Текст книги "В потоке поэзии – 3"

Досадное недоразумение

 
Степь нараспашку открыта весенним ветрам,
бьющим с досадой по травам за зелень былую.
– Был же когда-то цветочно-молитвенный храм,
где оглашалось под небом моё «аллилуйя»?
Звонкий родник, зазвучавший в низине оврага,
вновь убеждал подождать теплотворных лучей:
– Пусть наберутся ростки непременно отваги!
– Явятся позже. – твердил неустанно ручей.
 

Цветущий сад

 
Унылые тучи. Сады оголённые.
Резная листва – прошлогодний мотив
осеннего блюза. Расстались влюблённые,
прекрасные чувства весне подарив.
Весна озадачено, робко и нежно
в порыве любви улыбнётся садам,
одарит растущую ветвь белоснежной
короной, идущей к зелёным листам.
 

Пензенские журавли

 
А в сурских краях разливаются воды —
весенние воды последних снегов.
В ахунском лесу белоствольные взводы
берёз окаянных лишатся оков
морозного плена. Охвачены негой
набухшие почки с зачатком листа,
и ветер играет на мертвенно-пегой
пожухлой траве. В луговые места
летят журавли, прямиком в Городище.
«Привет, дорогие!» – машу им вослед.
И словно ответили: «Строить жилище
с дороги далёкой пора нам, сосед!»
А в сурских краях зеленеет округа,
и чистое небо синеет вдали,
но там, в Городище, на свежести луга
танцуют, взлетая, мои журавли…
 

Апрельский снег

 
На старый снег упал с небес цивильно-белый,
пушистый, лёгкий, свежий снег в конце зимы,
когда не ждали, может быть, чтоб не успели
весенним тёплым днём влюбиться страстно мы
в зелёный коврик новых трав, растущих в лето
на чёрной пяди почвы где родной подъезд?
Но солнце льёт лучи. Лучом земля согрета.
Цивильно-белый снег растаял и исчез.
 

Свежесть неба

 
Небо такое свежее, такое бездонно синее,
морозное и безбрежное, в сверкающих блёстках инея,
распластанное, промытое, метелями разъярёнными,
коснулось полыни высохшей, торчащей из снега брёвнами.
Пропала степная вычурность летнего ошеломления,
замёрзшее покрывало с весною придёт в движение,
заплачет невинное с неба, таинственно-дождевое,
закованное лучами, темнеющее, кучевое.
По-новому будет свежее, такое бездонно синее,
тёплое и безбрежное, без вспышек холодных инея.
 

Негативно-весенние ручьи

 
Блёклым улицам деться-то некуда,
красотой обделила весна,
ручейкам разбежавшимся некогда,
вымывают асфальт из песка,
что уложен дорожником мнимо,
отправляют в решёточный слив,
недокуренной лодочкой «Прима»
поплыла в долгожданный прилив.
Залежались соринки, пылинки
на промёрзшей до метра, земле,
прокатился листочек на льдинке
с фотографией мэра в Кремле.
 

Восторг

 
Чудо-стройные ноги красивые
ты не спрячешь и в тканевый плен,
и колготки чёрно-ревнивые
бугорки не закроют колен.
Туфли с кожей гламурно-блестящей
не отменят волнистости стоп!
Будь всегда, красота, настоящей,
как велик мой безумный восторг.
 

Моментальная влюблённость

 
В шапочке игривой мимо ты прошла,
нежностью прилива тронута скала
сердца моего каменная груда,
вдребезги разбилась хрупкая посуда.
Разум затуманен шапочкой твоей!
Холод простоял бы ещё пару дней.
Шапочку не видел – больше не до сна,
как ты поспешила ранняя весна!
 

Дама с собачкой

 
Дама с собачкой ответственно мило
шла, улыбаясь, прохожим в ответ.
Пёсик ручной, но животная сила
многим мужчинам ответить: «Привет!»
не позволяла суровостью зверской.
Кто приближался – опасный оскал
подлинно был не улыбкой чудесной
хищной натуры, что рвёт наповал.
Тихо прошла по длине тротуара,
лихо свернула с собачкой за дом.
Красная куртка ярче пожара,
что ты не ходишь с пушистым котом?
 

Момент

 
Прекрасны мгновенья до самой зарницы,
в лучах уходящих чернеют ресницы.
Ты вновь открываешь глаза из-под них,
ручьями стремится отчаянный миг!
 

