Текст книги "Степан Сергеич"

24

По холлу, косясь на Игумнова, расхаживал Ефим Чернов, старший мастер цеха. В периоды междуцарствий он автоматически становился начальником, в эти месяцы завод выполнял планы. Баянников подвел его к Игумнову, познакомил.

Увидев, что новенький одних с ним лет, узнав, что Игумнов пришел с улицы, а не из главка, старший мастер погладил мушкетерские усы и предупредил:

– На нашей работе нужны нервы.

Когда подошли к заводскому корпусу, продолжил пояснения:

– Первый этаж – механический цех. Сплошная пьянь. – Указал пальцем выше. – Второй этаж – инструментальный цех и часть механического. Пьянь с вывертами. Третий этаж – тарный цех, гальваника и малярка. Сюда не ходи: измажешься. – Палец поднялся еще выше. – Твой, монтажно-сборочный. Здесь – все вместе взятое и возведенное в квадрат.

Цех походил на актовый зал обычной московской школы. Справа от входа кабинет начальника цеха, против кабинета – склад комплектующихся изделий.

Запах расплавленной канифоли чувствовался еще на лестнице. Блоки монтировали за длинными столами, рабочие сидели в белых халатах. Слева от прохода участок сборки, здесь легонько постукивали молоточками. Чуть подальше наматывали катушки трансформаторов. Правый дальний угол огородили стеною из оргстекла.

– Регулировка.

Чернов старался побыстрее увести от нее Игумнова. Тот же заупрямился.

За стеклом происходило что-то любопытное. Три регулировщика, демонстративно бросив работу, сидели на подоконниках. От одного к другому носилась худенькая девушка, каждому всовывая какие-то листки бумаги.

– Что здесь происходит?

Чернов объяснил вполголоса. Слегка обросший мясом скелет – это Лида Майорова, инженер-нормировщик. Занята же она тем, что пытается вручить регулировщикам нерасцененные наряды. А те прибегли к испытанной тактике.

Надо им, предположим, за месяц отрегулировать сто блочков. Цех работает неритмично, блочки в регулировку поступают за неделю, за десять дней до конца месяца. Блочки, приборы, вся продукция – опытная, твердых расценок на нее нет. Регулировщики покопаются день-другой с блочком. Майорова по затраченному времени определяет стоимость регулировки одного блочка. К концу месяца регулировщики выкидывают в день по пять – семь блочков и предъявляют к оплате наряды на сумму, позволяющую им купить мотороллеры. Конфликт обычно разбирается самим директором, составляется аккордный договор, ребята получат по три-четыре куска и довольны.

– И все? – Игумнов удивился, продолжая смотреть в регулировку.

Инженер-нормировщик рыдала в углу. Один из регулировщиков успокаивал ее.

– Эти шуточки мне знакомы. Пойдем.

Чернов успел раньше его попасть в регулировку и предупредить. Игумнов сел на место утешавшего Лиду парнишки, попросил принести любой блок из выпускаемой серии. Другой регулировщик, с неприятным пухлым лицом, сорвался со стула, бросился вон, поставил перед Игумновым блочок, улыбнулся мерзко и вежливо. Нормировщица навсхлипываласъ, посморкалась и села рядом. Вдруг она вскочила, затрясла кулачком:

– Фомин! Ты зачем принес недомонтированный блок? На нем же нет бирки ОТК!

Третий регулировщик поднялся, по-стариковски кряхтя. Он был очень красив и, видимо, фотогеничен, трудно сказать, кого из кинокрасавцев он напоминал. Этот регулировщик положил на стол другой блочок и, возвращаясь на свое место, произнес по адресу Фомина: «Сука!» – сел при полном молчании всей регулировки, водрузил ноги на пористую резину, покрывавшую столы.

Через час Игумнов продемонстрировал отрегулированный блок.

– Я выведу среднюю сумму вашей зарплаты и буду платить ее, предложил Игумнов. – При условии, что никаких фокусов с нарядами не будет.

