Текст книги "Стерегущие золото грифы"

Мысли о сытном ужине нарушил отчаянный животный визг, перешедший в жалобное поскуливание. Ойгор тяжело слез с лошади, заставив ее опуститься на колени, – спрыгивать уже не осталось сил. С луком наготове он осторожно продвигался на звуки рычания, скулежа и яростной возни, пока не увидел попавшую в капкан рысь. Снова рысь. Да неужели та же самая? Животное билось, каталось по земле, пытаясь высвободить переднюю лапу из железных зубов. Капкан был цепью привязан за ствол дерева. Не убежать. Ойгор знал, что сделает рысь, когда поймет, что боль не проходит, а тяжелая челюсть не отпустит: она отгрызет себе лапу, если к тому времени его не найдет хозяин капкана.

– Эй, – позвал Ойгор, прикинув длину цепи и подойдя чуть ближе.

Животное замерло, лежа на боку и подняв голову. Желто-зеленые зрачки блеснули, клыки обнажились в угрожающем оскале. Рысь зашипела, утробно заворчала и попыталась подняться на лапы. Они были еще по-зимнему хорошо опушены – белые как снег, кроме окровавленной передней левой. А вот рыже-бурая спина, украшенная коричневыми пятнами, уже начала линять. Шерсть свалялась и висела клочьями.

– Ты не тот ли зверь, что плотно пообедал недавно? – спросил Ойгор. – Вон худой какой, а бока надулись. Хорош был марал? Я бы тоже отведал. Оставил ты мне? Ну, оставил?

Хищник резко бросился в сторону Ойгора, отпружинив тремя сильными лапами, но цепь удержала его, заставив развернуться вокруг себя и свалиться на снег. Рысь снова взвизгнула.

– Второй раз попадаешься, – спокойно продолжал Ойгор, кладя лук наземь и снимая с пояса нож. – Ты, наверное, мне принадлежишь. Моя ты добыча – вот что. Дарит мне тебя Тайга. Разве можно не взять подарок? Оскорблю ее. А подарок я заслужил. Это все та дева таёжная. Не обидел ее, приютил.

Животное притихло, завороженное звуком человеческого голоса. Голоса охотника, что не опускал глаз, а смело глядел в хищные зрачки, показывая свое превосходство.

– Поверил, да? – улыбнулся Ойгор, присаживаясь на корточки, чтобы не возвышаться над несчастным созданием, как исполин. – Вот это знаешь, что на лапе? Это капкан, братец. Из крепкого железа. А против него когти и зубы не годятся. Железо можно одолеть только железом. Я умею открывать капкан. Больно будет, но ты уж потерпи.

Как был, на корточках, он подполз к рыси, выставив нож вперед. Ойгор прекрасно понимал, как рискует, и был готов отразить атаку. Зверь небольшой, измученный. Пока прорвет шубу, Ойгор успеет нанести удар. Главное, чтобы рысь не вцепилась сразу в горло, но ей, ошалевшей от боли, вряд ли удастся. Несмотря на эту уверенность, пот лился по спине и груди, а сердце гулко стучало.

Они были так близко друг к другу. Ойгор не отводил взгляда, нутром чуя: опустит глаза, и рысь бросится. Зверь рычал, прижав уши, но не шевелился. Хорошо бы найти толстую раздвоенную ветку и за шею пригвоздить рысь к земле, удерживая на месте и не давая дернуться. Но чтобы открыть капкан, ему понадобятся обе руки.

– Сейчас, братец, сейчас, – пробормотал Ойгор, поморщившись, когда промерзшее железо обожгло холодом пальцы левой руки. – Не люблю я капканы. Для ленивых это.

Он на ощупь просунул лезвие между половинок капкана, одной рукой придерживая страшное орудие, а другой – надавливая на рукоять ножа. Капкан приоткрылся, и рысь смогла выдернуть искалеченную лапу, разрывая шкуру о зубья. В одно мгновение вынув нож из капкана, который тихо лязгнул, Ойгор вскочил на ноги так быстро, как никогда в жизни. Он тяжело дышал.

Рысь зализывала рану, дрожа всем телом.

– Ну, я пойду, братец? Ты на меня не прыгнешь? Я тебя спас, так что уж будь добр…

Рысь осталась на месте, лишь проводив спасителя взглядом.

С тех пор как сбежала Эркеле, прошла одна луна. Весна заново осваивала свои владения, и охотники собирались сниматься с зимовья. Пушной зверь линял, кроме того, скоро по всей Тайге и звери, и птицы станут продолжать свой род, а в такую пору охотничьи законы не позволяют отправляться на промысел.