Май

 
Пар клубится над асфальтом,
каблучки стучат цок-цок.
Преднамеренным нахальством
прошибает женский ток.
Мая радостные взоры
на беспечный женский пол
в платьях, с вышитым узором,
в сердце ставят мне укол.
 

Незнакомка

 
На розовой ручке блистает кольцо,
камень горит позолотой обмана,
сложная ковка, как милой лицо —
нет в красоте её капли изъяна!
Лаком покрытая ногтя длина
нежно картину руки дополняет.
Словно Мадонна выходит она —
образ великий сердце пленяет!
 

Сон

 
Улыбка, взгляд, чернеет локон,
что устремился вниз волной
к губам, пьянящим алым соком
помады красной, неземной.
Ты мыла окна безмятежно,
рукой лаская блеск стекла,
прикосновеньем пальцев нежных
к себе звала, к себе влекла!
Как сладко видеть мимолётно
тебя в начищенном окне,
как горько – ты же несвободна,
свобода тонет в ярком сне…
 

Нелепая мечта

 
Алексей работал на тракторе
и поэзию страсть не любил!
Он мечтал о собственном «Рапторе»
– истребитель его покорил!
Налепил на стёкла картинки
и от них испытывал грёзы:
вот сошёлся в немом поединке…
и заехал в пенёк от берёзы!
Суть рассказа – любите поэзию,
лишь она упасёт от беды:
не впадёте, читая, в депрессию
и не будет нелепой мечты!
 

Немного о себе

 
Не вру, не лгу, ни вор, ни блядь,
стою, как конь, спокойно в стойле,
люблю, как сын, родную мать,
а не любить нельзя, увольте!
Имею мнение своё,
жаль нет имения на свете,
и мысли жалкое сырьё
смывает стоком в туалете.
Печально видеть недостатки
свои, людей в слепой толпе,
ведь ни клозеты не в порядке,
все неполадки в голове!
Не вру, не лгу, ни вор, ни блядь,
стою, как конь, спокойно в стойле.
А может стоит воровать?
И счастье видеть в горьком пойле?
 

Неоднозначное последствие

 
Неоднозначное последствие
на днях случилось вдруг со мной:
у бритвы затупилось лезвие
– ходить придётся с бородой…
С работы шёл довольно рано
за годы выбранным путём.
Смотрю: открыты двери Храма,
блестит наш Храм Святым Крестом!
Поднялся лихо по ступеням,
в тиши церковной лёгкий звон.
Перекрестился. От рожденья
люблю я церковь – Божий Дом.
Стоял в смирении, по струнке,
с иконой в мыслях говорил,
лампад узорные рисунки
огонь на стенах выводил.
Вдруг тихим голосом тревожным:
«Простите, батюшка, грехи!»
– старушка жестом осторожным
моей дотронулась руки.
Я растерялся на секунду
и руки спрятал за спиной.
(Карикатурному этюду
подходит случай непростой!)
Ей объяснил: «Я прихожанин
и посетитель церкви сей!»
Старушка смотрит, словно рану
нанёс душе её злодей!
Чтоб не случалось предрассудков
и заблуждений у людей
я совершил на днях покупку:
два новых лезвия и гель!
 

Суть поэта

 
В книжных рядах на старой полке
за миллиард родного слова.
В стоге сена прячут иголки,
между слов забивают слово.
Неподвластная суть поэта,
как ракета, иль как комета.
Он напишет и то, и это,
но не так – это суть поэта!
Заклеймит, разобьёт, подытожит,
перепутает мысли назло.
Прочитаешь. Подумаешь: «Может!
Может просто ему повезло?
Он добрался до ядрышка слова,
раскусил он морфемный орех!»
…И читаешь всё снова и снова,
всё пытаясь нащупать огрех.
 

Непознаваемое

 
В коробке костно-волоконной идёт процесс —
процесс познания Вселенной, сплошной эксцесс!
Зовёт неведомое далями чужих небес,
вопрос один, довольно лёгкий, куда полез?
Постигнуть Космос, где громкость Бытия
на максимально допустимой дозе,
не сможем мы. В коробке нет, друзья,
приёмника к вселенской космопрозе…
 

