Текст книги "Дайна"

Все эти “разоблачительные” телепередачи, бесконечные ток– шоу “про хохлов”, “якобы” независимые интернет-СМИ, публикующие слитый в них, как фекалии в канализацию, компромат и высосанную из пальца “аналитику”, – все они ничего, кроме вреда, не приносят, всем им грош цена, а от их деятельности ущерба будет на многие и многие миллионы.

Государственные службы выявляют иностранных агентов, ОМОН разгоняет незаконные манифестации. А надо бы для начала приструнить таких вот “пропагандонов”, которые, кажется, делают всё возможное, чтобы посеять в народе недоверие к государству, к государственной точке зрения на тот или иной предмет. Причем делают это с выражением святой невинности в глазах.

Вот с кем бы надо проводить разъяснительную и профилактическую работу».

Подполковник вспомнил дни своей молодости, учебу в институте, куда приходили вот такие же «пропагандоны» рассказывать о пагубном влиянии на студенческую молодежь рок-музыки и джинсов с иностранными нашлепками. «И чего они добились? Результата, прямо противоположного ожидаемому. Вот и эти дураки… Или провокаторы? Или дураки-провокаторы?» Подполковник внезапно встрепенулся. Какой-то мужчина неожиданно вскочил и перебил заливающегося соловьем оратора:

– Скажите: а вот я, к примеру, потомственный родовой казак. А профессия у меня – строитель. Сейчас руковожу строительной фирмой. Кавалеристом никогда не был, предпочитаю железного «коня».

– «Конь»-то чей? Какой страны? – донеслось с галерки.

– «Фольксваген», Германия.

– Ну, значит, иностранный агент. А еще казачок! – заржал кто-то.

– Вас, молодой человек, за подобные слова в былые времена казаки бы нагайкой протянули по спине! – выпалил в ответ казак-строитель.

– Нагайки закончились? – засмеялся парень.

Вокруг хором зашикали, замахали руками, кто-то пригрозил полицией. А труженик агитпропа, когда шум затих, продолжил как ни в чем не бывало:

– Еще наши злейшие партнеры с упорством, заслуживающим лучшего применения, стремятся рассорить провинцию и столицу. К примеру, требуют, чтобы не меньше половины налогов оставалось на местах, в регионах. Но позвольте: а на что же мы тогда будем содержать…

– Зажравшихся столичников! – выкрикнул очередной оппонент. И опять в зале зашумели, стали призывать к порядку.

– Стыдитесь, Чехвостов! – пожилая дама, видимо, преподавательница вуза, пыталась усовестить своего студента. – Вам еще курсовую сдавать…

«Не “москвичи”, а именно “столичники”. Видно, что регионалист убежденный, понимает, что Москва – тоже субъект Российской Федерации», – Осадченко проследил взглядом за молодым человеком. Тот небрежно раскинулся в кресле, по-наполеоновски скрестив руки на груди.

Витийство продолжалось. «Как звать-то этого говоруна? Кажется, Вахрушин? Нет, Баклушин. Точно – Баклушин! Бьет баклуши, чешет языком, профанирует и дискредитирует патриотическую идею в глазах молодежи».

Он заерзал в кресле, взглянул на часы – именные. Врученные за блестяще организованную и проведенную операцию – разоблачение шайки пробандеровских наци-скинхедов. Без четверти восемь. Пора бы домой, к жене и сыну. В зале находилось еще двое сотрудников в штатском, так что, если в зале прозвучат какие-то противоправные заявления, они всё зафиксируют. Он незаметно выскользнул в коридор, затем в вестибюль, оделся – и устремился на улицу, где шелестел весенний дождик, лаская молодую листву. Прочь от тупой демагогии губителей державы, считающих себя ее спасителями и защитниками.

Между тем в зале вскочил еще один молодой человек – веселый, шустрый, энергичный, рядом с ним сидела девушка, вполуха внимавшая «проповедям» защитника устоев. Как только ее парень поднялся, чтобы задать вопрос, маска тоскливого равнодушия на ее лице сменилась выражением неподдельного интереса.

– Что вы можете сказать о возрождении древнего народа голядь? Он реально существует или… как эти поморы, о которых вы говорили?

