Текст книги "Доброе утро, сеньора игуана!"

Она встала, зашла в туалетную комнату, где висела её сумка, достала оттуда пакетик орехово-фруктовой смеси, высыпала на блюдце, стоявшее на столе, и продолжила:

– Необходимо представить три отчётных концерта с участием не менее, чем пятидесяти процентов детей, участвующих в образовательной программе…

– Образовательной программе!

– Да. Дальше – примерные даты концертов… Директор проекта – маэстро Камило Хиральдо. Региональный директор – Глория Патрисия Вега, приглашённые преподаватели инструментов, ученики… А ты?..

Обе бумаги были старые, датированные октябрём прошлого года. Ясно, что, когда они составлялись, меня ещё в помине не было, поэтому имени моего там не фигурирует. Но нас с Нелли смутило то, что и никакой должности, подходящей мне, во всей этой структуре не было.

Перед своим приездом Камило написал мне огромное и трогательное письмо. В письме он спрашивал, почему я не говорю напрямую с ним, что вообще происходит и что теперь будет с нашей дружбой. Я ответила, что лучше говорить лично.

В пятницу, в десять утра я вошла в кабинет доньи Нелли, где уже сидел наш маэстро. Накануне она, как и перед телефонной беседой с Магдаленой, убедительно попросила меня держать себя в руках. Я торжественно обещала. Донья Нелли была настроена позитивно и начала встречу сама:

– Камило, мы собрались нашим узким кругом, чтобы прояснить, наконец, ситуацию между тобой и Анастасией, то есть, определить ваши функции в проекте. Мне хотелось бы начать с тех документов, которые у меня имеются.

Основной текст бумаги Министерства был написан самим Камило – фонд привлёк его для работы над проектом, и он сочинил текст, который был подан в Министерство. Министерство проект поддержало. В том куске текста, который принадлежал перу маэстро, всё было правильно написано о важности музыкального развития детей и подростков. Однако, помимо фрагментов своего собственного текста, этих бумаг Камило, директор проекта, никогда не видел. Они вели с Нелли диалог, а я сидела, как сфинкс, наблюдая за своим незадачливым товарищем.

– Хорошо, Камило, каковы функции твои и каковы функции Анастасии в проекте?

– Проект подавался в октябре прошлого года, тогда мы были заинтересованы в том, чтобы его поддержали, мы занимались привлечением фонда «Караколь», всё это было непросто, потому как даже до сих пор присутствует непонимание всей важности самой темы, до сих пор «Караколь» считает проект больше социальным, чем музыкальным, им важно то количество детей, которое в результате будет охвачено…

– В этих бумагах нигде нет слова «социальный», речь идёт о музыкальном образовании…

– Конечно! Но ведь это не значит, что у них есть понимание этого вопроса! В нашей стране специфика работы фондов такова, что…

И он стал растекаться мысью по древу. Я заметила, что донья Нелли ослабила хватку и теряет позицию, путаясь в клубах того дыма, которые начал напускать Камило.

– Сеньоры, если я начну вам рассказывать о том, что происходит в России, вы мне не поверите. Давайте ближе к делу.

Они оба встрепенулись и уставились на меня. Тон мой был верным: Камило сбился, а Нелли пришла в себя и продолжила:

– Ясно, что в проекте нет руководящей руки, нет головы, нет директора, нет того, кто мог бы принимать решения, согласовывать с высшими инстанциями… – вдохновившись моим спокойствием она развила эту идею, раскрыла её перед маэстро со всех сторон, который ответил ей гениальным пассажем:

– Так ведь я и не директор, я не могу им быть по условиям моего контракта, – он уставил на нас свои чистые, как небо, и невинные глаза, – я ведь законтрактован по договору о предоставлении услуг и не являюсь сотрудником фонда «Бананерос», поэтому не имею права принимать те решения, которых вы от меня ждёте.

