было участие в проекте доньи Нелли. В прошлом году бывший президент фонда назвал её «la lider natural del proyecto»2626
  Естественный лидер проекта (исп.)


[Закрыть]. Никто не знал, что он имел в виду, но она с её ответственностью с тех пор считала, что должна работать в проекте. Собственно, этим она и занималась. Как я и писала Камило, мы с ней невольно распределили его обязанности между нами двумя, и работали. С тех пор, как я ему это написала два месяца назад, ничего не изменилось. Мы начали говорить об участии доньи Нелли, снова о директоре, Патрисия резонно вставила, что директор должен быть музыкантом… Я раздухарилась и, когда спросили, сказала, что Камило работает как дирижёр и преподаватель скрипки, но не как директор.

Зашёл разговор про методику, и коснулись камиловых четырёх этапов. Мне предоставили слово, и я начала:

– Сеньоры, я – музыковед, перелопатила за свою жизнь немало методической литературы и имею опыт преподавания. Эти этапы нельзя воспринимать буквально, процесс музыкального образования – вещь сугубо индивидуальная. Из одного ребёнка надо полгода вытаскивать координацию голоса, ушей и мозгов, а другой через месяц учит пьесу наизусть за полчаса, и с этим уже не нужна сенсибилизация и стимуляция, для него это давным-давно пройденный этап.

На том конце меня слушали внимательно и удивлённо, но вдруг погас свет, телефон отрубился, и беседа оборвалась. Это было к лучшему, потому что ни закончить её, ни разобраться не было возможности. Однако донья Нелли осталась довольна результатом:

– Мы оставили ощущение беспокойства, ощущение, что есть проблема, и что она больше, чем пункты контракта.

Я согласилась, и сама тоже была довольна. Но, вспоминая ребят-струнников и их игру, в очередной раз вошла в состояние бесконечной тоски, жалости к этим детям и раздражения в сторону их незадачливого преподавателя, который не удосужился научить детей считать. Всё, что они играли, было шатко, безосновательно, без работы музыкальной памяти, без адекватного отношения к процессу и осознания самого процесса…

– Понимаете, – сказала я моей дорогой спутнице, – человек, который так представляет себе музыкальное образование, не может быть директором этого проекта.

Когда мы уже сели в её машину и направились в Магдалену, я стала отвечать на вопросы Нелли о том, что́ такое музыкальное образование. Когда я вернулась к обсуждению насущной ситуации и дошла до того, что моральная сторона всего дела мне противна, ректора заключила:

– Давай не будем больше сейчас об этом, иначе испортим себе весь оставшийся день.

Она была, как всегда, права. Следующие три дня мы не проронили ни слова о работе. Из магнитофона запела любимая Виолета Парра, и мы погрузились в её песни и в дивный горный пейзаж.

Однажды вечером, за неделю до описываемых событий, донья Нелли была задумчива. За молочным чаем она не проронила ни слова, а потом задала мне вопрос:

– Ана, мне поступило предложение работы из Магдалены. Я никому об этом не говорю, знает только семья и ты. Не знаю, что мне делать, принимать его и возвращаться домой, к семье, либо отказаться и остаться здесь. Мигель и девочки сказали, что примут любое моё решение, только вот я не знаю, какое же решение принять мне…

«Нет, Боже мой, только не это» – подумала я, а вслух сказала:

– Вы должны принять решение только сами лично, не слушая ничьих советов. Надо услышать тишину внутри себя, а потом в этой тишине спросить своё сердце, хочет ли оно уехать или хочет остаться. На самом деле это несложное решение, просто надо сделать так, как именно Вам надо. Возможно, это будет противоречить формальной логике, но на это не надо обращать внимания…

Мы приехали в Магдалену в пятницу, а в субботу утром пошли покупать для Нелли гитару. Пройдя по району красивых новых зданий города, мы купили по куску ананаса у уличного торговца и присели в бамбуковой аллее. Побывав в двух музыкальных магазинах, мы выбрали гитару, и счастливые стали бродить дальше. В канцелярском магазине мы выбрали себе одинаковые раскраски «Мандалы», а я купила набор цветных карандашей. Во всех канцелярских мы спрашивали нотные тетради, но нашли их только в большом торговом центре. Я купила нотную тетрадь для работы, а донья Нелли – для записи разучиваемых песен. Раздумывая с минуту, она-таки выбрала точно такую же тетрадь, как я. Когда мы спустились вниз и принялись в быстром, как всегда, темпе сновать между блестящими магазинами, я спросила: «А что мы ищем?» Она ответила: «Выход!» Увидев, наконец, дверь, я схватила мою спутницу за руку, и мы, смеясь, побрели домой.

Вечером Нелли сказала мне, что от неё ждут ответа, а она всё никак не сядет его писать.

– Давайте Вы завтра прямо с утра займётесь этим. Сейчас, вечером, уже не надо. Утром встанете, и решить будет легче.