– Голядь… Гольды? Кажется, так назывались раньше нанайцы, – забормотал сбитый с панталыку Баклушин.

– Да голядь же! Потомки балтийского племени.

– Простите, но я не в курсе, – московский гость обескураженно моргал. – Я посмотрю, изучу вопрос. Вы можете мне написать. В мою книгу «Россия: угрозы и вызовы» вложена визитка. По окончании лекции будет организована продажа книги…

Парень сел и торжествующе шепнул на ухо девушке – «шепнул» так, что услышали на двух рядах сзади и двух впереди:

– Как я этого болтуна срезал! Он же совершенно некомпетентен в этнологии.

Вокруг недовольно загудели. «Пойдем, Ди», – студент бережно взял под руку гимназистку, и они двинулись к выходу. Следом встали и вышли еще двое молодых людей, демонстративно хлопнув сиденьями. Скорее на свежий воздух, подальше от суесловия, надоевших пропагандистских клише – туда, куда пять минут назад ушел подполковник ФСБ. Окунуться в теплый и влажный весенний вечер, вдохнуть чистый, не отравленный словесными миазмами воздух. А оратор между тем, облегченно вздохнув, принялся вещать на тему опасности регионального сепаратизма…

– Что у тебя за это? – Владик внимательно рассматривал яркую обложку книжицы, которую Маша держала в руках.

– Русские народные сказки, – улыбнулась девочка. – Я ситать умею!

– Все буквы знаешь? – недоверчиво спросил Владик.

– Посьти все! – просияло личико Маши.

– И я тоже! – гордо заявил Владик. – Лус-ские на-лод-ные ска– зки, – прочел он вслух. – Лусские – плохие! Они голядей убивали.

– А мне эти сказки нравятся! Про Бабку-Ёзку и про Ивануску…

– А мне дядя Альберт сказал, что такие книжки сжечь надо.

– Ззесь не надо! – Маша прижала книжку к груди, словно мальчик пытался отобрать у нее сказки. – Хоросая книзка!

– Дети, вы опять ссоритесь? – воспитательница подошла к спорящим.

– Елена Палана, а Владик сказки не любит! – пропищала Маша.

– Ябедница!

– Сам такой!

– Ребята, прекратите! – прикрикнула Елена Павловна. – Владик, ты всё время задираешь других детей, скандалишь постоянно. Зачем тебе это?

– Не буду, плавда, – пробубнил Владик.

Когда Елена Павловна отошла на достаточное расстояние, он шагнул к Маше и внушительно произнес:

– Пло глупого Ваньку не читай. Он – дулак. Будешь читать пло него – сама дулой станешь. Ваще лусские сказки все такие.

– А какие тогда ситать? – удивилась Маша.

– Голядские, тебе сказано!

Дома Маша не раз просила у мамы и папы купить ей сказки народа голядь, но родители только изумленно переглядывались друг с другом. Однажды решили купить ей скандинавские, но Маша быстро раскусила обман.

– Папа, это зе норвесские! А я хочу голядские! – и громко захныкала, разбудив младенца Ваню. – Дурак Ваня! Фу! – презрительно фыркнула.

– Не смей так, он же твой братик! – рассердилась мама.

– Только в пеленки писает, глупый! – не унималась девочка.

– Сама когда-то такой была, просто не помнишь этого!

На следующий день Маша спросила у Владика:

– А ты сам голядские сказки знаесь?

– Еще бы! – просиял тот. – Мне дядя Альберт много лассказывал. Вот такую, наплимел: жила-была в одной лесной делевне тетенька, и было у нее два сына. Один сын…

– Это зе русская сказка. Только там три сына. Младьсий дураком был…

– Не пелебивай, а слушай.

И Маша зачарованно внимала Владику. Было у тетеньки два сына, и жили они, не тужили, пока на их землю не явились русские. И они забрали у мамы ее сыновей. Один сын умер в тюрьме, а другой выжил. И родился у него сын.

Когда подрос он, узнал правду о страданиях своего отца, дяди и бабушки. И поклялся он отомстить русским завоевателям – увести у них детей. Взял он волшебную дудочку…

– Это немесская сказка! – воскликнула Маша. – Мне ее папа ситал. Там про крысолова. Он из города всех крыс увел. Играл на дудоське – а крысы противные за ним посли в реку и утонули. Но люди в том городе ему не заплатили. И тогда он увел у них детей. Эту сказку немсы придумали.

