Текст книги "Светлолесье"

Я достала карту и принялась ее разглядывать. Город Линдозеро, как я и думала, нашелся на севере, на перекрестье старого торгового пути в Курнузлах, дальнего порта Святобории. Дойти до него можно, минуя городок Выторг и простирающиеся за ним болота. Большой крюк. Нет ли иной дороги?

– Город от нас в нескольких днях пути. – Пока я размышляла, на карту забрался Фед и царапнул когтем метку с названием.

Минт тоже оказался рядом. Он придвинулся ко мне с явной неохотой, хотя при виде карты глаза у него оживились.

– Если ехать по старой дороге, а потом повернуть на восток, – сказал он. – Но я предлагаю по Вересковой реке…

Рядом с Линдозером виднелась точка, которую я сначала приняла за жирное пятно.

– А это что?

Мы еще плотнее сгрудились над картой, пытаясь разобрать рисунок, и только когда на карту упала вытянутая тень, подняли головы. Фед стремительно забился ко мне в рукав.

– Лал, – Айрике часто-часто заморгала глазами, – лале кат туталах наскар!

– Ты знаешь это место?

Минт показал на Линдозеро, но вакханка не торопилась отвечать.

– Она говорит, что слышала дурное про эти места, – сказал Милош, отнимая рожок от губ.

– Я не удивлен, – отозвался Минт, а потом ткнул пальцем в смазанную метку неподалеку от Линдозера. – Расскажете?

Я хотела остановить его, объяснить, что спрашивать про такие места чревато неприятностями, но вакханин уже вгляделся в пятно рядом с Линдозером.

– Так, вот река… вижу… Нет, не узнаю. Хотя погодите…

Милош осенил себя знамением Странника, и мы с Федом украдкой обменялись взглядами.

– Да, была история.

Вакханин что-то негромко сказал на своем языке. Остальные проделали то же самое, и я поняла: они обращаются к Страннику. И пусть вакханы были народом других земель, но обычаи гостеприимства оказались близки к Светлолесью, и нам, как гостям, они не хотели отказывать. Хотя иной раз ответить на вопросы незнакомцев стоило куда дороже, чем поделиться с ними кровом, одеждой или едой.

И пусть Милош не давал знака, вакханская ребятня отошла от костра.

– Жил в тех краях парень. Не ведаю, чьего рода и кем кому приходился, да только знаю, что, когда началась война Трех Царств и всех мужиков собрали воевать, он тоже ушел. – Милош вздохнул. – Когда столкнулись Ардонийское царство со Святоборийским, всем пришлось туго. У парня была невеста, которая верила, что ее любовь сохранит его от всех невзгод. Через все битвы жених прошел невредимым, но последняя, что состоялась в Вороньем Яру под Линдозером, стала для него последней. Девушке пришла весточка: ищи своего суженого на погребальном костре…

Я поежилась. Эта война кончилась около десяти зим назад, но ее отголоски все еще гуляют по Светлолесью. Как это знакомо!

– И вот, сидит невеста ночью, слышит, в дверь стучатся, – продолжил тихо Милош. – Она открыла, а там жених стоит. Живой. Невеста жарко его приветила. – Рассказчик позволил себе слабую улыбку. – Но жених поутру засобирался. Девушка в слезы. А жених онемел весь, побледнел и будто задышал еле-еле. Вот первый петух закричал. Жених отбивается, невеста причитает, на шее висит. Петух еще громче кричит, зарю кличет! Прямо под окнами заливается! Жених силой отбился, да как выбежит в двери! Невеста следом. До околицы добежала и глядит – одни обугленные следы на траве. Опомнилась. Ужель неупокойник приходил? С той поры жениха никто не видел.

– Ну, сказочка, – улыбнулась я.

– Была бы, – Милош цокнул языком, – если б невеста его с той ночи не понесла!

– Распутство никого до добра не доводит, – назидательно произнес Минт в повисшей тишине. – Так откуда ваша лекарка все это знает? Про Линдозеро, про нас? Что за сны ей такие снятся? Она вещунья?

– Нет, Айрике – не вещунья, совсем не вещунья. У всех по ночам дух от тела отлетает, и куда уж его принесет, только Странник ведает. Кого нечисть утащит, а кто и сам высоко полетит. Сверху-то оно всегда виднее, правда? Можно и день завтрашний углядеть. Это про Айрике.