Она согласилась. Утром она приготовила кофе, а потом ушла в свою комнату и не выходила оттуда до обеда. Всё это время я, затаив дыхание и не поднимая головы, раскрашивала мандалы. Я понимала, что она пишет ответ. К трём часам донья Нелли вышла нарядно одетая и готовая к торжественному семейному обеду. Мигель, она, Исабель, Сара и я сели за стол. Вдруг Нелли повернулась ко мне:

– Как хорошо, что ты с нами!..

Девочки поздравили её с днём матери и подарили серебряный кулон. Она кокетливо приняла подарок. Мигель поставил нам «Бранденбургские концерты», и девочки шутили, что приготовленная ими вегетарианская лазанья вышла a la Bach. После обеда все вышли на прогулку, и я получила возможность насладиться роскошным местным мороженым. Покончив с мороженым и вернувшись домой, мы успели ещё посмотреть «Сибирского цирюльника» на языке оригинала с испанскими субтитрами. Нелли смотрела фильм уже второй раз – впервые я показала ей эту масштабную картину в Ла Косте. Моей целью было пролить моим друзьям немного света на загадку русской души, и фильм мне помог.

Во вторник, в 7:30 мне позвонила Лилиана и сообщила, что на 11:45 назначено продолжение нашего телемоста. После Лилианы мне позвонила донья Нелли и назначила встречу на одиннадцать, чтобы подготовиться к телемосту. Когда я пришла к ней, она сказала:

– На этот раз разговор будет с Камило. Ана, я хочу тебя попросить, чтобы ты помнила одну вещь: мы – хозяева своего молчания и рабы своего слова.

Я прониклась безмерной благодарностью к этой женщине. У меня промелькнула мысль, что меня уже принимают за какую-то сумасшедшую, которая не понятно, почему, не даёт никому покоя. Пришла Патрисия, начался разговор с Магдаленой. Донья Нелли сразу же стала выступать с речью-эпиграфом:

– Цель нашей встречи – направить наш корабль в единое русло для достижения общей цели. Мы никого ни в чём не обвиняем, но имеем дело с отсутствием руководящей линии в симфоническом проекте…

Я подумала, что после этой речи, в которой за словами «никого не обвиняем» стоит, разумеется, чёткое понимание, что есть некоторые товарищи, по вине которых воз и ныне там, после этой речи в совершенно конкретный адрес в иной ситуации этим товарищам показали бы на дверь молча. Во всяком случае, вероятно, в России именно так и сделали бы.

В течение получаса разговор шёл только между доньей Нелли, Лилианой, Луисом Фернандо Баэной и Патрисией. Даже меня уже о чём-то спросили, и я что-то ответила, только сеньор директор проекта оставался тих, как утренняя заря. Обсуждался его проект, а он молчал, и никто его не спрашивал. Снова обсуждали роль доньи Нелли. Я чувствовала, что донья Нелли, волнуясь, что я что-нибудь ляпну сгоряча, всё время начинает говорить сама и вообще всё ведёт сама, но на мощной основе всего того, что я ей рассказывала и объясняла.

Наконец Лилиане пришло в голову спросить Камило, что это он молчит. И Камило начал лить воду про фонд «Караколь» и его социальный проект – то, что я слышала в течение двух последних месяцев. В речи Камило не было ни одного живого слова. Патрисия заёрзала, нашла паузу и вставила:

– Камило, ответь мне на один простой вопрос: что такое музыкальное образование?

– Для фонда Бананерос…

– Нет, я сейчас не спрашиваю про фонды. Ответь мне просто, что такое музыкальное образование.

– Это зависит от контекста… – начал он.

Мы втроем переглянулись и обменялись саркастическими улыбками. Мне безумно понравилось это «зависит от контекста». Некто настолько наловчился зависеть от контекста и настолько привык выворачивать бедное музыкальное образование любой стороной для любого фонда, что уже не может в конкретной ситуации конкретным людям ответить на конкретный вопрос.

Вскоре после этого разговор завершился. Через час по его завершении я была в прохладной комнате, когда Лилиана прислала мне письмо с копиями всем участникам беседы, в котором содержалось заключение в тоне «вот и славно, трам-пам-пам», «всем спасибо за беседу», «Анастасия, вот тебе на проверку поправки в твоих обязанностях и помни, что ты должна работать под началом Камило». Во мне поднялась волна возмущения. Из этого письма стало ясно, что никакого урока из беседы там, в Магдалене, не извлекли, что Камило – полубог, и в него верят. Проект для фонда – это бумаги, которые Камило им помогает стряпать. Никого не интересует, что происходит в реальности, а те, кто это понимает – в Ла Косте, а не в Магдалене. Я стала думать, что, пользуясь этой географией, некто пытается быть незаменимым, но при этом не обязанным никому и нигде. Главное – запасы пудры для мозгов. Не ответив Лилиане на письмо, я вышла из хранилища инструментов, закрыла зелёную железную дверь и направилась обедать.

Проделав привычный путь мимо дома доньи Нелли направо, немного по дороге и налево, по тропинке мимо бассейна, я оказалась в ресторане, где жизнь всегда текла мирно. Официант Хосе, добродушный полноватый парень, улыбнулся мне:

– Донья Анастасия, Вам меню дня?

– Да, Хосе, спасибо!

