Текст книги "Кирюшкины миры (сборник)"

Метро

«Метро» назывался длинный коридор в доме-бараке на двенадцать семей. Кто и почему так прозвал коридор, никто не помнил: метро и все тут. Возможно, все дело было в его длине и вечном полумраке, царившем в этом коридоре в любое время года: электричества ещё не было, а два небольших окошечка над дверями входа и выхода света почти не давали. Люди находили свои квартиры скорее на ощупь и по памяти. Но никто не роптал. Жильцы барака к этому привыкли, а редкие гости, заходившие в этот дом, чиркали спички, чтобы хоть как-то сориентироваться в обстановке.

У ребятишек полустанка была своя радость от этого коридора. Они собирались ватагой и что есть мочи пробегали по длинному коридору, словно вагоны настоящего метро, хотя, конечно, никто из них в жизни его не видел.

И вот однажды, когда Кирюшка гулял около своего дома, к нему прибежали его дружки – Вовка Чиж и Пуша.

– Айда в метро кататься! Там сегодня никого нет, можно запросто бегать.

– Как это никого нет? – переспросил Кирюшка, зная, что его отец строго-настрого запретил ходить в барак и бегать по коридору.

– Да так, – нетерпеливо выпалил Пуша. – Никого. Одна глухая Зинка-топалка осталась, все остальные в кино ушли.

– Как ушли? – снова переспросил Кирюшка.

– А ты что, не знаешь? Сегодня днем взрослое кино показывают. Вагон-клуб приехал, перед выборами бесплатное кино будет. Объявление даже на станции висело. Мне батька ещё утром об этом сказал. Так и брякнул матери, что, мол, бесплатное кино сегодня в два часа будет, и чтоб она собиралась. Они уже ушли, значит и кино началось, – подытожил Вовка Чиж.

Кирюшка подумал-подумал, да и согласился. Ему давно хотелось посмотреть на это самое метро. Ребята постарше говорили о нем, делились впечатлениями, как они проносились мимо дверей на полном ходу, как потом выскакивали в выходную дверь, и кто-то из жильцов грозил им вслед:

– Ну погодите! Ужо я вам уши надеру!

Подойдя к бараку, ребята прислушались. Ничего подозрительного они не заметили.

– Значит так, – скомандовал Пуша, как самый старший из них. – Одну дверь приоткрываем, вот эту, – он показал на разбитую обшарпанную дверь на низком крыльце барака.

Вовка Чиж ловко подсунул найденный им по дороге булыжник, и дверь осталась открытой.

– А оттуда бежим прямо сюда, – командовал Пуша.

Они так и сделали. Зашли с другой стороны барака и, приоткрыв такую же обшарпанную дверь, замерли, всматриваясь в темноту коридора.

– Бежим все вместе на счет «три», – опять командовал Пуша, когда все трое оказались в коридоре, и начал считать. – Раз… Два… Три!

И ребята рванули по коридору на другой конец, где светилась приоткрытая дверь.

И тут произошла осечка. Одна из дверей неожиданно открылась, и Кирюшка, бежавший позади всех, не успел увернуться, задел ногой открывающуюся дверь и кубарем покатился по полу. Загремели пустые ведра, что-то с хрустом упало со стены. И не сразу Кирюшка понял, что оказался в западне.

В светлом пятне открывшейся двери появился человек в жилетке. Он увидел запутавшегося в пустых ведрах и корзинах мальчика и приподнял его за шиворот:

– Ну и кто же это у нас здесь хулиганит?