Донья Нелли спросила, понимает ли он, что из-за этого вообще заварилась вся каша. Конкретного ответа не последовало. Я не стала даже и намекать на то, зачем тогда заключил он такой контракт и сидел не на своем месте: пора взываний к его совести для меня уже прошла. К тому же, я уже понимала, что в этом и состояла идея. Другая идея была всунуть меня вместо себя как несуществующего на бумаге, но в реальности делающего всё за него человека. Загвоздка, из-за которой он сидел здесь и участвовал в этом неприятном разговоре, была в том, что я оказалась не тем человеком. «Тот человек» должен был бы сидеть спокойной у бассейна, пить сок, стесняться несовершенства своего испанского и вообще бояться поперёк Камило сказать слово в чужой стране.

В этом маэстро просчитался, и теперь вытащил один из своих джокеров: «Да, я директор, но по контракту я им быть не могу». Что мы могли на это ответить?

Я стала настаивать на том, чтобы проект – реальный проект – был точно так же прописан на бумаге. Как я и ожидала, Камило набрал воздуха в грудь и стал посыпать наши мозги новой пудрой, уводя разговор в сторону. Разумеется, он совершенно не был заинтересован в прописанном проекте: это означало бы прописанных работников и прописанные обязанности, а это ему было не нужно. Но потом он сам, всё в том же туманном стиле, стал грести в сторону того, что почему бы директором не быть Анастасии, для которой юридически это возможно, потому что она – сотрудник фонда «Бананерос». Донья Нелли (она и так уже мне об этом говорила) ликующе поддержала:

– Конечно! Это ведь так просто и лежит на поверхности!

Камило спросил, что думаю по этому поводу я. Я ответила, что вижу это логичным хотя бы потому, что директор должен быть на месте, то есть, в Ла Косте, а я как раз в Ла Косте и до декабря точно никуда не собираюсь.

Донье Нелли позвонили, Камило повернулся ко мне:

– Так что мы будем делать?

– Ты меня спрашиваешь?

– Да. Что бы ты сделала?

У меня открылся рот от изумления. Великий комбинатор спрашивает у меня, что делать! Подозревая, что это он спрашивает не просто так, я ничего не ответила. Мы завершили встречу тем, что надо говорить с фондом о перераспределении ролей и что инициатива в этом должна исходить от нас.

– От тебя, – подчеркнула я, глядя на Камило.

Оставив донью Нелли в покое, вернее, в её работе, мы вдвоём вышли и направились в ресторан обедать. Отношения между нами не то, что наладились, но никакого напряжения не было. Сев за столик на балконе, там, где обычно, Камило начал новую песню:

– Если тебе не нравится здесь, я тебе делаю официальное предложение работать в другом фонде в Магдалене, где я теперь директор.

«Порыгунья-стрекоза!» – подумала я и ответила:

– Спасибо за приглашение, я его ценю и буду иметь в виду, но пока мы ничего еще даже не начали здесь.

Он стал рассказывать мне, сколько шуму наделали в Магдалене мои письма. Я думала, что они никакого эффекта не произвели. Однако Камило заставили отвечать. Он отвечал, что, если бы он считал меня или я считала бы его плохим профессионалом, мы бы просто оба ушли из проекта. Он объяснял им, что русские и вообще иностранцы могут так писать – они, мол, не знают о нашей чувствительности, и просто излагают свои мысли, исходя из своего профессионального долга. Он говорил им, что Анастасия в этой ситуации – жертва. Лилиана переживала больше всех, во-первых, из-за того, что она ответственна за составление контрактов, во-вторых, в её сознании Камило и я – неразделимы. Мне стало стыдно перед Лилианой, я сказала Камило, что позвоню ей и попрошу извинений. Он добавил:

– И скажи ей, что всё хорошо, и что между нами ничего не происходит.

Иными словами, он попросил меня сделать откат и покрыть его. Как тонкий психолог, этот великий комбинатор дал мне почувствовать себя немного виноватой, и на этой основе выдал свою просьбу. Я не стала его уличать. Не выясняя, много ли он приврал, рассказывая мне про Лилиану, я позвонила последней, извинилась, сказала, что, если бы считала Камило плохим профессионалом, даже не начинала бы с ним работать никогда и ни за что и что подобные выяснения отношений между музыкантами насчет методологии преподавания – в порядке вещей.