– Сок гуанабаны или лимонад?

– Сок!

– Суп сегодня на мясном бульоне…

– Ничего, Хосе, обойдусь без супа!

Оставшись одна, я стала размышлять. Получалось, что, не ответив, я согласилась с тем, что мне отписала Лилиана. Согласилась, что весь вопрос заключался только в путанице с обязанностями в контракте – одним словом, с формальностями. Формальности выяснены, и вопрос как будто бы решён.

Хосе принёс большую круглую тарелку, на которой разместились arroz de coco2727
  Аррос де коко, кокосовый рис – блюдо, приготовленное путём замачивания белого риса в кокосовом молоке.


[Закрыть], салат, котлета из чечевицы и maduro2828
  Мадуро – «зрелый» – вид овощных бананов.


[Закрыть].

– Вы никогда не ужинаете… – улыбаясь, заговорил Хосе.

– Да, я почти не ем вечером, либо выезжаю в Афартадо, – ответила я, улыбнувшись про себя от мысли о молочном чае доньи Нелли и её компании.

Продолжая размышлять и придя к выводу, что мой профессиональный долг перед собственной совестью – сказать «нет», в том числе и для того, чтобы никто и никогда потом не говорил, что я молчала. Вытащив из кармана телефон, я начала писать Лилиане ответное письмо:

«Liliana buenas tardes, gracias por su correo. Quiero decir que es mi responsabilidad profesional informar que el problema es mucho más grande. Estoy hablando de un problema fundamental. La linea del proyecto sinfónico no está orientada a la formación musical, y sin formación es imposible crear la orquesta sinfónica»2929
  «Лилиана, добрый день! Спасибо за Ваше письмо. Хочу сказать, что это моя профессиональная ответственность – проинформировать, что проблема гораздо больше. Я говорю о фундаментальной проблеме. Линия симфонического проекта не ориентирована на музыкальное образование, а без музыкального образования невозможно сформировать оркестр» (исп.)


[Закрыть].

Стараясь писать просто и ясно, чтобы меня поняли однозначно, я ответила Лилиане, по их понятиям, жёстко, что донья Нелли и выразила мне вечером.

– Hija3030
  «Дочка» (исп.)


[Закрыть], ты ответила жёстко! – сказала она, когда я, распугав кошек, только что принявшихся за ужин, закрыла за собой сетчатую дверь.

– Я сделала это, чтобы все запомнили, что семнадцатого мая 2016 года эта Анастасия сказала «нет» и не говорили потом, что она молчала.

Я села на «свою» лавку верхом, Нелли села также в тридцати сантиметрах от меня и стала говорить, глядя мне в глаза:

– Ана, послушай меня. Получается, что вы с Камило не можете договориться и не можете работать вместе. То есть, кто-то из вас должен уйти. Я не хочу, чтобы ты уходила! Ни в коем случае!

Я опустила голову и подумала, что, видимо, ситуация и впрямь стала напряжённой, если сдержанная в проявлении чувств донья Нелли говорит такие вещи и делает такие признания.

– Камило не уйдёт, это во-первых. Во-вторых, не забывай: las cosas caen por su propio peso3131
  «Вещи падают под своим собственным весом» (исп.)


[Закрыть]. Не надо их трясти, не надо форсировать. Не трать себя на эти выяснения, пусть Камило делает, что хочет, пусть он приезжает или не приезжает, мы здесь сами по себе потихонечку работаем…

– Но ведь дети!..

– Вот! Сосредоточься на детях! Только на твоих уроках!

– Эти уроки уходят в никуда, потому что не организован процесс образования!

– …Здесь не принято выражать всё это так, как ты это делаешь. Людям становится не удобно всё это читать…

В тот вечер мы ещё долго говорили. Донья Нелли объясняла, что здесь не так важно, что кто-то не работает, важно, как он себя чувствует и важно его не обидеть, когда намекаешь ему, что надо бы поработать. Я ответила, что в России многие люди вообще уже себя не чувствуют, и никто их не спрашивает о самочувствии, потому что важно только то, как они функционируют.

День учителя

После второго телемоста с Магдаленой была достигнута договорённость о том, что в пятницу Камило явится в Ла Косту собственной персоной, и мы сядем за круглый стол переговоров с ним и доньей Нелли. Предполагалось, что мы должны втроём, по-домашнему найти согласие. Перед встречей с Камило мы с Нелли сели смотреть то, о чём я давно спрашивала: документацию по проекту. Уютно устроившись за круглым столом в кабинете ректоры, мы открыли имевшуюся у неё папку под названием «Proyecto sinfónico»3232
  «Симфонический проект» (исп.)


[Закрыть]. Проект, осуществляемый тремя организациями, имел два документа: фонда «Караколь» и Министерства культуры. Донья Нелли стала читать первый:

– Проект создания музыкальной симфонической школы в регионе Ла Коста направлен на музыкальное образование детей и подростков от восьми до восемнадцати лет с целью создания симфонического оркестра… Нигде нет ни одного слова «социальный»! Говорится о музыкальном образовании! Сейчас я принесу орешки.