На звук гремящих ведер вышли ещё несколько соседей. В одной из женщин Кирюшка узнал тетю Шуру Брязгину, работавшую с его матерью в одной бригаде. Вторая женщина была ему незнакома, но тетя Шура назвала её Эльвирой Васильевной. «Да это же бухгалтер из их лесопункта, где работала мать!» – догадался Кирюшка. Тут открылась ещё одна дверь, и из нее, прихрамывая на одну ногу, вышла известная всему полустанку Зинка-топалка, прозванная так за свою походку. Она сначала ставила одну ногу вперед, а потом второй ногой как бы прихрамывала рядом, печатая шаг. Словом – топалка. Без Зинки-топалки на полустанке никто не обходился. Она была портнихой и парикмахером одновременно. Праздник какой, свадьба, или просто человеку хотелось подстричься – все шли к Зинке. Она и оденет как надо, и прическу сообразит соответствующую. И хоть была Зинка невзрачна на вид, хромала и даже была глуховата, все её уважали. И если кто из ребят постарше кричал ей вслед: «Топалка, топалка!», – она беззлобно отвечала: «Погоди, прибежишь в следующий раз стричься – уши отстригу». И ребята побаивались её – вдруг и впрямь отхватит уши ножницами.

За Зинкой с небольшим опозданием выскочила её маленькая болонка, беленькая, вся в завитушках, что глаз не видно. Она громко и звонко залаяла, подбегая к Кирюшке. И хоть Кирюшка знал, что та не кусается, испугался и заплакал.

– Да никак это Марии Чуриковой сын? – раньше других опознала Кирюшку Шурка Брязгина. – Кирюшка, это ты? – спросила она, ещё не веря своим глазам. – Такой тихий мальчик, слова лишнего не скажет, и на тебе, хулиганит! – продолжала она.

– Вот-вот, в тихом омуте, как известно, черти водятся, – подхватила Эльвира Васильевна. – Надо будет с матерью поговорить.

– Это он, разбойник, мою кадушку с замоченными грибами в тот раз опрокинул, – накинулась на мальчика Зинка-топалка. – Только-только грибков свежих набрали, замочили, поставили в коридор, а вчера все опрокинули. Пришлось все грибы перемывать, – сокрушалась она.

Кирюшка плакал уже навзрыд:

– Не я… Это не я… Я первый раз сегодня…

– Тише, тише, женщины, – скомандовал мужчина в жилетке. – Давайте, разберемся по порядку. Значит, ты сын Василия Ивановича Чурикова?

Кирюшка мотал головой, брызгая слезами.

– С кем ты был? Я слышал, что бежали ещё минимум двое ребят. Говори, кто был с тобой?

– Вовка Чиж и Пуша.

– Кто ж это такие? – не понял мужчина в жилете.

– Да Пети Носа сын и Вари, уборщицы из школы, – ответила Шурка Брязгина.

– А-а-а, знаю. Озорные ребята.

– Не то слово, – Эльвира Васильевна скривила гримасу на своем холеном лице. – Все в отцов пошли.

– А ты что, отцов хорошо знаешь? – съязвила Шурка Брязгина.

Эльвира Васильевна замолчала, поджав губы.

– Ну вот что, – сказал мужчина в жилетке. – Давайте на первый раз ему простим. А ребят надо позвать и поговорить, чтобы не бегали по коридору. Мало того, что нам покоя нет, так ещё и сами разбиться могут.

– А как с ними поговоришь? У нас даже места такого нет. Вот и бегают где придется. Клуб надо строить. Тогда ребятишки будут при деле, – заступилась за мальчишек Шурка Брязгина.

– Верно, верно, – подхватила идею Зинка-топалка. – Там же можно и парикмахерскую открыть, библиотеку, игры в шашки, шахматы, да мало ли что ещё.

– Размечталась! А на какие шиши строить будем? – недовольная исходом разбора, съязвила Эльвира Васильевна.

– На свои, не на ваши же, лесопунктовские. Хоть и могли бы деньжат немного дать. Лесом-то налево и направо торгуете, деньжата-то, наверное, водятся? – встряла опять Шурка.

– Говори, да не заговаривайся, на неприятности можешь нарваться, – зло ответила Эльвира Васильевна.

Тут в разговор вновь вмешался мужчина в жилетке:

– Идея хорошая, я с мужиками обсужу. Соберем по нитке голому на рубаху, – пошутил он. – И лесопункт, думаю, поможет, Эльвира Васильевна. Лесу бесплатно на общее дело можно выписать. Так ведь?

