Текст книги "Стерегущие золото грифы"

Она прильнула к возлюбленному. Тонкие пальцы пробежались по простенькой деревянной гривне[18]18
  Шейная гривна – украшение-оберег из золота, бронзы, дерева. Представляет собой обруч, часто разомкнутый. Скифские гривны были украшены фигурками в характерном стиле.


[Закрыть] Темира, обводя контур двух украшавших ее позолоченных барсов с крупными ноздрями-спиральками, будто ловящими тонкий запах добычи. Тиылдыс спустила шубу с его правого плеча и осторожно погладила невиданного черного скакуна, который теперь был полностью завершен.

Ночь подбиралась. Уже не зимняя, но все еще зябкая. Холод посеребрил инеем земную поверхность, покрыл тонкой ледяной коркой мелкие болота. Хрупко застыли головки первых цветов. Дотронься до них – и зазвенят бубенцами.

Но двоим не бывает холодно даже в такую ночь. Брошенная наземь шуба Темира послужила им постелью, а спустившаяся на плато тьма – одеялом. Сами они стали друг другом, стали одним человеком, и раскинулись равниной, и устремились в небо горами, и летели ветром. Белая медленная Ак-Алаха[19]19
  Ак-Алаха – река, являющаяся водосбором для всех рек плато Укок.


[Закрыть] шептала им дивные сказки, отражаясь в черной выси, глядя на себя саму – великую Молочную реку, бегущую меж далеких звезд.

Наутро Темир покинул Укок, но ни к зиме, ни раньше он не вернулся.

Отец не отпускал его к кочевникам. Он решил, что Темир достаточно взрослый и должен помогать ему управлять племенами. У Темира было двое старших братьев, чтобы наследовать отцу, но произойти могло всякое.

Темир маялся и упрашивал отца, но тот, узнав, что сын подыскал себе невесту среди «диких», лишь разозлился больше. Он считал, что Темиру рано жениться, еще есть чему поучиться в отцовском доме.

Темир чувствовал себя пленником. Рядом все время кто-то был. Даже ночью, когда он пробуждался, то видел при свете очага неусыпный взор одной из служанок, готовой тут же разбудить остальных мужчин, если он попытается выйти из дома. Отцовы табуны охранялись денно и нощно. Каан не велел давать Темиру лошадь ни под каким предлогом, и тот стал забывать, как держаться в седле. Пару раз ему все-таки удалось сбежать пешим, но его быстро ловили, и оба раза каан нещадно порол сына плетьми на глазах у всего стойбища. Да так, что Темир потом лежал несколько дней не вставая.

Тогда Темир сделал вид, что смирился. Он целыми днями сидел в аиле отца, принимая просителей, слушая одни и те же нудные жалобы на соседей, пытался разобраться, кто прав, кто виноват, совершенно не имея для этого ни опыта, ни чутья, ни желания. Расправленные на Укоке крылья обрезали. Темир был уверен, что однажды удастся убежать, но больше всего боялся, что Тиылдыс его не дождется. «Она решила, что я ее предал, обманул», – думал он.

От племени с Укока не было вестей. Они не всегда привозили дань и до этого, не привозили ее и теперь. Темир мог встретить их лишь на осенней ярмарке, но туда отец брал с собой только старших братьев.

Он вырвался к третьей зиме, когда отец поверил, что сын успокоился, и ослабил бдительность. Темир подкупил одного из иноземных купцов, которые встали лагерем на окраине стана. Он уже прекрасно понял на своем горьком опыте, что без коня ему не уйти. Ночью Темиру удалось улизнуть из дома. Его уже ждал купец, держащий под уздцы хорошего сильного скакуна. Наутро он должен был сообщить каану о краже, чтобы его не наказали за помощь беглецу.

Темир едва сдерживался, чтобы не гнать рыжего скакуна во весь опор. Уходить надо было тихо, не привлекая шумом внимания, да и после он не мог позволить себе загнать коня, ведь тот был только один. Падет – и все пропало. Темир молил небо, чтобы оно оставалось чистым и не засыпало снегом путь. Он редко отдыхал, почти не ел и потерял счет времени. Поэтому, оказавшись на плато, едва сдержал слезы – настолько был счастлив.

