Текст книги "Пока не будешь счастлив"

У спинки кровати были Кирилл и Вика. Вика поджимала под себя ноги и кусала распухшие губы. Кирилл развалился на всю длину кровати и даже того ему, казалось, было недостаточно. Их взгляды на меня были похожи – оба взволнованные. Только вглядевшись в каждого, я поняла, в чем отличие. В то время как у Вики взгляд был надменный и на один процент расстроенный, глаза Кирилла лучились досадой. Досадой. Досадой на то, что я его застукала.

Оба были в одежде, но я не была наивной, и это не давало мне надежд. Просто мы с Артемом пришли рановато. Они даже не касались друг друга. Лишь ладонь Вики накрывала руку Кирилла, что выглядело по-собственнически. Мне стало горько.

С плеча Вики сползла лямка. Я уставилась на нее, не моргая и чувствуя, как в глазах собираются слезы.

Те секунды, что я рассматривала эту картину, стояла тишина. Лишь глухие звуки музыки, долетавшие с первого этажа, разбавляли сбитое дыхание присутствующих.

Первым спохватился Кирилл.

– Алиса! – сказал он, вскакивая с кровати.

Тогда я отмерла – развернулась и бросилась к двери.

– Артем! Останови ее!

Я была уверена, что Артем займет мою сторону. Но он схватил меня за предплечье, и я, не ожидая этого, так дернулась, что едва не вывихнула суставы. Поморщившись от боли, я замерла. Пропали все силы. Брызнули слезы, их вытеснили обида и досада.

Я не думала, что подобное произойдет со мной. Я не могу быть той, кому изменяют. Уж скорее наоборот.

Все это меня так потрясло, что я не смогла бы уйти, даже если бы Артем не держал меня. Слезы, такие горькие и соленые, текли по щекам. Я слизывала их с губ, боясь, что, если хоть одну пропущу, все заметят, что я плачу. Словно еще не заметили.

Артем разжал ладонь, и, почувствовав легкость, я шагнула, но тут же меня схватили чужие руки. Чужие. Никогда бы не подумала, что когда-нибудь так про руки Кирилла.

Он развернул меня лицом к себе, и я увидела его глаза. Все такие же темно-зеленые, как раньше, но теперь совершенно другие. Если прежде они казались мне турмалиновыми, то теперь походили на болото и тину. Я не могла смотреть на них, но и отводить взгляд было больно.

Кирилл держал меня за запястья. Его кольцо царапнуло кожу. Металл, нагретый теплом чужого тела. От этого мне стало совсем тошно.

– Пусти!

– Алиса, успокойся. Надо поговорить…

– Урод! – закричала я, игнорируя так вежливо прозвучавшую просьбу.

Я дергалась и вырывалась. Но Кирилл держал меня крепко. Он что-то мне пояснял, но я не вслушивалась. Я чувствовала его запах вместе с ароматом чужих духов.

Когда дело касалось Кирилла, я терялась. Но сейчас все было иначе. Чувствуя металлический вкус крови от прокушенной губы, я не могла сдержать ни злобу, ни дешевую мстительность.

Я резко дернула коленом вверх и, когда Кирилл болезненно охнул и согнулся, выскочила из комнаты.

Артем меня не задержал. Не успел или просто не хотел. Я бросилась по лестнице, пропуская то одну ступеньку, то сразу две. Упасть было не страшно. Пару раз заваливался каблук, и я касалась щиколоткой пола. Но от боли мне казалось, что это происходило не со мной. Я слышала, как меня зовут, но не оборачивалась. Слезы застилали глаза. Промчавшись через гостиную, где на меня никто не обратил внимания, я выскочила на улицу.

Там было холодно и спокойно. Замерев на пару секунд, я поняла, что голова разболелась. Наверное, давно, но заметила я только сейчас.

Не дожидаясь, когда дверь распахнется, я пошла прочь, оставляя позади дом, изнутри сияющий гирляндами и звенящий музыкой, глухо слышимой на улице.

Я обнимала себя руками крепко, чтобы не развалиться. Идти было тяжко. Но я с каждым шагом ускорялась, пока не перешла на бег. Мне бы не хотелось, чтобы Кирилл меня догонял. Я бы не убежала от него и не потому, что не была способна на это физически. Я бы не захотела.

Но никто за мной не бежал.

Я шла и шла. Туфли натерли ноги еще шаге на десятом. Но обращать внимание на это казалось глупостью. Чего стоят разодранные в кровь ступни, когда болит все внутри?