– Это не ко мне, к начальству, – отпарировала Эльвира Васильевна.

– Ну, значит, к начальству. Доведем до сведения нашу позицию, – вежливо ответил мужчина в жилетке.

После этих слов все замолчали. Взрослые хорошо знали, что Алексей Силантьевич, так звали мужчину в жилетке, был что-то вроде адвоката. Он писал кому нужно просьбы, жалобы, заявления и слыл законником.

– Дадим ход этому делу, – отрывисто сказал он. – А ты давай, дуй домой, и ребят предупреди, чтобы впредь по коридору не бегали. Понял?

Кирюшка все ещё не веря, что так легко отделался, закивал головой:

– Я, дяденька, больше не буду.

– Ладно-ладно, беги уж.

Алексей Силантьевич отпустил ворот, за который держал мальчишку.

– А как же мои грибы? – запричитала было Зинка-топалка.

– Новых наберешь.

– Это я-то? С моей ногой?

– С твоей ногой, Зинка, можно до Москвы дотопать, – под общий хохот ответил Алексей Силантьевич и повернулся к Кирюшке. – Ну беги, беги, – и подтолкнул мальчика, все ещё стоящего рядом.

Кирюшка со всего маху ринулся по коридору, пулей выскочил во входные двери и на одном дыхании добежал до дома…

– Что с тобой, Кирюшка? Ты никак плакал? – спросила удивленная мать, увидев состояние сына и его заплаканное лицо.

– Да ничего, мама. Это я споткнулся и упал. Теперь уже не больно.

– Ну смотри, сынок, так ведь можно и без головы остаться.

Мать ещё долго что-то говорила, вытирая мокрым рушником грязное от слез лицо Кирюшки.

Через пару недель мужики полустанка собрались на субботник и начали строить клуб. А ещё через пару месяцев клуб засветился первой на полустанке электрической лампочкой от работающего дизельного движка. История полустанка вступила в новое время: кино, библиотека… Но хорошо это или плохо Кирюшка ещё не знал.

А настоящее метро Кирюшка увидел, когда ему исполнилось десять лет. Но это уже другой, не менее интересный рассказ. И если у меня будет время, я обязательно об этом расскажу.

Паровоз

Под стук колес рождались и уходили в мир иной жители нашего полустанка. Вся их жизнь была связана с железной дорогой и поездами. В поездах многие из них проводили большую часть своего досуга или работы. И не было такого чудака, кто бы хоть раз не проехал на поезде.

Паровоз – это другое дело. Черная громада из железа, чугуна и стали, фыркающая паром, с длинным свистком и строгим машинистом в оконце будки наверху, и называлась паровозом. Только машинистам, их помощникам и кочегарам разрешалось входить на паровоз. Это была их работа. Всем другим вход был строго запрещен. А самих машинистов по значимости и уважению смело можно было бы приравнять к нынешним космонавтам. Ребята с завистью смотрели, как важно выходили они с паровоза на стоянке, осматривая колеса или проверяя тормозные буксы, или, если надо было, доливали туда масло из большущих масленок с длиннющим носом.

И кто из ребят полустанка не мечтал стать машинистом, чтобы вот так же, запросто, кататься на такой огромной махине, тянущей за собой бесконечный состав из вагонов! Мальчишки грезили паровозом, но попасть туда не могли.

Кирюшка, как и все, испытывал уважение к паровозам, но побаивался их черного грозного вида. Хотя он понимал, что без паровоза поезд не сдвинется с места. Отец Кирюшки был составителем поездов и иногда брал его с собой на работу в соседнюю узловую станцию. И он видел, как отец, стоя на подножке маневрового поезда, ловко составлял из разных вагонов составы товарных и пассажирских поездов. Но внутрь паровоза он Кирюшку все-таки не брал – не положено.

Однажды, когда Кирюшка ушел с соседской девчонкой Надюшкой в лес за голубикой, что росла на выжженных от пожаров болотных местах, они заблудились. Дети долго плутали по болоту, потом по лесу, а когда, почти выбившись из сил, присели на кочки отдохнуть, услышали гул приближающегося поезда, а потом и перестук колес.

