Текст книги "Прокурор"

– Очень долго покойный Владик за ними охотился, – вздохнула старуха, заметив, что диковина обратила на себя внимание следователя.

А вещь была действительно примечательная: в светлом серебряном корпусе, на котором искусной рукой мастера были выгравированы фигуры пастуха и пастушки, обрамленные сложным орнаментом.

– Работают? – поинтересовалась Инга Казимировна.

– А как же, – ответила Зубцова. – Если завести, отбивают полчаса и час, показывают число, месяц…

– Знаменитый «брегет», – подсказал Коршунов.

И Гранская вспомнила строки из «Евгения Онегина»: «…пока недремлющий брегет не прозвонит ему обед»…

– Очень любил их Владик… – Хозяйка нежно потрогала футляр.

– Ну что ж, начнем, товарищи, – повернулась следователь к понятым, которые застыли у порога, ошарашенные обстановкой.

Складывалось впечатление, что мебель в комнате подобрали под эту коллекцию. Антикварный буфет, тумбочки, старомодная кушетка с высокой спинкой и зеркалом… Единственно, что привлекло здесь Ингу Казимировну как следователя, – сложенные в коробку из-под конфет письма, поздравительные открытки и телеграммы.

– Это я заберу, – сказала Гранская хозяйке. – На время.

Та молча кивнула. Прошли в следующую комнату.

«Приятный интимный уголок», – отметила про себя Инга Казимировна, оглядывая помещение. Встроенный шкаф, приземистая тахта, покрытая мохнатым пледом, толстый ковер на полу, бар-холодильник, современные бра. Гардина теплого коричневого цвета на окне дополняла общую картину.

Следователь открыла бар. Он был с подсветкой. Зеркальные стенки создавали иллюзию глубины, множили ряды хрустальных рюмок и бутылок с иностранными этикетками.

– Для гостей держал, – сказала старуха. – Сам выпивку не жаловал.

«А погиб по пьянке», – хотела сказать Гранская, но промолчала.

В шкафу были свалены журналы. Полуобнаженные девицы в соблазнительных позах, зазывные рекламы автомобилей, курортов, напитков…

«Сладостная мечта о роскошной жизни», – усмехнулась про себя Инга Казимировна.

В этой комнате она не обнаружила ничего для себя интересного.

Вход на половину матери Зубцова находился на противоположной стороне дома.

«Парадный был его, а черный – для матери», – подумала Гранская.

Там находилась кухня и небольшая каморка, служившая, видимо, покойному домашней мастерской. На полках лежали запасные части и детали к магнитофонам и радиоприемникам. На всем уже успел отложиться слой пыли. Мать Зубцова сюда, наверное, не заходила.

Закончив обыск на кухне и в чуланчике, перешли в спальню хозяйки. Тут была допотопная обстановка.

Высокая никелированная кровать с пышными подушками и покрывалом чуть ли не до пола, тяжелый сундук под накидкой с кистями, стол, наверное, полувековой давности.

Инга Казимировна заглянула под кровать. Из-под нее с рыком высунулась собачья морда. Гранская от неожиданности отпрянула, а Коршунов невольно схватился за кобуру.

– Фу, Цезарь! – прикрикнула хозяйка и, как бы оправдываясь, добавила: – Он при мне не тронет…

– И все-таки лучше без Цезаря, – стараясь выглядеть спокойной, сказала Гранская, хотя, честно говоря, пес ее изрядно напугал.

Старуха взяла собаку за ошейник и вывела из комнаты.

– Еще один волкодав был, – сказала понятая. – После смерти сына куда-то дела, – кивнула она на дверь.

Когда Зубцова вернулась в комнату, продолжили обыск. В сундуке лежали пересыпанные нафталином зимние вещи хозяйки, добротные, справленные на многие годы вперед.

Из-под кровати был извлечен чемодан, доверху набитый книгами по медицине.

– Ваши? – спросила Гранская.

– Невесткины.

– Врачом работала?

– Медсестрой, – вздохнула старуха. – А вот себя не сберегла.

Из материалов дела Инга Казимировна знала, что Зубцов овдовел года за три до своей гибели.

В самом низу, под книгами, лежало что-то завернутое в тряпицу с веселым узором и перевязанное капроновым шнуром.