Так вот почему Артем так разозлился в машине. Думал, что Кирилл поступил по совести, и прежде, чем лезть к Вике, расстался со мной. Но Кирилл и совесть это параллельные прямые – они никогда не пересекаются! Неужели Артем, как его друг, не знал этого? Что же они за друзья такие?

Только сейчас осознав катастрофу, я стала понимать, какой была глупой и невнимательной. Злиться на себя не было сил. И не хотелось. Я себя понимала. И прощала. Наверное, раз меня легко обмануть, то я заслуживаю такого отношения.

На самого Кирилла я почему-то не злилась. Наверное, это придет со временем. Зато Вику я возненавидела почти как Новый год. Особенно нынешний. Раньше я так сильно ненавидела только математичку и морскую капусту.

Мы с Викой никогда не дружили, и я верила, что это она подстроила все это. Но какая-то крохотная часть меня, не обезумевшая от боли, подсказывала, что главный зачинщик этой ситуации – Кирилл. Я злилась на эту мысль, но отогнать ее не получалось.

От мешанины чувств разболелось сердце. Хотя, возможно, оно болело из-за физической нагрузки. Мне все-таки не восемнадцать лет. Несмотря на преклонный возраст, я за жизнь прошла меньше, чем за этот вечер. До нового года оставалось не более получаса, когда я вышла на оживленную улицу. Дом Кирилла находился недалеко от центра, поэтому я сумела пешком дойти до главной площади.

Людей было много, и все чему-то радовались. Я не понимала, как можно веселиться в такой ужасный день. Ладно дети. Они глупые – не понимают, что новогодние чудеса на самом деле обман. Огромный обман, подстроенный взрослыми. Чудо, построенное на лжи.

Дед Мороз и Снегурочка приносят подарки. Зачем так врать? От такого детям не будет хотеться взрослеть. Почему бы сразу не сказать, что нет никакого Деда Мороза? Что это папа выкроил деньги на подарок, а мама позаботилась о том, чтобы он лежал под елкой после курантов, пока бабушка тебя отвлекала? Почему бы детям не знать, что фейерверки в новогоднюю ночь – это не следы саней Деда Мороза в небе, а обычные огоньки, упакованные в яркую трубку? Отчего дети радуются, а взрослым никто даже не лжет, чтобы поднять настроение?

Я медленно брела, уставившись на носки туфель. Было холодно, хотя ночь теплая… Ну и что это за Новый год без снега, с плюсовой температурой и отсутствием желания жить?

Затем я врезалась в кого-то. Я не смотрела, куда пру, но извинился человек, с которым мы столкнулись. Он отошел так быстро, что я не увидела, кто это вообще был. Я замерла, глядя вперед, но ничего не замечая. Сумка оттягивала плечо. Раньше она была такой легкой, практически невесомой. А сейчас – тяжеленной, хотя я ничего туда не докладывала.

Вспомнив про ремень, который был самой тяжелой вещью, я запустила в сумку руку и достала его. Не такой уж он прекрасный. Неплохой, но своих денег не стоит. На мгновение возникла мысль, что стоит оставить его, чтобы подарить кому-то другому. Но я понимала, что каждый раз, глядя на ремень, буду вспоминать этот день. Поэтому я швырнула его на землю.

Ремень ударился об асфальт, звякнула пряжка. Довольно драматично, однако именно этого и требовала моя душа. Я смотрела на ремень, сжимая зубы, а потом вдруг зарыдала навзрыд. Если доселе слезы по одной катились по щекам, то теперь их было так много, что я почти ничего не видела.

Я подскочила к ремню и стала топтаться на нем: вкручивать каблуки в мягкую кожу, тереть ее об асфальт. Я так сжимала зубы, что разболелась челюсть. А ногти, впившиеся в ладони, пока я стискивала пальцы в кулаки, наверняка оставили на коже красно-синие полумесяцы.

Когда ноги стали подкашиваться, я остановилась. Увидела на ступнях кровь. Первой мыслью, обнадеживающей, словно лучи рассвета, было то, что ремень – живой. Будто он пустил кровь, будто ему больно и он страдает, пускай не так сильно, как я. Но кровь была моя. Туфли настолько изодрали мне ноги, что кровь стекала тонкой, яркой струйкой, впитываясь в замшу.