Темир въехал в стойбище ранним утром. Знакомые удивленно приветствовали его кивками. Не теряя времени, он сразу направился к зимнику, где, как он помнил, жили Тиылдыс и ее мать, но обнаружил там другую семью. Качавшая младенца женщина сказала, что старуха-мать умерла, а Тиылдыс живет дальше по улице. Точно указать аил она не смогла или не хотела, поэтому Темир отправился искать Шаманку.

Он вошел в их аил и сразу почувствовал – что-то неладно. Внутри царил полумрак и сильно пахло снадобьями. Шаманка сидела у постели, держа в руках чашу с отваром. На постели лежала ее дочь – по всей видимости, тяжело больная. Темир заметил, что она остригла косы. Увидев мужской силуэт в открывшемся за пологом клочке света, Дочка Шаманки подскочила, и ее лицо озарилось радостью. Но когда Темир подошел ближе, радость сменилась неприкрытым разочарованием. Она вновь опустилась на ложе и отвернулась к стене.

– Голодный? Там у очага похлебка в котле, – сказала Шаманка таким тоном, будто Темир всего лишь ненадолго отлучался за хворостом.

– Что у вас тут такое? – шепотом спросил он, пытаясь поймать взгляд больной.

– Пей, девочка. – Шаманка протянула дочери чашу, больше не обращая внимания на гостя.

– Не стану, убери, – глухо, злобно ответила та.

– Пей, – почти жалобно попросила Шаманка, и рука ее, держащая питье, мелко затряслась.

Из непонятного существа, встретившего когда-то Темира на пороге этого аила, она вдруг превратилась в обычную старую, усталую женщину, на глазах у которой угасает ее ребенок.

– Зачем? Все равно не поможет. – Дочка Шаманки метнулась, выбив у старухи чашу из рук и тут же гневно глянув на Темира. – А ты уходи. Я думала, он вернулся, а это ты. Уходи, раз ты – не он.

Разлитая теплая жидкость плохо впитывалась в промерзший земляной пол. Шаманка поднялась, тяжело вздохнув, и понесла пустую чашу к очагу, шаркая ногами.

– Не знаю, давать ли тебе кров на этот раз, – сказала она, обращаясь к оцепеневшему Темиру, молча наблюдавшему неприятную сцену.

– Мне не нужно. – Темир покачал головой. – Я за Тиылдыс приехал. Мы тут же назад, пока перевал чист.

С ложа раздался хриплый смешок. Шаманка боязливо оглянулась на дочь, потом схватила Темира за локоть и потащила к выходу.

– Знала, что вернешься. Камни говорили, – зашептала она. – Она приходила, плакала, спрашивала, живой ли. Я ей и сказала как есть. Только она не слушала, оставила надежду. Да и куда ей, одной-то?

– О чем ты? – не понял Темир.

Он остановился и оглянулся на Дочку Шаманки, ища помощи. Теперь та смотрела прямо в его глаза, но ничего не говорила.

– Мужа она нашла себе, – коротко пояснила Шаманка.

– Много свадеб у нас сыграли, пока тебя не было, – подхватила Дочка Шаманки со странной горестной интонацией в голосе.

– Нет, – только это и смог вымолвить Темир.

– Ты отдохни день, а я позже схожу к ней, уговорю повидаться с тобой осторожно, – сказала Шаманка.

Темир опустился на пол и закрыл лицо руками. Женщины больше не обращали на него внимания. Молодая уснула, а старая разложила красную тряпку и рассыпала по ней озерные камешки разных цветов, размеров и форм. Она бормотала, качала головой и устало прикрывала глаза. Потом собрала камни в узелок, спрятала его и вышла, впустив морозный воздух. Темир улегся у огня и задремал. Он не чувствовал ничего. Он не поверил. Пусть Тиылдыс сама ему скажет.

Они встретились ночью на окраине стойбища, укрывшись за огромными каменными валунами. На ней был высокий парик, какие носили замужние женщины, а также те, кто достиг возраста двадцати зим, но остался в девушках. Тиылдыс моложе, а это означало только одно – она действительно вышла замуж. Одежда ее была богаче, чем помнил Темир, а вот красивое личико осунулось и не цвело больше весенними красками. Незнакомка.

Тиылдыс кинулась было к нему, но резко остановилась, зажав рот рукой в длинном рукаве, будто сдерживая рвущийся из груди крик.

– Я вернулся за тобой, – тихо сказал Темир, прислонившись спиной к холодному валуну и разглядывая траву под ногами.

