Текст книги "В потоке поэзии – 3"

Равенство

 
Равенство двух полноправных стихий —
тела безумного с тленным распадом
с нежной душой, создающей стихи,
словно деревья в разгар листопада,
ветви рождают сезонный восторг
сочной поэзией скинутых красок.
Равенство двух – полноценный итог,
осень – пора философских подсказок!
 

Счастливая Россия

 
Радостно видеть Россию счастливой,
вновь накопившей достаточно сил,
сильной страной для народа любимой
с гордо расправленной парою крыл!
Пусть не смолкают в песочницах дети,
звонко за печкой стрекочет сверчок,
в поле комбайны на раннем рассвете
тучной пшеницы сжинают клочок!
Небо светлее станет над домом,
русской берёзы белее стволы.
В мире Россию встречают с поклоном,
с большим поклоном ответим и мы!
 

Разговор времён

 
Грозно будущее взглянет
на десятки прежних лет,
соберёт великий саммит,
дать потребует ответ:
– Где старания благие?
Где конкретные дела?
Пусть плохие и лихие
были раньше времена.
Что случилось с настоящим?
Опереться мне на что?
Вам хотелось бы блестящим,
видеть будущее? Но…
Покачало головою
время прошлое и всё,
Настоящее с тоскою
что-то думало своё.
Без ответа на вопросы
время будущее шло,
наворачивались слёзы
и румянилось лицо.
 

Разговор не удался

 
Туча чёрная с белой прожилкой,
с серебристой плетённой каймой
обработана старой морилкой,
настоявшейся, в меру густой.
По бокам разливались потёки —
для художника точно провал!
Ветер выдвинул грозно упрёки:
– Что за живопись? Кто рисовал?
От стыда потемнела. Ответа
не услышал от тучи никто.
Ветер плюнул порывом на это
и ответил:
– Да мне всё равно!
 

Полынный рубеж

 
Врезалась в память дорога степная
с пепельной пылью, прибитой дождём,
словно тропиночка дальнего рая
здесь, под ногами, то, чего ждём
в миг наш последний. Лежит на ладони
линия жизни – полынный рубеж
жёлтых соцветий. Горечь ироний:
«Чем залатаешь в душеньке брешь?»
 

Попался

 
– Милой номер набери:
девять сотен тридцать три,
сорок восемь, тридцать два…
– Нет, ей некогда, дела!
– Ты откуда номер знаешь?
С нею в прятки ты играешь?
Вот так друг, вот это да!
Мне наставили рога!!!
– Нет. Ты что! Какие встречи?
Обниманья, вина, свечи!
Просто знаю наизусть,
выводил из девки грусть.
Ты куда-то уезжал,
я её к груди прижал.
– Как прижал? Козёл же ты!
Так ведут себя скоты!
– Ладно, ладно, всё! Забыли.
Просто пьяные мы были.
– Вы ещё и пили вместе?
– Так, винца по граммов двести.
Всё равно ушёл домой,
с приболевшей головой
утром рано…
– Утром рано?
Ночевал?
– Да-а-а, немного подремал…
Суть истории правдивой:
быть не нужно говорливым!
Придержи-ка ты язык,
если правда ты мужик!
 

Заводу «АТЗ»

 
Остов лишь остался от завода —
балками бетонными пророс!
Слякотью осенней мрачная погода
превратила АТЗ в погост.
Не осталось ничего в забвении,
разобрали, вплоть до кирпича!
Выросло другое поколение
по завету деда Ильича.
Выдержал войну лихую, голод,
но убит, внезапно, со спины.
Веет над могилой зимний холод —
колкостью метельной седины…
 

Посещение магазина

 
– Жмут кроссовки? На другие!
Больше надо на размер?
Что другие? Те тугие?
Ты какой-то Гулливер!
Подошли? Ну слава Богу!
Марка снова подвела?
Три полоски белых сбоку —
это фирма, это да!!!
Ты ж мужик! Какая фирма?
Что купила, то носи.
Для накрутки денег ширма,
фирма, фирма! Не беси!
Девять лет, но знает фирму!
Вот дожили, вот те на!
Я работала на ферме,
где-то так, в твои года.
Выбрал? Всё! Пошли отсюда.
Разоришься тут с тобой.
Ну и дети! Просто чудо!
Девять лет!!! Смотри какой!
 