Пошатываясь, я отошла от ремня. Оставаться было страшно, я словно оказалась на месте преступления. Я побрела к толпе. Во мне пылала ненависть ко всем, кто в ней находится, хоть я и видела эти лица впервые.

Люди собрались вокруг елки. Она мигала золотом и серебром. Мне никогда не нравилась центральная елка в нашем городе. Но в этом году она была по-особенному уродская. Такой яркой, что смотреть на нее можно было, только приложив ладонь к глазам наподобие козырька.

И ладно только елка была бы страшной. Но все вокруг было каким-то не таким. Высотные здания казались жуткими, как великаны, глядящие на тебя сверху вниз сотнями глаз-окон. Площадь завалило мусором, словно люди решили, что раз в году, в большой праздник, у всякой брошенной бумажки отрастают ножки и она сама добегает до мусорки, если на нее не смотреть.

Я пнула бутылку, а затем остановилась и достала телефон. На экране, вспыхнувшем под пальцами, высветилось время. Без пяти полночь.

До дома я добраться не успела. Не успела бы, даже если бы от дома Кирилла бросилась бежать и ни разу не остановилась. Я сумела бы встретить новый год с семьей, только если бы меня подвезли. Но кому какое до меня дело? Никто не станет выручать меня, жертвуя собственным праздником.

Я почувствовала, как во рту скопилась вязкая, соленая слюна. Не сильно заботясь о том, как это выглядит, я сплюнула ее.

Мама и папа сейчас за столом. Ярик тоже. Мне иногда кажется, что в праздник Нового года ему больше всего нравятся не подарки, не волшебная тайна, не вкусности и предпраздничная суета, а возможность не спать допоздна наравне со взрослыми. Грустно, что дети, единственные кто могут ощутить чудо праздника по-настоящему, так стремятся вырасти. Но как им сказать, чтобы они не спешили? Детство – череда праздников. Новый год, дни рождения – твой и твоих друзей. Даже первое сентября праздник, пусть и грустный. А взрослая жизнь? Лишь серые будни. Одни посветлее, другие практически черные. Вспышки выходных хоть и яркие, но незаметные среди них.

– Десять!

Я обернулась на звук. Но голос уже потонул в десятке новых.

– Девять!

Я снова дернулась, но кричали из разных сторон площади, поэтому я не смогла бы обнаружить, кто это сделал, даже если бы очень захотела.

– Восемь! Семь!

Только на пяти я поняла, что считают секунды до полуночи. Я зажмурилась. Вера в чудо во мне остыла так давно, что я не помнила, когда последний раз загадывала желание в новогоднюю ночь. Делала ли я это хоть раз?

Но, может, есть смысл загадать желание сейчас?

Когда толпа проорала «один!», я быстро зашевелила губами, не сознавая, что произношу желание вслух. Сердце сжималось от отчаяния, голова гудела от шума.

– Только бы этого ужасного дня никогда не существовало.

Глава 2. Неожиданное свойство желаний исполняться

Я проснулась недовольная.

– Доброе утро! – услышала я, а потом кто-то выдернул подушку из-под моей головы.

Я сразу поняла, кто это, по хихиканью, какое бывает только у мерзких младших братьев, но решила не показывать, что проснулась, надеясь, что Ярик уйдет, если не достучится до меня.

И через секунду я села в кровати. Воспоминания с вчера накатили, как цунами на пустыню, неожиданно и необратимо. Ярик, который топтался на мне, как топчется сейчас, троллейбус с дотошным инспектором, неунывающая Маша и унылый Глеб, вечно недовольная Алина, Женек и рыжий ремень, тупые посетители, мама с ее горошком, пьяный Артем и… Кирилл. Кирилл с Викой.

Я застонала и, повалившись на подушку, закрыла глаза ладонью.

Пару секунд спустя я поняла, что глаза щиплет не свет, а слезы. Много слез. И чем глубже я погружалась в воспоминания, тем больше слез становилось. Они катились по вискам и затекали в уши. Стало щекотно. Я дернула плечами и отняла ладонь от лица.

Вчерашний день был отвратительным. Самый ужасный день в жизни. Я могла говорить так про каждый день, на который выпадала моя смена. Но когда обычный будний день не задается – это одно дело. Совсем другое – когда не задается тридцать первое декабря. И ладно бы только работа. Но Кирилл!

Я не верила, что все произошло взаправду. Кирилл не мог так со мной поступить. Да, я не отрицаю, что он может бросить меня. Но ведь не в канун Нового года! Только настоящий подлец такое учудит! Разве Кирилл такой?..