Ойгор ходил довольным. Недавно обретенная удача не изменяла ему. Было теперь что продать в стане, чтобы не становиться обузой семье Сестры. Поэтому вечером он возвращался домой, весело насвистывая. Откинув полог аила, он вздрогнул от неожиданности и отмахнулся от увиденного. Внутри горел очаг, а рядом сидела Эркеле в одежде матери Ойгора. При виде вошедшего на ее лице расцвела счастливая улыбка. Ойгор застонал и провел ладонью по лицу.

– И откуда ты опять? Где была? Где ты живешь?

– Не понимаю, – привычно послышалось в ответ.

Ойгор не мог взять в толк, как ей удалось прожить целую луну в Тайге, без одежды, без оружия. Эта неизвестность злила его, но ничего не оставалось, как принять беглянку обратно.

Вскоре злоба на нее прошла. Весна ли была тому виной, или то, какими преданными, доверчивыми глазами смотрела Эркеле, но Ойгору становилось все тяжелее и тяжелее ночевать с ней у одного очага.

Он бесстрастно сносил насмешки остальных. К такому Ойгор давно привык, но теперь они были, пожалуй, заслуженными. Ойгор прощал людям, прекрасно понимая, как выглядит со стороны их с Эркеле сожительство. А по ночам не мог выбросить из головы один-единственный вопрос, заданный наглым Охотником.

– Настолько ли необузданная эта девчонка, как дикая Тайга, где я ее подобрал? – спросил он, хитро прищурив один глаз.

Ойгор не знал ответа, а вопрос все не забывался.

Он подолгу терпеливо учил Эркеле языку, а она быстро все схватывала. Иногда Ойгору казалось, что Эркеле не запоминает, а вспоминает.

«Научи, как сказать» – ее любимая фраза, неизменно вызывавшая улыбку Ойгора.

Вот и в этот вечер с такой же просьбы начался непростой разговор.

– Что ты хочешь узнать? – поинтересовался Ойгор.

Эркеле смутилась. Ее золотые ресницы казались прозрачными в свете очага.

– Если что-то очень… ну, например… да как же? – ее взгляд стал умоляющим.

– Не волнуйся, – ободрил Ойгор, погладив ее по плечу. – Говори просто, пусть даже мысль твоя сложнее. Ты знаешь все нужные слова, а я тебя пойму.

Эркеле показала на блюдо с мясом.

– Вкусно. Другое разное – нет, не надо. Как сказать? Я забыла.

– Погоди. – Ойгор задумался. – Соображу. Мясо тебе нравится, а другая еда – нет. Нравится – не нравится? Это?

– Да-да, это! – Эркеле обрадовалась и даже захлопала в ладоши. – А когда нравится очень? Эркеле все за это отдаст. Убьет, умрет – так нравится. Как сказать?

– Умрешь? За мясо? – потешался Ойгор. – Я так всегда и думал.

– Нет-нет, забудь мясо! – Эркеле замахала руками. – Человек так нравится. Как сказать?

Ойгор вмиг стал серьезным. В тишине уютно потрескивало пламя, да тени безмолвно плясали по стенам.

– Тогда… – начал он не своим голосом. – Тогда говорят… «я люблю тебя».

Это прозвучало как признание. Да это и было признанием, неожиданным для самого Ойгора. Он не мог не понять, для чего Эркеле завела такой разговор. И давно знал это. В своем былом одиночестве, наедине с собственными мыслями и болью, которая никогда не уходила из тела совсем, а лишь отступала на время, Ойгор научился понимать Тайгу, понимать людей. Взрослый и мудрый, он не мог не видеть, что Эркеле слишком привязалась к нему.

Ойгор обхватил голову руками и раскачивался в такт сбившемуся дыханию. Эркеле придвинулась ближе, взяла его за руки, опуская их. Потом придержала за плечи, успокаивая и заставляя сидеть неподвижно.

– Нет, Эркеле, нет, – прошептал он на ее невысказанные слова любви.

– Почему нет? Не понимаю, – печально сказала она.

Ойгор уткнулся лицом в колени Эркеле, согнувшись пополам, и обвил руки вокруг ее талии.