В свертке оказались два старинных желтоватых подсвечника. Гранская удивилась, откуда у Зубцова такая старина. Но когда она осмотрела подсвечники, то удивилась еще больше – это было изделие наших дней. Сохранились наклейки Южноморской сувенирной фабрики; стоили 39 рублей каждый.

– Сын купил прямо перед смертью, – объяснила Зубцова. – Храню на память… Господи, чем мы согрешили перед тобой?.. – Она вытерла набежавшую на глаза слезу.

Следователь завернула подсвечники в тряпицу и водворила на место в чемодан.

В массивном, изъеденном древоточцем шкафу была обнаружена шкура белого медведя. На вопрос Гранской, как попала к ним такая редкость, Зубцова сказала:

– Сын по случаю купил. Все собирался отдать, чтобы морду красиво обработали и вообще… Так и не успел…

Закончив обыск помещений в доме, перешли к сараю, находящемуся на заднем дворе. Там, кроме садового инвентаря, бочек из-под солений да старой рухляди, ничего не было. Еще имелся хлев. Осмотрели и его. Корову, по словам хозяйки, она отвела утром в стадо…

В заключение осмотрели гараж. Он был тщательно прибран, на полках стояла автокосметика, лежали инструменты, мелкие запасные части. У стены несколько новых покрышек. Машины не было – разбитый жигуленок до сих пор находился во дворе госавтоинспекции.

Гранская обратила внимание на сверток в углу гаража.

– Это что? – спросила она у Зубцовой.

Та как бы отшатнулась при виде его.

– Костюм Владика… Рубашка, – произнесла старуха скорбно. – На нем были, когда погиб… Мне передали из больницы…

Развернули грубую бумагу. Аккуратно сложенные брюки, замшевая куртка, синяя рубашка. На всем пятна крови…

– …Какие впечатления? – спросил Коршунов у следователя, когда они возвращались после обыска.

– Ну, так сразу я не могу, – призналась Инга Казимировна. – А что, Зубцов действительно не пил? Или Зубцова сказала это, чтобы обелить сына?

– Соседи тоже подтверждают – не имел такого пристрастия. И сам не любил пить, и пьяных не жаловал.

– Прямо басня какая-то: пьяных не любил, сам в рот не брал, а напился, сел за руль и… Не вяжется.

– Может, оттого и разбился, что не умел пить? – сказал старший лейтенант.

– Возможно. Но я о другом. Почему он вдруг напился?

– В общем-то повод был – следствие, допросы. Виновен – страшно, не виновен – обидно и тяжело…

– Дом у них откуда? – перешла на другое Гранская.

– Мать с отцом еще поднимали… Правда, старинные вещи, роскошная шкура…

– Любил Зубцов редкости, это верно, – кивнула Инга Казимировна.

– Нет, мне нравится выражение «по случаю». Словно безделица какая. А ведь рублей пятьсот за такую шкуру отдал, не меньше.

– И все-таки, Юрий Александрович, у меня не было такого ощущения, что у Зубцова водились шальные деньги. Пусть ковры, даже белый медведь – все не то… Не знаете, отчего умерла его жена?

– Какая-то болезнь печени. Говорят, проглядели.

– Да, так тоже бывает. Сама медработник…

– Зубцов был единственным сыном. Старуха осталась одна как перст. Разве что Цезарь…

– А собака отличная, мне бы такую, – вздохнула Инга Казимировна. – Да уж хотя бы кошку. А как? Командировки, поездки… Даже канарейку не заведешь – помрет с голода, когда закачусь куда-нибудь за преступничком…

– Черепахи, я читал, могут по неделям не есть, – хитро посмотрел на следователя Коршунов.

– Удавы еще больше, – засмеялась Инга Казимировна. – Их теперь заводят. Особый шик. Оригинально…

Зарубин позвонил по внутреннему телефону Авдееву и попросил зайти с материалами по жалобе Белоуса. Последнее время прокурор не спрашивал его, как идет проверка, и Владимир Харитонович ждал этого вызова. Он не удивился тому, что вместе с ним был приглашен и заместитель областного прокурора Первенцев. Однако сообщение Степана Герасимовича в какой-то мере застало Авдеева врасплох.

– Белоус подал на развод. В качестве свидетеля просит вызвать в суд Измайлова, – коротко сказал Зарубин.