Камило занесло еще дальше: он предложил мне все-таки ехать с ними в Москву в июне – они собирались ехать с концертом, участвовать в фестивале «Вселенная звука». Флор Мария снова должна была петь. На приглашение поехать я ответила, что оставить дело здесь невозможно, потому что оставлять его не на кого, хоть было бы и приятно, и полезно, чтобы я помогла им в Москве. После разговора он пошел заниматься с ребятами, а я села сформулировать наше (вернее, его) послание в фонд «Бананерос» о перераспределении ролей для трех: доньи Нелли, маэстро Камило и маэстры Анастасии. Я написала, что донья Нелли – «la lider natural», Камило – музыкальный советник, дирижёр и преподаватель струнных и Анастасия – музыкальный директор и преподаватель теории музыки и начального музыкального образования, музыкальной инициации, как мы тут говорим. Сочинив всем троим функции, я отправила это на согласование Нелли и Камило.

На этот же вечер была запланирована вечеринка по случаю Дня учителя, и мы танцевали с учителями Института, с доньей Нелли и Камило до часу ночи. В знак примирения я пригласила Камило на сальсу. После этого, к моему великому изумлению, самый застенчивый преподаватель – преподаватель химии Робинсон – пригласил меня на меренге. В какой-то момент я спросила Камило, что он думает о моём проекте-послании, и он ответил, что со всем согласен.

В выходные маэстро хорошо работал с детьми (их навалило столько, сколько, по словам доньи Нелли никогда не было в прошлом году), в том числе над новым репертуаром, который я им выбрала. Настояв на своих законных выходных, я два дня провела с Нелли в простых хозяйственных заботах, забыв о том, что тем самым навлекаю на себя новую волну ревности Камило. В воскресенье у меня жутко разболелось горло. Я вспомнила, что за рестораном растет лимон (с зелёной корочкой, по-нашему скорее лайм), сорвала несколько штук, а донья Нелли выкопала несколько кореньев имбиря в своём патио. Там у неё росли имбирь, ананас, алоэ и гуанабана. Никогда прежде я не рвала лимонов с дерева и не видела корней имбиря в земле. В сочетании с панелой лимонно-имбирный напиток получился исключительно вкусным.

В понедельник, в семь утра мы с Камило сели в ресторане сочинять бумагу для встречи с представителем фонда «Караколь», доном Хуаном Карлосом Аренасом Гонсалесом. Маэстро беспрестанно спрашивал у меня, что и как мы напишем, я смотрела на него, на все его действия, вскидываемые брови, бегающие по клавиатуре тонкие пальцы и думала, что бы могли означать его вопросы. Желание угодить, выдаваемое как полная неуверенность в себе в стремлении показать мою значимость? Те концерты, которые мы давали в Ригородо и Марепе, я назвала «демонстрациями», и Камило дико обрадовался этому слову. Конечно, они не были концертами. Для первоначального этапа работы над проектом в райцентрах надо было забыть про слова «урок» и «концерт». Это должна быть чисто просветительская деятельность, прощупывание и подготовка почвы.

В десять мы вместе с новым для меня персонажем фонда, Клаудией Хальер (в поисках ответственного со стороны Бананового фонда в Урабе указом из Магдалены её отрядили окунуться в проект по административной части) встретились с представителем фонда «Караколь». Эта историческая встреча должна была состояться в феврале или хотя бы в марте. Для меня не было никаких сомнений, что единственная причина такой дикой задержки сидела напротив меня и с умным видом читала из своего компьютера и комментировала ещё тёпленький, сотворённый нами этим утром стратегический план реализации проекта со стороны фонла «Караколь».