– Потому что мне нечего тебе дать, – прозвучал его голос, приглушенный шерстяной юбкой. – Потому что однажды я не смогу подняться на ноги. Может, это случится на следующем рассвете. Может, через три луны. Может, через пять зим. Но однажды я уже не смогу встать. И не умру, а буду лежать, корчась от боли. А ты станешь ухаживать за мной. Тебе нечего будет есть, нечего носить. Некому будет починить стены, в которых ты спишь, и принести хворосту для очага, что тебя греет. Поэтому не надо, Эркеле, не надо!

– Мало поняла. Когда не встанешь, кто будет с тобой?

Он снова сел. Каре-зеленые глаза пытливо глядели на него, требуя ответа.

– Никого, – просто ответил он. – Может, Сестра. Если ее муж согласится терпеть лишний рот в доме.

– Не хочу, чтобы никого. – Эркеле вздернула подбородок и вид имела самый решительный. – Я буду. Пожалуйста.

– Милая, хорошая Эркеле. – Ойгор прижал ее ладонь к своей щеке. – Не желаю тебе такой участи. В стане, может, понравишься кому. Хорошему воину. Или служанкой пойдешь жить в богатый дом.

– Лучше в Тайгу. В чужой дом – нет, – возразила Эркеле, уже почти плача. – Не прогоняй. Я люблю тебя, люблю!

Ойгор засмеялся от счастья, услышав это. Женщины, которые у него когда-то были, не любили его всерьез. Он и не помышлял, что появится такая, что будет готова связать свою жизнь с ним, калекой, неспособным содержать семью. И откуда она взялась? Подарок Меш Ээзи тому, кто всегда чтил лесные законы.

Ойгор стоял на краю обрыва и шагнул туда, больше не думая ни о чем. Ни о чем, особенно о будущем, которого так боялся. Обнимая трепещущую Эркеле, он думал только о сегодняшнем дне, принимая его дар. И если Охотнику Тайга мнилась дикой и необузданной, то он, Ойгор, всегда знал, что она заботливая и преданная. Такая же, как прижавшаяся к нему Эркеле.

В середине весны охотники отправились в большой стан. Было уже тепло, и мужчины скинули шубы так, что те остались висеть на туго затянутых на поясе ремнях.

Эркеле сидела на лошади позади Ойгора, одну руку положив ему на плечо, а другой – обняв за талию. Лошадь нервничала и часто упрямилась. Ойгор подумал, что животному не под силу двойная ноша. Эркеле тоже чувствовала себя неуютно. Ей явно не приходилось раньше ездить верхом, и Эркеле неуклюже пыталась держать равновесие.

– Нужно тебе лошадь купить, Эркеле, – сказал Ойгор. – Как свадебный подарок. Хотя нет – шуба нужнее. Не сможешь ведь ты и следующей зимой по-прежнему кутаться в мое одеяло, выходя из дома. Жаль, не получится подарить тебе и то и другое.

– Не надо подарка. – Эркеле поцеловала его в спину чуть ниже шеи.

– Эркеле! – зашипел Ойгор. – Я же говорил: на людях – нет, нельзя. Можешь взять за руку и только. Целовать, гладить, прижиматься – нельзя.

Эркеле хихикнула.

– Я тебе все равно что-нибудь подарю, – продолжал Ойгор. – И без того у нас свадьба будет не как у людей. Ни сватовства, ни приданого, ни выкупа. У тебя родных нет совсем, у меня – родителей. Если бы не моя охотничья удача в последнюю луну, не знаю, чем бы гостей угощали.

В стане охотников встречали радостно. Крича и смеясь, к дороге сбежались их семьи, друзья и просто любопытствующие. А также те, кто первым хотел купить лучшие шкурки. Сестра Ойгора повидаться с ним не явилась.

Эркеле здесь не понравилось. Ойгор видел, что она боится. Эркеле снова выглядела загнанным зверьком, как в их первую встречу.

– Ты привыкнешь, – шепнул Ойгор, беря ее за руку. – Пойдем, покажу, где я живу. Я там все вещи брошу, и навестим мою Сестру.

– Зачем?

– Я тебя у нее оставлю. Здесь нам нельзя вместе жить. Встречаться можно сколько угодно. Буду брать тебя с собой в лес, если хочешь.

– Охотиться будешь? Здесь тоже? – не поняла Эркеле.

– Конечно. Чуть позже. Не за шкурками теперь, а ради мяса. У Сестры есть несколько овец, тебе баранина понравится, – улыбнулся Ойгор.

Эркеле была очень бледна и украдкой смахивала слезы. Ойгор и сам боялся того же, что заботило сейчас его невесту. Поладят ли они с Сестрой? Он сомневался в этом.