– Поезд, поезд! – радостно закричала Надюшка. – Айда скорее, вон туда! – она показала рукой на звук удаляющегося поезда.

Кирюшка согласился с ней. И не потому, что Надюшка была на пару лет старше его, а потому, что сам явственно слышал, где прошел поезд. С бидонами, полными голубики, они медленно пробирались сквозь глухой ельник и заросли леса и наконец вышли на полотно железной дороги. Усталые, голодные, они сели на теплые рельсы и не знали, куда им идти дальше: то ли вперед, то ли назад. Где их дом – они не имели понятия.

Надюшка, как старшая, решила командовать.

– Давай пойдем вон туда, – и она показала рукой налево.

Кирюшка спросил:

– А почему туда?

– Не знаю. Но сперва пройдем немного, посмотрим, может, мы близко узнаем места. А если не узнаем, то вернемся и пойдем обратно.

Кирюшка подумал, подумал – и согласился. Других предложений у него не было, да и как искать дорогу домой, он не знал.

Надюшка, перекинув с руки на руку тяжелый бидончик с ягодами, смело зашагала вперед. За ней, не отставая, засеменил и Кирюшка. Они шли и шли, усталые, голодные. Им хотелось пить, но ни колодца, ни людей, ни дорог им не попадалось. Вокруг один лишь лес да болотца.

Вдруг Надюшка насторожилась, поставила бидон с ягодами на промасленную шпалу, а сама прильнула ухом к рельсу:

– Точно, гудит, сейчас товарняк пойдет! – радостно вскрикнула она.

– А почему товарняк? – не понял Кирюшка.

– Потому что рельса гудит тяжело: «Гу-у-у-у», – безошибочно ответила Надюшка. – Как бы нам теперь на него попасть? Может не остановиться, – забеспокоилась она. – Вот что, давай, Кирюшка, притворимся, что мы глухие, идем по железке и не слышим поезда. Машинист затормозит, обязательно затормозит!

Она так решительно произнесла это, как будто всю жизнь была машинистом.

– А вдруг не затормозит и на нас наедет? – испугался Кирюшка. – Мне страшно, я боюсь.

– Ладно, я одна пойду. А ты иди с краю, только не бойся и не отпрыгивай раньше времени.

Кирюшка согласно закивал головой:

– Не буду бояться.

– Вот и хорошо, – ответила Надюшка. – Поезд идет как раз сзади, так что мы его и не должны видеть, – опять рассудительно заговорила она.

Тут уже и Кирюшка услышал гул приближающегося поезда. Рельсы уже явственно загудели, а потом раздался длинный хрипловатый свисток паровоза, и ещё через какое-то время ребята почувствовали, что поезд вот-вот появится за их спинами.

Кирюшка по инерции отскочил на край железнодорожного полотна и в испуге оглянулся назад. Поезд только-только появился позади них, их разделяли несколько сот метров. Кирюшка испугался ещё больше, отскочил почти на самый край насыпи и закричал:

– Аайй! Страшно!

– Кирюшка, не оглядывайся! – заругалась Надюшка. – Все дело испортишь! Ты что? Нам пешком не дойти! Не трусь, смотри на меня. Видишь, я иду и не боюсь.

Надюшка шла по центру между рельсами, прямо по шпалам, словно шла на прогулку или на речку купаться. Паровоз был все ближе и ближе. Кажется, Кирюшка уже ощущал его могучее горячее дыхание, но, боясь стать трусом в глазах девчонки, все шел и шел вперед.

Машинист, заметив детей, стал давать свистки: сначала короткие, потом длинные. Но Надюшка с Кирюшкой словно их и не слышали, упрямо шли вперед. Наконец машинист стал тормозить, и тяжелый состав из вагонов, груженных лесом и углем, стал медленно тормозить. Надюшка это поняла по тому, как заскрежетали рельсы от тормозных колодок. Понял это и Кирюшка. Наконец состав остановился, не доехав до детей метров десять. На насыпь выскочил взволнованный машинист.