Тиылдыс всхлипнула. Темир внезапно осознал, что не помнит ее голоса. Но он отчетливо помнил ее запах. Он подошел ближе. Тиылдыс не только выглядела, но и пахла незнакомо: чужим очагом и редким кориандром.

– Я думала, с тобой что-то случилось, – наконец вымолвила она.

«Да, именно таким ее голос и был тогда».

– Нет, не это. Ты думала, я тебя бросил.

– Я думала, с тобой что-то случилось, – громко и настойчиво повторила Тиылдыс.

Темир бросился к ней и сжал в объятьях. Они говорили сбивчиво, не слыша друг друга, хватаясь пальцами за одежды, будто падая в пропасть и надеясь таким образом удержаться.

– Отец не отпускал меня…

– Мать умерла, а он позвал замуж…

– Я, как мог, старался сбежать к тебе…

– Что мне было делать? Одна, совсем одна, да еще та ночь, помнишь?..

– Я так спешил, но уже знал, что опоздал…

– Это я, я предала…

Он оборвал поцелуем ее покаяние, и она обмякла в его руках.

– Едем со мной, – прошептал Темир в ее раскрытые губы. – Прямо сейчас едем. У меня конь оседлан, только отвязать.

В лучистых глазах Тиылдыс подрагивали слезы.

– Я не могу ехать, – ответила она несчастно. – Нас догонят и убьют. Ты же знаешь, что для жены сбежать от мужа – преступление. Тебя не тронут, но отвезут на суд каана, раз ты не нашего рода. Пощадит ли тебя отец?

– Нет, – честно ответил Темир. – Это будет позор для семьи. Он строг к таким вещам. Но мир огромен, Тиылдыс. Неужели не найдется в нем места для нас?

– Мы не успеем далеко уйти, – жалобно сказала Тиылдыс. – Наши люди все дороги здесь знают. Они легко нас догонят.

– Что с того? – Темир вспыхнул. – Главное, что мы попробуем. А нет – так умрем вместе. Я не отдам без боя ни тебя, ни свою жизнь. Я буду защищать тебя, так что до каанского суда не дойдет.

– Я боюсь. – Тиылдыс больше не смотрела ему в глаза.

Темир опешил.

– Зачем просишь пойти с тобой и искать смерти? А даже и сбежим – что это будет за жизнь? Куда отправимся? Чем будем жить? Все одно – погибнем. Ты пришел увести меня на небесные пастбища, Темир? Я хочу жить…

– Без меня? – раздавленно прошептал он, искренне не понимая, как она могла так думать, так чувствовать.

– Теперь – без тебя! – воскликнула Тиылдыс. – Почему ты такой мечтатель? Стой ногами на земле, Темир! Я хорошо живу теперь, видишь?

Она показала на дорогую одежду. Темир не желал больше это слушать.

– Ты приходишь ниоткуда и уходишь в никуда, когда тебе вздумается. И просишь: «Умри со мной, любимая!» А я жить хочу. Меня теперь защищают и оберегают. Я обута, одета и сыта. Но я всегда буду помнить о тебе, слышишь?..

Она тронула Темира за рукав шубы, но он отвернулся и пошел прочь, спотыкаясь.

– Темир! – окликнула Тиылдыс надрывно.

– Лучше бы ты просто сказала, что разлюбила меня.

Он остановился, все так же спиной к ней. Подумал немного и продолжил путь, не обернувшись ни разу. Тиылдыс плакала, размазывая слезы по лицу.

Откуда-то возникла Шаманка.

– Слезы что вода, – сказала она. – Уйдут в землю, и следа не останется. А слова твои, девушка, – раскаленное железо. Ты клеймо сейчас выжгла у него на сердце, каким хозяин своих лошадей метит в общем табуне. Удержу его до утра. Ночь думай. Надумаешь – приходи. Камни доброе говорят. А побоишься, так разве душа пугливого марала стоит души белого барса?

Шаманка исчезла так же незаметно, как появилась, оставив Тиылдыс в одиночестве дрожать от прикосновений свободного ветра. Но Тиылдыс променяла свободу на шелковые поводья. На следующий день, когда солнце уже стояло в зените, Темир покинул Укок один.