Аил Ойгора оказался довольно просторным, пятистенным. Его строил еще отец, когда их семья была полной, счастливой и ни в чем не нуждалась. Ойгор поморщился, увидев, что несколько бревен за зиму прогнили и ввалились.

– Остывший очаг – сломанные стены, – вздохнул он и вошел, приглашая Эркеле внутрь.

В темном и пустом аиле стоял сырой затхлый запах. Вещей оставалось очень мало, ведь Ойгор со дня смерти матери продал все, что мог. А когда-то здесь были мягкие войлочные ковры и много домашней утвари.

Ойгор принялся заносить в дом мешки, которыми была навьючена лошадь. Два больших, с постелями и прочим скарбом, один поменьше – со шкурками. Бросил в дальний угол оружие и принялся перебирать шкурки, развязав мешок, – выбирал подарок для Сестры.

– Сестра на пять зим старше, – рассказывал он. – Замужем за кузнецом. Кузнец – это кто делает железные вещи, понимаешь? Дочь у них старшая тоже замужем. Есть еще два сына, один совсем маленький. Они в большом достатке живут. Сестра валяет войлоки. Думаю, тебя сможет научить. Тебе дело нужно, Эркеле. Без дела нельзя.

– Что это – войлоки? – упавшим голосом переспросила она.

– Это из чего у тебя чулки, – улыбнулся Ойгор.

Он выбрал наконец шкурку, а потому встал на ноги и подошел к так и оставшейся у порога Эркеле.

– Идем? Эй, ты чего?

Эркеле хлюпала носом и нервно теребила кончик рыжей косы. Ойгор поцеловал ее в губы и прижал к груди.

– Я знаю, моя девочка, знаю. Ты потерпи немного. Осенью сыграем свадьбу и перейдешь ко мне жить. А я тут пока подлатаю стены, подготовлю все. А то можно подумать, здесь давно никто не живет. И так каждую весну.

– Хочу в Тайгу обратно, – плакала Эркеле. – Здесь чужая. Здесь меня не полюбят. Хочу с тобой! Почему так долго? Почему осенью?

– Так принято у нас. Все важные вещи происходят только весной и осенью: свадьбы, похороны[28]28
  Разумеется, люди умирали во все времена года, но, по предположению ученых, тела тех, кто умер зимой и летом, пазырыкцы сохраняли до переходных периодов – весны и осени соответственно.


[Закрыть], большие ярмарки, – терпеливо объяснял Ойгор. – Это время перемен для людей, утро и вечер года. Посмотри на землю вокруг – она ведь меняется, значит, можно и нам. Для всего в жизни свое время, Эркеле. И природа указывает правильное, нам остается только следовать за ней. Ведь человек глуп, не знает ничего.

– И потом я смогу всегда жить в твоем доме? Быть с тобой? – настаивала Эркеле.

– К зиме пушной зверь в Тайге пойдет опять, – нехотя ответил Ойгор. – И я… я уеду обратно один.

Она подняла на него ошеломленное, растерянное личико, а потом с силой оттолкнула от себя.

– Почему один?

– Ты же видела, никто на зимовье семьи не берет. Жены и дети в стане остаются. И ты останешься – беречь огонь в очаге и ждать меня. Это только первую зиму будет тяжело. Потом привыкнешь, к тому же, надеюсь, у нас появятся дети, и тебе не будет без меня одиноко. Мы после еще об этом поговорим, хорошо?

Эркеле отвернулась и вышла из аила.

– Такое чувство, что я обманул ее, – сам себе сказал Ойгор.

Он вспомнил детенышей диких зверей, которых иногда приносили в стан охотники, случайно убив их мать. Многих удавалось приручить, но живость их сменялась тоской, а взгляд потухал навсегда.

– Ты смеешься, Ойгор? – шипела Сестра, оттащив его в сторону за локоть, пока Эркеле увлеченно играла в камешки с ее младшим сыном, сидя прямо на полу. – Что за выходки? Где ты ее подобрал?

– Я тебе уже объяснил.

– Что это за объяснение? Купил за лисью шкурку! – передразнила Сестра. – Хоть бы соврал что поприличнее.

– Я бы соврал, – невесело усмехнулся Ойгор, – да охотники все выболтают по стану за чашкой араки. И про то, откуда она взялась, и про то, что прожила со мной у одного очага две луны.