Нет, это было не по-настоящему. Настоящий Кирилл, он… Он бы погнался за мной. Он бы захотел меня утешить. Он бы знал, как это сделать. А то, что произошло, было сном. Дурацким сном, в котором нет места настоящему.

От такой мысли полегчало. Да, это был сон. Почему я уверена в этом? Например, я совершенно не помнила, как попала домой. Вчерашние сутки закончились для меня на городской площади. Я не отправилась домой пешком, потому что, если так, я бы шла до сих пор. Не заказывала такси – иначе запомнила бы злость на водителя, который, пользуясь положением, стянул бы с меня миллион. Я бы, в конце концов, не забыла, как доставала из сумки ключи! Но все, что осталось в памяти – это бой курантов, загаданное желание и… все.

Следующим желанием было почесать ногу. Оно оказалось таким же страстным, как и надежда на то, чтобы вчерашний день, то есть сон, не существовал. Я потянулась к ноге и, полоснув ее ногтями, взвизгнула от боли.

– Алиса! – позвал Ярик, но я не обратила на него внимания.

Я вытянула ногу из-под одеяла и посмотрела сначала на одну ступню, потом на вторую. Их покрывала спекшаяся кровь. Ранки, которые я царапнула только что, снова кровоточили.

Я зажмурилась, надеясь, что кровь исчезнет, когда я открою глаза. Но сколько бы я ни моргала, красные пятна только разрастались. Откуда раны, если дурацкие туфли, которые стерли мои ступни в кровь, это часть сна?

Я провела по коже пальцем, едва касаясь, чтобы не задеть спекшиеся корочки. Они настоящие. Получается, все произошло взаправду? Кирилл меня бросил? И сегодня первое января?

Значит, сон – не сон, но… как же я добралась до дома? Не помню. Не помню ничего от полуночи до пробуждения.

По щекам снова потекли слезы. Не от грусти. От непонимания. Что происходит? Провал в памяти? Но я не пила. Да, звучит странно, ведь речь о кануне Нового года.

Я зажмурилась, напряглась. Но память не возвращалась. Тогда я расслабилась. Ладно. Не может быть такого, что эти несколько часов не существовали. Я все вспомню. Сейчас проснусь окончательно, умоюсь и все вспомню.

Тут Ярик снова позвал меня, потянув за руку. Кажется, пока я думала, он сделал это раз пятьсот, так как рука болела.

– Что, бесенок? – сказала я, утирая слезы.

Мне почему-то не хотелось, чтобы Ярик их видел. Словно чувствуя это, он влез на кровать и потянулся ко мне. Я не отодвигалась – не было сил. Это удивило Ярика. Я приготовилась врать, что слезы брызнули из-за зевка. Но Ярик поразился другому.

– Что такое «бесенок»? – спросил он.

На миг я растерялась, а потом вгляделась в Ярика, в его большие детские глаза. Не казалось, что он издевается надо мной. Поэтому я сказала:

– Ты дурачок? Я же вчера тебе объясняла.

Хотя у Ярика явно не было цели досадить мне, я рассердилась. Ему не четыре месяца, а четыре года. Уже взрослый дядька, пора бы научиться запоминать информацию… Нет, получается, он все-таки издевается. С памятью у него нет проблем, особенно когда надо настучать маме, кто съел все детские печеньки… А что мне оставалось, если в доме закончились «взрослые» сладости?

– Не объясняла, – сказал Ярик.

Он нахмурился, но выглядел уверенным. Я пару секунд смотрела на него, а потом зарядила щелбан ему в лоб. Честно, я приложила минимум усилий. Но Ярик отшатнулся и прижал ладони ко лбу. Из его глаз брызнули слезы, и он заверещал:

– Больно!

Я на эту показуху не повелась. Дождавшись, когда всхлипы Ярика стихнут, я сказала:

– А не надо издеваться над сестрами. Я тебе вчера рассказывала про бесят. А ты меня обманываешь, будто не было такого. Врать – плохо.

Ярик смотрел на меня, насупившись. Он дергал носом, но плохо справлялся с соплями. Одна грозила ляпнуться на постель. Пока это не произошло, я стала отпихивать Ярика ногой, предусмотрительно не вытащив ее из-под одеяла. Правда, он не поддавался. Брат шмыгал носом, а потом, отняв ладони ото лба, стал драться. Ярик повизгивал от усердия, ведь моя нога была сильнее всего его тельца. Меня это позабавило, и я хохотнула. Тогда Ярик глянул на меня со злобой, на которую, я думала, такие крохотные человечки не способны.