И замолчал. Ожидая, видимо, реакции Элема Борисовича и Владимира Харитоновича. Но они тоже молчали – что скажет сам прокурор.

Глядя на седую голову Зарубина, на его спокойное, сосредоточенное лицо, Авдеев вдруг вспомнил: кто-то из сослуживцев сказал, что Степан Герасимович пишет сказки. Не для опубликования, конечно. Для своей внучки, так трагически ставшей сиротой. Узнав об этом, Авдеев подумал, что уходить иногда в светлый мир фантазии, наверное, не такой уж плохой способ отдохнуть, расслабиться от горя. Да и не только от горя. Сколько трудных, подчас почти неразрешимых вопросов, касающихся человеческих судеб, решал облпрокурор…

– Ну, товарищи! – не выдержал Степан Герасимович.

– Слава богу, что в суд не по уголовному делу и не в качестве соучастника, – сказал Первенцев и добавил: – Пока.

– Тогда в первую очередь нам с вами дали бы по шапке, – чуть заметно усмехнулся Зарубин.

– Не надо дожидаться этого. – Элем Борисович заправил манжету рубашки в рукав пиджака – жест означал раздражение – и продолжал: – Меня уже замучили звонками из Прокуратуры республики, когда же наконец разберемся с Измайловым… Белоус не унимается. Да и не только он. Звонят с его работы: человек, мол, сам не свой, а ведь он шофер и не где-нибудь, а на «скорой», там необходимы предельное спокойствие и сосредоточенность… Так почему, спрашивается, мы не можем поставить точку в этом деле?

– Мне тоже звонят, – спокойно сказал Зарубин. – Тоже интересуются… Давайте, высказывайте ваше мнение. Конкретнее.

– Я считаю, Измайлова надо освободить от занимаемой должности.

После этих слов Первенцева в кабинете воцарилось тягостное молчание. Зарубин вертел в пальцах авторучку. Авдеев понимал, что последнее слово будет за облпрокурором. Но вот сделать сразу, как предлагает Элем Борисович, Зарубин, видимо, не решался. Потому медлил. Это придало Авдееву смелости.

– Позвольте мне, Степан Герасимович? – попросил он.

Облпрокурор молча кивнул.

Владимир Харитонович раскрыл скоросшиватель.

– Я понимаю, – начал Авдеев, – сейчас трудно что-либо привести в оправдание Измайлова. Факты не в его пользу. Да и не вышло бы так, словно я хочу намеренно обелить его…

– По существу, – снова потребовал Зарубин.

– Я не очень верю в искренность Белоуса. – И, видя, как удивленно и недобро посмотрел на него Первенцев, начальник отдела кадров пояснил: – Мне кажется, он воспользовался фактом пребывания Измайлова в его квартире для провокации… Понимаете, у каждого свои проблемы и обиды. А тут повезло: в его доме ночью оказался прокурор. Да еще один на один с его женой. Прекрасный случай!

– Коварство и любовь, – усмехнулся Первенцев.

– Какими фактами вы располагаете? – спросил Зарубин, явно заинтересовавшись высказанной версией. И эта его заинтересованность еще больше подбодрила Авдеева.

– Факт первый. Белоус был судим.

– По какой статье? – уточнил Зарубин.

– Сто сорок седьмой, части второй.

– Мошенничество… – задумался Зарубин. – И чем он занимался?

– Карточный шулер. А точнее, дело было так. Он работал таксистом в Сочи. Возил пассажиров в адлеровский аэропорт и обратно… Вы же понимаете, какие люди едут на курорт – с деньгами. А некоторые – с очень большими. Северяне, дальневосточники… Море, юг – все расслабляет, шикануть хочется. Вот этим мошенники и пользовались. Возьмет, к примеру, Белоус такого денежного пассажира из аэропорта. По дороге подсадит одного из соучастников. Затем – другого, словно они друг друга не знают, тоже, мол, курортники. Это у них тактика была такая. По дороге мошенники затевают между собой какую-нибудь игру, азартную, например, очко или буру. Причем стараются делать вид, что играют из рук вон плохо. Ну и завлекают свою жертву. Кто, конечно, клюнет. Для начала проигрывают ему, а уж потом обдирают как липку…

– Знаю, – кивнул облпрокурор. – Мне как-то довелось выступать по такому делу гособвинителем… Но при чем здесь Измайлов?