– А это уж вообще… – Сестра злилась. – Какой позор… Что люди скажут? Вот же навязался ты на мою голову! Мы почтенная семья, Ойгор. Мы – это я и муж. Да и отца нашего еще добрым словом вспоминают. А ты… ты… мало что бесполезный, так еще и связался с безродной девкой. Да лучше бы ты…

– Продолжай. Что? Умер? – спросил Ойгор. – Уж прости.

– Что она делала-то в Тайге? – пытала Сестра. – С головой у нее точно ладно? Раз сама не знает, кто она.

Она бросила полный презрения и отвращения взгляд в сторону Эркеле, которая залилась смехом, когда малыш принялся щекотать ее.

«Да у нее голова яснее твоей», – подумал Ойгор.

– Мне неважно, кто она, – сказал он вслух. – И ты не забыла, что я единственный сын в семье и теперь ее глава? Поэтому, пожалуйста, прибереги наставления для своих детей. И, говоря о детях, они ведь лучше чувствуют, каков человек на самом деле. А теперь посмотри на мальчонку. Ему Эркеле понравилась сразу же.

– Глупости. – Сестра отмахнулась.

– Не упрямься. Я лишь прошу приютить ее до свадьбы. Остальное – моя забота.

– Она хоть девушкой была? – Сестра прищурилась, скрестив руки на груди.

Ойгор от такого вопроса даже рот открыл.

– Я не знаю! – возмутился он, когда дар речи к нему вернулся.

– Как же, не знает он! Кому другому рассказывай. У тебя и постели-то второй в доме не сыщется.

Она развернулась и направилась к Эркеле.

– Я спал на маральей шкуре, которой ноги лечу, а укрывался шубой, – весело сказал Ойгор, догоняя Сестру и обнимая за плечи.

– Отстань ты, несчастье. – Она дернула плечом. – Ладно, пусть живет. Научу чему смогу.

– Она быстро соображает, вот увидишь.

Он чмокнул Сестру в щеку, а затем присел рядом с Эркеле и поцеловал ее руки.

– Я пойду, любимая. Сестра тебе все покажет: где спать, из чего есть, зачем какая вещь нужна. Я завтра рано утром заеду. Прогуляемся, посмотришь нашу реку, лес, горы. Не бойся ничего.

– Ойгор… – прошептала Эркеле, до последнего не отпуская его руку.

Он сдержал обещание, и еще до рассвета они отправились к перевалу. Остановились на каменистой площадке, вытоптанной сотнями ног тех, кто приходил сюда полюбоваться видом на ущелье и лежащую далеко внизу долину. Местами пробивалась молодая трава, а в одном месте уже расцвели мелкие белые цветы. Одинокая погибшая сосна склонила искривленный сухой ствол и тянула вниз руки-ветки.

Наверху дул сильный ветер. Такой, что казалось, он может унести Эркеле прочь. Но Ойгор крепко держал ее за руку.

– Что это шумит? – спросила она.

– Водопад. Вон там, смотри. – И он указал на противоположную сторону ущелья. – Вода летит вниз и шумит.

На теле лесистых гор виднелась светлая неподвижная лента воды.

– Не вижу, что летит. – Эркеле не поверила. – Она не шевелится. И смотри, какая тоненькая. И так шумит?

– Просто очень далеко, – засмеялся Ойгор. – Я потом покажу тебе другой водопад. Мы даже сможем очень высоко взобраться. Почти туда, откуда срывается поток.

В самом ущелье ничего не было видно из-за плотного молочно-белого тумана. Будто сам Тенгри[29]29
  Тенгри – божество алтайской мифологии, олицетворяющее небо.


[Закрыть] пролил туда кумыс из огромного глиняного кувшина. И не было видно ни мутно-голубой реки, бегущей до самого Алтын-Келя[30]30
  Алтын-Кель – Телецкое озеро. Дословно – Золотое озеро.


[Закрыть], ни стойбища, что разрослось на речных берегах, ни пышной зелени, украшавшей теплую долину, куда лето приходило намного раньше.

Они подошли к самому краю, и Эркеле вгляделась в горизонт пытливым восторженным взглядом. Самая высокая, покрытая снегами гора прочно держала на себе небосвод. Дальше хребет был почти того же цвета, что и небо. Эркеле подумала, что в этом месте мир вокруг становится больше, небо – выше, а горизонт – дальше.

– Это край земного мира, видишь, Эркеле?

– Как мало я знаю слов, – вымолвила она. – Это так красиво. А я не знаю, как сказать.