– Ты злая! – крикнул Ярик.

Это сбило меня с толку, но всего на секунду. Потом я резко дернула ногой, желая так пихнуть Ярика, чтобы он упал с кровати. В эту же секунду он решил, что нужно меня укусить. Поэтому моя нога прилетела Ярику по зубам.

Он взвизгнул от боли. Искренне и очень громко. Я испугалась, но вместе с тем внутри меня закопошилось приятное чувство удовлетворения. Ярику больно. Он обидел меня, и теперь ему больно. Это справедливо.

– Понял? Нельзя кусаться!

Но тут же удовлетворение и какая-то жуткая веселость рассеялись. Ярик не реагировал на меня. Он завывал от боли.

Я подползла к Ярику и, очутившись рядом, увидела кровь на его ладошках.

– Что такое? – сказала я, стараясь придать голосу волнение.

Ярик хотел отползли от меня, как от источника проблем, но, казалось, перестал замечать все вокруг из-за боли или чего-то еще. Я аккуратно коснулась его руки и потянула ее на себя. Ярик не сопротивлялся. На его пальцах и вправду была кровь – не много, пара капель. А в середине ладошки лежал зуб.

Осознав, что выбила Ярику молочный зуб, я не сдержалась и захихикала. Тогда он завыл от отчаяния еще громче, а я заговорила:

– Да что ты ревешь, как девчонка? За молочный зуб можно выторговать у родителей деньги! Скажешь, что ждешь зубную фею, и, бац, на утро под подушкой сотка!

На «бац» я хлопнула в ладоши, и Ярик отпрянул. Моей речью он явно не вдохновился. Он перестал плакать, но затем так глянул на меня, что я поняла – следующего водопада из слез ждать не придется.

– Зубная фея? – сказал он и глянул на ладонь, где лежал зубик. – Тогда при чем тут родители?

– Ну не тупи, – сказала я. – Мы же вчера это проходили… Нет Деда Мороза, нет чуда, значит, нет и зубной феи.

Ярик перевел взгляд с зуба на меня. Хотя зуб на ладошке был гораздо более шокирующим и редким явлением, именно на мне взгляд Ярика стал удивленным.

– Деда Мороза нет? – прошептал он.

У меня сжалось сердце, но я кивнула.

– Да, Ярик, Деда Мороза не существует. И зубной феи тоже. И всей остальной галиматьи. Ты че, забыл? Мы же вчера это обсуждали.

Хмурясь, я наблюдала за братом. Он молчал. Ярик явно был в шоке. Но как он мог забыть такое откровение?

Я тоже ничего не говорила – размышляла, попала сейчас впросак или нет. Ярик выглядел как маленький мальчик, которого старшая сестра разочаровала в чуде. Неужели он реально забыл о нашем вчерашнем разговоре? Или мама сумела так все обстряпать, что Ярик поверил, будто я неправду сказала? Тогда, получается, я испортила все ее старания?

– А как же следы от холодильника? А письмо? Если родители дарят подарки… Как мама знает, что я хочу? Мое письмо у Деда Мороза! А кто дарит подарки другим деткам? Тоже мои родители?

Я молчала, но эта тактика была провальной. Чем дольше я не отвечала, тем больше Ярик верил в то, что сказал.

– Не может быть.

Ярик еще пару секунд вглядывался в меня. Затем он, кажется, прочитал в моих глазах ответ на свой вопрос. Он так быстро бросился к двери, что я не успела его остановить. Бежит стучать маме на меня. Ничего нового.

Я откинулась на подушку, хоть и понимала, что пора вставать. Я неудачница, которой поставили смену не только на тридцать первое декабря, но и на первое января. Хуже работы в праздники только то, что за нее платят, как за обычные смены.

Вылезать из теплой кровати не хотелось. Но я усилием воли откинула одеяло и поставила ноги на пол. Взгляд зацепился за бордовые потеки на ступнях. Какой ужас. И кто выпустил в продажу такую ужасную обувь?

Я поднялась с кровати и потопала к шкафу, чтобы достать туфли. Хотелось убедиться, что они поцарапаны, побиты, испачканы кровью. А то без причины я их не выкину.

