Текст книги "Новый год в России. История праздника"

А в 2010 году благодаря Андрею Кончаловскому «Щелкунчик» появился на экране в 3D-формате. Режиссер обозвал мультфильм, который он снял совместно с голливудской студией, «свободными вариациями на тему Гофман – Чайковский» и уверил, что работал над ним сорок лет. Переписывать сказку Кончаловский пригласил Сергея Михалкова, так что от оригинального «Щелкунчика» мало что осталось: действие перенесено в Вену начала 1920-х годов, а мыши переделаны в крыс, так как должны были стать метафорой фашизма и всемирного зла. Композитор Эдуард Артемьев адаптировал Чайковского и дополнил саундтрек своими оригинальными сочиненями. Слова принадлежат перу Тима Райса, автора либретто рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда». За Крысиного короля говорит Филипп Киркоров, а за Королеву крыс – Алла Пугачева. Но даже несмотря на обилие громких имен, проект получился совершенно провальным. «Десятки аллюзий, заимствований и переосмыслений всего на свете – от «Властелина колец» до холокоста – складываются в итоге в ни на что не похожую, порой восхитительную (танец снежинок), порой – откровенно глупую (так, крысы изъясняются на нелепом псевдомолодежном жаргоне; среди прочего звучит выражение «голимый музон») картину», – написал про него кинокритик Петр Фаворов и был самым снисходительным из всей своей братии. Впрочем, обычный русский зритель (в том числе и дети) сказку Кончаловского попросту не заметил.

Новый год: Советский период
1917–2000 годы

Новый год на перепутье
1917–1929 года

Начало XX века – период великих потрясений не только для страны в целом, но и для каждой отдельно взятой семьи. Трагически менялся быт, представления о месте человека в мире, календарь и многое другое. И, конечно, Новый год и Рождество, как важнейшие ритуальные периоды «старой» России, не могли остаться в стороне от этих перемен. В их истории наступила смутная глава.

Глобальные перемены, которые Россия пережила во времена Гражданской войны и революции, не смогли не повлиять и на судьбу новогодних праздников. Перечитывая страницы дневников времен Гражданской войны, легко заметить, насколько часто их авторы, не замечая столь значимых календарных в прошлом дат, проходят мимо них либо упоминают на бумаге лишь для того, чтобы выплеснуть свои нерадостные размышления. «Последний день старого года. Проклятый год междоусобицы и всяких болезней. Где мы – на гребне великих испытаний, или не достигли еще вершины страданий, или еще суждено пережить нам многое, многое…» – пишет 31 декабря 1919 года историк и архивист Г. А. Князев.

Праздная календарная жизнь, с обрядами и традициями, постепенно угасает и со временем как бы перестает существовать, лишь иногда напоминая людям о себе неожиданно возникающим «чувством праздника». «Рождество. Пришел домой, переоделся. Несмотря ни на что, чувствуется праздник…» – отмечает в своем дневнике Н. В. Устрялов – национал-большевик, которого в послереволюционный период жизнь забросила в Иркутск, а после, вынудив стать эмигрантом, в Харбин.

Распространенная версия о том, что новогодняя елка была запрещена сразу же после Октябрьского переворота, не совсем верна. Посягательств на это дерево со стороны большевиков сразу после захвата власти не было. Николай Михайлович Любимов – писатель и переводчик, учившийся в то время в школе послереволюционных лет, вспоминал, что разучивали на уроках пения совсем «не революционные гимны, а более соответствующие нашему нежному возрасту», в том числе песню «Елочка, елочка – как мы тебя любим!». Александр Бенуа и Максим Горький в 1918 году написали и выпустили в издательстве Петрограда «Парус» шикарную детскую подарочную книгу «Елка». Над иллюстрациями к ней работали все главные художники того периода: Юрий Анненков, Сергей Чехонин, Мстислав Добужинский, Илья Репин. Авторство текстов принадлежит Валерию Брюсову, Корнею Чуковскому, Алексею Толстому, Владиславу Ходасевичу и др., а на обложке красовалась во всей красе Вифлеемская шестиконечная звезда.