Айрике стояла в стороне с другими женщинами. Услышав свое имя, она улыбнулась и запела. Вакханки подхватили песню, и их голоса слились в один стройный хор.

Я свернула карту и убрала в суму, а затем натянула рукава на запястья и придвинулась к костру. Слова Милоша успокаивали. Может, и в моих снах есть частица промысла мироздания?

– А от вещуньи точно добра не жди. – На лицо Милоша легла тень. – Такого наговорят, что и вакханину не снилось. Даже Странник, чую, не знает, куда уносит их дух. И зачем? Что ни слово у них, то семя. Кат туталах! Как это по-вашему будет? А… Упадет дурное слово в дурную голову – дурное и прорастет.

Минта такой ответ явно не устроил.

– Как это? – спросил он. – Разве вещуньи морочат людей? Они ведь не колдуньи. Просто болтают разное.

– А слыхал ли ты про Весть о Полуденном царе? – спросил Милош изменившимся голосом. Спросил один, но все вокруг тоже переменились. И женские голоса разбились в нестройное многоголосье, и кони на привязи тревожно забили копытами землю.

– Слыхал. – Минт как ни в чем не бывало вытянул ноги. – Это сказка.

– Нет, парень. Весть о Полуденном царе – это старое-престарое сказание о том, что однажды придет тот, кому богами дано править всем миром.

Милош перевел дух и продолжил:

– Вот как хочешь эти слова, так и понимай. Весть слетела с губ вещуньи и ходит, словно злой дух, по городам и царствам. Нет-нет, да и нашепчет очередному правителю, что, мол, он-то и есть тот самый, обещанный. Соберет царь войско в поход на соседние земли, и… быть войне.

Я присмотрелась к Феду. Тот сидел тихо, и ничто не выдавало в нем интерес.

– Так и что, – Минт ухмыльнулся, – война Трех Царств тоже из-за Вести?

– Кто знает? Так-то, парень, не к добру пророчества. Если вдруг доведется тебе встретить вещунью, то зажми уши, а услышишь что, никому не говори, а лучше – беги на другой конец света.

Минт сидел, точно кол проглотил. Только глаза затуманились недобро, даже не заметил, как ребятня снова к его мечу руки потянула.

Но, что скрывать, и мне не по себе стало. Точно кто ледяной водой спину окатил да крапивой по позвоночнику хлестнул: и сидеть нет мочи, но и уходить, не дослушав, не хочется.

– Горькие знания при себе держи. – Вакханин погладил бороду и вдруг сказал, будто предвидел для нас заботы грядущих дней: – Слушайте, Светлолесье большое, но только с виду. Талулах мазарэт нар! Городов мелких – как козьих шариков на дороге, и в каждом чужаков высматривают. Надумаете место на юге поспокойнее искать, присмотритесь к Березани. Если на востоке – к Злату. А вот на запад в Ардон лучше не соваться, там и разговора нашего достаточно, чтоб казнили без суда.

Минт нахмурился.

– А север? – спросила я.

– Север, – ухмыльнулся Милош. – Север – это болота, горы и лес. Вот уж куда я вам точно не советую идти! Та часть леса, что делит Ардонию и Святоборию, кишит разбойниками, а та, что тянется дальше, заканчивается у Туманных гор. Чем дальше, тем дрянней. Скалы да пустошь. Говорят, там город колдовской стоял, но живым теперь туда путь заказан. Слыхали про Арзу Костянику?

– Разбойник, за которого во всех царствах по тысяче златых отстегивали? – оживился Минт. – Да про него глухой разве что не слышал.

– А куда он делся, знаешь?

Фед шевельнулся и высунул мордочку: почуял, должно быть, зачин для истории. Минт пожал плечами.

– Арзу был ловким, безжалостным и лихим разбойником и награбил целые горы богатств. Свои сокровища спрятал в Туманных горах. – Милош улыбнулся, обнажив неполный ряд зубов. – Слухи о сокровищнице до сих пор не дают покоя охотникам за златом. А ведь Арзу жил давно, во времена войны Полуночи!

– Так ведь на севере колдуны жили, – едко сказал Минт.