Неразделённая любовь

 
Любви высокопарный слог
сложился из обломков сердца,
и это мой печальный долг
отдать, не жалуясь на средства.
Любовь пробудит снова радость,
и злость на мир тотчас уйдёт,
и легковесная отрада
в душе пробудит вновь полёт.
Исходом кончится печальным,
когда не думал, не гадал,
поднялся в небо ввысь вначале,
затем, как камень, вниз упал.
Итог любви неразделённой
– она не любит… Просто. Нет!
Но ты под сумерки влюблённый
идёшь и ждёшь один ответ,
но нет его и нет опоры
– каркаса сладостной любви,
о чём в безоблачную пору
глядел на небо от тоски.
Такой любви одна дорога
– признать, покаяться, идти.
…Прости меня ты, дорогая,
что я не мог тебя найти
чуть раньше…
 

Несбыточные мечты

 
Что яркий сон и что мечта —
иллюзия, обман и только?
Согреть бы мысли у костра,
испив настойку жизни горькой.
Мечта влекла, как океан,
пространством гладко-бесконечным.
Увы, к несбыточным мечтам,
вы будьте стойко-бессердечны.
На яркий сон надежды нет —
при пробужденьи ликованье
пройдёт, как красочный рассвет,
и чистым станет вновь сознанье.
 

Нет вдохновения

 
«Наклонная плоскость шиферной крыши
ребристой поверхностью просит дождя!»
– поэт проживает воздействие свыше,
слова, как букашки внутри янтаря!
«Наклонная плоскость шиферной крыши
ребристой поверхностью просит дождя…»
Нет! Не хочу разглагольствовать! Слышишь?
Муза настырная, прочь от меня!
Строки впились беспощадной пиявкой,
жадно глотающей новый мотив —
«плоскость наклонная…» Хватит! Не гавкай!
Словоблудница, несущая тиф!
Пепельность строф не несёт вдохновенья
и вдохновенье не видит строфы.
Красок поэту для слогодвиженья!
«Плоскость наклонная, шифер…» Увы!
 

Нетерпение мысли

 
Буря сердца и души
вмиг слилась – садись пиши
томный, звонкий, яркий стих!
Ветер воющий утих
за окном, где мир сердитый,
нескончаемо льёт сито,
что не держит влагу неба.
Разлилась по телу нега —
ищешь суть второй строфы,
но проказницы немы,
Музы, подлые девчонки,
разобрали рифмы звонки,
лишь осталось уповать
на беспечную тетрадь,
может клеткой намекнёт,
даст перу тот сладкий мёд,
что приманит рифм пчелу…
Забивается в углу
на стене в обоях старых
луч предвестником пожара
мыслей нужных для поэта.
Нет! Я вовсе не про это
напишу. Оставлю. Новый
может быть весьма суровый,
бронебойный слов размер
я примерю. Мой удел:
разобрать, отсечь огрехи,
вставить паузы в прорехи,
где забылся под Шопена.
Вновь с ноктюрна снята пена
нот, врастающих страданьем
в поэтическое зданье
сочинённого стиха…
Не могу таить греха:
облеку произведенье
в оболочку нетерпенья
сердца, тела и души.
Как же были хороши
те минуты вдохновенья,
словно чай и чуть варенья
в лихорадочный момент…
Я же старый пациент
на приёме у хирурга —
слов творца и демиурга
прописавшего покой…
О, слова! О, Боже, мой!
Написать мне дайте строчку,
не поспать одну бы ночку,
но извлечь стихотворенье…
Нет. Нельзя. Забыть мученья
вам положено на срок,
вы надломленный игрок,
морфинист на рифмы, слоги,
затянули вас дороги
поэтическим проклятьем,
разжигаетесь желаньем
сотворить. Хожу. Страдаю.
Но хожу опять по краю
у белеющих листов…
 

Нефть

 
В недрах планеты томится разменная жидкость —
чёрное масло для хлеба голодных персон,
любящих чувствовать вязкую, нежную липкость
грязных бумажек, которых по миру вагон.
Небо укутано звёздами там, на Востоке,
пыльная буря метёт по пустынным местам,
нефть пробивает струёй в ножевом кровостоке
чёрной валютой, поганя священный Ислам.
 

Нечего сказать

 
Новый век – другая воля!
Не тревожит гладь небес,
не хотят бежать по полю,
спозаранку, через лес.
Раструбить в немом просторе
о любви: «Россия! Мать!»
Слышно только – love и story,
больше нечего сказать…
 

Недооценённые

 
Бальзак Оноре, Байрон Гордон,
Шекспир Уильям, Гейне – друг,
когда-то было: «Вот он! Вот он!»
Сейчас забыли все вокруг.
Летят века. Сознаньем свежим
движенье новое растёт.
Читают? Да! Всё реже, реже,
настанет Пушкина черёд
валяться в морге книжно-пыльном,
копить «Дубровским» влаги пар
иль стороной промокшей, тыльной,
заплесневелой, ждать пожар.
Как хорошо друзьям поэтам,
которых мир не оценил —
не отягчён цветным буклетом,
но полон творческих он сил!
 