– А что с детями стало? – озабоченно спросил Владик. – Тоже утонули?

– Они все погибли, – всплакнула Маша.

– А эти дети не погибли. Он запел чудесную песню – дайну, и дети за ним пошли и стали не лусскими, а голядью.

– Знасит, музыка была волсебная! – В глазах Маши вспыхнули синие огоньки.

…Сева и Мишка без дела слонялись по двору, дожидаясь третьего приятеля, Веньку, который обещал присоединиться к компании, но что-то запаздывал.

– Слыхал, а папка-то нашего «Голядьберга» так отругал, – смеялся Сева. – Он сам мне всё и рассказал.

– Батька егонный?

– Да нет же, Венька. По телефону мне позвонил, сам со смеху помирает. Там, короче, предки собирались идти на открытие какого-то ихнего «еврейского центра», как он там называется? Так Венька отказался категорически! Он говорит, понимаешь: «Я никакой вам не еврей, я из народа голядь. Мне там в голяди больше нравится». Прикинь! Батя накричал на него, говорит, ты хуже этого… пионера Павлика, родителей предашь, погромщиков в дом приведешь и сестру родную отдашь на поругание!

– Ее и так там в агентстве папики «ругают» спереди и сзади, – захихикал Мишка. – Ну и как наш «Гольдман» на это?

– Да ничё! Семейство на него дуется, а он хоть бы хрен. Твой– то как, «товарищ Дзержинский», в разработку нас уже взял?

– А что я, по-твоему, бате о всех наших делах рассказываю? Я что тебе, стукач? – обиделся Мишка. – Это ты с твоим длинным языком всех нас выдашь русским.

– Иди ты, «выдашь»! – обиделся уже Сева. – Я моим про голядь рассказал…

– И чего ты рассказал? – насторожился Мишка. – Выкладывай.

– Ну, сказал, что, оказывается, жил на нашей земле такой народ, и я о нем осенью для ученической конференции доклад писать буду. И вообще, прикольно было бы быть сегодня голядью. И всё! Зуб даю на отсечение!

– Тупой, дают голову на отсечение. А зуб рвут с корнем. И это всё? – прищурился Мишка. – А про наши встречи с Альбертом Иванычем?

– Ни слова, как партизан на допросе. Просто сказал, что круто было бы жить голядью, а не русским.

– А папка с мамкой чего?

– А батя сказал: можно быть хоть негром, лишь бы платили хорошо, а не как у него в компании. А мама вообще смолчала. Им всё это пофиг. Они ж русские! А мы уже не русские.

– Здорово, пацанва! Хайль, голядь! – это появился Венька – улыбающийся, развеселый, сделал ручкой, как фрицы в фильмах, – а еще еврей, пусть и бывший уже. – Об чем базарим?

– О, привет! Заждались! – радостно воскликнул Сева. – Только ты зигу не кидай, а то попадешь к Мишкиному папе в застенок.

– Да ну тебя… – вяло отмахнулся Мишка. – Только подкалывать мастер.

– Гляди, Иванушка-дурачок вышел, – Сева показал пальцем на вяло переваливающегося, как пингвин, олигофрена, вышедшего из подъезда. Он был ровесником пацанов, но умишком едва ли превосходил четырехлетнего детсадовца. То ли головкой в детстве ударился, из коляски выпав, то ли какая инфекция в мозг проникла, то ли папа за воротник крепко зашибал, а дите росло телом, а никак не умом. Его даже в дурацкую школу не взяли. Или взяли, а потом выгнали за тупость.

– Ваня, со двора не уходи. Сиди в песочнице. Я тебя позову, понял?

– Ыгы… Буду… Пешочница, – промычал Иванушка, обернув к матери поросячью физиономию, на которой расплывалась вечная блаженная улыбка.

– Парни, его до сих пор в окно окликают! – засмеялся Сева. – У всех нормальных мобилы, как у нас с вами, а этот дурень, он даже не знает, что с ними делать.

– Русский герой Иван-дурак! – произнес Венька. – Как в сказке.

– Нет, тот только прикидывался дебилом, а сам умный был, всех надул, даже царя, – не соглашался Мишка.