Отец не мог нарадоваться на младшего сына. Всю мечтательность и непокорность выбила из Темира его выходка. Отец легко простил ему побег, догадавшись, почему сын вернулся так быстро и ни с чем. В конце концов, жизнь преподает людям уроки, а когда же еще учиться, как не в молодости? Отец спокойно рассуждал, не задумываясь о том, чего это стоило Темиру.

Прошло несколько зим. Темир сопровождал отца на осеннюю ярмарку, когда в суете и шуме торга узнал нескольких мужчин. Это были укокские всадники, и он сразу указал на них отцу. Тот довольно усмехнулся, но ничего делать не стал.

Они явились тем же вечером: уже совершенно лысый Зайсан, несколько его помощников и с ними Старая Шаманка. Принесли дань за все годы и сверх того – богатые дары. Зайсан долго просил прощения, кланяясь, потом мужчины стали скреплять возобновившийся союз большим количеством мяса и араки[20]20
  Арака – молочная водка.


[Закрыть]. Темир прекрасно понимал, почему так добр отец. Он не хотел терять породистых коней из укокских табунов и превосходного качества овечью шерсть.

Походный аил отца сотрясался от раскатов хохота. Темир незаметно отошел и опустился рядом с сидящей у входа Шаманкой, которую словно бы никто не замечал.

– Он даже не поприветствовал тебя, – шепнул Темир с негодованием. – Ты же сестра ему. Сколько вы не виделись?

– Он всегда такой был. – Шаманка отмахнулась.

Темир отметил, что она глядит на его отца с любовью.

– Я к тебе, – сказала Шаманка. – Просить твоей помощи пришла.

– Не у отца, а у меня? Проси, я сделаю все, что в моих силах, – с готовностью отозвался Темир.

– Дочка моя совсем плоха. Не знаю, как перенесет путь до зимней стоянки.

– Пусть остается у нас, – предложил Темир. – Разве племянница каана не может…

– Племянница! – перебила его Шаманка. – Он и во мне сестру не признает. А девочка-то… Это я так зову ее дочкой. Никто она мне, Темир.

Темир вскинул голову. А ведь Воин говорил это однажды, да он не обратил особого внимания.

– Так чего же ты хочешь? – непонимающе спросил он.

– Проводи нас. У всякого своя забота: жены, дети, старики-родители. О двух немощных одиноких женщинах некому позаботиться.

– Это у вас-то? – с сомнением спросил Темир, подняв бровь. – Сколько помню, такого дружного племени, как ваше, не встречал. Да и вас с ней так уважают. Больше, чем Зайсана, я думаю. Эта девушка – люди на руках ее понесут, если все лошади падут. Я ошибаюсь?

– Вот какой, привязался, – тихо засмеялась Шаманка. – Я его не одну зиму кормила, поила, а он не хочет просто так, без причины, помочь мне.

– Я поеду, что ты. – Темир сжал ее руку, похожую на птичью лапку. – Я просто хотел понять…

– Ты все правильно сказал. Про племя, про семью, но ты близкий нам человек. Умирает она. Высыхает, былиночка моя. Жар нестерпимый пожирает ее изнутри, заживо огнем жжет. Больного человека разве можно винить за грубость?

Шаманка закашлялась, и Темир поспешил подать ей воды. Напившись, она продолжила:

– Она все больше тихонько лежит. А иногда кричит на меня, бьется, постель всю разметает. Больно ей, птичке, и умирать не хочется. Я не обижаюсь, я все знаю. Но так тяжело мне с ней, Темир. А ведь ты видел. В тот раз, когда приезжал, она и с тобой себя вела не как раньше.

– Я поеду, поеду, – горячо заверил Темир. – Только бы отец пустил.

– Пустит, – уверила она. – Гляди, как развеселился. Проси сейчас. Наутро с тяжелой головой он сговорчивым не будет.

Они тронулись в путь сразу же, как отгремела ярмарка. Темир скакал рядом с Шаманкой и ее Дочкой, лишь на узких тропах пропуская женщин вперед себя. Выглядел он теперь настоящим знатным господином. Длинную шубу из овчины, сшитую мехом внутрь, украшал зубчатый кожаный орнамент. По спине шли два ряда кисточек из окрашенного в красный цвет конского волоса и кусочков синего, тоже крашеного, меха. Обшлага рукавов и подол были из шкуры черного жеребенка с двумя полосами серого и синего соболя по краю. Голову Темира согревал плотно прилегавший войлочный шлем. Его венчала деревянная птичья головка, обернутая золотой фольгой, как и пришитые по бокам шлема фигурки оленей. Привычно следуя укокскому обычаю, Темир не надел под шубу рубаху.