В первые послереволюционные годы против новогодних праздников никаких специальных мер не предпринималось. Ну а если и стало Рождество чрезвычайной редкостью в те времена и в домах, как прежде, не устанавливали елку, то это было влияние внешних обстоятельств. В романе «Дни Турбиных» М. Булгаков повествует о событиях накануне 1919 года: «Из года в год, сколько помнили себя Турбины, лампадки зажигались у них двадцать четвертого декабря в сумерки, а вечером дробящимися, теплыми огнями зажигались в гостиной зеленые еловые ветви. Но теперь коварная огнестрельная рана, хрипящий тиф все сбили и спутали…»

Разбитый памятник Александру III в Москве, 1920 год

Увиденная во времена Гражданской войны елка в доме вызывала воспоминания о такой якобы далекой прошлой жизни, потрясая разум людей. «Елка, – словно затрудняясь понять, думает один из персонажей документальной повести Сергея Спасского, посвященной событиям 1919 года. – Скажите, пожалуйста, елка». Несмотря на множество бытовых и материальных трудностей, во многих семьях, несогласных и сопротивляющихся внешнему жизненному хаосу, старались все же установить новогоднее дерево. При этом отношение к нему было еще более трепетным и бережным, чем в мирное время, становясь некой невидимой ниточкой, связывающей с прошлой, стабильной жизнью. Следуя этой традиции, люди хотели отвлечься и отгородиться от внешнего мира и его проблем, оставив лишь нерушимые семейные традиции и непроходящие жизненные ценности.

В записях дневника Корнея Чуковского, сделанных в 1920 году на Рождество, сказано так: «Поразительную вещь устроили дети: оказывается, они в течение месяца копили кусочки хлеба, которые давали им в гимназии, сушили их – и вот, изготовив белые фунтики с наклеенными картинками, набили эти фунтики сухарями и разложили их под елкой – как подарки родителям! Дети, которые готовят к Рождеству сюрприз для отца и матери! Не хватает еще, чтобы они убедили нас, что все это дело Санта-Клауса! В следующем году выставлю у кровати чулок!» В самом начале послевоенных лет многие люди бедствовали и, несмотря на то что в городах продавалось достаточно много елок, мало кто позволял купить себе даже очень маленькое деревце. Жители пригородных деревень, завозившие елки в город, теряли новогодний заработок. Из записей К. Чуковского от 1924 года: «Третьего дня шел я с Муркой к Коле – часов в 11 утра, и был поражен: сколько елок! На каждом углу самых безлюдных улиц стоит воз, доверху набитый всевозможными елками, – и возле воза унылый мужик, безнадежно взирающий на редких прохожих. Я разговорился с одним. Говорит: Хоть бы на соль заработать, уж о керосине не мечтаем! Ни у кого ни гроша; масла не видали с того Рождества… Единственная добывающая промышленность – елки. Засыпали елками весь Ленинград, сбили цену до 15 копеек. И я заметил, что покупают елки главным образом маленькие, пролетарские – чтобы поставить на стол».

Рождество в изгнании

Для мигрантов, огромным потоком покидавших революционную Россию и отправляющихся в неизвестное и в большинстве своем безрадостное будущее, елка стала символом всего утраченного. О ней вспоминали мучительно и слезно. «Сейчас в центре рождественского веселья, преимущественно в городах, стоит убранная свечами, разукрашенная елка – символ Небесного Света – нашего Спасителя, – писала парижская эмигрантская газета «Возрождение». – Сияющая огнями елка не потеряла своего обаяния и на чужбине – она связана невидимыми нитями с нашим милым и невозвратным прошлым». Своя, с большим трудом добытая елка была для лишившихся родины людей только отзвуком другой, потерянной навсегда.

 
Рождество в стране моей родной.
Добрый дед с пушистой бородой,
Пахнет мандаринами и елкой,
С пушками, хлопушками в кошелке.
Детский праздник, а когда-то мой…
Кто-то близкий, теплый и родной
Тихо гладит ласковой рукой…
Время унесло тебя с собой,
Рождество страны моей родной.
 