– Это русские свою дурость за ум выдают! – подытожил дискуссию Сева и неожиданно предложил: – А давайте с этим дурачком поиграем в русско-голядскую войну. Идет?

– Это как? – в один голос спросили оба друга Севу.

– Ну, это значит просто погонять. Не бить, а так, свое превосходство показать: кто мы – и кто ты, чмо!

Пацаны недоверчиво переглянулись: Ванька же не просто дурак, а больной, больного обижать нельзя, грех это.

– Гони русского дурака! – заорал внезапно Сева и побежал к Ваньке, увлекая за собой пацанов. – Умная голядь русских дурней победит!

С лица дурачка тотчас исчезла блаженная улыбка, сменившись выражением ужаса. Он с диким воплем сорвался с места и помчался прочь, повизгивая на бегу – точь-в-точь поросенок.

– Да здравствует голядь! – в один голос орали ребята. – Смотрите, как русский от голяди драпает. Голядь победит Русь, ура!

Ванька припустил через весь двор. Из-под ног пулей вылетел вспугнутый кот, с шумом взлетели ленивые голуби. Неожиданно на пути улепетывающего дурачка оказалась скамейка. Он налетел на препятствие и перевалился через него, больно ударившись, завыл и запричитал что-то на своем дебильном языке. Пацаны остановились и хором заржали.

– Эй, вы там! – раздался сзади чей-то хриплый голос. – Совсем, что ли, охренели? Глупого мальчишку дразните, гоняете, а сами– то что, умными себя считаете? Сами вы идиоты! Вот расскажу вашим родителям, чем вы тут занимаетесь! – пожилой мужик гневно тряс авоськой с торчащим из него батоном, в левой руке он держал поводок, на котором выгуливал сиамского кота. Кот в унисон ему угрожающе гнусаво промяукал.

– Бежим! – крикнул Сева – и трое нырнули в подворотню. Это был чужой двор, так что разгневанный мужик едва ли знал, кто их родители. Вслед убегающим неслось: «шпана», «будущие уголовники» и тому подобное.

– А немцы раньше таких, как Ванька, – того, – выпалил Венька, переводя дух, и выразительно провел ребром ладони по кадыку. – Под корень!

– Они и твоих тоже… под корень, – так же тяжело дыша, небрежно бросил Мишка. – Забыл?

– Запомни: я не еврей! Я голядь, как и ты! – почти закричал Венька. – Еще раз скажешь – в лоб получишь, ясно?

– На себе не показывай, – встрял Сева.

– И ты тоже со своими русаческими прибаутками, – фыркнул Венька.

– Значит, так, пацаны, – Мишка обхватил друзей за плечи. – Давайте раз и навсегда: нет в нашей компании больше ни евреев, ни русских.

– Ни хохлов! – среагировал Сева.

– Мой папа, если хочешь знать, никогда себя хохлом не считал и мне говорил: украинцы – ветвь русской нации, – тотчас парировал Мишка.

– А теперь мы все голядь, – примирительно произнес Венька. – Один народ!

И они, рассорившись и тут же помирившись, зашагали в свой двор…

– Опять эти националисты русских унижают, – Алла Васильевна комментировала сюжет «Вестей», сидя в удобном кресле перед телевизором. – Русские школы закрывают. Скоро совсем по-русски говорить нашим запретят! Избаловали этих прибалтов в советские годы, а они теперь на русских отыгрываются. Посмотри, что делают!

– Мама, а ты никогда не задумывалась, что русские, может быть, тоже бывшие прибалты, только не знают об этом? – Диана выплюнула в блюдце черешневую косточку. – Плохо же у тебя эта машинка работает: написано, что освобождает ягоды от косточек, а на самом деле – ни фига!

– Ну, бывает, проскакивают. – Мать повернулась к дочери. – Постой, а как это так: русские – и тоже прибалты? Мы же славяне, доченька!

– Ну да, нас такими сделали. А раньше здесь вот, в нашей области, жило литовское племя голядь.

– Голытьба, что ли? Ну, так это не литовцы, а свои нищеброды были.