Сбежавшая невеста

 
Усадьба князя. Старый сад.
Забор кирпичный. Вдоль берёзы.
Как много лет тому назад
Наташа здесь скрывала слёзы,
влюбившись сердцем и душой
в гусара – юного красавца,
когда читал он стих смешной:
«Побил французского мерзавца
одной рукой!» И громкий смех,
и зал, оживший от оваций.
Гусар, сегодня бравший верх,
её руки попросит в танце…
Но тщетно всё! И князь-отец
уж выбрал дочери супруга,
и скоро, скоро под венец,
и в зимний день завеет вьюга!
Пропасть бы лучше ей в снегах
в степи бескрайней в волчьей пасти,
чем под венец идти…
– В деньгах, —
отец сказал – увидим счастье!
– О, нет! Извольте! Я люблю
гусара бедного… Прощайте!
Любовь свою не истреблю!
Отец, родной, вы это знайте…
Сбежала… Князь-отец страдал,
мамаша плакала от горя,
лишь старый сад моложе стал
в весеннем цвете, тихо вторя
любви великой и святой!
Усадьба князя. Вдоль берёзы
и месяц ранний, молодой,
и звёзды в небе, словно слёзы…
 

Капитализм

 
Сожрать живьём готовы из-за денег.
Капитализм хрустящий, как багет!
Маркетинг жмёт, стараясь старый веник,
продать дороже, нежели букет.
Пустить на паперть лишь бы был процент
им не составит лишнего труда,
хоть ты рабочий, друг, хоть ты доцент,
тебе не светит рыбка из пруда!
Ты всё отдашь! Ты будешь жить взаймы!
Кредит возьмёшь, погасишь, снова новый.
Идти по краю денежной каймы
тебя заставит этот мир суровый…
 

Тревожность

 
Притихли берёзы,
запели дубравы —
«Печально-серьёзны
ушедшие нравы…»
На поле пахали
с утра и до ночи!
Уставшие Гали
проплакали очи,
рождались Иваны
креститься мозолью,
степные бурьяны
одаривать солью
промокших рубах,
поглощающих солнце.
– Отборный табак!
Подсушить на оконце
ещё не мешало бы,
точно гутарю!
– Давай-ка без жалобы!
Полосу вдарим
ещё до заката
и двинем до дома.
– Трава суховата,
как будто солома —
косить невозможно…
– Коси. Не ленись!
– В России тревожно…
– Да что ты! Окстись!
Затихли дубравы,
шумели берёзы —
«Ушедшие нравы
прощально-серьёзны…»
 

В квартале

 
А в Нью-Йорке непогода,
нищий доллар обронил —
разразила вдруг икота,
рядом рэп читал О’Нил
из колонки, что в машине.
Разрывает басом даль
в асфальтированной тине
полированную сталь
небоскрёбного металла,
что зеркальным полотном
отражает суть скандала
полицейского в цветном,
обнищавшем вдрызг квартале.
Парень рухнул на газон,
остальные ровно встали —
спорить с копом не резон!
Прикрывает непогода
небоскрёбов высоту,
звук сирены, как икота,
прерывается во рту
грязных улочек Нью-Йорка…
 

В кафе на Монмартре

 
Прокручены тучи, размякшие в небе сырого Парижа,
дождём по Монмартру кропившие целых четыре часа.
Разумно ли прятаться в улочках узеньких ради престижа
не вымокнуть чтобы и взглядом не тронуть его небеса?
За столик в кафе полуночное сели с надеждой на чудо —
на кофе горячий, насыщенный духом парижских ночей,
и свежего ветра глоток с застоявшимся запахом пруда,
где утки доели остатки упавших на дно калачей.
Слепящий фонарь разучился подмигивать лампой диодной,
светил одиноко в попытке затмить молодую Луну,
лежащую смирно в кудрявой, трясущейся кроне свободной,
прижатого створкой оконной к другому цветному окну
зелёного лавра. Ослабшие тучи пропали в долине,
на крышах Монмартра оставив блестящую плёнку воды.
Под звёздным сиянием пили мы кофе со вкусом ванили
и наслаждались началом пустых разговоров на ты.
 