Открыв дверцу шкафа, я села на корточки и вытянула коробку с туфлями. Хотя вряд ли я вчера засунула их в коробку. Скорее всего, они валяются в прихожей.

Но едва я открыла коробку, эти мысли испарились. Туфли лежали в ней. И это было не самым удивительным.

Они были целые и чистые, будто новые. Я могла не полениться и запихнуть их в коробку… Но почистить? Нет, это не про меня.

Тут я начала понимать, что схожу с ума. Как иначе объяснить то, что туфли чистые, если ночью я, истекая кровью, прошла в них пятьсот километров?

От безумных мыслей меня отвлек крик с кухни:

– АЛИСА!

– Что? – сказала я тихо, так что вряд ли мама услышала.

Впрочем, ответ мне был не нужен. Я не сомневалась, что сегодня дело в том же, в чем и вчера. Прям тютелька в тютельку. Ох уж этот Ярик. Стукач.

Я отправила туфли-призраки вместе с коробкой в глубину шкафа и встала. Выходить из комнаты не хотелось. Но, во-первых, если я не подойду к маме, она не включит меня в завещание. А, во-вторых, мои сборы затянутся, и я опоздаю на работу… Хотя раз это первое опоздание в году, то ничего страшного.

И я поплелась на кухню почти не сердитая.

Мама и сегодня стояла у плиты. Это было странно. Завтракать первого января принято красной икрой. А мама почему-то встала пораньше и что-то варит. Не понимая, зачем столько кастрюль для обычного завтрака, я мельком заглянула в них. Увидев, что там отвариваются ингредиенты для оливье, умноженные на десять, я сказала:

– Что ты готовишь? Зачем так много?

– Очень смешно.

Настроение у нее не соответствовало первому января. Чтобы это исправить, я решила пошутить. Но, как и всегда, вышло плохо.

– Зачем новые салаты, если есть прошлогодние?

Повисла тишина, только Ярик хлюпал носом. Я похихикала, чтобы подать пример. Но мама не посмеялась.

Ярик, как и вчера, зарылся в складки ее передника и держался за мамину ногу, будто боялся, что она уйдет.

– Зачем ты сказала Ярославу, что Деда Мороза не существует?

Я понимала, что мама отчитает меня, но не думала, что она начнет прям с самого начала.

– Так это правда? – сказал Ярик.

Я глянула на него, надеясь увидеть, что он потешается. Но он был печален и серьезен. Неужели после моих слов маме удалось убедить Ярика в том, что Дед Мороз все-таки существует?

– Мы же вчера это обсудили, – сказала я твердо, решив верить своей памяти, чтобы не сойти с ума. – К чему сейчас все повторять? Ярик, вон, не верит ни в какого Деда Мороза. Он уже взрослый, ему больше не солидно верить в Деда Мороза.

– Алиса! – сказала мама. – Ему четыре!

– Да, – сказала я спокойно. – Но мы же вчера…

– Вчера это был счастливый ребенок, который ждал подарков и Деда Мороза!

Да, с утра так и было. Но ведь потом я рассказала ему правду…

Хотелось сказать это вслух, но вряд ли маме понравятся мои слова. Она смотрела на меня, как на Гринча, и это раздражало. Зачем мне два дня подряд выносить мозги из-за тупого Деда Мороза? Ярик тоже хорош! Нет, чтобы спокойно принять эту информацию, он то делает вид, что верит, то, как сейчас, рыдает и жмется к маме.

Я выдохнула, надеясь успокоиться, но у меня не получилось. Кровь вскипала – я в самом деле ощущала, как она ускоряется и нагревается.

– Да почему ты постоянно на его стороне! – я махнула рукой на Ярика. – И что с того, что он маленький? Почему ты ни разу не попыталась понять меня?

– Как будто ты даешь себя понять! – крикнула мама.

Ярик больше не ныл. Он вжал голову в плечи и переводил взгляд с меня на маму. Мама всегда потакала Ярику. Сначала я мирилась с этим: он же младший. Но он всегда будет младше меня. Неужели всю жизнь мама будет на его стороне?

– Больно надо, – прошептала я.

На контрасте с криком мои слова прозвучали едва слышно. Мама не ответила. Она то и дело втягивала воздух, чтобы сказать что-то. Но так ничего и не ответила. Когда я развернулась, чтобы уйти и начать собираться на работу, она сказала:

– Иди собирайся на работу.

Я хлопнула дверью и, удовлетворившись испуганным «ой!» Ярика, ушла переодеваться.