После дождя

 
Бетон отражает биение солнца,
за тучей пульсации слабо видны,
дождём обделённая дочь многоженца —
сорока из луж не напьётся воды.
Стволы тополей, почерневших от влаги,
рубцами коры изморщинили сад.
Оса полосатая блещет отвагой —
попала в ручей, как в бушующий ад!
Застыло мгновенье в бетонном зерцале,
остаток напитка впитается днём.
Дождём заливают небесные дали
поля золотые за дальним селом.
 

Последний первый снег

 
Последний первый снег
посыпал крупкой белой.
Старушке завтра век,
сидит в избушке серой
с печалью смотрит строго
на мрачный мир печальный,
вдруг вспомнилась дорога,
рассвет наивно ранний,
как молодая в танце
была она легка,
как на конечной станции
купила два платка —
уняло сердце голод.
Оделась не спеша.
На улицу, на холод
просилась вновь душа!
Рукой, трудами сношенной,
ловила снег живой.
Изба уж запорошена
вкруг белой полосой.
Лицо подставив ветру
и вглядываясь в снег,
подумала про Свету,
что Бог не дал ей век…
«Жива была бы дочка…»
– не понимал снежок,
остался мокрой точкой,
лишь на ладонь прилёг.
Снег первый и последний
встречал её родной.
Зашла в избушку. Села.
А снег уж пеленой…
 

Последняя зима

 
Закована в латы звонкая речка —
не сдвинуться с места, не брызнуть волной.
Берег заснежен, как утром крылечко
в старой избушке в деревне родной.
Крепкие стебли шумящих тростинок
в ветре холодном, бегущим в поля,
нежно поют, отходя от поминок —
сильный мороз погубил тополя.
Молоды были. Три года на свете.
Жить бы и жить, но Господь так решил:
кто-то очнётся от сна на рассвете,
кто-то лишится накопленных сил…
 

Посмотрел новости

 
Выживет Россия – это точно!
Мне сказали свыше, в новостях!
Всё идёт по плану – прямоточно,
мчимся на безумных скоростях
в будущее яркое, простое,
высохнет последняя слеза,
выгорят остатки сухостоя,
пепел будет радовать глаза!
 

Постапокалипсис

 
На выжженной земле клочками пепел —
остатки многолюдных городов.
Исчезло всё живое на планете,
оставлен на погибель милый кров.
Пустыня заменила океаны —
запасы улетучились воды,
блуждают по поверхности титаны —
соратники развязанной войны.
Затерянная в Космосе далёком,
летела безобразная Земля,
от Солнца отвернувшись одним боком
движенье прекратила до нуля.
 

Потерянное время

 
Хранитель времени забылся сном в часах,
прошли мгновения бегущих жадно стрелок,
насквозь промокли под дождём в полях,
века скопившихся серьёзных недоделок.
Война и плен, злодейство и пороки
печальной участью легли, как чёрный дым,
хранитель времени запутал нам дороги,
хранитель времени забылся сном седым.
Продолжим битву снова за ресурсы,
размявшись где-то на краю земли,
затянет мир опять нас всех на курсы
делить и враждовать, покуда не слегли!
Хранитель позабыл про наше чудо-время,
секунды растеряли в трёхстрелочных кругах,
не поняли всей правды, несём по жизни бремя,
расчёт мы совершаем под тиканье в часах…
 

Потратил деньги

 
Куртка нараспашку,
шапка до бровей.
Вдруг нашёл бумажку
в тысячу рублей!
Надо же удача,
как мне повезло.
С пяти тысяч сдача
в стареньком пальто.
Как же быть с находкой?
Тратить или нет?
С вяленой селёдкой
закатить банкет?
Или взять вещицу
для родной жены —
два рулона ситца,
пусть сошьёт штаны!
Ну, не знаю, право,
мыслить не могу.
Плохо что-то стало,
лягу! Отдохну!
Отдых бесполезен.
Закачу банкет!
А жене любезно,
подарю букет!
Сочные тюльпаны
Или васильки,
Главное, чтоб мамы
Не было ноги…
Проливались слёзы,
громыхал скандал.
Подарил две розы,
Каждой из двух дам!
 

Двустишия

 
*
Поэзия – это великолепно,
но свежий хлеб вкуснее!
*
Вишня желта – съеден плод,
червь проточил жизни ход.
 