– Просто Белоус зол на нашего брата прокурора. Да и за что ему нас любить? Вот и сквитался. Да еще с каким удовольствием! Ведь срок ему тогда дали на полную катушку – четыре года.

– Где Сочи, а где Зорянск… Непосредственно Измайлов ему ничем не насолил, – заметил Первенцев. – Все это гадание на кофейной гуще…

– Еще одно обстоятельство, – невозмутимо продолжал Авдеев. – Точнее, что-то вроде версии. Надоела Белоусу его вторая жена… Кстати, Элем Борисович, я ведь говорил вам об этом предположении, так?

– Помню, – подтвердил Первенцев. – Впрочем, если говорить правду, без всякого на то основания…

– А теперь оно как будто есть, – улыбнулся Авдеев. – Я беседовал с соседкой Заикиной. Она говорит: как только Марина Антоновна за порог, ну, к дочке уезжает, так Белоус тут же женщин приводит на ночь. Молоденьких. Видимо, фельдшериц или медсестер со «скорой». Заикина уверяет, что об этом был у нее разговор с самой Мариной Антоновной. И та якобы знает про мужнины измены, но боится, как бы он не ушел. Где, мол, в ее годы другого найти… Теперь же, как говорится, у Белоуса руки развязаны – сам застал жену с мужчиной. И пошло-поехало! Оскорбленная честь! Требую развод!..

– А может быть, действительно оскорбленная честь? – опять сухо заметил Первенцев.

– Может быть, вполне может быть, – согласился Авдеев. – Но как только Степан Герасимович сказал о разводе, я еще больше начал склоняться к мысли, что Измайлов – лишь повод. – Он повернулся к Зарубину: – Двух зайцев сразу: избавиться от надоевшей жены и прокуратуре оплеуха. Между прочим, об этом лишний раз говорит то, с какой быстротой, прямо-таки удивительной оперативностью, Белоус побежал жаловаться. Сразу!

– Возмущался, кипел, – сказал Элем Борисович. – И его понять можно.

– Ну да, – усмехнулся Авдеев. – Другой на его месте раз десять подумал бы да поразмыслил, взвесил все, прежде чем бежать с такой жалобой…

Зарубин молча наблюдал за их спором, однако же было видно, что он далеко не безразличен к тому, какими доводами оперировали Авдеев и Первенцев. Глубокие складки, залегшие на переносице, говорили о том, что он мучительно искал выход.

– Я считаю, мы отходим от основного вопроса, – решительно заявил Элем Борисович. – Тем более, уважаемый Владимир Харитонович, что лично меня вы не убедили. Во-первых, почему Белоус мстит Измайлову, а не тому прокурору, который арестовал его? Второе. Если он клевещет на Измайлова, это может ударить по нему самому.

– А как Измайлову защищаться? – в свою очередь, возразил Авдеев. – Грубо говоря, алиби нет. Да и вопрос больно щекотливый…

– Скажите уж лучше – крыть нечем… Хочу обратить внимание на одну деталь. Помните, Измайлов особо подчеркнул в своем объяснении, как был удивлен, когда эта самая Марина Белоус якобы просила его скрыть их давнее знакомство. Это еще когда в поезде ехали. Она, видите ли, заботилась о его репутации… Подумайте сами: ну что плохого в том, что встретились два человека, которые знают друг друга столько лет? – Первенцев покачал головой. – Нет, если дело только в дружеских отношениях, скрываться нечего. Сам по себе напрашивается вывод: тут есть что таить…

– Что думает и говорит о своем муже Марина Белоус? – обратился к Авдееву облпрокурор. – И вообще, обо всей этой истории?..

– Я до сих пор не встретился с ней.

– Почему?

– Она еще в отъезде.

– Как характеризуют Белоуса на работе? – спросил Степан Герасимович.

– Не скрою, положительно, – ответил Авдеев. – Шофер высокого класса. Если надо подежурить в выходные, праздники, никогда не отказывается. Даже берет чужие дежурства. И с этим делом, – Владимир Харитонович выразительно щелкнул себя по шее, – в норме.