– Я говорю – племя такое было, – Диана прокусила ягоду – вот эта без косточки. – Говорило на своем языке, своим богам поклонялось, а русские его завоевали и заставили заделаться русскими. А кто против, тех, – она провела чайной ложкой под подбородком. – Выбили всех. Нам с Костей это рассказал один старик, прикольный такой. Краевед!

– Как у тебя с Костей? – мама решила перевести разговор с непонятных ей, экономисту-финансисту, рассуждений о каком-то средневековом народце на более приземленные материи.

– Всё культурно! – дочь отправила в ротик еще одну ягоду. – Не как у тебя с папкой было: родила меня по залету, а он теперь…

– Не смей! – воскликнула родительница. – Сопливая еще, чтобы взрослых обсуждать и осуждать! Вот сама обожжешься и…

Отец Дианы оставил семью два года назад, уйдя жить к любовнице, которая ненамного-то старше его дочери. Диана возмущенно выпалила:

– Вот это у тебя всегда так. Как про мои отношения с парнем, так «сопливая еще», а как про поступать на факультет менеджмента, так: «тебе уже семнадцать, пора готовиться». Да у нас с Костей, если хочешь знать, этого самого, о чем ты думаешь, не было. Только целовались! А когда оно будет, это только нам двоим решать, – всё это девушка выложила на одном дыхании. И, уже успокаиваясь: – Запишусь я на подготовительное, не беспокойся! Хотя мне твой менеджмент, если честно, до лампочки. Я, может быть, еще раздумаю, на исторический поступать буду.

– Вот так десять раз передумаешь и никуда не поступишь, – вздохнула мать. И тут же решила перевести разговор с чреватых очередной ссорой любовной и учебной тематики на далекую от их семейных проблем национальную. – А это твое племя…

– Голядь?

– Ну да. Оно же вымерло давно. Как скифы разные, нам о них в школе рассказывали. Вот и голядь…

– Ее заставили стать русской. Это предки наши, мама! И мы можем снова стать голядью, если захотим!

– Выписаться из русских? Да разве такое возможно?

– Почему бы нет? – улыбнулась Диана…

В раскрытое окно вливался теплый, влажноватый (прошел дождик) воздух раннего лета. Красота! Костя жадно вдохнул запах цветущей сирени. Он привычно пришел в клуб «Ратник», чтобы обсудить предстоящее «ристалище» – ребята должны были скоро сразиться с командой «витязей» из соседней области: московское войско против бойцов из Тверского княжества.

Однако парней занимало совсем другое. Саня Шелохтин что– то печатал, уткнувшись в экран компьютера, Гарик Городцов сосредоточенно водил маркером по большому листу ватмана.

– Чего позавчера не явился? – бросил Саня, не отрываясь от компьютера.

– С Дианой на концерт ходили, – с виноватой интонацией ответил Костя. – Она эту группу прямо-таки обожает.

– Смотри, исключим из голяди за прогулы, – полушутя– полусерьезно сказал Саня, на мгновенье оторвал палец от клавиатуры и погрозил Косте.

– Это что, партия, что ли, чтобы исключать из нее? – с деланной обидой ответил Костя.

– Если с девушкой, то не прогул, поскольку уважительная причина, – Гарик взял маркер другого цвета.

– К нам за последнюю неделю после объявления кто-нибудь обращался? – сменил тему разговора Костя.

Они дали в местной газете объявление о создании Клуба голядской культуры, название предложил Альберт Иванович – «Дайна», то есть песня.

Косте оно особенно пришлось по душе – созвучно имени Дианы. А та и вовсе пришла в восторг, расцвела. Теперь Саня сочинял устав и манифест, Гарик рисовал эмблему.

– Обращались кое-кто, – усмехнулся Саня. – Только нам они точно не годятся.

– Это почему же? – недоумевал Костя. – Рылом, что ли, не вышли?

– Звонил один бывалый митинговщик, – Саня назвал фамилию известного в городе смутьяна. – Присоединиться предлагал. Чтобы мы к ним на акции ходили – за экологию, за свободные выборы. А оно нам нужно вообще-то?

– На кой ляд эта политика? – поддержал Гарик. – Они же там против мэра. А нам, может, скоро поддержка от городских властей потребуется.