– Вы что, глухие?! – закричал он. – Не слышите, поезд идет? Задавит же!

Тут Надюшка сделала круглые и удивленные глаза:

– Дяденька, дяденька, простите нас. Мы устали, заговорились между собой и не заметили поезда.

Видя, что перед ним совсем ещё сопливые дети, машинист не стал больше ругаться.

– Ладно, отходите в сторону, вон на ту сторону канавки. Мы проедем, а вы шагайте себе к дому.

– Дяденька, дяденька, а мы не знаем, где наш дом. Мы заблудились!

– Заблудились? – удивился машинист. – А чьи вы будете?

– Я Надюшка Иванова, у меня папа тоже машинист. А это Кирюшка Чуриков, – она показала на испуганного Кирюшку.

– Василия Ивановича сын? – не то спросил, не до констатировал машинист. – Ладно, садитесь к нам в паровоз, довезем до дома. Не бросать же вас одних в лесу.

И вот через несколько минут, поднявшись по длинной черной лестнице, Кирюшка с Надюшкой оказались в паровозе. В кабине было жарко от такого же черного котла. Огонь гудел за толстыми створками печи, кругом прыгали стрелки на манометрах и постоянно шипел пар.

– Стойте здесь, – показал машинист на место около заднего угла за своей спиной, – и держитесь вот за эту ручку.

Он показал на узкий металлический стержень, проходящий вдоль всей стенки. Ребята ухватились за него руками, поставив бидоны с ягодами себе под ноги.

– Трогай, Иваныч! – крикнул машинист своему закопченному от пыли и угля помощнику.

Тот ответил:

– Есть трогать! – дал длинный гудок, и паровоз медленно начал движение. Чувствовалось, что тяжелый состав не дает ему разогнаться, пробуксовывали колеса.

– Прибавь пару, – скомандовал машинист.

Помощник рванул рукоятку на себя. Паровоз резко дернулся вперед. Ребята чуть не ударились об стенку кабины. Состав дернулся и мало-помалу пошёл вперед.

– Ну вот, давай, держи на максимуме пар, опаздываем на целых пять минут. Нужно догнать, а то влетит мне за самовольную остановку.

Помощник мотнул головой:

– Догоним, Семен Христофорыч, непременно догоним.

– Давай, Никита, поддай жару в котле.

Никита, молодой здоровый мужик с черным от угля лицом, заулыбался. На чумазом лице белели зубы.

– Не беспокойся, сейчас сделаем, – и он весело стал кидать в топку лопаты с углем. Топку помощник открывал, раздвигая створки. Ярко и горячо показывался огонь в зеве печи. Туда Никита кидал совковую лопату угля, и створки снова закрывались. И так каждый раз, пока огонь в топке не загудел натужным звуком.

– Хорош, – скомандовал машинист, – а то котел взорвем.

Кирюшка от страха весь дрожал. Он в первый раз видел такое чудо – живой паровоз – изнутри. Раньше ему казалось, что в паровозе лишь сидели дяденьки и катались по рельсам на этом огромном ярком великане, дымя трубой и свистя в свисток. А оказывается, тут надо работать в поте лица! Вот тебе и красивая картинка с улыбающимися машинистами на станции!

Кирюшка понял, что везде нужно работать, трудиться, чтобы это чудо техники могло ехать. Он с восхищением и страхом смотрел на все происходящее и ликовал в душе: он едет на паровозе. Скажи кому – не поверят.

Поезд набрал нужную скорость, и через полчаса в боковое окно Кирюшка красными от дыма глазами увидел семафор и приближающиеся дома. Это их полустанок! Приехали! От угольной пыли и дыма у Кирюшки запершило в горле, и он закашлялся.

– Что, трудно быть машинистом? – смеясь, спросил самый главный дяденька на паровозе. – Ну, ничего, не так страшен черт, как его малюют. Привыкнешь. Хочешь после школы машинистом работать?