Камило сел у окна и поставил компьютер на стол сеньора Аренаса, опершись на него левой рукой. Нам с Клаудией были предложены стулья напротив стола. Заглянула кухарка: «Что будете пить?» Камило и Клаудия попросили кофе, а я – воды.

Сеньор Аренас, мужчина приблизительно пятидесяти лет, высокий, худощавый, с добрыми глазами и выразительными закрученными ресницами, с низким, очень представительным голосом, не стал долго слушать камилово чтение:

– Хорошо. Всё это мне понятно. У меня, господа, к вам следующий вопрос. Кто из вас троих – ответственный за реализацию проекта здесь, в регионе?

Мне пришлась по вкусу эта деловитость. Как свойственно по-настоящему деловым и серьёзным людям, он сразу попал в самый корень внутренней проблемы фонда «Бананерос», сходу уколов в больное место.

– Я, – отозвался Камило, – но сейчас я еду с концертами в Москву, потом в Испанию и во Францию.

Сеньор Аренас сложил руки в замок, поставив локти на стол, улыбнулся уголками губ и произнёс:

– Что ж, Камило, мне остаётся только пожелать Вам успехов, – он повернулся и указал на нас с Клаудией обеими руками, – а с вами, я так понимаю, мы будем работать!

Дальше сеньор Аренас, к которому я проникалась всё большей симпатией, стал поочередно задавать те вопросы, которые я задавала Камило, ещё только собираясь приехать в Ла Косту – например, каким образом мы впихнем детей из нескольких школ четырёх райцентров в пять дней недели и при одном-единственном преподавателе. После двух-трёх моих комментариев Клаудия попросила мой телефон. Сеньор Аренас отметил:

– Я отдаю себе отчёт в том, что музыкальное образование – это не в бутылки дуть, и что для этого нужны условия и вообще много чего. Но у нас есть обязательства, которые мы должны выполнить. Например, охват детей. В проекте должны участвовать восемьдесят детей от каждого райцентра.

– Дело в том, – начала я, – что группы не могут быть больше двадцати человек, иначе пропадает весь смысл, иначе музыкальное образование невозможно.

– Другая проблема состоит в том, что Анастасия уже имеет новые группы и обязательства в Институте «Бананерос», там уже есть дети, которые начали, остановить уроки и бросить их невозможно, хотя изначально контракт Анастасии был подписан именно с целью направить её на работу с райцентрами, то есть, на ту часть проекта фонда «Бананерос», которая связана с договором с вашим фондом, – подхватил Камило.

Время встречи было исчерпано, мы расстались с сеньором Аренасом на том, что в пятницу он и я поедем по колледжам Афартадо, знакомиться и анализировать ситуации.

После этой встречи Камило вновь спросил меня, что делать. Я ответила, что не вижу смысла в использовании меня для работы в райцентрах в то время, как уже есть дети, с которыми надо заниматься и реализовывать проект собственно симфонический в Институте «Бананерос», тем более, что я физически находилась именно там.

– Да, – согласился он, – но тогда тебя надо освободить либо от «Бананероса», либо от «Караколя».

– От «Караколя», – отрезала я.

– А как я это объясню фонду?

«А вот как заварил эту кашу, так и расхлёбывай!» – подумала я.

– Для «Караколя» нужны были бы новые преподаватели, но это дорого, никто не будет их нанимать.

Это был уже третий день, как я практиковала с ним технику намёков взглядом. Я молчала, смотрела выразительно, и он отвечал сам себе:

– Но вот это уже их проблема, надо ведь излагать вещи так, как они есть…

Проводив маэстро, я в очередной раз после общения с ним почувствовала, что как будто испачкалась. Донья Нелли снова просила меня успокоиться и помнить, что колосс на глиняных ногах всё равно не простоит долго. Камило уехал с миссией вести переговоры со ставкой фонда в Магдалене. Было делом его совести, в какую сторону их вести.