– Муниципальный грант на развитие общественных инициатив, – облизнулся Саня. – Ну, я его вежливо послал. Потом еще парень из «Русской силы»…

– Так это ж бритоголовые! – воскликнул Костя. – Подставят, как пить дать!

– Ему русским быть надоело, – продолжил Саня. – Хочет стать голядью!

– Пусть сперва волосы отрастит, – засмеялся Гарик.

– Патлы хипповские, – вставил Костя.

– Послал я скинхеда этого, – закончил тему Саня.

– И правильно сделал. Шатаются тут всякие. А ко мне вот клинья подбивали какие-то мутные субъекты. Всё про выборы будущей весной базарили.

– Это чтобы мы им листовки клеили и за ихнего кандидата агитировали? Не дождутся, – отрезал Саня и вновь погрузился в компьютер.

– Кстати, как там дела в твоей группе? Ты же у нас ответственный, – Гарик переключился на Костю.

– Пока негусто. За прошлую неделю сорок восемь человек записалось. Итого – сто пятнадцать с нами вместе.

– Плохо оно, – хмыкнул Гарик. – У меня вот в фейсбуке уже двести тридцать девять. Со всех концов нашей необъятной и из– за кордона есть: Украина, Литва, один даже из Австралии.

– А на фиг нам Австралия? – Костя задумался. – Мы ведь пока что в рамках области, правильно я говорю?

– Пока что – да. А потом… Кстати, о рамках области, – оживился Гарик. – Я совсем забыл сказать. Один тут написал мне: надо преобразовать область в Голядскую народную республику. Короче, регионалист такой нарисовался…

– К черту все республики! Новая империя под властью голядской национальной элиты. Так в манифесте и напишу! – рявкнул вдруг Саня. – Не всё русакам править. Знаем мы, как они правят, – через то, на чем в начальственных креслах сидят. Ну как мой дядя в комитете по социальной политике. Социалка загибается, а у него в отчетах одна благодать, чисто по-русски. Будем планомерно и целенаправленно идти к власти. Не так, как у этих вечно протестующих: митинг на митинге, а толку с гулькин… Мы будем завоевывать умы местной элиты!

– Остынь, – устало махнул Гарик. – Надо сначала на ристалище заявить о себе как о голяди, а не русичах косолапых.

– А для этого тверичей победить. – Костя зевнул, потянулся. – Саня, ты там скоро свой манифест накатаешь?

– Еще немного, еще чуть-чуть, – отозвался тот. Гарик в это время торжествующе поднял лист ватмана.

– Любуйтесь, соплеменники! Не просто эмблема – готовый флаг.

Действительно, лист представлял собой трехцветный прямоугольник: красная полоса вверху, красная внизу, зеленая – между ними. В центре – белый крест-звезда на фоне желтого языка пламени.

– Ну как вам мое художество?

– Ты поясни, чего тут к чему, – Саня опять оторвался от монитора и уставился на «флаг».

– Нижняя красная полоса – кровь голяди, которая течет в нас, зеленая – возрождение древней культуры, верхняя красная – рассвет…

– Тоже кровь, которую мы прольем! Врагов нашей империи! – рыкнул Саня.

– Флаг должен быть простой и понятный. Так что Аустра и огонь здесь ни к чему, – вмешался Костя. – Пусть это будет на гербе.

– Это на случай, если флаг такой расцветки уже имеется. У каких– нибудь папуасов. Чтобы с правообладателями проблем не было.

Шелохтин, щелкнув мышкой, громко прищелкнул языком.

– И у меня готово! Зацените, парни! – и Саня начал с выражением, словно любимые стихи, читать свой опус:

– Первый пункт. Голядь всегда держится с достоинством, при этом не унижая и не третируя окружающих. Ведь мы же не русские.

Второй пункт. Голядь не сорит, не гадит, ничего не разрушает там, где живет, работает, общается, проводит свободное время. Ведь мы же не русские.

– То есть – не какать в подъездах? – хохотнул Гарик.

– Кончай юморить, Петросян доморощенный! – Саня сверкнул глазами. – Свой стеб прибереги для русаков. И продолжил:

– Третий пункт. Голядь не хамит оппонентам ни в виртуале, ни в реале, никого не оскорбляет, на аргументы отвечает аргументами, а не бранью. Ведь мы же не русские.