Почти весна

 
Ветер снег бросает жадно
в придорожную траву.
Шум немеет от прохлады
стаи галок, налету.
Пашня сушит ненасытно
влагу снега чернотой,
зелень пробует бесстыдно
скинуть панцирь ледяной.
Сквозь шумящие берёзы
солнце кинуло лучи —
тает снег и градом слёзы
с веток капают в ручьи.
Грач торжественной походкой
пашню мерит, агроном —
клювом вытянул находку,
наедаясь перед сном.
 

Поэт и Вселенная

 
Память Вселенной забрезжит рассветом,
Космос ослепит блистанием звёзд.
Кто попросил поделиться ответом?
Может поэт с седовласым сонетом?
Нам не ответить на этот вопрос!
Разум священный, высоких Галактик
зовом далёким блуждает в умах.
Смело поборет таинственный страх,
только поэт, негодующий практик!
 

Поэт пропал

 
Пропал поэт под натиском тщеславным,
под натиском гордыни поэт нелепо пал.
Писал он о судьбе, о трепетном, о главном,
но явно не заметил гордыни злой оскал.
Под лёгким дуновеньем завистливых рецензий
творил он беспробудно, работая в ночи.
От Музы не услышал, накопленных претензий,
от Музы отмахнулся, как рубят палачи.
Поэтом овладела безумная тревога,
тревога-невозможность быть лучшим среди всех.
От Музы отмахнулся, какая, впредь, подмога,
от Музы отмахнулся – свершил великий грех.
Гордыня запекала на углях суть поэта,
ожогом покрасневшим, скользила по душе,
но утро наступило и с свеженьким сонетом
красивая бумага белела на столе.
 

Поэт у ворот рая

 
– А с дверью что? Она закрылась
пред носом хлопнула в косяк
и где же, сударь, ваша милость?
Спустили всё на «так-пустяк»?
– Так вы, любезный посетитель,
стоите в метре от ворот,
где закрывается обитель —
Эдемский Сад, точнее, вот…
– Так почему меня не пустят?
Я заслужил!
– Да что вы? Нет!
У вас в стихах какой-то грустный
любви Божественной момент…
 

Предсмертная осень

 
Хрипло проносится ветер
в кронах осенних дерев.
Мир так загадочно светел,
словно приятный припев.
Сброшены листья в корзину —
осень лишилась огня!
Утром срубили осину,
днём полегли тополя…
 

Русская боль

 
Ни хрусталь и звон бокалов,
ни дворцов роскошный вид
с белизной холодных плит
и раскатистым вокалом
не заглушат русской боли
в иссечённых спинах красных
мужиков-крестьян, напрасно
захотевших клин на поле
под посев овса и проса,
где болото дышит смрадом,
комарьё трепещет адом
и обильны утром росы…
Не хрусталь и звон бокалов,
но свистящий кнут с утра
Русью правил до утра,
как раскатистым вокалом
русской боли…
 

Обманщик

 
Спрятал дед пузырь на крыше
и пошёл от бабки прочь
за сарай, где пляшут мыши.
(Деду выпить уж невмочь!)
Бабка смотрит у забора:
– Где ты, дед? Ететь-вертеть!
– Снег с антенны чищу… Скоро
будем новости смотреть!
 

Архип

 
В ущелье стен бетонных падал
январский снег. В окно ступил
пожарный, словно в лоно ада —
горело всё! Огонь дымил,
вгрызаясь с жадностью в обои,
на зуб распробовал кровать.
Прикрыл пожарный двух собою:
девчушку мелкую и мать.
Огонь съедал полы лениво,
герой решил спасти кота.
– Ну, что ты, кис, такой пугливый?
Иди ко мне, иди сюда!
Безусый кот с горелой шерстью
прижался в угол, где комод.
– Тебе воды бы граммов двести!
Каких, котяра, ты пород? —
шутливо выкрикнул спаситель,
кота схватил, а вслед огонь
пытался в адскую обитель
забрать живых, но выдал бронь
сегодня всем начальник свыше.
– Держи кота – живучий тип! —
вручил девчушке.
– Выжил?
– Выжил!
А как зовут его?
– Архип!
– Вот это имя!
Кот довольный
прижался мокрой головой
к родной девчушке. Снегом вольным
кружило в воздухе…
– Живой!
 

Безбожница

 
В степи пурга играет с ночи,
под лунным светом вьёт тоску,
в безумстве собственном клокочет,
готовясь к главному броску
на дальний край, где безмятежно
стоит бурьян степной свечой
под светом лунным, словно грешный
решил раскаяться, с мечтой
о божьей милости великой
к нему, грешившему впотьмах!
Пурга, злодействуя безлико,
задует свечи. Вечный страх
пред Богом вышним ей неведом,
она вершит наперекор…
Горели свечи лунным светом,
пурги затих безумный вздор.
 