Кирюшка ничего не ответил. Он не знал ещё, кем хочет быть, но машинистом, пожалуй, точно не будет. Но в ответ он лишь вымученно улыбнулся. Он очень устал, да и был потрясен всем увиденным.

На станции машинист снял с паровоза первым Кирюшку, а потом Надюшку.

– Мигом домой, и чур никому не слова, а то нам попадет.

– Не скажем, дяденька, – ответила за них Надюшка. – Спасибо вам, – и она поклонилась, как это делала её бабушка, когда кого-то благодарила.

– Ладно, ладно, бегите. И не плутайте больше!

Машинист улыбнулся. А счастливые ребята пошли домой.

– Кирюшка, зубы на замок, – показала на ротик Надюшка. – Никому. Понял?

– Понял, – ответил радостно Кирюшка, завидев свой дом.

Погост

В Троицын день отец взял Кирюшку на погост – кладбище, где были похоронены дедушка и бабушка. Погост находился в семи километрах от полустанка и назывался Симоновским.

– Пойдем завтра на Симоново, – сказал отец Кирюшке накануне. – Не проспи. Выйдем рано, чтобы до обеда успеть.

Кирюшка никогда не ходил так далеко, разве что на покос. Но это другое дело. Тут тебе не лес и заливные луга, а настоящая дорога, по которой ходят машины.

Утром, собравшись в дорогу и взяв необходимую снедь в корзиночку, отец с сыном вышли за полустанок и по пыльному большаку зашагали в сторону Дровцова, деревни, за которой и находилось это старое кладбище. По дороге они раза два присели отдохнуть и через пару часов неспешной ходьбы дошли до деревни. Обогнув её слева, они вышли за околицу, и посреди ржаного поля Кирюшка увидел лесной островок.

– Это что, папа? – спросил Кирюшка.

– Это и есть Симоново, – ответил отец.

Они повернули на узкую тропинку, виляющую среди начавшей колоситься ржи, и зашагали к островку в поле. Тропинка была узенькой, и догонявшие их люди, одетые в нарядные белые рубашки и пестрые платья, аккуратно обходили Кирюшку с отцом, чтобы не помять рожь, и здоровались:

– Здорово, Василий, – басил какой-то высокий мужчина, подавая отцу руку. – Это что, уже твой пострел вырос?

– А то не видно, – отвечал отец.

– Видно, видно. Но больше на Марию похож.

– Значит счастливым будет, – говорила женщина, идущая следом за высоким мужчиной. – На-ко вот тебе конфетку, – угостила она, Кирюшку. – Вылитая Мария, – продолжала она улыбаясь отцу и здороваясь с ним.

Потом они сами догнали несколько старушек, медленно бредущих одна за другой, в черных одинаковых платках и таких же черных платьях.

– Ну, бабули, пропустите-ка нас вперед, – весело воскликнул отец, догнав их.

Те вежливо расступились, давая дорогу.

– Это же Васька Чуриков, – вдруг узнала отца какая-то бабуля.

– Привет, привет, бабушки, – обходя, их отвечал отец. – А вы все такие же, не стареете, словно время вас не берет.

Отец с Кирюшкой остановились, чтобы вытереть потное лицо.

– Солнце-то как жжет сегодня, – отец отер платочком лицо сына.

– Не скажи, Васенька, – отвечала все та же бабуля. – Вишь, желанный ты мой, к земле-то матушке совсем Господь пригнул. Если бы не палка, и пойти не смогла бы. – Бабушка показала суховатую толстую палку. – А это твой хлопчик-то? – спросила она с любопытством, рассматривая подслеповатыми глазами Кирюшку.

– Мой, баба Даша, разве не похож?

– Ну как же, Васенька, Мария на лицо-то, Мария и есть. Как она поживает, наша красавица?

– Да ничего, живет, – ответил отец.

– А чего же с собой мамку не взяли? Хоть бы посмотрела на нее, давно не видела. Да как на твоей свадьбе была, больше и не видела.