А. Вертинский «Рождество». Париж, 1934

Дети, приветствующие Красную армию во время парада 1922 года

Борис Кустодиев в 1919 году все еще живописует праздничный зимний мир, которого давно уже не существует в реальности

После 1920 года постепенно начала налаживаться жизнь и в детских учебных заведениях, возобновлялись праздники елки. Вроде бы все шло к лучшему, и Новый год снова завоевывал свою популярность в семьях, школах, детских садах и на производствах, но над елкой нависала уже угроза. По прошествии трех недель, после завершения Октябрьского переворота, прозвучал первый тревожный звоночек. В 1917 году Аркадий Аверченко отреагировал на него публикацией своего рассказа «Последняя елка» в предрождественском выпуске журнала «Новый Сатирикон». Говорится в нем о том, как писатель приносит очередной рождественский рассказ в редакцию. «О каком Рождестве говорите?» – спрашивают его в редакции. «Даже ребенок догадается! – вскричал я запальчиво. – Я говорю о Рождестве Христовом!» – «Так-с! А вы знаете, что народные комиссары из Смольного, для уравнения нашего календаря с западным, отменили в этом году Рождество?» – отвечают ему. На самом же деле «комиссары из Смольного» в конце 1917 года еще не планировали отмену Рождества, но уже спустя несколько недель после начала революции, с 16 ноября, был поставлен на обсуждение правительством вопрос о календарной реформе. До октябрьского переворота вся Россия была вынуждена жить, придерживаясь юлианского календаря, несмотря на то что многие европейские государства давным-давно перешли на принятый и введенный папой Григорием XIII в далеком 1582 году григорианский календарь. Острая необходимость в переходе на новый стиль замечалась с начала XVIII века из-за того, что при Петре I в научной и международной переписках Россия вынуждена была использовать григорианский календарь, но внутренняя переписка велась по старому стилю еще на протяжении двух столетий. Это вызывало массу неудобств. Особо острой была потребность в едином времяисчислении с Европой, в коммерческой и дипломатической практике. Все попытки в XIX веке провести календарную реформу не увенчались успехом. Этому мешала как церковь, так и правительство, которые считали «несвоевременным» введением нового календаря. Когда революция закончилась, вопрос «несвоевременности» сам собой отпал. 24 января 1918 года Советом народных комиссаров был обнародован «Декрет о введении в Российской республике западноевропейского календаря». На следующий день декрет, подписанный Лениным, был опубликован: «В целях установления в России одинакового почти со всеми культурными народами исчисления времени Совет народных комиссаров постановляет ввести по истечении января месяца сего года в гражданский обиход новый календарь».