Присвоенная победа

 
Снежки лепили… Звонким смехом
разбудит двор разгар игры!
У Кати шубку с чёрным мехом
покрыли белые бугры,
у Сашки щёки, как томаты
краснеют, шарф лежит в снегу:
– Да я сейчас из автомата!
– Держись, Санёк, сейчас… Бегу! —
кричит Володя вниз с балкона.
Девчонки Сашку в плен берут:
– Поймали страшного дракона
всего за парочку минут!
– Я не дракон! Я воин грозный!
– Не воин ты, а злой дракон,
и ты в плену. Сдавайся! Поздно
среди игры менять закон…
Володька вышел. Сашка мрачный
сидел на лавке, уши тёр.
– Твоя победа?
– Однозначно!!!
Да я девчонкам нос утёр!
 

С Новым годом, Рубцовск!

 
Рубцовчане, с новым годом!
С новым годом, град Рубцовск!
В двадцать третьем пусть с народом
будет власть и будет лоск
впредь на улицах и в скверах,
в многочисленных домах!
Рубцовчане, стойкой веры
вам в задуманных делах!
На работе продвиженья,
а в семье покоя вам,
чтоб любовь и уваженье
не бежали по углам!
Кто болеет – поправляйся!
Ты, боец, держись, родной,
и в Рубцовку возвращайся,
ждёт семья тебя домой!
 

Зима в Рубцовске

 
Зима в Рубцовске льдом на трассах,
клубится паром в теплотрассах,
рождая иней на ветвях.
Помоек мёрзлое мгновенье
укроет снегом дуновенье
порыва ветра. Вот на днях
убрать обещано… Но тщетно…
Кружатся хлопья сажи вредной
и прахом падают на прах…
Зима в Рубцовске как забвенье,
как лень, как ропот, как волненье
и нарушение в правах…
 

Высокая кухня

 
Поля, как блины под сметаной,
на сопках белеет зефир,
слетает с небес неустанно
в холодный нетопленный мир
легчайшая снежная вата —
кондитер, открывший отдел,
горчивший подслащивал фатум
погрязшим в безумии дел!
 

Впечатление

 
В тёмной зале хвойный запах.
Свет мерцающих гирлянд
гладит шарики на лапах,
превращая в бриллиант
одинокую снежинку,
потерявшую подруг…
Там на снежную перинку
за окном ложится вдруг
новый снег наивно белый
и густой, такой густой,
словно перья ангел смелый
потерял, летя домой!
В тёмной зале ель стояла,
пряча чудные дары
тем, кто спит под одеялом
вплоть до утренней поры…
 

Праздник

 
Загорится звезда в уходящем
в ночное спокойствие небе.
В новогоднюю ночь заметёт
города ворожейка-метель.
В ледяное окно упирается
розы шипованный стебель
на седьмом этаже, где дочурку
мамаша уложит в постель.
Забежит в магазин задержавшийся
в дальней дороге водитель:
– Мандарины «Марокко», вино,
килограмм шоколадных конфет!
– И зайчонка купите ребёнку…
Смотрите какой покровитель
в наступающем…
– Да? Положите игрушку в отдельный пакет.
На седьмом этаже, где дочурку
мамаша уложит в постель,
зажигаются свечи. На ёлке
мерцает гирлянда огнями.
За окном ледяным пролетает,
ворча, ворожейка-метель,
а дочурка не спит и крадётся к родителям:
– Можно я с вами?
 

Чистое поле

 
Чистое поле уносит в раздумья,
снова в степи окаянный стою:
– Сколько же будет твориться безумье?
Сколько несчастных погибнет в строю?
Чистое поле смешается с небом,
снежным крестом распластается даль,
звон нисходящий с церковным молебном
честно ответят: «Нам искренне жаль…»
 

Разочарование

 
На латунном небе ни всполоха —
одинокий луч не пестрит.
Прогорает жизнь дымным порохом,
оставляя боль и артрит.
На мечте не построено хижины
и в надежде великая ложь.
Слишком плохо, что планка завышена…
И сидишь поминаешь: «Ну, что ж…»
 