Дочка Шаманки плохо держалась в седле, опираясь ладонями о холку коня, хватаясь за гриву негнущимися, непослушными пальцами. Поводья она крепко намотала на левую руку, правой почти не могла шевелить. Она мало говорила, не глядела по сторонам и покачивалась в такт конскому шагу. Покачивался и ее высокий парик, порхали по нему деревянные птички-украшения. Темиру было больно видеть ее такой.

Зайсан, едущий впереди, часто оборачивался. Замечая, что Дочке Шаманки совсем плохо, он каждый раз приказывал остановиться, получая в награду благодарный взгляд Шаманки, брошенный исподтишка. Отдыхали они несколько раз за день и подолгу, чего никогда не позволяли себе раньше. Темир, вспоминая знаки на руке Дочки Шаманки, чувствовал, что к этому случайному знанию добавляется голос крови его народа. И в такие моменты он не мог поверить, что когда-то запросто говорил с ней, а в детстве даже играл. Теперь она стала выше каана для него. Власть каана была земной – власть этой девушки нисходила с небесных пастбищ.

– Садись впереди меня на моего коня, – не раз предлагал он, помогая Дочке Шаманки взобраться в седло и замирая оттого, что ему позволено прикоснуться к ней.

– Спасибо, Темир, я сама, – ласково отказывалась она, улыбаясь бледными истончившимися губами.

Они в очередной раз ехали цепочкой по одному, когда Темир, словно во сне, увидел, как Дочка Шаманки медленно заваливается вправо, сползая с коня. Он вскрикнул и попытался, нагнав, подхватить ее, но простора для двоих не было. Темир в отчаянии наблюдал, как она упала на камни, безжизненная и недвижимая, едва не угодив под задние копыта собственного коня. Тот сразу же остановился, зафыркав, не решаясь переступить через хозяйку и словно прикрывая ее собой. Жеребец Темира взвился, молотя передними ногами воздух, но сам наездник уже соскочил на землю. Кто-то закричал. Процессия остановилась и зашумела. Они бы все столпились вокруг, но не позволяла узкая тропа.

Темир в испуге коснулся плеча девушки. Она шевельнулась. Темир почувствовал руку Шаманки поверх своей руки, поймал ее тревожный взгляд и помог перевернуть упавшую. Из разбитого виска сочилась алая кровь. Дочка Шаманки застонала.

– Мы не можем здесь стоять, – послышался спереди голос Зайсана. – Скорее, едем! Тут не так далеко до открытого места.

Кто-то помог Темиру усадить раненую на его коня. Темир вскочил в седло следом, дернул поводья, и животное тронулось с места. Пришли в движение и остальные всадники. Умница-конь, оставшийся без седока, шел сам, не понукаемый никем.

Голова Дочки Шаманки запрокинулась. Она разглядывала Темира, и он не был уверен, что она узнает его. Темир улыбнулся печально, отвечая на ее помутневший взгляд.

– Темир, – шепнула она, разрешая его сомнения.

– Тише, не разговаривай.

При первой же возможности они сделали привал. Дочке Шаманки помогли спуститься с лошади. Она вскрикнула, едва наступив на правую ногу, и Темир взял ее на руки, бережно прижимая к груди. Когда удалось удобно уложить девушку, Шаманка стерла с ее щеки и шеи уже запекшуюся кровь, сняв тяжелый парик, промыла и перевязала рану. Решили не трогаться в путь до утра. Девушку рвало, правый глаз налился кровью. Кроме того, Шаманку волновало ее бедро. Возможно, она сломала кость.

Темира трясло. Он не стал ничего есть.

– Я виноват, виноват, – бормотал он, обращаясь к себе самому. – Надо было силой усадить ее с собой в седло. Я так виноват. Они позвали меня помочь – и что же я?

Он уже совсем не вспоминал о том, что волновало его все эти дни пути. Среди прочих Темир, разумеется, заметил Тиылдыс, за талию которой держалась хорошенькая маленькая девочка. Рядом ехал мужчина, годящийся Тиылдыс в отцы, но с виду очень добрый и заботливый. Тиылдыс не глядела на Темира, будто его и не существовало. Но какое это имело значение теперь?