– Арзу Костяника не боялся ни колдунов, ни людей, ни чуди. Единственное, что волновало его сердце, – это золото да каменья. Однажды он забрался в город колдунов и похитил сокровище самого царя Полуночи! Что это было, никто не знает, да только сокровище-то проклятое оказалось. Хотел Арзу до своего логова дойти, но горы скрылись в тумане. Три дня и три ночи ходил он по горным тропам. Понял Арзу, что не найти пути сквозь морок, пока сокровище при нем. Но взятое отпустить не сумел. Так и пропал. А может, и до сих пор ходит…

– Что Арзу украл у царя Полуночи? – спросил Минт.

– Кто ж знает? – пожал плечами Милош. – Ходит молва, будто это сокровище было дороже всего на свете. Оттого, не сумев его воротить, колдовской царь и проиграл спустя годы Мечиславу, а его Чудова Рать разбежалась по Светлолесью.

Драург не лгал о страшной правде про колдунов. Рать явилась в Светлолесье по зову царя Полуночи и исчезла после его смерти, но память о ее делах навеки обагрила земли кровью, навеки разделила людей и колдунов.

Вина великая на колдунах. Не мы от людей прячемся – люди от нас!

Сумеет ли Полуденный царь срастить эту пропасть?

Когда подоспела еда, вакханы зашумели и сгрудились у котелка с похлебкой. Айрике налила мне и Минту полные миски, и мы сели на траву неподалеку от костра.

От былин Милоша веяло родным, забытым и болезненно-слабым чувством сопричастности. Почти колдовством. Или чем-то более тонким. Узами между людьми? Пока лилась музыка и голые стопы вакханок топтали полевые травы, невидимая вязь скрепила нас в темноте весенней ночи. Песни, чужая вера, чужая речь.

– Минт, – я подсела ближе к наемнику, – благодарю тебя. За то, что спас тогда на корабле. И вообще… что пошел с нами.

Тот кивнул.

– Пойду узнаю, где мы заночуем. На. – Он передал мне спящего Феда и пошел к повозкам.

Милош взял в руки гусли и заиграл что-то свое, вакханское. Девушки выбежали на поляну, и в шальных отблесках огня запестрели их яркие юбки. Айрике достала котомку с травами.

– Почему Минт ушел с тобой из своей веси?

Наставник разлепил глаза.

– Его старший брат погиб в войне Трех Царств, – сказал он тихо. – Мать после этого ушла в мунисы. Отец отправился на заработки в соседний город, но не вернулся. Минта приютили дальние родственники, но житье у него было сама помнишь какое…

Ах, вот отчего гордый Минт так торопится прижиться в Сиирелл! Я знала, что Светлолесье пережило много кровавых войн, но в памяти сейчас две. Одна, давняя, между колдунами и людьми, и вторая – между тремя царствами. Я так привыкла прятаться от жрецов, что забыла про то, что случилось в Светлолесье четырнадцать зим назад. Минту и многим людям тоже пришлось несладко, и мы не одиноки в своей печали. Каждый из нас свыкся с разобщенностью, привык каждый день выбирать свою боль заново, каждый день надевать ее на плечи, словно суму с пожитками, и тащить ее, тащить дальше… Отделять ею себя от других. Стоит ли рука колдуна, человека – вакханина, святоборийца или сиирелльца – хоть что-то, пока она не протянута другому?

На ночь устроились под цветастым навесом. Я лежала на спине, наблюдая как ветер треплет прорехи. Смотрела на видневшееся глубокое антрацитовое небо. Рядом во сне, прижимая к груди суму, чересчур громко сопел Минт. Я взяла его за руку.

– Чего? – спросил Минт, когда уже не смог больше притворяться спящим.

– Минт, а ты веришь быличкам Милоша? – спросила я.

Минт поморщился.

– Ты про Весть о Полуденном царе?

– Нет… Не знаю. Просто… мертвы ли наши старые боги? Или они все еще здесь и, неузнанные, сидят вместе с нами у костра?

– Я не верю в Полуденного царя.

– Некоторые люди никогда не поверят в зеленый шторм…

– Что ты хочешь сказать? Что надо ждать избранного? – Минт насмешливо воздел палец к небу. – Лесёна, если бы боги за миром приглядывали, откуда бы в нем взялось столько дряни?