Перед обедом комплектовщица принесла на подпись требования на сто ламп 6НЗП и четыреста метров провода МГШВ-0,15. Чернов не отходил ни на шаг от Игумнова, он выгнал комплектовщицу, показал, где что лежит в ящиках стола.

– Требования подпиши. В этом месяце должны по плану сдать четыре комплекта СУ – сигнального устройства. Сделаем же полностью десять, шесть припрячем на май. Провод, как видишь, необходим, хотя месячный лимит на него исчерпан.

Две недели слушал Виталий умные разговоры в конторке экспериментального цеха, он многому там научился.

– Зачем же так нагло работать, – поучал он теперь старшего мастера.

– Припрятывать на май… Припрятанное – значит, краденое. Будем договариваться с главным диспетчером, искусственно создавать нехватку каких-либо изделий, а недоделанные блоки процентовать по нарядам. Никакая комиссия не придерется. Понятно? Это будет называться заделом на следующий месяц.

– Монтажники взвоют, – усомнился Чернов. – Если будем процентовать на все девяносто, зарплата получится очень большой, бухгалтерия не пропустит. А меньше – монтажники законно возмутятся.

– Каждый блок закрепляй за определенным монтажником. Ему-то безразлично, сейчас он получит деньги или в следующем месяце, сумма-то не изменится.

– Ясно. Понятно. То есть так: ничего нового нет.

– Не понимаю…

– Я так и делаю… и делал.

– Так какого ж…

– Человек ты новый, кто тебя знает…

– Наряды и требования забери себе. Я инженер, и неплохой, займусь техническими вопросами.

– Так бы сразу и сказал.

Чернов выволок из стола начальника цеха половину папок и унес к себе.

За стеной равномерно, как машина, гудел цех, и это не позволяло сидеть бесцельно. Виталий нашел описание радиометра, прочитал, посмотреть схему его не удалось.

К Виталию влетел перепуганный Чернов:

– Виталий Андреевич! Не отпускай ты ее – Ритку Станкевич! Я не подписываю заявление ей на отгул, а она шепчет: «Отпустите, ради бога, что угодно за это сделаю, хотите – отдамся!» Не отпускайте, у нее два блока недомонтировано.

Не успела за ним закрыться дверь, как впорхнула сама Ритка Станкевич полы халата разлетелись, юбочка плещется у коленок, хитрое смазливое личико разъярено.

– Я говорю ему – отпусти! У меня дело, Виталий Андреевич!

– Не могу.

Она выслушала отказ, приоткрыв рот. Подошла ближе.

– Отпустите, ради бога. Хотите – отдамся! Только отпустите.

– Согласен. – Виталий пригладил волосы. – Отдавайся.

Ритка хмыкнула. Уныло посмотрела в окно. Медленно застегнула халат и ушла.

– Часто она такие номера выкидывает? – спросил, смеясь, Виталий у Чернова.

– Ежемесячно, у этой стервы нет ничего святого.

– Святое – это твоя невинность?

– Ее скорее. К ней тут многие подбивались – безрезультатно.

– Весело живете…

– Куда уж… Набрали красоток. Заметил – все одна к одной, на конкурс красоты посылать можно. Набирал Трайнин, первый начальник цеха, у него губа не дура, а до тебя здесь был Константин Христофорович Валиоди, не то узбек, не то грек какой-то… Одессит. Тоже любил окружать себя предметами роскоши.

Не-е, ты не подумай плохого, он свою жену на два батальона красоток не сменяет, оригинальный начальник…

Они стояли в проходе, говорили тихо. Монтажники и монтажницы справа, слесари-сборщики слева выжидательно поглядывали на них, прикидывали, что сулит им этот, по-видимому, важный разговор, что нового и необычного принесет с собой очередной начальник.

Чернов холил мушкетерские усы – это уже перестало вызывать раздражение.