Четвертый пункт. Голядь не напивается до свинского состояния, с алкоголем обращается аккуратно, не употребляет психоактивные вещества, умеренна в еде. Ведь мы же не русские.

– Трезвость – норма жизни, еще Горбачев учил, – опять вставил свой комментарий Гарик, но, встретившись глазами с Саней, осекся. Тот был настроен совершенно серьезно.

– Пятый пункт. Голядь никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не возбуждает и не одобряет национальную, вероисповедную и классовую вражду. Ведь мы же не русские.

– Борцам с экстремизмом на заметку, – обронил Гарик. – Чтоб лишний раз не докапывались. Мы ко всем толерантны.

– Шестой пункт. Голядь чтит свою историю и культуру, пропагандирует ее, приобщает всех к голядскому национальному наследию. Голядь бережет свидетельства своего славного прошлого, сохраняет памятники от разрушения. Ведь мы же не русские.

– Правильно! – это уже пребывавший в задумчивости Костя подал голос. – А то у нас в городе старинные купеческие особняки горят, как свечки, а потом на их месте появляются дворцы «новых русских». – Он сделал ударение на слове «русских».

– Седьмой пункт. Настоящий голядин никому не жалуется на свои промахи, неудачи, решает все свои проблемы сам лично, при необходимости прибегая к помощи общины соплеменников.

– Вот оно, в самую точку! – воскликнул Гарик. – А то у меня сосед… достал уже. Как с женой поссорится – уходит в запой. А когда он запьет, то среди ночи просыпается часа так в два-три, идет ко мне и трезвонит в дверь, пока не открою. На свою семейную жизнь жалуется. Мне, который ему в сыновья годится, принципиально холостому – я лет до сорока погулять хочу. Именно ко мне – ему, алкашу, поговорить, видите ли, не с кем. На Западе мужик идет к психологу, к сексопатологу, к попу, пастору своему исповедоваться, если верующий. А наш русский слизняк к соседу плакаться идет. Среди ночи причем! А то, что у меня с утра в универе три семинара, – его это не колышет! Тьфу! Захлебнулся бы, что ли, своей водярой.

– Ты всё сказал? Я могу продолжать? – почти выкрикнул Саня. – Ты ж сам сейчас ноешь и жалуешься нам на соседа своего, как последний русский, ей-богу. Достал он тебя – так смени место обитания, сними хату в другом месте.

– Продолжай, – выдохнул Гарик. – Извини, что перебил, – просто наболело.

– С вашего милостивого соизволения продолжаю. Восьмой пункт. Люди голяди не ссорятся друг с другом по политическим вопросам, оставляя за каждым право на личные идейные убеждения и партийные предпочтения, не делят свой этнос на «красных», «белых», «зеленых» и прочих. Ведь мы же не русские. Добавляю еще: никто не вправе заниматься предвыборной агитацией от имени голядского народа! – И он опять застучал по клавишам.

Костя смотрел в окно напротив. Лучи закатного солнца пробились через зеленое решето листвы, сквозь полузакрытые жалюзи – и расчертили полосами стол, шкафы, компьютер. Как будто тень решетки накрыла троих парней, сидящих в помещении. Брр! Костя поежился, отодвинулся в сторону.

– Что, солнышко глаза слепит? Так я задерну! – Гарик привстал и протянул руку к шнуру от жалюзи, но вместо того, чтобы сомкнуть их, раскрыл еще шире. Свет солнца озарил фигуру Сани, склонившегося над клавиатурой, – он вносил последнюю правку в текст. На мгновенье показалось, что вокруг его коротко стриженной головы воссиял ореол – что-то отдаленно похожее на нимб на иконах православных святых, но отнюдь не нимб, а нечто совершенно иное, манящее и пугающее. Словно солнечный бог Сауле, которого нередко упоминал в беседах с ребятами Альберт Иванович, решил отметить своего любимца. Через пару секунд тучка набежала на лик Сауле – и в помещении ненадолго воцарился мягкий и вкрадчивый вечерний полумрак, с которым диссонировал искусственный свет монитора.

– Ты скоро, Саня? – нарушил молчание Гарик. – Что там еще у тебя?

– Девятый пункт. Для голядина свобода, достоинство, безопасность, самобытность и национальная идентичность его народа стоя´т превыше собственного благополучия, а в исключительных случаях – и самой жизни.