Наемник приподнялся на локтях и как-то странно посмотрел на меня. В темноте я видела, как блеснули его глаза. Он долго не отвечал, а я, вновь поглощенная мыслями, начала проваливаться в сон и едва услышала то ли голос, то ли тихий шелест рядом:

– А что за Пути, про которые вы постоянно толкуете? Может, если ты расскажешь чуть больше, я пойму, что они не такие уж и гадкие.

Я покосилась на Феда, и тот едва заметно кивнул. Мне и правда хотелось рассказать Минту больше. И дело было не только в том, что он оказался отрезан от рода, как я, и не в том, что мне хотелось с кем-то поговорить. Чудилось, будто он поймет лучше других, зачем я иду. И что ищу в Линдозере на самом деле.

Краем глаза я заметила, как над нашей троицей растекается купол защитного сплетения Феда. Оно и понятно: разговор не для всех.

– Боги открыли для колдунов три Пути: Созидания, Превращения и Разрушения, – произнесла я. – Каждый Путь – это межа, по которой катится колесо с нитями судеб. Разрушающие всегда готовят место для чего-то нового. Потому нам – я говорю нам, ведь я с этого Пути – нужна основа, чтобы сотворить колдовство. Мы разрушаем старое.

Наемник кивнул.

– Чтобы добыть пламя, что-то должно сгореть. Это я понимаю.

– Да. – Мы с наставником довольно переглянулись. – Путь Превращения – это Путь творцов мостов и переходов. Мостов между видимым и невидимым, между грезами и явью. Но они могут создавать свои чары лишь временно. Фед, я верно говорю?

– Да. Мне нечего добавить, кроме того, что колдуны этого Пути давно не встречались.

Я перевела дыхание.

– А чародеи Пути Созидания растят прочнейшие связи, которые не исчезнут через время, как, например, колдовство Превращающих. И, в отличие от Разрушающих, основой их колдовства является сама душа колдуна. Растить сплетения на ней сложно, потому как долго. Колдовство этого Пути самое медленное. Скорость требует большого опыта и огромных затрат сил, но именно Созидающие растят целебные травы, ткут прочнейшие ткани… пишут сказы. Музыка Феда пробуждает прошлое.

Наставник опустил глаза.

– Мое колдовство уже не так сильно, как прежде. Наши легенды хранят истории про то, как Созидающие чародеи древности поднимали мертвых и одной лишь волей возводили города, – проговорил Фед с заметной горечью. – Это было время нашего расцвета.

– Города… Как Нзир-Налабах? – вдруг спросил наемник.

Позвоночник обдало холодом, никак с ночью не связанным.

– Да, Минт. Как Нзир-Налабах.

– В Сиирелл говорили, будто руины последнего города колдунов до сих пор стоят в Туманных горах. Да и Милош о том же сегодня толковал.

– Так и есть, – сказал Фед. – Из этого города Галлая, основательница Обители, унесла свитки. Она была вещуньей и предсказала, что однажды колдуны вернутся в свой город. Точнее, их приведет новый царь… Полуденный.

Насколько часто Фед воспевал сказки и быль, настолько редко говорил о пророчествах.

– Существует Весть о Полуденном царе, – продолжал наставник. – Она гласит, что Полуденный царь не только объединит людей и чудь, но и возродит могущество колдунов.

Больше никто из нас не знал, что добавить. Я думала о том, что сказал Драург о Чудовой Рати, о царе Полуночи. Фед мало что говорил мне о той войне, о вине, которая совсем не призрачно висела над колдунами. О долге, который остался у нас перед людьми.

Слушай, Минт, чародейские сказки! Если колдунов не останется, кто-то другой расскажет эти истории за нас.

А дикое поле уже колыхалось во всю ширь, касалось босых ног, будто прибой. Я стою перед одуванчиковым морем, а вызревшие цветы сахарным снегом стелются по земле, ласкают взгляд.

На мне чужеземный наряд из золотистой парчовой ткани. Узор из бесчисленных трилистников вьется по нему, струится, как живой. За спиной, кажется, сложенные крылья… Нет! Это еще одна полоса ткани – сияющее полотно звездного дождя.

Куда же я иду? Отчего позволяю себе заминку, отвлекаюсь от поисков?

Маковки цветов отрываются от стеблей и взмывают в расплавленное золото заката. Молочный океан пенится семянками, а бездонное небо и оскуделая земля меняются местами.