«Революционный поезд» 10-го железнодорожного батальона, 1 января 1918 года

Исходя из разницы между новым и старым стилем, которая составляла 13 суток, русское Рождество сдвинулось с 25 декабря на 7 января, а Новый год – с 1 января на 14-е. Несмотря на то что ни правительственные документы, ни декрет не извещали про отмену праздника, у народа были сильные психические потрясения вследствие сдвига столь привычных календарных дат. Изменение календаря воспринималось людьми как перелом обычных жизненных устоев с традиционными православными праздниками, связанными с определенными датами. Первого января 1919 года (по новому стилю) Г. А. Князев записал в своем дневнике: «Так и не знали, праздновать или же нет Новый год. Некоторые встречали, другие будут встречать по старому стилю – “Не хотим по-большевистски”». У большинства жизнь протекала по старому календарю, а люди пожилого возраста еще через многие годы, привычно для себя производили нехитрую арифметическую операцию в уме, как в стихотворении «Август» Бориса Пастернака: «Шестое августа по-старому – Преображение Господне». Непонятна была и дальнейшая судьба Рождества и елки после введения календарной реформы. Вторая и более серьезная угроза деревцу заключалась в том, что народу день Октябрьского переворота преподносился как социалистическое начало новой эры. Создавалась обстановка временного хаоса из-за утверждения и введения в календарь новой системы советских праздников. В официальной печати делались указания, как необходимо проводить праздники, тем самым пытаясь заменить старые ритуалы на новые. Рождество Христово в 1922 году было переименовано в «комсомольское Рождество» или по-другому – «комсвятки». Новое название праздника, в противовес старому «поповскому Рождеству» (так называли православный праздник), полностью соответствовало задуманной идее «подмены», что, по убеждению советских идеологов, помогло бы народу органично перейти на нововведенную календарную систему. Первый рождественский день, 25 декабря, был объявлен выходным, и комсомольскими ячейками должны были организовываться праздничные «комсвятки». Каждое мероприятие начиналось с разоблачения «экономических корней» рождественского праздника чтением речей и докладов. Затем начинались политические сатиры, инсценировки, «живые картины» и спектакли. Комсомольцами зачитывались юмористические рассказы и пели на церковные мотивы комсомольские песни. Во второй праздничный день на улицах утраивали шествия, а на третий проводились «комсомольская елка» и маскарады. Участниками елочных карнавалов были в основном комсомольцы-пропагандисты, которые рядились в самые разнообразные сатирические костюмы: Нэпмана, Деникина, Колчака, Кулака, Антанты, языческих богов, даже в поросенка и рождественского гуся. Проходили факельные шествия и сжигались иконы. Организовывались «комсомольские елки» и в детских домах. Советские идеологи, придумывая новые праздничные обряды, старались использовать традиционные календарные ритуалы, как религиозные, так и народные. По этой причине на «комсомольском Рождестве» и фигурирует елка как обязательный новогодний атрибут. В качестве руководства по проведению нового праздника был издан сборник «Комсомольское Рождество». В эти годы профсоюзными организациями проводились детские елки на предприятиях. Корреспондент «Правды» в рассказе о «комсомольских святках» в городе Рязань цитирует речь председателя завкома на одном из рязанских заводов, вроде бы произнесенную им накануне нового, 1923 года: «О детской елке надо подумать, и Новый год на носу… Танцульки устраиваем. Вчера одну устроили, на елку детям заработали миллионов 500».

НАРУШЕНИЕ КАЛЕНДАРНОГО ЦИКЛА ВОСПРИНИМАЛОСЬ КАК КРУШЕНИЕ ВСЕХ ОСНОВ, И СДВИЖЕНИЕ НОВОГО ГОДА ПРИВОДИЛО К НЕМЫСЛИМОЙ ПУТАНИЦЕ – КТО-ТО ПЫТАЛСЯ ВСТРЕЧАТЬ ПО-НОВОМУ, КТО-ТО ПО СТАРОМУ, КТО-ТО НЕ ХОТЕЛ «ПО-БОЛЬШИВИСТСКИ».

«Елка. Книжка для маленьких детей»

Детский альманах издательства «Парус», составленный Александром Бенуа и Корнеем Чуковским, должен был появиться на прилавках весной 1917 года под названием «Радуга». Но типографии были заняты революционными листовками, и на них же уходила вся бумага, поэтому до детской книжки руки дошли только в январе следующего, 1918 года. «Летнее» более не подходило, и его заменили на «зимнее» – «Елка». Новый титульный лист был оформлен будущим прославленным советским детским иллюстратором Владимиром Лебедевым. В создании сборника «Елки» участвовали все именитые писатели (Максим Горький, Алексей Толстой, Валерий Брюсов) и художники (Илья Репин, Юрий Анненков, Мстислав Добужинский) того времени. Но эклектичность получившегося оформления не понравилась Бенуа – он попросил издателей снять свое имя из выходных данных. Но со временем оказалось, что «Елка» стала основой и образцом для советских детских книжек на много десятилетий вперед. Сейчас сборник – большая библиографическая редкость, и цена его на аукционах растет с каждым годом.

Но такое лояльное отношение к елке со стороны советской власти продолжалось недолго. Уже в конце 1924 года стали заметны ощутимые перемены, освещаемые издательством «Красная газета»: «…в этом году заметно, что рождественские предрассудки почти прекратились. На базарах почти не видно елок – мало становится бессознательных людей». Свое существование постепенно завершило и «комсомольское Рождество». В прессе оно было раскритиковано как не сыгравшее в антирелигиозной пропаганде существенной роли: писалось о том, что «комсвятки» «приносили мало пользы», поскольку они являлись лишь «антипоповскими выступлениями», в то время как «классовая сущность и контрреволюционность религии» ими «не разоблачалась». С 1925 года начали плановую борьбу с православными праздниками и религией, и в 1929 году Рождество было окончательно отменено.