– Некогда ей, баба Даша. Хозяйство, работа… На кого бросишь? У нас ведь няньки нет. Домна Макарьевна умерла, сама знаешь. Пока она Кирюшку нянчила, Мария могла куда-то и отлучиться, а теперь парня не с кем оставить.

– А бабушка Таня? – полюбопытствовала старушка.

– Так она же отдельно живет, с дедом Сашей, в райцентре. Приезжает иногда, но ведь не каждый день.

– Верно, верно, Василий. Ну, дай Бог тебе здоровья и мальчику твоему. Как зовут-то тебя? – спросила бабушка Кирюшку.

– Кирюша!

– Хорошее имя, в честь прадеда твоего. Вас так все и звали когда-то – кирюшата.

Бабушка Даша достала из завязанного в узелок белого платочка два пирожка и подала Кирюшке:

– Угощайся и мамке привет от бабы Даши передавай.

– Спасибо, – тихо ответил Кирюшка, беря пирожки.

Бабули перекрестили их с отцом.

– Ну идите, идите, Василий, храни вас Бог. А мы потихоньку доковыляем следом за вами. Поклонись от нас всех Домне-то с Иваном. Видно, до них не дойдем, далеко.

– Обязательно, – ответил отец и, взяв Кирюшку за руку, зашагал быстрее вперед.

– А кто эта бабушка Даша? – стараясь поспевать за отцом, спросил Кирюшка.

– Дальняя родственница по линии матери.

– По какой линии? – не понял Кирюшка.

– Кирюша, погоди с вопросами, давай сперва дойдём до погоста, отдохнём, а там и поговорим, – озабоченно ответил отец.

Вскоре они вышли из ржаного поля и оказались у каменной ограды кладбища, буйно заросшего деревьями и кустами сирени. Ещё через какое-то время Кирюшка с отцом, кривляя между оградками, выкрашенными в голубой или серебристый цвет, оказались около двух холмиков, огороженных металлической узорчатой оградой, выкрашенной в бледно-голубой цвет. Около каждого холмика росли большие кусты цветущей сирени. Сильно пахло прохладой, настоянной на травах, и сиренью. У Кирюшки от усталости и запахов закружилась голова.

– Садись, Кирюша, на лавочку. Я вот сейчас оботру – и готово.

Отец усадил сына на маленькую лавочку, поставил на стоящий рядом рассохшийся столик корзинку.

– Отдохни, Кирюша, ты устал. Дорога длинная, да жарко-то сегодня как, так и печёт, – приговаривал отец, хлопоча над могилками и заодно прикрепляя к крестам бумажные цветочки, сделанные матерью.

Оградка и могилы были хорошо ухожены. Хоть и не близко, но отец регулярно ходил сюда с весны, что-то поправляя, подкрашивая и выкашивая быстро растущую траву. Сделав свои дела, отец стал доставать из корзинки напечённые матерью пирожки с рисом и изюмом, конфетки в бумажных фантиках и крашеные яички. Положив на каждый холмик по пирожку, паре конфет и по яичку, отец достал бутылку с водкой, откупорил, налил небольшой стаканчик до половины и поставил на одну из могил поближе к кресту.

– Здесь мой отец лежит, значит, твой дедушка Иван, – показал отец на могилу, где оставил стаканчик с водкой, прикрыв его кусочком чёрного хлеба. – А здесь моя мама, твоя бабушка, Домна Макарьевна. Она тебя нянчила года два подряд, пока не умерла. Встань, Кирюша, подойди, поклонись им, – попросил отец Кирюшку.

Тот встал, но с испугу забыл, как это делается, и стоял столбом рядом с отцом. Отец поклонился сперва могиле матери, потом отца, отошёл к столику, налил себе стаканчик водки и выпил, сказав перед этим:

– Царство вам небесное, простите, что редко хожу.

Кирюшка нашёл в корзинке приготовленную матерью для него бутылочку с колодезной водой, разведенной клюквенным вареньем, налил в пустую кружку и с удовольствием напился. После пирожков и конфет у него пересохло во рту.