Вороний крик! Я путаюсь в одеждах, но успеваю различить саму птицу рядом со мной. Откуда-то я знаю, что это существо не из мира живых: перья слиплись в грязное месиво, глазницы пустые и высохшие.

– Нашел! – гаркает ворон.

Зыбкая рябь размывает очертания, но я не отвожу взгляд, хватаюсь за оберег. Раскаленный камень жжет ладонь.

– Изыди!

И птица вспыхивает сизым пламенем.

Снег. Снег. А потом…

Тьма.

– Нашел! Нашел! Он нас нашел!

9
Ступени мастерства

Минт зажал мне рот ладонью.

– Лесёна, ты сейчас всех перебудишь! – Наемник отнял руку и поманил за собой. – Вставай, мы нашли лодку.

Сквозь дыры навеса сочилась утренняя хмарь. Я вперилась в нее, продолжая падать в высокое небо. Но нет, законы сна на явь не распространялись. Только мерное дыхание спящих вакхан наполняло бледный рассвет покоем. И Драург, мертвая птица, мне только привиделся.

– Где Фед?

– Тут он, бедняга. – Наемник показал на свою суму. – Говорит, ты всю ночь разговаривала.

– Дурной сон, – буркнула я, потирая глаза. – Где ты нашел лодку?

Неподалеку от моста стоял ветхий рыбацкий домик, в который и привел меня Минт. Вдвоем с Милошем, цепляясь краями за чиненую-перечиненную сеть для ловли рыбы, они выволокли на свет утлую лодку. Я вздохнула. Зато не пришлось тратиться на лошадей, подсаживаться к незнакомцам и тащить на себе через овраги всю поклажу.

Когда мы вышли на отмель, с мокрых камней взметнулось облако бабочек-боярышниц.

– Обычное дело на пойме Вересковой, – сказал вакханин.

Они с Минтом опустили лодку.

– Вон там, – Милош махнул рукой в сторону берега, где за прошлогодней желтой травой виднелась старая каменная кладка, – причал остался. Здесь когда-то шел северный водный торговый путь. Если плыть по нему, наткнетесь на устье, где в Вересковую впадает Вороненка. Эта река ведет как раз до линдозерских земель.

Наемник кивнул.

– Я ведь тоже из Святобории, – сказал он, пожимая руку Милошу. – Родом из Малых Вех.

– А. – Лицо вакханина просветлело. – Бывал я в тех местах. Там красиво.

– Да. Красиво…

Мы погрузили в лодку вещи, Минт сел на весла, а Милош оттолкнул нас от берега.

Вакханин стоял, провожая, да так неподвижно, что бабочки повисли на нем гроздьями. Когда Милош махнул нам рукой, боярышницы взметнулись в воздух трепещущим облаком.

Меня мазнуло тревогой, будто какой важный знак прошел мимо. Крылатая, дай сил! Не угадать мне всего на Пути, как ни старайся.

Лес, встретивший нас жиденьким сосняком, понемногу разыгрался. Солнечные пятна лежали то тут, то там, воздух наполнила хвойная свежесть, а птичий щебет лился над рекой в упоительном восторге.

Пока Минт сидел на веслах, мне на глаза попалась его сума. Оказалось, что Минт прихватил и червенские вещицы, показавшиеся ему особо ценными.

– Можно?

Наемник устало кивнул, и я потянула за завязку. Фед проснулся и переполз на лавку, чтобы глядеть. Не только мне сделалось любопытно, что такого на судне везли с собой червенцы.

Помимо почерневших и покореженных серебряных светцов и пряжек от ремней, на дне сумы обнаружились железные таблицы. Я раскрыла их: внутри плясали тонкие незнакомые мне руны. Но Фед уже видел их.

– Они были у Драурга в ту ночь!

– Что это за язык?

– Расканийский. На нем раньше говорили в Аскании.

Приглядевшись, я и в самом деле различила общую для нынешнего асканийского вязь. Не сразу до меня дошло, что в голосе наставника звучало беспокойство.

– Эти таблицы составлены белыми жрецами. После того как пал колдовской город, не всем колдунам удалось бежать в Обитель или скрыться в Светлолесье. Многих поймали и казнили. – Фед отвел взгляд от высеченных на железе рун. – Но перед этим жрецы под пытками заставляли их рассказывать тайны Путей, потому что верили, что душа колдуна, выболтавшего свои тайны, исцеляется от зла и после смерти сумеет вернуться в Высь, Верхний мир, к праотцам.