Антирождественская кампания и борьба с Елкой
1917–1935 годы

Сразу после революции над любимым народным праздником начали сгущаться тучи. Уж слишком нарочито буржуазным и религиозным выглядел он в глазах победивших крестьян и рабочих. Но до второй половины 1920-х годов ни времени, ни сил на полномасштабную борьбу с ним у Советов не было. Как только они нашлись – кампания против «пережитка» развернулась нешуточная.

В 1926 году по стране вовсю шагала кампания по антирождественской пропаганде. Газета «Вечерняя Москва» 24 декабря на первой странице размещает фотографию некогда популярного елочного базара в Охотном ряду, и это становится последним официальным упоминанием о всенародно любимом в царской России празднике, который в новой России теперь считается буржуазным пережитком. Через год на такие фотографии было окончательно наложено табу новыми властями, а антирождественская пропаганда добралась даже до самых отдаленных от столицы губерний. Местные издатели получили четкие указания выпускать исключительно материалы, которые настраивали трудящихся города и деревни на нужный лад. Еще дальше пошли в Тульской губернии. В 1927 году местные журналисты составили, а позже и напечатали памятку с четко разработанной программой искоренения из умов жителей страны буржуазного праздника. Основной упор в брошюре делался на антирелигиозную пропаганду именно в рождественские дни. В издании были четко очерчены сроки предстоящих мероприятий и велись речи, в которых Рождество выставлялось ничтожным и не требующим внимания событием по сравнению с «великой» годовщиной Октября и ленинскими тезисами. Особый масштаб промывание мозгов для тех, у кого еще сохранились церковные предрассудки, приобретало в самые светлые христианские дни – Пасху и Рождество Христово. Ожесточенную борьбу специалисты объясняли тем, что именно в эти дни религиозная пропаганда со стороны церкви работает особенно хорошо.

Антирелигиозный пропагандистский плакат, 1921 год

Советская почтовая марка с портретом Павла Петровича Постышева, 1966 год

Легенда о человеке, подарившем елку советским детям

Павел Петрович Постышев, автор статьи в «Правде», которая резко изменила все отношение партии к Новому году и елке, был репрессирован и расстрелян в 1937 году. Но после реабилитации в 1955-м удостоился целого пласта полумифологических воспоминаний. Самая романтическая версия легенды высказана в мемуарах его сына Леонида.

«Однажды летом 1935 года отец, обращаясь к детям, вдруг произносит странную фразу: «Что-то мы все-таки недодумали…» Он все насущные проблемы всегда обсуждал с нами. На этот раз «чем-то недодуманным» оказалось запрещение елки. Теперь, когда появилась возможность дать детям рабочих радостный праздник, елку запретили как поповский предрассудок, однако при этом хорошего, веселого праздника для детей так и не придумали. Попы были умнее: они, несмотря на то что елка – обряд языческий, не стали с ним бороться, а использовали в своих интересах. Отец подумал еще и сказал твердо: «Вот будет очередной пленум ЦК, выступлю и поставлю вопрос о том, чтобы вернуть нашим детям этот чудесный праздник».

Но даже такой масштабной кампании, по мнению властей, было недостаточно. Спустя год активной работы, в 1928-м, некомпетентной признали и деятельность социалистической организации под названием «Союз безбожников», которая в то время насчитывала 123 тысячи членов. В средствах массовой информации и вовсе спустили всех собак на «Безбожников», обозвав их бесполезной организацией бездельников. «Фактически ведем мы антирелигиозную работу более или менее широко только два раза в году: на Рождество и Пасху, в порядке неожиданно свалившейся кампании», – писали в советской прессе. Вместе с этим газеты и сами активно участвовали в антирелигиозной пропаганде. На страницах периодических изданий известные люди высказывали свои суждения по поводу ужесточения борьбы с церковью. Мелькали и мысли о том, что под личиной светлых праздников попы просто спаивают народ. Сатирический стишок на эту тему в конце 1928 года появился в «Шадринской окружной крестьянской газете».

 
На пьяную елку тратится денег масса,
Пьяный праздник – в кармане дыра.
Сохранит твои деньги сберегательная касса.
С пьяным праздником кончить пора.
 