«Мексиканский поезд»

Как и предполагалось, Камило провёл встречу с руководством фонда в Магдалене в свою пользу. Он отписал мне, что принято решение оставить линию проекта прежней (а она была?), что директором я быть не могу и что руководство встретится со мной, чтобы определить мои функции. Дело «Караколя» было названо не то, что приоритетным, а наисрочнейшим. Забавно было при такой срочности дела «Караколя» до сих пор не определить моих функций. Камило написал, что он передал моё мнение и мнение доньи Нелли. Кто знает, что и как он там передал? Общаясь столько с доньей Нелли, я не смогла бы сформулировать её мнение и по этическим соображениям никогда не стала бы этого делать. Но на этом и играл наш мальчик – действовал, как чистой воды менеджер, перекупая и перепродавая информацию и изо всех сил стараясь быть незаменимым. Он начинал терять вожжи, как только люди встречались друг с другом, наконец, лично и начинали работать без его посредничества. Так вышло у меня с Хуаном Карлосом Аренасом из фонда «Караколь».

До встречи с ним в пятницу и после «отчёта» Камило о встрече «в верхах» у меня было два дня. Прочитав сообщение Камило, я моментально успокоилась: всё было ясно, наш пострел обстряпал дело, как ему было выгодно, запудрив всем мозги в очередной раз. И тогда я наконец подумала: «Зачем, собственно, я так убиваюсь?» Самим хозяевам проекта было не важно, что проекта как такового нет, – он не прописан, не документирован, документы не обновлены, нет команды ответственных сотрудников с определёнными функциями. Если самому фонду это всё не важно, почему я-то так переживала? Им не было важно, что они отваливают деньги на содержание, как минимум, меня и Камило. Они спрашивали про меня «что с ней случилось?» Что, мол, её кормят плохо? Камило, видимо, всем рассказывал, что я его просто не люблю – так же, как, по его словам, не любили его преподаватели Института «Бананерос».

Я пришла к выводу, что проект связан с обычным и ничем не выдающимся отмыванием денег. Однако, мне не давал покоя вопрос о том, почему бы при этом не учить детей по совести, если всё равно деньги эти тратятся и если всё равно я сижу в регионе. Капитальными мне представлялись две проблемы. Первая – дальность Магдалены от Ла Косты и воплощённый принцип «у вас – своя свадьба, у нас – своя». Вторая – глобальная проблема мирового уровня: отсутствие, в самом общем смысле слова, музыкальной грамотности у большей части населения земного шара. В своём непонимании сути музыкального дела руководство Бананового фонда было искренно и отдало оно это самое дело в руки остапа бендера наших дней, использующего всех и вся в своих корыстных целях, приторговывая музыкой.

«Всё, – решила я, – больше никаких нравоучений и воззваний с моей стороны». Как раз подоспели две просьбы: о статье в челябинский журнал и о редакции текста про историю музыкальной культуры страны, в которой я переживала всё это. Я с удовольствием погрузилась в эти вещи. Однажды вечером рассказала донье Нелли, что статья моя – о вариантности музыкального текста пьес классического репертуара китайской цитры гуцинь. Она помолчала и ответила: «Да, Камило должен был бы, конечно, сидеть да помалкивать…»

В пятницу, как договаривались, мы встретились c сеньором Хуаном Карлосом Аренасом и сели не в его кабинете, а уголке зала для конференций. Я как раз забрала из ремонта свои очки, на которые наступила донья Нелли, когда мы ходили с ней поутру смотреть обезьян. От непривычки к новым линзам у меня немного мутилось в голове.

– Анастасия, – начал Хуан Карлос, – я специально позвал Вас немного раньше времени нашей встречи с ректором первой школы, в которую мы поедем, чтобы выяснить для себя некоторые важные вещи и договориться. Как профессионал, скажите мне, какие условия необходимы для музыкального образования?

– Речь, как я поняла, идёт о том, что мы должны выполнить обязательства и охватить сразу восемьдесят детей в каждом райцентре. При такой постановке вопроса о музыкальном образовании, как таковом, этой самой речи и быть не может.