Минт старательно отводил глаза от таблиц, а я вслушивалась в каждое слово.

– Когда железо перенимало от колдуна все зло, таблицы зарывали в особых тайниках.

– Кому принадлежали эти таблицы? Ты можешь прочесть?

Наставник словно нехотя произнес:

– Колдуну с Пути Разрушения.

Таблицы выскользнули из рук и шлепнулись о днище. Минт наградил меня сердитым взглядом.

– Читай же скорее! – сказала я.

И вместе с тем внутри зазвучал тихий голос: «Найдется ли колдовство, не такое дикое, как огонь? Заклятье, с которым я смогу сладить? Обряд или сплетение, которое могло бы стать подспорьем в Линдозере?»

Наставник водил взглядом по таблицам, пока я в нетерпении заглядывала через него на руны. Как же я жалела сейчас, что слушала вполуха уроки асканийского от старого жреца в Сиирелл! Тех знаний, что остались со мной, хватало лишь на малое число слов.

– Ну, что там? – не выдержал Минт.

– Это обряд, – произнес наставник. – «Чтобы явить дыхание колдуна, надобно припасть к сырой земле да жилами прирасти к ней…»

Я прильнула к табличкам, но лодка закачалась, и пришлось сесть обратно.

– Разве эта руна означает «дыхание»? – перебила его я. – Похоже на «ярость».

– Ярость? – Минт тоже не выдержал, обернулся с негодованием на наставника.

– Руны схожи. Ну, там была одна махонькая закорючка…

Стать сильнее.

– Проверим?

Повисла тишина.

– Лесёна, мы не станем проверять, точно ли перевели руны! – воскликнул Фед.

– Но почему? Если это работает, то почему нельзя?

– Эти обряды для колдунов иного уклада!

– Он прав, – сказал Минт. – И я бы не стал доверять таблицам, которые Драург таскал с собой.

Фед молчал. Его глаза метались по иссеченному рунами железу.

– Добро, – с ухмылкой сказала я. – Главное, не забыть потом все это отвезти в Обитель, прямиком на полку с другими свитками. Там им будет самое место.

– В наши времена от колдовства много вреда, – произнес Фед с отчаянием. Я не нашла, что ответить, и продолжила попытки прочесть одна, без Феда. Тот заполз на суму и смежил веки. Такой злой задор меня взял, что и сказать нельзя. Минт только сильнее налег на весла.

Семь дней мы проплывали веси и поля, но чаще всего встречались отвесные скалы с одинокими соснами на макушке да угрюмые гряды хвойного леса за ними. Мы ночевали под открытым небом, ели то, что дали нам с собой вакханы. Один раз забрели на торжище в Выторг, раскинувшийся на берегу Вересковой, и Минт продал там червенские вещицы – все, кроме таблиц – каким-то лихого вида святоборийцам. Местные парни с любопытством поглядывали на мою ленту с оберегом, явно принимая ее за обрядовую. Фед предложил поправить у кузнеца старую лунницу, со словами, что обережному камню лучше болтаться на шее простым украшением, а не довеском к обрядовой ленте. Я с радостью согласилась.

Когда кузнец приладил к луннице обережный камень, мой облик перестал кричать о поиске жениха, и все вокруг поуспокоились.

После мы набрали в дорогу пожитков и, хотя Минт отсчитывал каждый среб, разжились плащами и сменной, святоборийского обычая, одеждой. В остальном мы сторонились людей. Благо, с каждым днем делать это становилось все легче: река вела на север, в заброшенные после войны земли Святобории.

К вечеру восьмого дня, когда солнце опустилось за лес, Минт вывернул к берегу. Нос лодки разрезал камыши, и оттуда с пронзительным криком выпорхнули сонные птицы. Наемник сделал еще несколько тяжелых взмахов веслами, и лодка чиркнула о дно.

Над Вересковой и журчащей дальше Вороненкой клубился туман. Вороненка оказалась узкой и более быстрой рекой, чем Вересковая. В устье они сливались в один поток, который устремлялся дальше, в дебри царства. Когда мы выбрались на сушу, Минт принялся снимать дерн, который бы потом пригодился скрыть след от костра, а мы с Федом искали сухие ветки.