– Почти как воинская присяга! – воскликнул Гарик без малейшей иронии. – Ты умеешь патетические речи писать!

– Ведь мы же не русские! – подытожил последний тезис Саня. – Уф! Дописал-таки, есть предложения, замечания?

– А империя где? – спросил Гарик, также без иронии.

– Какая… А, вспомнил. Пока без нее обойдемся. А то смеяться будут: мол, какая там «голядская империя». Это что, речь Остапа Бендера в Васюках?

– А меня вот это смущает: «Ведь мы же не русские». Зачем нам постоянный рефрен этот? – спросил Костя.

– Похоже, как у Уэллса в «Острове доктора Моро»: «Разве мы не люди»? – поддержал его сомнения Гарик.

– А что не нравится? – вдруг взвился Саня. – Боитесь, что за русофобию привлекут? А где там она? Я что, призываю русских ненавидеть? Нет, только констатирую факт: мы – не русские, мы другие. Мы – разные народы. И судьба у нас разная: одни сойдут с исторической сцены, другие возродятся из пепла, из небытия и займут их место. В истории такое не раз было. И русских не станет. Сами уйдут, как шумеры, этруски, хазары, печенеги…

– Но и голядь ушла, – возразил Костя. – А сейчас мы ее стремимся возродить.

– А ты что, уже против? – накинулся на него Саня. – Решил обратно в русаки?

– Ну что ты! Я есть и буду голядью. Только я не стал бы так третировать русских. Не все они деградировали. Есть же те, кто сохраняет традиции предков. Старообрядцы…

– Ну и сколько их осталось в наши дни? Скоро последние вымрут, кто сохраняли и берегли. И уйдет старая вера вместе с этими могиканами.

– Еще есть поморы на Севере, – продолжал спорить Костя. – Потомки новгородских ушкуйников и среднерусских переселенцев. У них тоже самобытная культура. Они тоже стремятся сохранять и возрождать древние традиции. Не понимаю вас, ребята: зачем нам радикально противопоставлять себя русским? Не лучше ли сотрудничать с такими вот группами…

– Поморы? – насмешливо перебил его Саня. – Так они вымрут скоро. Им красную рыбу ловить запрещают. Скоро все из деревень своих поморских в города переедут и станут обычными русскими горожанами, которые нам все давно остопостылели:

пьянствуют, в подъездах гадят, мусорят, и при этом страшно горды тем, что если завтра война, то «могут повторить» и всех на свете победить. А сами… Воздвигли свою империю на костях других народов: голяди, чуди, мери…

– Я одного парня знал, он уже окончил универ, – решил немного разрядить накаляющуюся дискуссию Гарик. – Так он считал себя представителем народа меря. В результате ему погонялово дали – Мерин. И он обратно русским стал. В общем, непринципиальный получился мерянин из него.

– Ну так как, голосуем за манифест или…? – раздраженный Саня опустил кулак на стол. – Кто за? – И поднял руку с кулаком.

Гарик последовал его примеру. Костя тоже поднял руку, только не стал сжимать кулак.

– Единогласно! – Саня радостно треснул по столешнице. – Сейчас скину текст нашему Дьявасу.

– Совсем забыл рассказать, – встрепенулся вдруг Костя. – Тут ко мне пацаны на днях подкатили – шкеты, малолетки, но неглупые такие. Особенно один, Севой звать. К нам просятся. Они тоже с Альбертом… Дьявасом общались.

– Ну так и прекрасно! Будут нашими оруженосцами! – просиял Саня. – Какой витязь без верного оруженосца – хоть голядский, хоть русский, хоть любой! Зови их к нам!

– Так и сделаю. Забьем стрелку здесь с этими мальчуганами, – произнеся это, Костя вновь погрузился в раздумья, а Саня – в компьютер. Только Гарик, небрежно развалившись, вполголоса напевал какую-то мелодию.

– Всё, отправил! – Саня довольно потер ладони. – Сейчас свяжусь с нашим наставником по телефону. И ты, Костя, вызвони своих пацанов, пусть на репетицию битвы приходят, посмотрят, как мы рубимся. А после побеседуем с ними, как комсомольцы с юными пионерами.