С невинного стихотворения началась настоящая война с «рождественским пьянством». Праздники объявили вредными для умов и здоровья населения страны, а церковнослужителей назвали сильными мира сего, которые сеют обман и спаивают пролетариат. «За бугром», как писала советская пресса, рождественские праздники – оружие капиталистов, а бесплатные елки и конфеты – ловушка для детворы. Под прикрытием благотворительности хитрые дельцы задарма, по мнению журналистов, завоевывали право весь остальной год держать простых ребятишек на голодном пайке.

В 1929-м, который позднее вошел в историю как год великого перелома, партийцами был утвержден новый непрерывный режим работы – знакомая всем на сегодняшний день пятидневка. В новом трудовом распорядке все церковные праздники стали рабочими днями, да и вообще об их существовании в календаре не было ни слова, к примеру, рождественский день стал обычным трудовым. Эстафету тут же подхватили и средства массовой информации. «Непрерывный рабочий год и пятидневная рабочая неделя, – ликовали журналисты «Правды», – не оставляют больше места для религиозных праздников… В этом году впервые рождественские дни являются обычными трудовыми рабочими днями…» Особенно строго в рождественские дни карались прогулы и нарушение трудовой дисциплины. И хотя в газетах трубили, что «попы развернули широкую агитацию за празднование “Рождества Христова”», 25 декабря все-таки получилось полноценным рабочим днем и предаваться лени и прогуливать работу пролетариат не решился, что уже к концу дня подтвердили и газетные заголовки – «повсюду отмечается выход на производство рабочих».

Пятидневка отменила и главный атрибут праздника – новогоднюю елку. Причем дерево, против которого выступала традиционная церковь, почему-то стало называться «поповским обычаем». Не остались в стороне от борьбы с «нездоровой» традицией советские средства массовой информации и специалисты по «антирождественской» пропаганде. Столичные журналисты обличали и клеймили позором руководителей губерний, которые не стали запрещать проведение елки. Лесная красавица в момент стала буржуазным пережитком и поповским обычаем, постыдным для пролетарского народа. Больше всего доставалось малышам, грезившим о рождестве, – их осуждали и зло высмеивали в детских изданиях.

Одним из кошмаров для ребятни того времени стала иллюстрация в популярном в то время журнале. На картинке был изображен поп, стоящий на стопке книг. Он держал в руках крест, который использовал как удочку. Леска и крючок были спрятаны в рождественской елке, к которой тянул руки маленький восторженный мальчуган. На картинке были отражены и мысли «сектанта»:

 
Слежу за рыбкой жадно я.
Вот елочка нарядная
Заместо червячка.
Еще даю конфеты я.
Авось приманкой этой
Поймаю простачка.
 

Особенно отличилась в публикации таких агиток в те годы знаменитая «Пионерская правда», впрочем, и другие детские издания пестрели аналогичными картинками. Для праздников нового социалистического государства, напротив, подбирались позитивные картинки. Годовщина октябрьской революции и вовсе позиционировалась как «день, установивший на земле новую эру». Новогодние праздники, казалось, больше никогда не вернутся в народ. В декабре по улицам ходили специальные дежурные, которые высматривали, не светятся ли за оконными стеклами новогодние огоньки. В школах «рождественские вечера» заменили на аналогичные мероприятия, но с приставкой «анти». В порядке кампании по уничтожению народного праздника на таких мероприятиях детей учили смеяться над церковными «сектантами» и любить новые социалистические праздники. Особенно популярна была сатира, а именно антирождественские песенки, к примеру: «Динь-бом, динь-бом, больше в церковь не пойдем». Еще один удар по детской психике нанесло эпическое творение социалистического сказочника Павла Барто под названием «Елка». Произведение, увидевшее свет в 1930 году, должно было напрочь убить в ребятишках желание видеть в своем доме елку. Начинается все и правда по-сказочному красиво: заснеженный лес, в центре растет ладная елочка. Деревце любят птички, под кроной частенько ночует ежик, а по ветвям прыгают белочки. У самого ствола, неприметно, среди иголок клесты свили гнездо, и там уже появились птенцы. «Были они еще совсем голенькие и беспомощно копошились под ней». Заканчивается идиллия, когда в лесу появляется неприятный по описанию бородатый старик. Убедившись, что вокруг никого нет, браконьер начинает рубить елки, под топор попадает и стройная красавица: «Спокойно спали клесты. Звонко звякнул топор в морозном воздухе, вздрогнула елка, мягкими хлопьями осыпала старика… Взмахнула елка ветвями и рухнула в снег…» Клесты «как слепые метались по воздуху», но мерзкому старику глубоко безразличны страдания животных. Закончив свое дело, изверг так же спокойно уезжает из леса. Так знаменитая «В лесу родилась елочка…», историю которой мы рассказали в прошлой главе, получила ровно противоположную трактовку.