– При всех обязательствах мне хочется делать дело по-настоящему, по-хорошему, поэтому я и спрашиваю у вас, какие нужны условия.

Мне была мила его искренняя решимость, добросовестность и высокие устремления. Вместе с тем, уже сделав относительно проекта свои выводы, я не разделяла порыва моего нового знакомого:

– Сеньор, в данную минуту я не знаю даже, в качестве кого, в какой должности я веду с Вами этот диалог. В фонд я попала благодаря Камило. Передо мной встал выбор – принять его приглашение, оформить таким образом визу и задержаться в этой стране или отказаться и вернуться на Родину. На тот момент я считала этого человека своим единомышленником, даже другом, но сейчас, проведя два месяца здесь и поработав с ним бок о бок, пришла к выводу, что… что у нас с ним разные цели. Ему неинтересен проект, как таковой. Тем не менее, директор – именно он. Пока это так, проект не сдвинется и никогда не будет серьёзным.

– Ведь не один Камило затеял распространить симфонический проект фонда «Бананерос» на весь регион? Он работает с кем-то.

– Директор проектов фонда – Луис Фернандо Баэна.

Я замолчала и пристально посмотрела сеньору Аренасу в глаза. Вышла многозначительная пауза, после которой он заговорил снова:

– Анастасия, мне хотелось бы сделать всё, что в моих силах для того, чтобы проект всё-таки реализовался. Даже исходя из тех условий, которые, как я уже понял, не соответствуют требованиям, предъявляемым Вами, как профессионалом. Надеюсь, Вы мне поможете!

Впервые в жизни я ехала на мотоцикле. Дон Карлос припас для меня каску, которая была мне, однако, очень велика, и я с тревогой следила за тем, чтобы она не свалилась с моей головы. Мы проехали по центральной дороге Афартадо – фрагменту магистрали от Магдалены до самого залива – и повернули направо, на сложенный из больших плит проспект, по обоим сторонам которого дома и домишки становились всё более и более неприглядными. Их беспорядочное расположение вызывало чувство случайности, как будто, создавая эти сооружения, люди не собирались жить здесь постоянно, а только временно. Печальным для меня было то, что сооружения эти не несли на себе ни малейшей печати архитектурного произведения и не были призваны радовать глаз. В них не было никакого очарования деревенских поселений, а широкая дорога между ними казалась никчёмной и пустынной. Этот образец неумения и нежелания организовать жизненное пространство вступал в странное противоречие со светящимся на солнце роскошным зелёным убранством гор.

Мы снова повернули направо, в грязный переулок, и дон Карлос припарковал свой мотоцикл. Слезая с железного коня, я еле разогнула ноги – очевидно, перенапрягла их в волнении первого опыта поездки на мотоцикле.

– Мы не будем пытаться объять необъятное. Ясно, что наиболее оптимальный и здравый вариант – остановиться на двух, максимум трёх школах в каждом райцентре, а выбирать школы следует по ректору. Мне представляется, что ректор этой школы должен заинтересоваться, – объяснил мне Хуан Карлос, пока мы шли от мотоцикла до закрытых железных, крашенных в голубой, ворот школы «Альфонсо Лопес».

Рябой охранник сурово посмотрел на карточки у нас на рубашках. Моя была зелёная, фонда «Бананерос», а Хуана Карлоса – оранжевая, фонда «Караколь». Парочка мы были ещё та.

– Buenos días3333
  «Добрый день!» (исп.)


[Закрыть], – приветливо и искренне улыбнулся дон Карлос, – мы из фондов «Бананерос» и «Комфамилиар Караколь», хотели бы видеть ректора.

Охранник молча отворил скрипучие двери. Хуан Карлос задал ему вопрос:

– Вы не знаете, как зовут господина ректора?

– Серило.

Так я услышала очередное странное местное имя. Суровый страж проводил нас в приёмную, где мой спутник повторил своё «мы из фондов» женщинам за обшарпанными столами. Одна из них подняла трубку и, узнав, что ректор готов нас принять, проводила на этаж выше.