– Я слов знаю достаточно, – ответил Ойгор. – Но всех слов на всех языках не хватит, чтобы описать то место, где мы живем. Устам нечего сказать, когда говорит сердце.

За их спинами вставало солнце, окрашивая в розовые и оранжевые тона облака, спящие на макушках гор.

Эркеле оказалась способной ученицей, и войлок выходил у нее мягкий и равномерно тонкий. Но никакого удовольствия от труда она не получала. Эркеле побаивалась Сестры Ойгора и ее мужа – крупного крепкого мужчины с вечно красным от кузнечного жара лицом – и радовалась, только играя с младшим ребенком или выезжая на охоту с Ойгором.

Он впервые взял с собой на охоту Эркеле в начале лета, попросив у Сестры лошадь, – вдвоем в одном седле было слишком неудобно. Привычную для Эркеле хвойную Тайгу здесь разбавляли тонкие стволы берез и осин. С удивлением рассматривала она пышное разнотравье под ногами лошади. Над ранними цветами сонно гудели пчелы.

– Смотри, Ойго…

– Тише! – тут же перебил ее Ойгор, резко останавливая коня. – Никогда не называй моего имени так громко там, где я охочусь.

– Почему? – с недоумением спросила Эркеле.

– Ни лес, ни зверь не должны знать моего имени. После смерти у духа каждого зверя два пути. Небесные пастбища, куда попадает и всякий достойный человек. И нижний мир, владыке которого не понравится, что человек посмел поднять руку на создание земли.

– Я понимаю. – Эркеле кивнула. – Если твое имя там назовут, тогда что?

Ойгор поежился.

– Тогда пошлют за мной одного из нижних людей в облике зверя. Это будет смерть моя. Стрела летит мимо такого, и нож его не берет.

Эркеле побледнела так, что веснушки на носу и щеках стали ярче. Она рассеянно рассматривала лесистые склоны невысоких гор, за которыми вставали заснеженные исполины.

– Ты что? – забеспокоился Ойгор. – Напугал тебя сказками? Может, это и выдумки, да только проверять не хочется.

– Никогда… не встречала нижних людей, – сказала Эркеле, выдавливая слова из пересохшего горла.

Взгляд его был добрым и внимательным. Ойгор подъехал ближе и взял руку Эркеле в свою.

– Ты действительно не помнишь, кто ты?

– Нет, я же говорила – нет! – горячо ответила Эркеле. – Я недолго прожила в Тайге, пока Охотник не нашел. Как там оказалась и где была до этого – не помню. Не веришь? Может, я – из нижнего мира? Так думаешь?

– Это вряд ли, – засмеялся Ойгор. – Ты просто таежное диво, морок, видение. И я достаточно не в себе, чтобы такую взять в жены. Я больше не буду расспрашивать, извини меня. Это, наверное, страшно – не помнить, кто ты.

– Я помню тебя и имя, которое ты мне дал. Больше ничего не нужно. Поцелуй, – потребовала Эркеле, потянувшись к нему.

– А говоришь, ничего не нужно.

Теплое дыхание Ойгора на ее губах, его рука на плече – придержал, чтобы Эркеле не упала с лошади.

К полудню они добрались до водопада, где решили отдохнуть и отпустить лошадей попастись и напиться. Высокий водопад гремел, роняя воду на большие валуны. От него веяло прохладой. В воздухе висели мириады мельчайших брызг – невесомая водяная пыль, клубящаяся вокруг и отражающая солнечные лучи, как россыпь драгоценных камней. Крошечные радуги рождались из воды и света прямо на глазах Ойгора и Эркеле.

Эркеле засмеялась и захлопала в ладоши. Она быстро сняла чулки с толстыми кожаными подошвами, задрала юбку до колен и принялась перепрыгивать с камня на камень там, где вода уже текла по пологому руслу.

– Эй, там скользко! – крикнул Ойгор. – И вода ледяная.

Он так любил ее в этот момент. Непосредственную, неопытную, как ребенок, едва научившийся ходить. Эркеле приводили в восторг прекрасные и простые вещи. А он, глупец, еще раздумывал, что подарить на свадьбу. Эта девушка принимала как самый дорогой подарок все, что он показывал и рассказывал.

– Иди сюда! Это весело! – звала Эркеле, все-таки намочившая подол.

Что Ойгор мог ответить на это? Что если сейчас войдет в эту обжигающе холодную воду, то нынче же ночью расплатится невыносимой болью в ногах? Что он неполноценен и не так вынослив, как прочие? Эркеле не обращает внимания на его увечье, так стоит ли лишний раз ей напоминать?