– Товарищи, да что мы обсуждаем? – не выдержал Первенцев. – Кого проверяем – Измайлова или Белоуса? Пусть моральным обликом Белоуса занимается его организация, если, конечно, сочтет нужным. А к нам поступила жалоба на Измайлова! Понимаете, прокурора Измайлова! И, в конце концов, мы же не можем крутить мозги Прокуратуре республики и обкому партии: мол, на наш взгляд, Измайлова использовали в каких-то личных семейных неурядицах. Не поверят. Измайлов – не мальчишка. А как мы с вами будем выглядеть?

– Чего только не бывает в жизни! Ради удовлетворения своих низменных страстей человек может кого угодно втоптать в грязь! – горячо произнес Владимир Харитонович. – Даже убить! Мы-то с вами с такими вещами сталкиваемся чуть ли не каждый день…

Видя, что спор становится все более горячим, Зарубин поднял руку:

– Вижу, мнения расходятся. Хорошо, я подумаю. Но решать, хочешь не хочешь, придется.

– Степан Герасимович, прошу вас немного обождать, – обратился к облпрокурору Авдеев. – Пока я не поговорю с Мариной Белоус.

Зарубин провел пятерней по седой шевелюре, помолчал, потом повторил:

– Хорошо, подумаю.

На этом разговор был закончен.

Захар Петрович Измайлов не мог, конечно, знать, что происходило в кабинете Зарубина. В это время зорянский прокурор беседовал со своими подчиненными. У него находились Ракитова и Гранская.

Ольга Павловна доложила, что закончила в порядке общего надзора проверку на машиностроительном заводе.

– Мое мнение, – заключила она, – все те нарушения, которые были раньше, процветают пышным цветом и поныне. Словно мы не делали Самсонову никаких представлений. Как говорится, а Васька слушает да ест…

При слове «Васька» Инга Казимировна улыбнулась:

– Уж какой там кот – тигр…

Измайлов покачал головой.

Не далее как вчера они встретились с директором завода в горкоме. Глеб Артемьевич поинтересовался успехами Измайлова на садоводческом фронте. Захар Петрович сказал, что наезжает в Матрешки от случая к случаю – нет времени. Участок одичал, лютует сорняк, появилась тля. Самсонов предложил свою помощь: он может достать мини-трактор с полным набором навесных орудий. И для прополки, и для пропашки, и для рыхления, и для опрыскивания. Это пока большая редкость, но Самсонов может устроить. Измайлов отказался, сославшись на то, что решился заиметь землю как раз для того, чтобы делать все своими руками…

– С кем из руководства беседовали? – спросил прокурор Ракитову.

– С главным инженером, с главным бухгалтером, с председателем профкома. Замдиректора Грач в отпуске. А Самсонов был опять слишком занят, чтобы принять меня, – с иронией сказала Ольга Павловна.

– Ну и что же они говорили по поводу обнаруженных вами нарушений? – поинтересовался Захар Петрович.

– Пытались оправдываться. Кое-что, конечно, признали. В мелочах, разумеется. Послушаешь их – будто не знают элементарных законов…

– Да нет, Ольга Павловна, – с усмешкой заметил Измайлов, – законы они знают.

– Так должны знать и то, что за нарушения наказывают!

– Один сатирик на шестнадцатой полосе «Литературки» как-то очень остроумно заметил, – сказала Гранская, – что незнание законов не освобождает от ответственности, знание – запросто…

Все рассмеялись.

– Неплохая шутка, – согласилась Ракитова.

– Да как сказать, только ли шутка, – серьезно сказала Инга Казимировна. – Сколько мне попадалось уголовников, которые вызубрили Кодекс вдоль и поперек? Я спросила у одного такого «знатока», как же он все-таки решается на преступление. Он невозмутимо ответил: «В наш век информации глупо работать вслепую…» Кстати, бывает, что перед судом в общей камере следственного изолятора разыгрывают настоящий процесс, так сказать, репетируют. С судьями, гособвинителем, защитником…

– В общем так, Ольга Павловна, – возвращаясь к официальной беседе, сказал прокурор, – видимо, придется готовить новое представление. А вот кому направить это представление – надо подумать. Только не Самсонову. Надо нам построже, порешительнее, коль не понимает или не хочет понимать… Прошу не забыть ни одного факта нарушений, даже самого незначительного! Пригласите сюда руководство завода. Будем вести серьезный разговор…

Получив задание, Ракитова ушла. С Гранской прокурор беседовал больше часа. О делах, полученных Ингой Казимировной от Глаголева. Особое внимание уделил делу о чемодане с дефицитными товарами.