«СВЕТЛЫЙ ПРАЗДНИК РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА БЫЛ ПОД ЗАПРЕТОМ, А ТОТ, КТО ВЗДУМАЕТ ЕГО ОТМЕЧАТЬ, МОГ ПОПЛАТИТЬСЯ РАБОТОЙ, А ТО ВОВСЕ СВОБОДОЙ И УГОДИТЬ ЗА РЕШЕТКУ. НО НАША МАМА НИ РАЗУ НЕ ОСТАВИЛА НАС С СЕСТРОЙ БЕЗ РОЖДЕСТВЕНСКОЙ ЕЛКИ».

И все же гонимая социалистическими активистами елка смогла выжить, хоть и ушла в подполье. Буржуи тайком в подвалах и за непроницаемыми шторами упорно продолжали устраивать детям праздник. Люди страшно боялись разоблачения, но от рождества все-таки не отказывались. Ирина Токмакова, дочь знаменитого врача-педиатра, вспоминает: «Светлый праздник Рождества Христова был под запретом, а тот, кто вздумает его отмечать, мог поплатиться работой, а то вовсе свободой и угодить за решетку. Но наша мама, выросшая еще до революции, не сказать чтобы уж очень религиозный человек, однако чтящий традицию, наша мама ни разу не оставила нас с сестрой без рождественской елки».

Патриарх Тихон, святитель Тихон Московский, в Рождество 1917 года

По этим строкам легко представить, чего стоило людям, мечтающим о настоящей елке и новогодних праздниках, заполучить пушистую красавицу в свой дом. По воспоминаниям все той же Ирины Токмаковой, деревьями их семью снабжал дворник. Он специально за несколько дней до Нового года вооружался большим мешком и отправлялся в лес. Там он выбирал елку, рубил ее, а чтобы засунуть в мешок, разрубал дерево пополам. Дома пушистую красавицу соединяли, и она «делалась опять целенькой и стройной. А как она дивно пахла свежестью и лесом». Отчаянным шагом было устроить рождественскую елку в детском саду, впрочем, на это у некоторых воспитателей все-таки хватало смелости. Изредка фотографиями «поповского» дерева баловали читателей и периодические издания. Особенно часто ее можно было обнаружить на иллюстрациях в детских книжках 20–30-х годов. К примеру, в 1929 году увидел свет сборник Г. Туганова «Зимой». На иллюстрации представлен обобщенный образ русской зимы: заснеженный горизонт, тайга, деревенский житель, едущий в лес по дрова, вооруженный до зубов охотник и самое неожиданное – мужики, везущие на санях только что срубленные пушистые новогодние деревья. Даже сам вождь мирового пролетариата, судя по детской литературе, оказался причастен к «поповскому» дереву. Вышедшие первым изданием в 1931 году воспоминания В. Д. Бонч-Бруевича о Ленине содержат эпизод, рассказывающий о елке, проведенной для учеников школы в Сокольниках, которую организовал и на которой присутствовал Ленин. Образ елки появляется и в рассказах о тяжелом прошлом детей рабочих и крестьян: в том же 1929 году был переиздан для детей рассказ М. М. Коцюбинского «Елочка», в котором с сочувствием рассказывается о двенадцатилетнем крестьянском мальчике, поехавшем на лошади в лес за елкой для господ. Но все это были лишь отголоски уходящего в небытие праздника.