Разувшись, Ойгор медленно вошел в воду, доходящую до середины щиколотки. Нет, не ночью – боль пришла сразу. Но он терпел, гоняясь за прыткой Эркеле, стараясь не упасть, споткнувшись или поскользнувшись, и был счастлив. Поймав Эркеле и прижав ее, отбивающуюся, спиной к своей груди, уткнувшись лицом в растрепавшиеся волосы, Ойгор забыл о боли.

Он не мог встать с постели несколько дней и радовался, что в аиле один, – никто не слышал его стонов: кости будто дробили ударами кузнечного молота. Ойгору едва удавалось сесть, чтобы смазать жгучей мазью непослушные, будто чужие ноги. Посреди горячечного бреда явилась Эркеле. Он видел ее каре-зеленые глаза и чувствовал теплую ладонь на щеке. Ойгор слышал голос Сестры, о чем-то спорящей с Эркеле. Он понял только, что та наотрез отказалась уходить. Голос Сестры пропал, а Эркеле осталась.

Ойгор проснулся утром – он не знал, каким утром по счету. Эркеле спала в его ногах, обнимая их. Боль еще тупо пульсировала внутри, но была терпимой. Ойгор сел.

– Я поссорилась с твоей Сестрой, – раздался сонный голос. – Она не велела ночевать у тебя. Ей все равно, что тебе больно?

– Наверное, да. Гораздо важнее, что скажут люди.

– Эркеле глупая, – печально сказала она. – Это все та холодная вода, правда?

– Правда. Но я был живым, как никогда, пусть даже потом пришла расплата.

Эркеле подняла голову и виновато улыбнулась.

В день свадьбы Эркеле не находила себе места. Накануне Сестра Ойгора вымыла ей волосы в воде с молоком и теперь гладко расчесывала их, разделив на ровный пробор. Эркеле ерзала и теребила рукава выстиранной рубахи, за что будущая родственница награждала ее ворчанием. Ко всему прочему у нее прихватило живот так, что мурашки пошли по коже.

Раз не было родных, чтобы сопровождать Эркеле, к аилу жениха ее повели Сестра Ойгора с мужем и детьми. По дороге к ним присоединялись желающие отведать свадебного угощения и выпить чего-нибудь хмельного. Люди до сих пор с интересом таращились на Эркеле, хотя она уже не одну луну прожила среди них.

Эркеле скромно сидела на коне, спустив обе ноги на одну сторону. Конь – свадебный подарок Ойгора. Дар Сестры – шубку из овчины и меха сурка – Эркеле набросила на плечи.

У аила Ойгора на земле расстелили войлоки, заставленные блюдами с кушаньями и тажуурами с вином и аракой. Нельзя было назвать это пиром, но и слишком бедным застолье не казалось. Сам Ойгор, приветливо улыбаясь, сидел по правую сторону от занавеси из белой тончайшей шерсти, натянутой меж двух крепко вогнанных в землю веток. Он не встал навстречу Эркеле, но при виде него ей стало спокойно, и боль в животе утихла.

Кто-то подал ей руку, помогая спешиться. Эркеле с удивлением поняла, что это Охотник. Он противно ухмылялся, будто глядя в самую ее душу и вороша там неприятные мысли. Эркеле как можно быстрее высвободила ладонь из его большой руки. Ей указали на подушку, лежащую на земле по другую сторону занавеси. Эркеле села. Ткань позволяла увидеть лишь силуэт Ойгора, но она чувствовала исходящую от него спокойную силу и расслабилась.

Гости встали вокруг Ойгора, Эркеле и войлоков с угощением и принялись петь, придумывая мотив и слова песни тут же, подхватывая друг за другом, перебивая и смеясь. В песне звучали обычные пожелания, приличествующие моменту. Затем все расселись: кто прямо на землю, кто на снятые с лошадей седла. Женщины – со стороны Эркеле, мужчины – со стороны Ойгора. Ойгор встал и начал обносить гостей мясом: женщины получали ребра, мужчины – куски бараньего бедра. Эркеле тоже поднялась и стала наливать напитки в протянутые чаши. Она все делала, как учила Сестра. Руки дрожали, и иногда красная жидкость проливалась, пачкая одежду гостя или войлок, но никто не сердился.