Дворник

 
Нет поэзии в метели —
дворник знает точно!
Полусонный из постели
встанет поздней ночью
и на улицу – работать,
гнуть свои права.
Не пеняет что суббота
минус двадцать два!
Завихрилось за углами
не сугроб – гора,
над асфальтными полями
белые ветра.
Опьянённая стихия
платит за фуршет,
приоткрыла веки Вию
– Гоголя сюжет!
В темноте когтисты лапы
– вязы ветви гнут,
и бросает тени лампа
в злой ночной приют.
Как клинок вошла лопата
в хладный стан снегов…
– Ты, зима, не виновата!
Просто я таков.
Извини, моя работа.
Начинать пора…
Минус двадцать два. Суббота.
Пять ноль три утра.
 

Танец в ротонде

 
Закружился снежок в поднебесье,
разбуянилась к ночи пурга,
седовласая ведьма-карга
сочиняла безумные песни.
О любви ледяной распевала,
заметая дома серебром,
наметала сугробы бугром,
дожидаясь лавины-обвала
с козырьков недоделанных крыш
на домах, что из старого фонда.
Надоела ей серая тишь,
полетела… Пустая ротонда
провоцирует розу ветров
обнажённой площадкой в колоннах,
где случались признанья, поклоны
перед барышней после балов.
О любви ледяной распевала
седовласая ведьма-карга,
танцевала в колоннах пурга,
вспоминая безумие бала…
 

Вдова

 
Упиваясь степной красотою,
ты стоишь на закате одна,
как берёзка над тихой рекою,
как в ложбине далёкой сосна.
Засмотрелась в вечернее поле,
на щеке засияла слеза,
знать тяжёлая женская доля
приморщинила эти глаза…
Не дождаться ни мужа, ни сына,
не дождаться и смерти своей…
Всё война за пределами тына,
за пределами этих степей…
 

О плохих словах

 
На столе бумаги кучей,
в клетки вписаны слова.
Он великий и могучий,
русский раз и навсегда!
Он не терпит оскорблений,
но имеется предел.
Сколько грубых отношений
человеком претерпел.
Настрадался вдоволь матом —
пересох родник души.
От ребёнка до солдата —
все, конечно, хороши.
Видим дивную насмешку,
в фразе злобу затаив,
и пускаем вперемешку
слов таинственный мотив.
 

О театре

 
Метафор нет, сравнения иссякли,
гиперболу советуют в утиль.
Проходят театральные спектакли,
зловеще тихо, как на море штиль.
Ушла в небытие игры эпоха,
остались на подмостках голышом,
но зритель рад и хлопает неплохо,
а после… в супермаркет, за вином.
 

О, добродетель!

 
О, добродетель, дорогой твоей
ходило немало сильных людей!
В пылающем сердце несли они жар,
посланный свыше надоблачный дар.
Было по силам менять целый мир,
людям во благо устраивать пир,
но, покорив Олимпа вершину,
сердце попало в иную пучину.
С властных высот по-другому глядя,
о, добродетель, всё для тебя!
Людям не нужно устраивать пир,
впрочем, зачем изменять этот мир?
Так человек, храня добродетель,
мигом теряет. Бог им свидетель.
 

Облака

 
Облака – испарившийся пот
человеческих сгорбленных тел,
отработавших смену. Завод
завизжал, зашумел и запел.
Закрутились машины во тьме,
потекла размягчённая сталь,
в производственной вновь кутерьме
человек, тот же самый, как встарь.
Потрудился на благо страны,
по прохладной аллее домой…
Посмотри, облака так родны —
это пот испарившийся твой!
 

Обои

 
Обои наклеены. Мокрые стены
прижали к себе полотно.
Возникли внезапно большие проблемы —
одно не закрыто окно!
Лежали обои внизу на паркете,
как куча несвежих газет.
Возникли внезапно проблемы на свете
у сих устроителей бед…
Просила душа – ругалась жена
на мужа и друга его!
«Да что ты, жена, вовсе пьяна,
 что не закрыла окно?»
Жена не поймёт, друга гнетёт:
«Как вы забыли окно?
 Снова устроили радостный слёт,
 вам прекратить не дано?»
Обои шатром, ребята жгутом,
жена закрывает окно.
Жарким пирком полнился дом —
друзья не встречались давно!
 

К Музе

 
Муза, не трогай поэта,
душу его не ласкай!
Он золотая монета,
неба бездонного край.
Ты невозможно ретива,
думаешь лишь о себе.
Свежим одаришь приливом,
скромно стоишь в стороне.
Да, ты великая, Муза!
Рядом присядь и пиши,
слово поэта – обуза,
ты своим словом дыши.
 