Переломным можно смело считать 1935 год. Неожиданно для всех в «Правде» выходит короткая заметка и, что самое удивительное, с подписью аж кандидата в члены Политбюро ЦК ВКП(б) Павла Петровича Постышева «Давайте организуем к Новому году детям хорошую елку!». Далее народный деятель и вовсе входит во вкус: «В дореволюционное время буржуазия и чиновники буржуазии всегда устраивали на Новый год своим детям елку. Дети рабочих с завистью через окно посматривали на сверкающую разноцветными огнями елку и веселящихся вокруг нее детей богатеев. Почему у нас школы, детские дома, ясли, детские клубы, дворцы пионеров лишают этого прекрасного удовольствия ребятишек трудящихся Советской страны? Какие-то не иначе как «левые» загибщики ославили это детское развлечение как буржуазную затею. Следует этому неправильному осуждению елки, которая является прекрасным развлечением для детей, положить конец. Комсомольцы, пионер-работники должны под Новый год устроить коллективные елки для детей. В школах, детских домах, в дворцах пионеров, в детских клубах, в детских кино и театрах – везде должна быть детская елка! Не должно быть ни одного колхоза, где бы правление вместе с комсомольцами не устроило бы накануне Нового года елку для своих ребятишек. Горсоветы, председатели районных исполкомов, сельсоветы, органы народного образования должны помочь устройству советской елки для детей нашей великой социалистической родины. Организации детской новогодней елки наши ребятишки будут только благодарны. Я уверен, что комсомольцы примут в этом деле самое активное участие и искоренят нелепое мнение, что детская елка является буржуазным предрассудком. Итак, давайте организуем веселую встречу Нового года для детей, устроим хорошую советскую елку во всех городах и колхозах!» Инициатива народного деятеля была воспринята мгновенно и с большим энтузиазмом. В том же номере «Правды» публикуется краткая информация о том, что на рынках Москвы началась продажа новогодних елок. Причем журналист с жаром критикует директоров ярмарок, которые «считают почему-то продажу елок… нарушением каких-то никому не ведомых правил и баловством». Еще одна невеселая статья в этом же издании сетует на то, как трудно купить елочные игрушки и атрибуты любимого советского праздника – в торговых точках их просто нет. Следующий номер продолжает знакомить читателя с новым советским праздником. В частности, информирует о телеграммах, в срочном порядке разосланных районным секретарям комсомола во все концы страны, «в которых рекомендуется под Новый год устраивать для пионеров и школьников елки как в школах, так и в детских домах, кинотеатрах и на катках»; предлагается «организовать заготовку елок, закупку игрушек и украшений». Еще журналист добавляет, что на советских фабриках и заводах готовят подарки для детей. А московское правительство дает указания райсельхозам о заготовке елок. Сообщается, что мероприятия будут проводиться организованно, под наблюдением егерей. За подписью секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Косарева публикуется постановление о проведении 1 января силами комсомольцев и пионеров елок в школах, детских клубах и детских домах и о необходимости привлечения к этому делу родителей и школьных шефов. В канун нового года в «Правде» появляется знаменитая фотография: на снимке ребятишки с блеском в глазах рассматривают рождественскую елку, выставленную в витрине магазина. Есть и подпись: «Магазин «Детский мир» Гормосторга выставил украшенную елку, пользующуюся у наших покупателей большим успехом». В соседней статье журналист с удовлетворением докладывает о «бойкой торговле елками» на всех рынках Москвы, о «повышенном спросе на елочные украшения». Далее события приобретают и вовсе небывалый размах. Рассказывается о грандиозных елках, которые в новогодний вечер засверкают в московских парках культуры и отдыха, о больших и маленьких елочках, расставленных в харьковском Дворце пионеров; о тысяче елок, которые пройдут в Киеве; о елках, установленных на десятках катков Ленинграда. 31 декабря на прилавках магазинов, согласно сообщениям в прессе, уже появился «расширенный ассортимент елочных украшений», артели и промкооперации предлагают покупателям «специальные елочные наборы, фигурные пряники и марципанные фигуры», а кафе, рестораны и крупные заводские столовые готовятся к организации елок в своих помещениях. В последний день старого года отреагировала и провинция – корреспондент из Воронежа сообщает: «Многие колхозники сегодня выехали в лес за елкой».