Двигаясь с разных сторон, Ойгор и Эркеле неизбежно встретились, и он легонько задел ее плечом и подмигнул, прежде чем им пришлось снова разделиться, пройдя мимо друг друга. Солнце отражалось в его серых глазах, словно на поверхности одного из гладких озер, расположенных неподалеку. Солнце играло золотом на еще больше порыжевших за лето распущенных волосах Эркеле. Солнцем же освещала собравшихся их любовь.

Эркеле осмелела окончательно и вскоре смеялась вместе со всеми, откусывала крепкими зубами от большого куска баранины и с азартом наблюдала за обычной для праздника игрой. Двое соревнующихся пытались отнять друг у друга блюдо так, чтобы не уронить лежащее на нем мясо.

День клонился к закату, когда Сестра поднялась с места и, по праву старшей женщины рода, сняла белую занавесь, разделявшую Ойгора и Эркеле. В одиночестве она унесла ткань в аил и закрепила над ложем. Теперь никто, кроме супругов, больше не посмеет касаться этой ткани, ставшей символом новой семьи. Умрет один из них – половину навеса отрежут и отдадут ему на небесные пастбища. Уйдет другой – унесет оставшуюся часть. Там, в краю вечной жизни, соединят они разорванный навес в одно целое, снова став мужем и женой.

Когда Сестра закончила с тканью, Ойгор и Эркеле под очередную песню гостей привязали красные и белые полоски материи на растущий за аилом куст жимолости – на счастье. Затем Эркеле встала на колени перед аилом, лицом к гостям. Ойгор с Сестрой устроились по обе стороны от нее. На месте Сестры, конечно, должна сидеть мать Эркеле или другая родственница, но теперь это был единственный способ соблюсти обычаи.

– Я отдаю ее, – промолвила Сестра, заплетая половину волос невесты в косу.

– Я беру ее, – ответил Ойгор, заплетая вторую косу.

Он протянул Эркеле руки, и она наконец смогла коснуться теперь уже мужа, которого почти и не видела во время пира. Их проводили в аил радостными криками и новыми пожеланиями.

Ойгор принялся разжигать огонь в очаге, а Эркеле восхищенно разглядывала спадающий мягкими волнами белый навес. Слышались голоса расходящихся по домам захмелевших гостей. Эркеле перевела взгляд на ложе, которое теперь стало намного шире, и поняла, насколько вымоталась. Всеобщее внимание утомило ее. Хотелось растянуться на шкурах и вздремнуть.

– Мы им нравимся, да, Ойгор? – спросила Эркеле.

– Кому? Гостям? – усмехнулся Ойгор. – Не уверен. Во всяком случае, не всем.

– Но они были довольны, – не поняла Эркеле.

– Конечно. Они поели, выпили и повеселились. А чья свадьба – по большому счету и неважно. Иди-ка сюда.

Эркеле подошла.

– Возьми вот это блюдо и покорми огонь. Это крестец – лучший кусок барашка. Вы должны подружиться – моя жена и очаг моего дома.

– Ну да, – серьезно согласилась Эркеле. – Мы ведь с ним близко не знакомы. Люблю ваши обычаи. Они интересные, и в них есть толк.

– Как и в твоих речах. Ты очень хорошо теперь говоришь, Эркеле. Скоро станешь обычной женщиной, такой же, как остальные в стане. Это даже немного грустно, моя таёжная дева.

Он привлек ее к себе. Эркеле положила голову ему на плечо, и они вместе смотрели на пожирающий подношение огонь.

– Хочу попросить, но боюсь, что откажешь, – жалобно сказала Эркеле.

– Посмотрим, – мирно ответил Ойгор.

– Сестра сказала, ты наутро обрежешь мне косы. – Ее голос перешел в испуганный шепот. – Я видела, как у нее под той штукой, которую она носит на голове… Можно не делать этого?

– Я сам не хочу. Но так принято. И волосы, знаешь… Заполучив хотя бы одну волосинку, плохой человек может сделать тебе зло, навести порчу.

– Какую порчу? – переспросила Эркеле. – У мужчин длинные волосы.

– Мужчины не вынашивают детей. Мужчины не хранят очаг. Ты теперь – солнце этого дома, Эркеле. Погаснешь ты – угаснет род, – неуверенно возразил Ойгор.

Эркеле почувствовала эту неуверенность и ухватилась за нее.

– Пожалуйста, – просила она, заглядывая в его глаза, – давай скажем, в краю, откуда я родом, считают, что в волосах – сила человека. Давай скажем, что я даже ни разу не укорачивала их.