Долго они добирались до Укока. Темир с удовольствием отправился бы домой сразу же, как они оказались на месте, настолько был ему невыносим вид Дочки Шаманки. Вспомнилось, как она утешала его в ту первую ночь, что Темир провел здесь. Она была ласковая и теплая тогда. Не должен ли и он утешить ее теперь?

Темир сидел у постели Дочки Шаманки днями и ночами. Она просила рассказывать истории и сказки. Он послушно рассказывал, а та не внимала, далеко уплывая мыслями и сознанием. В черных глазах уже был свет, каким озаряются вечные небесные пастбища, не ведающие ночи и зимы. Спекшиеся, потрескавшиеся губы беззвучно шевелились. Часто Темиру удавалось разобрать одно-единственное имя, повторяемое день за днем. Дочка Шаманки тяжело дышала и постоянно просила пить. Темир гладил ее по ежику темных волос, по впалым посеревшим щекам и рассказывал, рассказывал…

Иногда она впадала в ярость, не узнавая никого вокруг, выгибаясь и издавая звериный рык. Она комкала постель и била по рукам любого, кто пытался ее унять: Шаманку или Темира – для нее не было разницы.

А то вдруг принималась плакать. Жалобно, как дитя.

– Дай мне что-нибудь, – молила она Шаманку. – Не могу больше.

– Что же я дам тебе, девочка? – терпеливо спрашивала Шаманка. – Нет у меня средства облегчить твою боль.

Да и то, что раньше помогало хоть немного, больше не действовало. И дымящиеся на углях каменного блюда семена конопли дурманили одного лишь Темира, отчего все происходящее казалось ему порой только кошмарным видением.

– Ты же знаешь, о чем я, – настаивала Дочка Шаманки. – Не облегчить боль – совсем избавить меня от нее. От всего избавить меня.

– Не могу я, нельзя, – шептала Шаманка, целуя ее прозрачную руку и роняя слезы на белую кожу. – Терпи, девочка.

– Да как же терпеть? Нет сил терпеть, – безжизненно бормотала несчастная, пряча лицо в подушку и тут же меняя тему. – У меня подол юбки совсем выцвел и износился. Когда все закончится, поменяй низ и верх местами, пожалуйста. Так она будет выглядеть новее.

– Сошьем тебе новую, голубка моя, не тревожься, – плакала Шаманка.

– Не надо новую… Я эту люблю… Просто сделай, как я прошу.

Порой она начинала говорить странные вещи, случалось – и на чужом языке. Тогда Шаманка выпроваживала Темира на улицу, где он с наслаждением вдыхал свежий зимний воздух. Он знал, что сильные телесные страдания открывают путь туда, куда нет дороги простому человеку. Что она говорила Шаманке – о будущем ли, о прошлом, о других ли мирах, – Темир предпочитал не знать.

Он думал, как ему уехать, как набраться смелости – или же трусости? – оставить их. Как сказать Шаманке, что не может видеть страданий умирающей? Как сказать Дочке Шаманки, что сказок больше не будет? Она завела этот разговор сама.

– Перевал еще не замело? – спросила она как-то вечером, когда они остались в аиле одни.

– Нет. Я вчера ездил посмотреть. Видел, Кальджин-Кель[21]21
  Кальджин-Кель – озеро на плато Укок.


[Закрыть] уже покрылся зимним льдом, который днем не тает.

– Поезжай домой, Темир, я же знаю, что хочется.

– А ты?

– А я весны больше не увижу. Летом возвращайся, положишь камень на землю, в которую меня опустят.

– Не надо… зачем ты?..

– Уезжай. Вспоминай меня, какой я была раньше. Какие у меня были длинные косы, как я смеялась, как своей стрелой твою надвое разделила.

Он вспомнил стрелу и ярко-красный горит. И имя, что она произносила в бреду.

– Не мое дело, но… почему я сижу у твоей постели? – вдруг спросил Темир. – Я, а не он.

– Вот уж точно, не твое дело, – широко улыбнулась Дочка Шаманки. – Ты же заметил, нет его среди наших людей. Нет, ушел. Мир большой, Темир, каждому найдется место.

– Ты будто знаешь, о чем я думаю, и видела все, что делал, слышала все, что говорил. – Темир передернулся, как от сквозняка.