– Доктор Серило, добрый день! – протянул руку Хуан Карлос.

Доктор Серило оказался коренастым, темнокожим, крестьянского вида добряком с едва слышным, сиплым голосом.

– Я – сотрудник фонда «Комфамилиар Караколь», а донья Анастасия – координатор музыкальной программы фонда «Бананерос».

Дон Серило пригласил нас присесть. В его кабинете работал кондиционер, и мы могли, помимо прочего, немного подышать. Нам принесли по бутылке холодного суррогатного чая со вкусом персика и по запакованному кексу.

– Мы пришли к Вам, доктор Серило, с необычным предложением. Дело в том, что фонды «Бананерос», «Комфамилиар Караколь» и Минкультуры занимаются реализацией проекта комплиментарного музыкального образования. Это – часть симфонического проекта фонда «Бананерос», который начался в прошлом году. В этом году было решено расширить проект, распространить его не только на детей Института «Бананерос», где уже заложены основы музыкального образования, но и дать возможность детям Афартадо, Марепы, Ригородо и Курбо поучаствовать в этом грандиозном проекте. Мой первый вопрос к Вам такой: насколько школа «Альфонсо Лопес» готова и насколько хотела бы принять в этом участие?

– Это действительно грандиозно, – быстро и тихо, однако с действительным пониманием произнёс ректор, – разумеется, мы заинтересованы, я готов принять всяческое участие. Вопрос только в том, что, как я понимаю, вам ведь нужны тишина и покой для этих занятий…

Стало ясно, что первый шар, по которому решил ударить кием дон Карлос, оказался подходящим. Он не ошибся адресом.

– Да. Есть ряд требований к школе-участнице проекта. Первое: предоставить подходящее по характеристикам помещение для занятий. Помещение будет оценивать сеньора Анастасия, она – эксперт. Второе: заполнить необходимое количество вот таких форматов-заявлений. Здесь всё просто, – дон Карлос вытащил из рюкзака образец формата, – но нужна подпись родителя и номер его седулы.

Я любовалась тем, как он говорил – спокойно, внятно, безошибочно подбирая слова и тон.

– И третье: школа должна выбрать ответственного человека, не важно, будет ли это преподаватель или кто-либо из администрации, важно, чтобы этот человек был связующим звеном между учениками, школой, инструктором и нами, сотрудниками фондов.

Под «инструктором» сеньор Аренас имел в виду учителя начального музыкального образования. Меня покоробило это словцо: инструктором можно быть по плаванию, в музыке же существуют только учителя и наставники. Сеньор Аренас, однако же, использовал это слово, чтобы не смешивать учителей школы и того самого учителя программы дополнительного музыкального образования.

Вторым «шаром» стала школа «Поликарпа» с ректором доном Самуэлем. Самуэль, худощавый и усатый, похожий на героя американских вестернов, услышав первые слова Хуана Карлоса, ответил:

– Ах да, мне донья Нелли уже рассказывала о професоре Анастасии и о проекте, наслышан. Очень рад!

Дон Карлос говорил всё так же внятно, и я готова была подписаться под каждым словом. В какие-то моменты он передавал право голоса мне, чтобы собираться с мыслями и прощупывать почву. Как и «Альфонсо Лопес», «Поликарпа» получила сорок купонов и обязалась провести родительское собрание и подготовить сорок форматов-заявлений на участие в программе.

Мы с доном Карлосом вернулись в офис «Караколя», определили план работы на неделю, – визиты в другие школы других райцентров, – и только после этого он спросил:

– Анастасия, теперь расскажите, наконец, как Вы здесь очутились?

Пока такси задерживалось, я успела ответить в общих чертах. В ответ дон Карлос поведал, что сам он – из портового города, и поначалу ему здесь было трудно привыкнуть к этому «ну подожди, сейчас начнём, куда ты так торопишься?», и предположил, что мне, должно быть, трудно сохранять спокойствие. Это и вправду было нелегко.