– Мастер на сборке Яков Иванович Сараев, одновременно и диспетчер, бегает где-то по цехам, что-то вышибает… Диспетчером до него был Мишель Стригунов, умнейшая голова, но пил, как лошадь, выгнали по сорок седьмой, Баянников люто его ненавидел. Чтоб полностью просветить тебя, покажу еще одну… – Чернов не решился на слово, сделал паузу. – Технолог цеха Нинель Сарычева, не вздумай называть ее Ниной. Нинель Владимировна. Я, признаюсь, слабохарактерный парень, на меня можно надавить слезой и криком. Я поэтому перестал на нее жаловаться. Все запустила, не высыпается она, что ли…

Начнет составлять технологическую карту сборки – и бросит, и затеряет…

Вот она, кстати, проспалась, вылезла на свет божий… По сборочному участку прошла, кутаясь в шаль, невысокая женщина.

– Мерзнет, бедняжка, от безделья…. Муженек у нее работает в главке, а то бы давно вылетела отсюда.

– Вылетит, – обещал Виталий. – Этот пижон, который ноги на стол…

– Валентин Сорин. Он не пижон в смысле ног… Служил на тральщике, какой-то идиот не положил на пол радиорубки линолеум, а под полом машинное отделение, вот он и приучился поднимать ноги на стол. Мальчишка это Юра Крамарев, сосунок, но в радиотехнике разбирается здорово. Фомин муторный какой-то тип, спирт ему на руки не давай, через Валентина, тот поскромнее, не пьет…

– Тебе не кажется, что нужен еще один регулировщик?

– Давно кажется. Трудно найти. Голову надо иметь для такой работы и терпение, каждый месяц новые приборы, разработчикам наплевать на все, отправят схемы и думают, что усилители или еще что там работают, а усилители-то и не хотят работать…

Чернов рассказал много еще интересного и любопытного. В заключение спросил:

– Ну как, не откажешься руководить нами?

Ответил Виталий не сразу. Ритка Станкевич, истошно вопя, требовала справедливости, кричала, что не будет работать, пока не найдутся ее бокорезы.

– Наоборот, горю желанием.

Вечером появился мастер сборочного участка. Чернов подозвал его к себе.

– Яша, хозяин пришел. Скоро нам станет легче. Такого проходимца я еще не встречал, в институтах их теперь, что ли, готовят… Все знает, все тонкости, тот еще тип, с ним мы не пропадем, прогрессивку каждый месяц получать будем, на баб не падкий, выпить, видно, не дурак, кажется, нам повезло.

Яков Иванович, вдрызг разругавшийся со всеми мастерами первого цеха, протянул с облегчением:

– Пора уж…

25

Виктор Антонович Баянников сам привел нового регулировщика в цех и сказал Сорину:

– Валентин, это Александр Петров… Расскажи ему, чем вы здесь занимаетесь.

Сорин снял со стола ноги, Крамарев улыбнулся с детской приветливостью, а третий регулировщик, Фомин, воровато выглянул из своего угла и вновь скрылся.

Новичок, чем-то смущенный, был в драном свитере, только что полученный халат держал на сгибе руки, старался ни на кого не смотреть. Ему отвели место у крайнего окна.

– Чепухой занимаемся, – объяснил ему Сорин. – Как знаешь, есть четыре типа ядерных излучений: альфа, бета, гамма и нейтронное. Институт разрабатывает, а цех делает приборы для их обнаружения и измерения индикаторы, дозиметры, радиометры… Все они в сыром виде идут к нам, в регулировку, иначе – настройку… Ну, и попутно – усилители разные, рентгенометры. Понял?.. Как у тебя с образованием?

– Кое-что наскребется…

– Где до нас работал?

– Где придется… Выбор богатый.

До обеда Петров не работал. Получил приборы для настройки, монтажный инструмент. Сидел у своего окна с паяльником, прислушивался к разговорам.

Потом Сорин поставил перед ним блок.

– Усилитель, «Эвкалипт» называется, для врачей. Усиливает шум сердца.

Постарайся к вечеру сдать в ОТК.