– Как мы поступим, когда доберемся? – спросила я наставника. – Теперь не получится собирать слухи в местной корчме. Я не могу танцевать без музыки.

– Да, надо придумать что-то другое, – согласился наставник. – Ведь вдобавок Колхат с червенцами теперь знают, что ты танцовщица, а я гусляр.

– Я все равно могу напроситься разносчицей, ты знаешь.

– Вокруг корчмы лучше поменьше крутиться. – Фед нырнул за рукав и переполз по наручам до локтя. – Искать жилье придется у местных или на постоялом дворе.

– Брат и сестра, сбежавшие с голодных пустошей в поисках лучшей жизни, – продолжила я. – Почти правда.

– Не забывай, что сказал Драург на корабле: эта тайна связана с червенцами. Нам придется быть вдвойне осторожными. Колдовать пока нельзя, ты поняла?

Нет, не поняла.

В суме Минта прятались руны моего Пути, и мне чудилась рука помощи, протянутая сквозь века. Таблицы манили, и я не могла погасить разрастающееся желание касаться их.

Руны взывали ко мне.

Пока мы плыли по тенистой, местами заболоченной Вороненке, я украдкой переводила расканийскую вязь и копила решимость упражняться. И лишь когда до Линдозера оставалось совсем немного, а над миром взошел кровавый закат, я поняла, что дальше тянуть некуда.

Инирика говорила, что чародейки откликаются на зов, доверяют миру и знают верный черед. Как знают деревья: пришел молодой Отец-Сол обогреть Матушку-Землю, значит, пора распускать листья. Ритм всего сущего, которому подчиняются все миры. Все одно, все связано. Не зря Крылатая соткала столько невидимых нитей, не зря соединила судьбы. Знать, и моя никуда не денется, если ухвачусь за нее покрепче.

Ведь в Линдозере и вправду хранится тайна. Не для нее ли ожил оберег? Лишь тонкий голосок звучал, не давая покоя. То Колхат обронил в тот вечер в корчме: «Ты должна стать самой сильной». Знал, подлец, что колдунья без чар, как волчица без зубов.

– Станешь тут. – Я в задумчивости перемешивала черпаком варево, пока каша не сготовилась целиком. Минт все порывался добавить какую-то травку «для наваристости», но раздавшееся решительное «нет» Феда пресекло его попытки.

Каша получилась тягучая и пресная, поэтому, когда все принялись за еду, без нареканий не обошлось.

– В следующий раз точно подсыплю, – вздохнул Минт.

– Не вздумай, – произнес Фед, в голосе которого, однако, поубавилось решительности. Наставнику достался слипшийся комочек, который он, явно из уважения к моей стряпне, пытался осилить.

– Фед, проведи меня через обряд, – попросила я.

Наставник поднял глаза. В них читалось раздражение, смешанное с усталостью.

– Ты не успокоишься теперь, так?

– Так.

– А не боишься?

Боюсь. Вдруг не сумею удержать колдовство? Но долго упрашивать не пришлось. Я стащила сапоги, и, когда мои стопы коснулись шелковистой травы, Минт спросил:

– А как срастить жилы с землей?

– Колдуны проникают в суть вещей, становятся одним целым с тем, чего касается их внутренний взор, – сказал Фед.

Я потянулась к траве под ногами, к пению птиц в лесу и к ветру, треплющему волосы.

– Ничего не вижу, – сказала я.

– Это пока. Сплети себя со своими чувствами, – медленно и хрипло, слегка нараспев, произнес наставник. – Здесь и сейчас. Через нити нырни так глубоко, как только можешь.

Я внутри. Я у себя.

– И вдохни.

Я почувствовала знакомое тепло и в то же время услышала, как шуршит по бревну лапками Фед. Прервет или нет? «Нет, не думай, – сказала я себе. – Он – снаружи. Я – внутри. Я у себя внутри… вместе со своим огнем. Он – мой, а я – его».

– Я вижу свет! Хорошо, – похвалил Минт, словно каждый день только и занимался тем, что пестовал колдунов. Фед опустил голос до низкого, торжественного тона, каким вещают в муннах просветители:

– Пламя горит ровно… Это твоя сила. Тяни ее к земле. Пусть твои корни вплетаются в Мать – Сыру Землю. Пусть ток жизни наполнит тебя до краев.