Вернувшись в Институт, я стремглав помчалась в кабинет к донье Нелли и сказала ей, что теперь нам, без сомнения, надо срочно звонить в фонд и что-то определять:

– Только теперь я понимаю, что это такое – «социальный проект «Комфамилиар Караколь»! Во-первых, это – совершенно не то, что мы думали раньше. Всё, что я делала в Марепе было зря, было не то! Только сейчас, начав работать с Хуаном Карлосом, я прояснила для себя, как и что надо делать в этой части проекта. Но мне пришлось признаться сеньору Аренасу, что и должность-то моя в фонде не определена, что я не особенно вправе вообще с ним сейчас ходить по этим школам…

Она выслушала меня и сказала:

– Нет, никуда мы звонить не будем. Если мы будем звонить, это означает, что мы как бы говорим: «Камило не работает, но и без него мы не можем». Почему это не можем? Можем! Не будем ничего спрашивать. Фонд – это мы с тобой. Мы всё можем делать сами, а, если мы этого делать не будем, то будет хуже всем. Тебе надо сесть и спокойно написать Камило, как будто бы он не Камило, а просто старший над тобой.

– Хорошо, но тогда с копией всем, в открытой переписке.

– Да! Именно! Каждый понедельник – отчёт, ему, но с копией a todo el mundo!3434
  «Всему миру!» (исп.)


[Закрыть]

Камило должен был приехать на выходные, но всё-таки так и не осчастливил нас своим присутствием в Ла Косте. В пятницу я бежала по институту, когда меня поймал и обнял Леонардо Эрнандес, мой любимчик из третьего «Б»:

– Профе, завтра будут занятия?

Мальчик уже начал заниматься с Хуаном Пабло на тромбоне.

– Нет, дорогой, завтра нет.

Он прижался ко мне сильнее:

– Профе, а сольфеджио? Пожалуйста!

До конца дня у меня в ушах звенело это «пожалуйста». Вечером мы с доньей Нелли поехали на ужин, который устроили в честь Дня учителя дети старших классов. Я загрустила. Из головы не выходил этот Леонардо, его «пожалуйста» – на одной чаше весов – и неразбериха в проекте и полная безответственность и безынициативность его директора – на другой. Нелли моментально уловила моё настроение, и стала пытаться заговорить со мной. Она решила, что я скучаю по своей семье. После того, как мы расстались, она прислала мне картинку, на которой была изображена карта Урабы, а сверху надписано: «La Costa – nuestra casa»3535
  «Ла Коста – наш дом» (исп.)


[Закрыть]. Дальше следовало сообщение: «Es tu casa ahora…»3636
  «Теперь это твой дом…» (исп.)


[Закрыть]. Хоть и бесконечно приветливая и обаятельная, но закрытая и сдержанная в живом общении, она часто писала сообщения с многоточиями, которые я особенно ценила.

Когда на обратном пути из ресторана она говорила со мной, я не отдала себе отчёта в том, что человек не подумал, что я могу переживать из-за проекта, то есть, из-за работы. В субботу к девяти утра пришёл Леонардо и ещё семь человек – дети думали, что расписание установлено раз и навсегда и не восприняли моего «занятий не будет». В воскресенье после завтрака я сидела на любимом заднем ряду столов в ресторане и переводила программу концерта Камило с Флор Марией для фестиваля в Москве, когда официант Гектор подошёл ко мне:

– Донья Анастасия, Вам звонят, Вы не могли бы взять трубку у барной стойки?

Я удивилась и подошла ответить:

– Алло.

– Профе, тут девочка пришла, говорит, что музыкой заниматься.

– Какой музыкой? Сегодня нет урока…

– Она говорит, что её зовут Ана Каролина.

Ана Каролина была сестрой Леонардо. Талантливые брат и сестра хватали всё на лету, демонстрируя все способности, необходимые для усвоения материала: музыкальный слух, музыкальную память, хорошую голову… Я закрыла компьютер и побежала к воротам искать Каролину.