– А я знаю, я видела, я слышала, – засмеялась она, тут же поморщившись от пронзившей голову боли. – Не спрашивай о нем. Я же предупреждала – ни одного вопроса. А ты обещал. Лучше расскажи сказку. Только совсем новую.

– О чем же?

– О любви, Темир. Больше ни о чем не хочу сегодня слушать.

– Вот если бы ты сама рассказала мне историю о любви, – осторожно сказал он. – Чтобы я мог поведать другим, а те – еще кому-то. Чтобы жила эта любовь и не исчезла до скончания времен.

– Звезды все видели, – глухо ответила Дочка Шаманки. – Они будут помнить.

– Ладно, – вздохнул Темир, сдавшись. – Слушай тогда. Сказывают в наших краях одну историю. О таёжной деве она и о чудесном озере, которого не видели глаза простого человека.

Когда он закончил рассказ, Дочка Шаманки уже задремала. Темир встал и хотел идти к своему ложу, но услышал ее холодный, чужой голос:

– Уезжай сегодня, Темир. Сейчас, пока Шаманка не вернулась.

– Как же? Не простившись?

– Она станет отговаривать. Скажет, камни не велят. Врет половину. Ничего она в своих камнях не видит. Мои глаза видят дальше. Уезжать тебе нужно. Ты ведь этого хочешь, так простимся же.

Темир в недоумении посмотрел на нее и стал собираться в дорогу. Уехать действительно хотелось, но в ночь?.. Вот только хрупкая, немощная девушка, лежащая на смертном ложе, имела над ним больше власти, чем твердая отцовская рука.

– Это была лучшая история из всех, что ты рассказывал, – сказала Дочка Шаманки, когда Темир, сдержанно простившись, уже отодвинул полог аила, собираясь выйти наружу. – Но ты можешь рассказать еще одну. Ту, что действительно будет нужна людям и нам. Нам всем, ныне живущим.

– О чем ты? – не понял Темир, но кожа его покрылась мурашками.

– Если бы я попросила тебя навсегда остаться со мной… Всегда сопровождать меня… Согласился бы?

– Да, – не раздумывая ответил Темир, – ты же знаешь, что да. Но ты меня гонишь вместо этого.

– Иногда нужно расстаться, чтобы встретиться вновь. Иди.

Темир не понял ни слова. В конце концов, это был просто горячечный бред.

Когда Шаманка вернулась, поземка уже замела тонким слоем снега следы Темирова коня.

– Что же ты сделала? – взмолилась она. – Куда ехать ему? Ночь ведь, да и зима уже здесь, девочка! Я пойду, пошлю кого-нибудь догнать его.

– Сядь, – тихо, но твердо приказала Дочка Шаманки. – Не тебе менять дороги людей. Его дорогу ты знаешь. Спи, дорогая, скоро все кончится. Спи… матушка.

В первый и последний раз назвал кто-то одинокую Старую Шаманку этим словом. И она легла, послушная, укрывшись овчиной. Обе знали, что не уснут до утра. Обе смотрели в дыру в верхушке аила, где сходились бревна стен, выпуская в небо тонкую струйку дыма от тлеющего очага.

Ночь была звездная, и конь поначалу легко находил дорогу. Темир надеялся добраться до перевала к рассвету. Когда дорога пойдет вниз, в темноте ехать опасно.

Внутри у Темира было пусто. Он чувствовал себя трусом. И, наверное, ему не очень везло в жизни. Что станет делать он в стане отца? Ведь он хотел побродить по миру. Может, поехать сейчас куда глаза глядят? Нет, лучше вернуться домой, подыскать себе жену и жить, как все остальные. Да и сердце его истосковалось по любви.

Чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, Темир принялся сочинять новую сказку. Ею он порадует Дочку Шаманки при следующей встрече. Ему хотелось верить, что встреча эта обязательно случится. Сказка выходила короткой и грустной, и это злило Темира, не любившего печальных развязок.

Непредсказуемый равнинный ветер быстро менял погоду, затягивая небо тяжелыми тучами. Стало темно, только белел летящий в лицо снег. Темир поднял руку, прикрывая глаза от колючей вьюги. Снег набивался в конскую гриву, облеплял шубу и волосы. Конь встал. У Темира упало сердце – он не знал, куда ехать. Заметно холодало. Он понимал, что не сможет развести костер на таком ветру и уже не найдет пути назад. Все вокруг слилось в единый водоворот, какие бывают на порогах горных рек. Но стоять на месте нельзя.