И я вдохнула, впитывая ее в себя. Позволила огню струиться от моего живота к рукам, повторила в воздухе перед собой вязь расканийских рун и…

– Лесёна, хватит!

Я открыла глаза.

– Фед…

Я не успела ничего сказать, а наставник воскликнул:

– Погляди на траву!

«Какую еще траву?» – подумала я, но посмотрела вниз и все поняла. В тех местах, где пальцы ног касались земли, теперь были обуглившиеся былинки.

– Вот этого я и боялся, – сказал Фед. – Первое правило, Лесёна. Повтори вслух первое правило Пути Разрушения.

– Нельзя разрушить то, чего нет, – проговорила я медленно. – Силе нужна основа.

Минт подошел и присел рядом.

– Не понял. – Он сорвал черную травинку.

Я отвернулась.

– То, с чем колдун Разрушения сплетает себя, становится основой для заклятья. И основа должна быть разрушена. Но если вместо основы ты берешь часть себя?

– Можно испепелить самого себя? – спросил Минт.

– Да.

– Но… Этот обряд в таблицах Пути Разрушения! Мы наверняка что-то перепутали. Давайте еще раз.

– Нет, – сказал Фед. – Это не работает.

Ящерица повернулась к Червоточине другим боком и пристально посмотрела мне в глаза. Я еще не успела забыть те, другие, человеческие, синего цвета, и была уверена, что сейчас в глубине этих черных пуговок прячется тщательно скрываемая боль.

Я зашнуровала сапоги и поднялась.

– Ты знал, что так будет, правда?

– Я хотел, чтобы ты сама поняла, что древние обряды больше нам не подходят.

Мятые следы на траве еще виднелись под багряным светом Червоточины. Я без труда нашла прогалину, на которой собирала валежник, и пошла дальше в лес. Вскоре густой туман и ветви вынудили сменить направление. Так я вновь повернула к берегу и направилась вдоль него, держа на виду костер.

«Стань сильнее! Сама!» – шептали мне листья, тьма и далекий плеск Вороненки.

Кожа под наручами слегка зудела. Неудача, постигшая колдовство, была неприятной, но вполне ожидаемой, ведь эти руны действительно покрылись пылью времен, и мы с Федом запросто могли ошибиться. Я поправила наручи и взвесила в руке оберег. Тот остался безмятежно легок и ни о чем сообщать мне явно не собирался.

– Чудь побери!

– И чего тебя тянет в воровскую ночь от костра убегать?

Минт подошел с ворохом веток в руках.

– Я не хотел тебе мешать, но твои пылкие речи потревожили мой слух, и я решил убедиться, не сошла ли ты с ума от этих древних записулек.

– Минт, у тебя бывает такое, будто ты вот-вот вспомнишь, поймешь что-то важное, самую суть?

Наемник внимательно на меня посмотрел.

– А вдруг… вдруг лучше этого не знать? Зачем мучить себя? – В голосе Минта звучало нечто такое, отчего на душе стало тягостно. Я смотрела на Червоточину, и что-то невысказанное маялось в душе.

– Кого ты там видишь? – вдруг спросил Минт.

Я резко опустила взгляд на парня.

– Что?

– Когда ты смотришь на Червоточину, у тебя такой же взгляд, как у Феда, когда он вспоминает о Еларе.

– Это не Елар…

Мне сделалось стыдно. Я колебалась. Рассказать Минту? Я так долго несла эту тайну внутри, и какой в том смысл? Быть может, ничего больше не вспомнится. Я не стану сильнее. Не верну память. Быть может, пора отпустить прошлое.

– Я не знаю, кто он. Даже имени не помню… Знаю только, что когда он гневался, то закусывал губу. – Еще один взгляд на Червоточину, еще один малиновый росчерк на нити жизни. – У него была привычка резко вздергивать подбородок, когда ему что-то не нравилось. Когда он злился, его глаза начинали сверкать, как два лезвия. У него был насмешливый голос с уже различимой, какой-то не по годам взрослой тягучей хрипотцой. Лишь от волнения он становился высоким и ломким, и парень стеснялся этого, а стесняться он ненавидел больше всего на свете, ему не нравилось чувствовать себя уязвленным. Когда такое все-таки случалось, он злился и хлестал словами, точно плетью.