– Ага, – сказал Петров и развернул принципиальную схему. Сорин стоял рядом до тех пор, пока не убедился, что новичок работает вполне квалифицированно.

26

Только далекий от производства человек мог решить, что все в регулировке совершаемое и концом месяца обозначенное плод чьего-то злого умысла или результат нерасчетливости, халатности.

Четверо регулировщиков предавались – каждый по-своему – краткому и вынужденному безделью. Их квалификация вне подозрений, они согласны работать днем и ночью, в конце и начале месяца, и, значит, не их вина, если три оставшиеся «Эвкалипта» не поддаются настройке. Ни угрозы, ни взывания к совести не пугали регулировщиков. Сорин курил. Во всем подражавший ему Крамарев на этот раз почитывал скромно журнальчик, потому что за спиной его сидел директор. Фомин спрятался в углу, он не любил попадаться начальству на глаза, он вообще не любил начальства, которое, по его мнению, жило глупо: могло на большие деньги пить круглые сутки, но не пило, обладало поэтому особым нюхом, чуяло запашок издалека.

Четвертый, Петров, размеренно шагал по комнате от окна к окну и негромко насвистывал мелодию – набор звуков, выражавших что-то бесконечно удаленное от того, что совершалось в регулировке. Мелодия шла на фоне пронзительного стрекотания самодельного гамма-индикатора. Настроил его Сорин очень тонко, и индикатор срывался на визг от лучей солнца. Сейчас оно уже зашло за дома, но «светил» институтский корпус.

Три широкополосных усилителя, окрещенных «Эвкалиптами», не поддавались регулировке, до конца месяца оставалось шесть часов, но в комнате говорили не об этом. Разработчик усилителей Дима Синников рассказывал своему однокурснику Игумнову о недавней женитьбе. Его начальник, вернее начальница, часто поправляя гребень в пышных волосах, объясняла директору причину рекламаций из Индии на заводские альфа-радиометры. Хлорвиниловая оплетка монтажных проводов понравилась тамошним муравьям, и они с удовольствием едят ее. К объяснениям прислушивался Светланов, начальник ОТК, по привычке переводя в уме дамскую дребедень на язык науки, преобразовывая эту болтовню в рецепты пропитки монтажа, в поиски нужных химикалиев. В сторонке безмолвно скучали те, кому положено в последние дни месяца позже всех уходить с работы, – оба мастера, заведующий складом готовой продукции, начальник бюро цехового контроля (БЦК), монтажник – этот для срочной переделки «Эвкалиптов», если потребуется.

– Петров! Ты прекратишь этот свист?

Голос директора тих и невыразителен. Как опытный военачальник, он, Труфанов, знает, что нервировать подчиненных накануне решительного сражения не следует. Петров, продолжая высвистывать, дошел до окна, выглянул, свист пропал в уличных шумах. Спугнутый директором Крамарев засуетился, включил «Эвкалипт», отошел к Сорину, позволяя всем смотреть на строптивый усилитель.

Низко загудел трансформатор, рыкнул и замер электромеханический счетчик импульсов, лампы нагревались… Вдруг счетчик завыл, черная стрелка равномерно и быстро забегала по циферблату. Крамарев щелкнул тумблером, выключая усилитель: все осталось прежним, усилитель самовозбуждался, «генерил». Точно так же взревел и второй усилитель, точно так же продолжал свирепеть и третий – его Крамарев не выключил. Под эту безрадостную музыку говорить о муравьишках невозможно, впору самому кричать на одной ноте с усилителем. Синников затряс головою, отказываясь этому верить. Игумнов еще утром указал ему на ошибку, на дефект во всех пятидесяти смонтированных «Эвкалиптах»: схема рассчитана неверно, усилители висят на грани провала в генерацию. Синников, снисходительно помолчав, выразился тогда примерно так:

«Я, дорогой Витя, сижу на этом деле, знаю, следовательно, его, а ты если уж занялся железками да искоренением пьянства в цехе, так и бей в этом разрезе, ко мне не лезь…»