– Вперед, ну же, дружок, – шептал он в ухо коню, улегшись на него животом. – Нам нужно двигаться. Неважно куда, лишь бы идти. Не подводи меня, выручай.

Снег уже доходил коню до колен, и тут Темир понял: что-то не так. Конь, его длинноногий породистый скакун, едва шагал, глубоко завязая в сугробах. Откуда они взялись? Как их могло намести так быстро? Откуда вообще на малоснежном плоскогорье эта белая погибель? Вспотевший конь под ним заржал мучительно и опустился на землю, подогнув под себя ноги. Темир спешился. Он и уговаривал животное, и кричал на него, и даже несколько раз вытянул плетью по крупу. Потом сел рядом и растер горячие, тяжело вздымавшиеся бока коня снегом, но тот больше не поднялся.

Темир уже не чувствовал окоченевших ног. Войлочные сапоги намокли. Главное – дотянуть до рассвета. Под солнцем он сразу найдет дорогу. Да и кончится же когда-нибудь эта метель.

Он перевернул тяжелую тушу на бок, пока та не окоченела. Отдышался, стер рукавом пот со лба, достал длинный железный нож и распорол коню брюхо одним движением. От вывалившихся на снег внутренностей образовалось облачко горячего пара, и Темир улегся рядом с теплой тушей, борясь с подступившей дурнотой. Теперь ветер чувствовался не так резко – мертвый верный товарищ сослужил последнюю службу, прикрывая от метели и делясь остатками тепла. Укрывшись конским чепраком и положив под голову седло, Темир забылся тяжелым сном.

Ему казалось, что спал он долго, но, открыв глаза, увидел все ту же черноту вокруг. Все тот же снег. Мир стал черно-белым и холодным. Но чернее ночи была стоявшая вдали огромная фигура. «Это скала. Просто скала. Откуда здесь скала?» Краем глаза Темир заметил, что лежащий рядом остывший труп коня уже замело снегом.

Темир поднялся, сжимая рукоять чекана и не отводя взгляда от силуэта. Тот был весь черный, тогда как у человека выделялись бы светлым лицо и, может быть, детали одежды. Но и камнем стоявшее впереди не было – оно шевельнулось. Грузно, грубо, неуклюже.

«Адыган», – всплыло в голове Темира. Он слабо улыбнулся, вспоминая тяжелые шаги, слышанные однажды в потусторонней тайге. Сказочный скакун на плече не подсказал верную дорогу, и Шаманка не придет, чтобы увести Темира обратно в подлунный мир. Сражаться? «Я воин!» – тонкий голосок из прошлого зазвучал в его ушах. «Какой ты воин? Ты сам не знаешь, кто ты», – ответил себе Темир.

Он разжал пальцы, и чекан упал в снег, пробив в неплотном сугробе длинную тонкую полосу до стылой земли. Темир медленно отвернулся от едва различимой в снежной круговерти фигуры и побрел прочь. Он чувствовал взгляд спиной. Чувствовал позвоночником, всем телом. Между лопатками свербело, пот крупными каплями катился по телу, несмотря на холод. «То, что стоит там, не тронет», – внезапно понял Темир. Это только страж невидимых границ, и ничего более.

Ветер стихал, унося с собой и тучи, вновь обнажая звезды на небе. Снега под ногами стало совсем мало. Темир поскользнулся и упал на колени. Удар отдался во всем теле. Темир осторожно разгреб снег, под которым оказался толстый слой льда. Замерзшая вода серебрилась и блестела до самого горизонта, лишь кое-где припорошенная снегом.

– Кальджин-Кель, – прошептал Темир, прекрасно зная, что Кальджин никогда не замерзает таким толстым слоем льда, чтобы человек мог упасть с размаху и не провалиться.

Произнесенное вслух привычное название не сработало, не сделало мир вокруг знакомым. Страх липким языком облизывал холодные пальцы Темира, сводя их судорогой. Волосы на голове шевелились, в груди все остыло. Его мутило, и ледяная равнина вращалась вокруг. Он обернулся. Страж то ли следовал за ним, то ли сам Темир не двигался, хотя ему казалось, что он отошел далеко от того места, где проснулся. Огромное и темное нечто стояло на прежнем расстоянии.