– Пришел ответ на запрос Евгения Родионовича из Внешторга, – сообщила Гранская. – Такие джинсы и майки с набивным рисунком мы за границей не закупаем.

– Как же, по вашему мнению, они могли попасть в нашу страну?

– Есть два канала. Первый – контрабанда, второй – фарцовка. Кто-то перекупил их у иностранцев. Меня, однако, смущает вот что. На запрос Глаголева в Торговую палату о целлофановых сумках из чемодана пришел любопытный ответ: сумки нашего, отечественного производства.

– И что же вас смущает?

– Понимаете, Захар Петрович, есть тут какая-то несовместимость, несуразность. Я пока отчетливо понять не могу. Как бы вам объяснить? В наше время, так сказать, специализации каждый старается заниматься своим делом. И спекулянты, кстати, тоже. Кто автомобилями, кто дубленками, кто косметикой и так далее. Тут же еще разительней: контрабанда или фарцовка, с одной стороны, и обыкновенные советские сумки, правда ходкие, – с другой. Джинсы, которые идут по двести целковых на черном рынке, и сумки по трояку… Почему они оказались вместе в одном чемодане – для меня загадка, вернее, нонсенс.

– В каких городах выпускаются подобные сумки? – спросил Измайлов.

Гранская взяла ответ из Торговой палаты и стала читать:

– Рига, Душанбе, Ростов, Фрунзе, Приморск, Ереван… Короче, около трех десятков городов. А в скольких продают – не счесть. Узнать, где происходит утечка, практически невозможно. Я имею в виду, нашими с вами силами. Ведь их могли вынести или украсть с самого предприятия, со склада торгбазы или магазина. Разрабатывать эту линию надо не одну неделю, а то и несколько месяцев. И еще принесет ли это результаты – бабушка надвое сказала.

– Что-то никогда не замечал за вами боязни черной работы, – улыбнулся Измайлов.

– Я ищу идею, Захар Петрович. К сожалению, для ее вызревания пока весьма скудная почва…

Гранской позвонила Вера Самсонова.

– Ингуша, ты после работы свободна? – спросила она.

– Что-нибудь случилось? – встревожилась Инга Казимировна.

– Просто давно тебя не видела.

– Я сама по тебе соскучилась, – призналась Гранская. – Забегу обязательно.

– Не забеги, а зайди, – попросила Вера, как показалось Инге Казимировне, жалобно. – Жду на обед.

– Непременно, Верочка…

От этого «жду на обед» у Гранской потеплело на душе. Милая привычка старой Москвы.

Вера Самсонова появилась в Зорянске, когда ее мужа назначили директором завода. И с первого знакомства они потянулись друг к другу. Наверное, потому, что обе были москвички (Вера родилась и выросла на Большой Бронной, Инга Казимировна – в Замоскворечье). Этим кончалось сходство. Во всем другом – резкий контраст. Во внешности, темпераменте, вкусах.

Инге Казимировне всегда казалось, что с такими людьми, как Вера, обязательно случается что-нибудь трагическое. И ведь повода как будто никакого. Размеренная, даже чересчур, жизнь за спиной энергичного, всеми уважаемого мужа, достаток, ласковая дочь, отсутствие страстей. Ну что может предвещать катаклизмы, страдание?

Но каждый раз, глядя на нежную кожу лица, шеи и рук приятельницы, сквозь которую проступали тонкие голубоватые прожилки, Инга Казимировна пугалась этой очень слабой защищенности – слишком близко под поверхностью теплилась и пульсировала в Вере жизнь.

И еще. Самсонова сразу бросалась в глаза в толпе людей. Как ни странно, не яркостью, а, напротив, легко читаемой блеклостью. Словно на яркой однотонной краске промелькнул мазок акварели. Удивительно при этом было то, что Вера обладала хорошим здоровьем, любила поесть. Ее хрупкость, элегантность была совсем не физического свойства. Однажды они поехали в лес на пикник. Вера пригласила Гранскую погулять. Скорей, убежала от шумной компании мужа, где было много пустого славословия, явно подхалимских тостов и чрезмерного желания угодить Глебу Артемьевичу.