Петров – небритый, в халате на драном свитере – пересек комнату, взял что-то у Сорина, приблизился к ноющему усилителю и, как кинжалом, ткнул его отверткою. Усилитель замер, и медленно, с большими интервалами стал отбивать импульсы электромеханический счетчик. Все повернулись к «Эвкалипту». Сорин подошел ко второму усилителю, проделал операцию Петрова, эффект получился тот же. Все вскочили, бросились к «Эвкалиптам». Произошло невероятное: жало отвертки, просунутое в щель между вертикальной лицевой панелью и горизонтальною платой, мгновенно прекращало генерацию. Фокус блистательно удался на третьем усилителе. «Эвкалипты» выключили.

Несколько минут все молчали. Потом Синников многословно предположил, что «эффект отвертки» объясняется разделением ею внутриобъемных емкостей.

Его почти не слушали. Монтажнику и то было ясно, что дело здесь не в мифических емкостях, а в самом примитивном заземлении. Усилитель, что теперь совершенно ясно, разработан был неверно, все пятьдесят «Эвкалиптов» когда-нибудь загенерируют – и сорок семь принятых ОТК и три пока не принятых.

Труфанов, наименее оживленный из всех, вернулся к своему месту, но не садился, а стоял, давал понять, что самое время кончать с «Эвкалиптами», раз причина генерации найдена. Фомин, как только отхлынуло от усилителей начальство, схватил электродрель и просверлил в лицевых панелях и платах отверстия – для винтов, которые намертво сопрягут металлические поверхности. Начальница пятой лаборатории пошепталась в углу со своим инженером, потом они заполнили документ, называемый карточкой допуска, и подали его Светланову. А тот, заметив карточку допуска и не желая ее признавать, вслушивался в виртуозный свист Петрова и думал, что пора уходить на пенсию… Он знал, что от его подписи на документе зависит месячный, а то и полугодовой план завода, и скосил глаза. Так и есть: «Допустить сквозные отверстия…» Причина? Начальница, кандидат наук, умно свалила на конструкторов.

– Эту липу я не подпишу! – Щелчком пальца Светланов сбросил карточку на пол. Потом поднялся, хотел, чтоб его все слышали. – Не подпишу!

Он вышел из регулировки, хлопнув оргстеклянной дверью. Взрыв был неожиданным – Фомин спрятался в угол. Сорин, ввертывавший винты, замер с отверткою в руке.

Труфанов все видел и все слышал, но ничего не изменилось в его полусонном лице, в выжидательной позе. Отвечая на взгляд Сорина наклоном головы, он приказал ввертывать дальше, протянул руку, пошевелил пальцами и ему подали карточку допуска. Потом он величественно покинул регулировку и прошел за стеклом в комнату начальника БЦК.

– Подпольный обком действует, – громко сказал Петров. – Валя, не трудись, эту вшивоту можно заколачивать в ящики. С винтами или без, с объемными емкостями или без оных – все сойдет.

– Эй вы там?.. – высокомерно пискнул Синников. Сорин добросовестно закрутил винты, сунул шасси усилителя в кожух и посоветовал:

Помолчал бы уж.

Синников совсем разобиделся и потихоньку исчез.

Труфанову испортил настроение Туровцев: начальник БЦК поверх карточки допуска положил ведомость на оплату сверхурочных, а себя не включил. Вроде бы и не участвовал Туровцев в незаконной, но нужной производству сделке.

Сверхурочные часы техникам вообще-то не оплачиваются, но мог же начальник БЦК попросить что-либо?

– Где Синников?.. – спросил директор. – Нет Синникова?.. Наталья Сергеевна, Синникова лишить премии.