Нерешённое

 
Год проводили. Встретили год.
Плотно поели. Мечту пригубили
с края фужера. Запомнили код
новой мечты, возрождённой из пыли
ранних задумок на жизненный цикл.
Что-то меняя – меняемся сами.
Ранняя молодость: «О! Мотоцикл!!!»
Позже: «Здоровья желаю я маме…»
Пройдено, принято, прожиты дни,
снегом копчёным зима поделилась.
«Бросил курить? Дорогой, не тяни.
Сделай себе долгожданную милость!» —
зов подсознания, словно указ
нервной системы (заботливой, страшно!)
«Надо бросать? Да ты что? Сколько раз?
Лучше поспи и не вспомнишь вчерашний
старый зарок!» – умудрённо кричит
лень беспощадная в боязни дикой…
Год проводили, а новый горчит
вновь нерешённой проблемой безликой.
 

В дальние дали

 
Ракета буравит за далями дали,
полёт совершая размеренным маршем
к планете, которую долго искали.
Степные просторы планеты распашем,
засеем пшеницей отборного сорта —
гибридом устойчивым к летнему зною!
Летит человечество в Космосе гордо,
простившись навеки с погибшей Землёю…
 

Вечное спокойствие

 
На горных вершинах снега и туманы
касаются неба, встречаясь с зарёй,
и тишь разливается сладостно-странно
над бешеным миром, где бешеный рой
людей, омрачённых заботами века,
безликой походкой несётся на бал.
Где алчность сжигает внутри человека,
где сам человек свою суть растерял.
Но горным вершинам, где снег и туманы,
где близкое небо с прекрасной зарёй,
всё бешенство мира поистине странно,
но вьётся вокруг человеческий рой…
 

Совет

 
В немое пространство впивается спутник,
Земле посылая искомый сигнал,
а в вольной степи озадаченный путник —
потерянный ветер, что долго играл
с лиловыми тучами, трогает травы,
весне предлагая разумный совет:
в течение месяца дать переправу
зелёным побегам на солнечный свет.
 

Декабрист

 
А декабрист цветёт в Тольятти,
бросая в март последний цвет.
Он видит, как на серой глади
зима рисует свой ответ
прощальным снегом. Это значит —
Галина стих напишет вновь:
«А декабрист цветёт и плачет,
прощая зимнюю любовь…»
Бегут ручьи – прохладны струи,
газон таинственно оброс
зелёной травкой. Грянут струны
грозы весенней и вопрос
к метелям мигом разрешится.
Строку хозяйка правит вновь:
«А декабрист цветов лишится,
прощая зимнюю любовь…»
 

Мать-заступница

 
На степной бурьян налетел огонь,
полыхнула степь ярким пламенем,
разошёлся вдруг, забуянил конь,
поскакал вперёд с русским знаменем!
Восседал в седле молодой боец,
молодой боец – необученный.
«Не лети в него за спиной, свинец,
не лети, снаряд, лихом крученный!
Помоги же, степь, разверни коней,
разъярённых злом тёмных всадников!» —
помолилась мать… Сколько грозных дней
провела без сна и без праздников.
Да какое там! Сердце мается!
Обливается кровью стынущей.
Вот сынок лежит… Поднимается,
говорит во сне, словно сгинувший…
«Не бывать тому! Отойди-ка, смерть!
Забери меня лучше грешную!» —
причитает мать и в окно смотреть,
может быть, придёт в пору вешнюю…
…Разлилась вода по родным лугам,
зеленеет лист милой яблоньки,
сын в окно стучит: «Отворяй мне, мам!»
«Ох, сынок. Родной! Ты мой маленький…»
 

Весенняя страда

 
Ломают лёд лучи светила,
хрустят торосы, словно кость.
Весна бумажник засветила,
где пачка зелени и горсть
златых. Рассыпала. Считает…
На пенье птичье – за труды!
И постепенно льдины тают
под гнётом солнечной страды.
 

Сын хлебопашца

 
– Не бойся, сын, возьми земли комок,
сожми в руке, как зажимают рану.
Что чувствуешь? Кулак уже намок?
Сыра землица! Сеять слишком рано.
В полях прохладно, чуть живая почва.
Не примет семена – всё пропадёт!
Ещё морозы гладить будут ночью,
и изморозь под утро упадёт.
Учись разумно поступать с природой,
насилием с неволей, не страдай!
Погода так останется погодой,
лишь ты несёшь ответ за урожай!
Отец учил разумной жизни сына,
от поля отдавал свои ключи.
– Какой бы ни была, сынок, причина,
ты хлебороб и хлеб свой получи!
 