– Ну вот и помянули бабушку с дедушкой, – подошёл к Кирюшке отец. – Это славно, что ты пошёл со мной. Теперь будешь знать, где дед с бабкой лежат. Место это святое. Тут наши родичи до десятого колена лежат. Можно сказать, весь погост – наша родня.

Отец невесело вздохнул.

– Все там будем, только в разное время.

Кирюшка сидел притихший, и как-то по особенному увидевший мир, в котором он живёт. Наверное, это был его первый шаг к той взрослой жизни, к которой так неосторожно стремятся все дети.

Потом к отцу в оградку пришли какие-то дяди и тети. Они здоровались, целовались, поминали деда с бабушкой и все говорили и говорили, вспоминая минувшие дни, свою молодость, и стариков, и знакомых, которых уже нет на этом свете.

На Кирюшку уже никто больше не обращал внимания. Он тихо вышел из-за оградки и стал ходить рядом, осматривая погост. На некоторых могилках вместо крестов он увидел серебристые пирамидки с красными звёздочками наверху. К нему подошёл пожилой дяденька на костылях, в белой рубашке, с закатанными по локоть рукавами, в чёрных брюках. Одна штанина у него была загнута чуть выше колена.

«Нет ноги», – понял Кирюшка.

– Тут, сынок, мои боевые товарищи схоронены. Видишь звёздочки? Это солдаты, погибшие в войну. Так-то вот. Сходи, отнеси им по цветочку, а то больше некому, а я вот не могу. Видишь? – он показал на костыли.

В одной руке безногого оказался букетик с ромашками. Кирюшка взял цветы и отнёс их на могилки со звёздами, по два цветочка каждому, как попросил его безногий дяденька.

– Ну вот, молодец! – похвалил тот мальчика. – Чей будешь-то?

– Чуриков Кирюша, – ответил мальчик.

– А, Василия сын. Вон как время-то летит, – неожиданно сказал дяденька. – Передавай отцу привет, скажи, что Мишка Летунов просил.

И он, не попрощавшись, тяжело заковылял на своих костылях, ловко лавируя между могил.

На обратном пути Кирюшку с отцом застала гроза. Небо неожиданно потемнело, на верхушки деревьев набежал резкий ветер, лес зашумел. На пыльную дорожку упали первые редкие, но крупные капли дождя. Вмиг стало неуютно и страшно.

– Пойдём скорее, Кирюша, здесь рядом у дороги должен быть сарайчик, – сказал отец.

Они сбежали на обочину дороги и рядом на кромке поля увидели стоящий сенник. Удары грома и разразившийся ливень застали их уже в сеннике. И хотя крыша была дырявой, они все же сумели найти сухое место и, примостившись на брёвнышке, кинутом кем-то из таких же путников, как и они, стали пережидать грозу.

Кирюшка первый раз оказался вот так, в открытом поле, в грозу. Гром гремел так, что закладывало уши, а молнии сверкали часто и ярко. Даже в сеннике стало светло, как дома при керосиновой лампе.

– Ну вот, теперь это настоящая Троица, – улыбаясь и прижимая к себе трясущегося Кирюшку, сказал отец. – А то что за Троица без грозы! Так не бывает.

И они ещё долго-долго сидели, прижавшись друг к другу, ожидая, когда закончится дождь. Кирюшке стало тепло и уютно у отцовского плеча, и он заснул, так и не заметив окончания грозы…

Много-много лет спустя, на этом же самом месте, так же в Троицын день, остановился большущий чёрный лимузин. Внезапно, как когда-то, ударил гром и пошёл дождик. Из машины вышел высокий седой мужчина в светлом летнем костюме. Он перепрыгнул через канаву, отделявшую асфальтированную дорогу и, оказавшись в поле, стал что-то искать, оглядываясь вокруг себя.

– Дедушка, ты что ищешь? – крикнул в открытое окно машины маленький мальчик.

Но седой человек ничего не отвечал. Он всё озирался вокруг, ничего не находя. Не мог же он ответить своему внуку, что ищет свое детство и не находит его. Он ходит и плачет, но следов от слез не было видно на мокром от дождя лице.