– Но, Анатолий Васильевич…

В это время вошел Туровцев, в кармане халата он придерживал склянку со спиртом, все готовились по традиции спрыснуть выполнение плана, окончание месяца. Воспрянувший Фомин нагло-подобострастно попросил у директора денег – это тоже входило в ритуал последнего дня месяца, – и Труфанов сразу же выложил заранее припасенные деньги. Начальница пятой лаборатории брезгливо посматривала на играющего в демократию директора, на хама регулировщика. А Петров безошибочными ударами вгонял гвозди, заколачивая ящики. Повсюду валялись сгоревшие лампы, мотки проводов, сопротивления и емкости с обломанными выводами, монтажные инструменты. Последнюю неделю регулировщики работали по семнадцать часов в сутки, две прошлые ночи Крамарев и Фомин провели здесь, в регулировке.

– Ребята, наведете порядок у себя, – сказал директор, – и можете до четвертого на работу не выходить.

Мощным ударом Петров вогнал последний гвоздь.

– Ефим, гони наряд на упаковку трех комплектов! – крикнул он.

«Тоже не дурак, – подумал Труфанов, глядя на Петрова, – и специалист, видно, колоссальный. Где его откопал Игумнов? Сейчас модно ставить своих людей на ответственные посты, за примерами далеко не ходить. Все же надо сказать Игумнову, чтоб поскромнее набирал публику».

Ящики снесли на склад, второпях распили спирт, подсчитали деньги. План выполнен, поработали изрядно, можно отдохнуть. Жаль, конечно, Светланова, мужик он правильный и честный, схарчит его Труфанов теперь – это уж точно.

Регулировщики переоделись и с шумом, грохотом, посвистом бежали по лестнице.

Сзади шел Игумнов, нес в охрану ключи.

Так кончился последний день месяца на опытном заводе.

27

– Вы не спешите, Игумнов? – Директор догнал его. – В механический заходил, хотел посмотреть, оправдывает ли себя вторая смена… Ушли регулировщики?.. Где, кстати, нашли вы Петрова?

– Парень как парень…

– Ну-ну, я же не в укор вам… Странный он какой-то, нелюдимый…

Заметили?

– Не присматривался.

– Так вы не спешите? Тогда зайдем ко мне. Тяжелый сегодня денек.

– Не думаю.

– Тяжелый, тяжелый… Мне-то виднее.

Любимый цвет директора – синий. Директор носит синие костюмы, стол и стулья в его кабинете обиты синим сукном, шторы – голубые. Для интимных разговоров в углу кабинета поставлен низенький столик.

– Вы мне нравитесь, Игумнов, честное слово, нравитесь. Есть у вас хватка, умение, не теряя своей самостоятельности, выполнять то, что требую от вас я… Я посвящу вас в секрет: «Эвкалипты» шли так ровно, по семь восемь штук в день, что я уверился в них полностью и доложил главку о выполнении плана еще вчера. Я думаю, что завтра с утра приедут ревизоры, они ведь определенно пронюхали, что с «Эвкалиптами» не все гладко.

На всех совещаниях – заводских – Игумнов сидел справа от директора, против всегда пустующего места главного инженера. Сейчас Труфанов усадил его за низенький столик, разговор принимал характер личный, мужской.

– Как вам этот правдолюбец Светланов? Он прав… и я прав – вот в чем беда. План должен выполняться, производство должно расширяться – не спорю, это закон существования любого организма, в разумных пределах, замечу.

Ежегодно бьюсь я в главке, он мне подсовывает столько-то процентов, я соглашаюсь на другую цифру, главк мне – одно, я ему – другое… Как, по-вашему, цех полностью загружен?

– Может выпускать ровно в два раза больше.