Обречённость

 
Время стирает с обоев лоск,
трещина, словно овраг на доске,
свечи стекли в бесформенный воск,
жизнь у кого-то на волоске…
Пень превратился в крупинки трухи,
ржавый забор покрасили вновь,
В Храме: «О, Боже, прости мне грехи!»
юное сердце забилось – любовь.
Время старается боль сохранить,
делает вид, что друг другу милы.
Срезана с майки торчащая нить,
майкой давно уже моют полы…
 

Общественно значимое

 
Старый сапог счищает с асфальта
тонкий, обгрызенный лёд,
хрустом взывает к дорожным конторам:
«Ей, мужики! Гололёд!
Срочно подкиньте песка под подошву!
Это же зимний аврал!»
…Слышатся вопли из новой больницы
– рученьку кто-то сломал.
 

Обыкновенная любовь

 
Неспешно идёт к долгожданной зиме
звенящая осень с холодными днями.
Они познакомились где-то в селе
ближе под вечер. Листва под ногами
коркой промёрзшей путь устилала.
Били сердца, предвкушая судьбу
полную счастья, которого мало,
им слишком мало в любовном бреду!
Радость влюблённости. Клуб. Дискотека.
Злые усмешки подруг за углом —
мелочи всё! Два человека
Вместе. Навечно. Пойдут через шторм,
бурю и грозы, тоску и печали.
Вместе. Навечно. Любовь их оплот!
Вот и январь. Невесту встречали
в платьице белом. Искрящийся лёд,
словно подтаял от милой улыбки.
Взглядом глубоким небес голубых
ярко сияли глаза. Без ошибки —
это любовь поразила двоих!
Стали семьёй. Любимые дети.
Чувства окрепли – вселился покой.
Всё начиналось для них на рассвете,
всё, как в тот день, под осенней листвой…
 

Роман

 
Огонь съедал страницы книги,
впивался пламенем в нутро
в основу душащей интриги,
где героиня всем на зло
пыталась встретится с любимым,
сбежать за тридевять земель,
но автор был неповторимым
и подложил ей сонный хмель.
Уснула вскоре героиня,
любимый мчался на коне,
Луна – небесная рабыня
страдала в томной синеве.
Прочитан миленькой девчонкой
роман великого творца!
Слеза сбежала нитью тонкой
по нежной кожице лица.
Рука взметнулась вверх во гневе,
и книгу ветер-хулиган
пронёс и утопил во чреве
тот упоительный роман!
 

Огрызки совести

 
Огрызки совести валялись на траве,
сожжённой равнодушием к страданью,
вернули безутешность вновь вдове —
толкнули на дорогу к истязанью.
Огрызки совести валялись на траве,
когда детей в дом детский отдавали,
когда невежество замкнуло в голове,
когда ответить хочется: «Вы твари!»
Огрызки совести валялись на траве,
когда война под боком скрежетала,
где поливали «Градом» по толпе —
кому-то денег показалось мало.
Огрызки совести валялись на траве,
сожжённой равнодушием к страданью,
душа откроется сердечному рыданью,
пока лишь совести огрызки на траве…
 

Один и тот же день

 
День за днём проходит незаметно,
день за днём один и тот же день.
Всё обычно, блёкло, неприметно,
как немая и пустая тень.
Однозначно, никаких последствий!
Снова пробка, снова ресторан —
многочисленность условных действий
в жизни сложной. Сладостный обман
притаился лёгкостью мгновения,
зашуршал невежеством банкнот,
день потонет в сумраке забвения,
день, и месяц, и печальный год.
 

Одиночество

 
Человек сам в себе одинок:
он пылинка в огромной пустыне,
он зажат перекрёстком дорог,
он находится в их середине.
Он родится однажды на свет,
наберётся таинственной силы,
что-то сделает миру в ответ
и зайдёт за границу могилы.
Человек сам в себе одинок:
он любовью насытится вволю,
он познает причину невзгод,
он возьмёт эту малую долю.
Кто же вспомнит его? Да никто!
Будь он трижды великим героем.
Человек в стороне от того,
что он сделал, чего он достоин.
Человек сам в себе одинок —
он носитель и рая и ада.
Нам ли знать, тот положенный срок?
Нет. Положенный срок знать не надо…