Потерянная вечность

 
Теряется в далях, петляя, дорога,
туманом пропитано царство теней
дубрав, доживающих вечность до срока,
в низине болотистой. Множество дней
уже пронеслось под мерцанием света,
но вечность дубравам шептала: «Пора!».
Дубравы шумят, не нарушив обета,
дожить до рассвета под звон топора.
Дорога петляет в рассветные дали,
в низину туман заползает змеёй
на кладбище брёвен. Погибшие спали,
простившись навеки с родимой землёй.
 

Ночной дождь

 
Прогнали звёзды мрак небес —
сиянье в лес,
и мир воскрес!
В ночи, встревоженной луною,
шептались тихо за спиною
цветы – источники чудес.
Бродила тьма, сгущались тучи,
спускался звучно
ветер с кручи,
и от отчаянья с небес
закапал дождь слезою звёздной,
но может быть звездою слёзной
летела капля в тёмный лес.
Искрилось всё: листы и травы,
и небо, звёзды и канавы,
и мир воскрес!
 

Тепло окопа

 
В синем небе глубокой отметиной,
белым шрамом разрезан озон.
Ждёт ракета, пока не ответили,
ждут солдаты, встречая сезон
лучезарного солнца пустыни,
заглянувшего в хладный окоп
для согрева, где гильзы пустые,
как прописанный некогда «стоп!»
для врага отзвенели преградой,
оставляя в истории след.
В синем небе сияло наградой
лучезарное солнце побед!
 

Выбранный путь

 
Стаканчик накатят с утра,
ириской закусят судьбу.
Палёная водка – сестра
излечит опять голытьбу
и день ото дня веселей,
и мозг опьянён. Алкоголь
сплотит однотипных людей,
поставит единый пароль
на жизни нашедших свой ад,
для жизни ушедших в бойкот.
– И кто же во всём виноват?
– Да сам я такой вот… Урод…
 

Пятница

 
На окне запотевшем, явились потёки —
утро холодное пало росой.
Свежая жизнь оставляла упрёки
где-то вдали за высокой горой.
Сон ускользнул от горячего кофе,
словно от выстрела пуганный зверь.
Малость взбодрило. Снова к Голгофе
в мир открывается старая дверь.
Вновь пробегаешь пешком до работы,
думаешь тягостно: «Что же сейчас?»
Делаешь много, но радость субботы
будет лишь в пятницу, в пять, через час!
То есть сегодня! Ура! Аллилуйя!
День пробежал незаметно куда!
Вот и дождался её поцелуя —
долгой недели. Давайте. Пока!
 

Пятно

 
Проснулся ранним утром человек
совсем в другой, неведомой стране.
Попил воды, покушал чебурек
и неожиданно остался в стороне.
Гремели взрывы, взоры в небеса,
кряхтели танки желчно по проспекту,
судьба менялась. Чьи-то голоса
взывали дружно к новому проекту.
А человек застирывал пятно
на рукаве изношенной рубашки,
ему хотелось выглянуть в окно,
да вот пятно на рукаве, у Сашки…
Всё отстреляло, изменилось, сжалось,
страна стояла, но уже не та.
Другое утро. Синева и жалость.
И нет того, вчерашнего пятна…
 

Рабочее

 
на работу
 
 
На ненужную работу люди, скомканные утром,
пробегают незаметно, пряча в сумках пропитанье.
Спотыкаясь о свободу, на асфальте чёрно-мудром
оставляют напоследок матерками воспитанье.
В электрической коробке на колёсах и с рогами
парфюмерных композиций предостаточно до боли,
проникающих в сознанье ароматными духами,
разнесут по крови негу, подчиняя чей-то воле.
Глаз, прикрытый от страданья по пропущенному кофе,
переносит в мир Морфея и обратно – вот цикличность!
На ненужную работу (вспоминая путь к Голгофе)
пробегают незаметно люди, пряча истеричность.
 
 
с работы
 
 
Открою дверь, вдохну тепло квартиры.
Горячий блинный воздух опьянит!
Сознание рисует мне картины,
и тянет ароматами магнит
на кухню. Нужно, но не мою руки,
миную ванную, всё искоса глядя:
с изюмом, ванилином… Просто муки
я не испытываю. Знаю – для меня!