– Точно, в два раза… Я тоже подсчитал, месячную производительность монтажника умножал на двенадцать… как просто! Но полученная цифра абстракция. Она может стать реальностью, если выполнятся многие условия. НИИ будет давать заводу абсолютно верные схемы и чертежи, монтажники и сборщики не станут делать ошибок и так далее… Фактически всего этого нет, мы к тому же не знаем в точности, что придется выпускать через три месяца. Главк дает план, и сам же его перечеркивает, у него свои, недоступные нам соображения, а наши возможности, наши трудности он не желает учитывать. Подай ему план и точка. Выложи цифирьку – и все. А цифры-то с потолка берутся. На этот год нарядили нам повысить производительность труда на два процента. Откуда эта цифра? Да по всем главкам в среднем пришлось, а главк нам спустил. Мы средненькие – нам два процента, кто посильнее – тому три, слабейшим – по одному, а в среднем – все те же несчастные два процента. Я как-то рассвирепел, встать захотелось на совещании и заявить: беру повышенное обязательство, на двадцать процентов увеличу выпуск продукции во втором полугодии! Встал и сел. Не взял повышенных обязательств… Я тертый, тертый и еще раз тертый… Хорошо, взял бы, сделал бы. За меня спрятались бы те, кто всегда жалуется в главке. Понимаете меня, Игумнов? Мне мой институт и мой завод дороже всего, я хочу, чтобы люди спокойно работали и получали неплохие деньги. Провален план – беда, и мне беда, и всем беда. Премии нет – я хожу злой, покрикиваю, поругиваю… А хочется ли мне ругаться и кричать? Не люблю. Пусть все будут довольны. Думаете, Игумнов, один я так рассуждаю? Станете когда-нибудь директором (а вы будете им), убедитесь, что нет, не один я. Вы бы присутствовали на совещании в начале года, когда диктуют нам план. Торгуемся, как на рынке. В главке и министерстве нас насквозь видят, знают, что мы жмемся, прибедняемся, знают цену нашей слезы… Жмут, покрикивают, расставили западни, понатыкали флажков, директор не знает, куда податься, мечется, как заяц, и приходится ему занимать у лисы ума. Приходится ему хитрить. Так-то…

Труфанов помолчал, видимо, отдыхал. Мог произносить длинные и красивые речи, но не любил их. Взгляд, короткий жест, несколько решительных фраз – и все понятно. Там, где он появлялся, сразу исчезала неясность, люди сразу понимали, что и как делать. В лабораториях, в цехах возникал неожиданно, без сопровождающих, если самодеятельно образовывалась свита – разгонял ее. Лицо Труфанова подпорчено оспою, кажется простецким, грубовато-свойским, маленькие глазки утоплены, перехватишь взгляд их – и становится не по себе: впервые видишь директора, а он все, абсолютно все знает о тебе.

– Покажу вам одну вещицу… – Директор достал из сейфа изящный футлярчик, раскрыл его, поднял к свету, как драгоценность, прекрасно сделанную авторучку. Впрочем, это была не авторучка, а дозиметр индивидуального пользования. – Хорошо? Да? Умно, толково, красиво… И кто сделал? Академия наук, в пяти экземплярах, чтоб себя показать, а заодно и серость нашу министерскую. Не умеем мы еще делать так, наши дозиметры хуже, видели небось «карандаши»… Надежны – это у них не отнимешь, – грубы, требуют предварительной зарядки, замерил дозу – и вновь заряжай, однократны. Этот же, смотрите, многократен и… просто хорошо сделан! А как, Игумнов, хочется прийти и небрежно показать министру: ну, товарищ министр, как вам это нравится? Не деньги нужны мне, не повышение, не уважение…

Просто чувство, просто радость, что и мы научились так работать. Но не умеем. Пока. Руки не дошли, нет базы, сборка здесь ювелирная по чистоте, чтоб ни одна пылинка внутрь не попала, сборщик в белом халате под стеклянным колпаком сидит… Чепуховый приборчик, не так уж нужен, а приятно смотреть.

– Труфанов медленно, с сожалением закрыл сейф. – Наладим производство и таких дозиметров.

Много интересного услышал Виталий в сине-голубом кабинете. Молчал и думал: почему же распустил язык директор НИИ Анатолий Васильевич Труфанов?

Догадался: а кого ему бояться? Инженерика, обделанного с ног до головы?

Которому не поверит ни одна инстанция, буде инженерик в инстанции обращаться. И себя ли он раскрыл?