Они ушли далеко. Вера отлично ориентировалась и отыскала дорогу назад по только ей понятным приметам. Как какой-то зверек или птица. Вернулись они часа через два, когда их уже принялись искать. Инга Казимировна, как говорится, с ног валилась от усталости, а Вера даже не утомилась. Будто не исходила десяток километров, а парила над землей.

И все же Гранская не могла отделаться от странной боязни за эту хрупкую и в то же время имеющую в себе крепкую невидимую пружину женщину.

Вера Самсонова была единственным человеком в Зорянске, которая знала все, точнее почти все, об отношениях между Ингой Казимировной и Кириллом. И то, что Вера позвонила и пригласила ее в гости, немного укололо совесть Гранской – в суете дел и своих личных забот она давно не заглядывала к подруге.

Самсоновы жили в особняке, который достался Глебу Артемьевичу от прежнего директора. Находился он далеко – по зорянским, естественно, масштабам – от центра. Но зато место было живописное – вязовая роща на пригорке, внизу синела спокойная гладь Зори, оттененная желтым песком пляжа. Тонкий карьерный песок завезли сюда уже при Самсонове, а вернее его стараниями.

Подходя к обители директора завода, Инга Казимировна вспомнила, как выглядел дом прежде, когда его занимали предшественники Глеба Артемьевича. Сад был куда поменьше, забор пониже, да и сам дом выглядел значительно скромнее. Теперь же у него появился второй этаж с выходом на пристроенный солярий, подземный гараж, во дворе беседка с летней плетеной мебелью, финская баня и бассейн.

Гранскую встретил Томми – огромный ньюфаундленд с вечно плачущими глазами. Он был грозен с виду, а на самом деле увалень и добродушнейший из псов.

Сквозь узорчатые стены беседки Инга Казимировна увидела бледно-лиловое пятно – халатик Веры. К беседке вела вымощенная гранитной плиткой дорожка, обсаженная пряно пахнущими флоксами.

Вера сидела в плетеном кресле с томиком Цветаевой в руках. Темная русая коса лежала на груди; обычно она убирала волосы в узел на затылке и закалывала красивым гребнем.

Они поцеловались – тоже московская привычка.

– Пойдем в дом или посидим здесь? – спросила Вера.

– А где твои?

– Катя в школе…

– Как? – удивилась Гранская. – Каникулы ведь.

– Новое увлечение. Вдруг проснулась любовь к животным. Галя Измайлова организовала кружок. Слышала, наверное?

– «Белый Бим»? – улыбнулась Инга Казимировна. – Центр излечения больных животных…

– А мне затея нравится, – серьезно сказала Вера. – Держать здоровых ординарно. Воспитывать же детвору на сострадании – верный путь к лучшим сторонам их души…

– А Глеб Артемьевич где?

– Принимает телевизионщиков из области. Ну, решай насчет обеда, – попросила Вера.

– Еще спрашиваешь! Конечно здесь! – весело ответила Инга Казимировна.

Ее несколько подавляли хоромы Самсоновых. Торжественная гостиная с камином, отделанным мрамором, нарядная югославская мебель, дубовая лестница с резными перилами, ведущая на второй этаж…

Вера пошла в дом и прикатила на столике-тележке (тоже для Зорянска шик!) обед. Сама она почти не готовила, для этого к ним приходила женщина – что-то вроде домработницы, которая стряпала не особенно изысканно, но сытно. Впрочем, как заметила Гранская, в семье директора гурманов не было. Глеб Артемьевич любил икорку, копчености, но скорее потому, что это было трудно достать другим, а ему – запросто. Но Гранская обратила внимание, что какой-нибудь борщ он уминал, пожалуй, с большим удовольствием.

Кто-то заметил: если тебе с человеком приятно трапезничать, значит, он может быть твоим другом. Инге Казимировне всегда доставляло удовольствие есть с Верой. Особенно наедине. Вера изящно держала ложку, нож и вилку, умело резала мясо, отправляя его в рот маленькими кусочками. И при этом поддерживала беседу, которая не мешала, а, наоборот, как бы создавала нужную атмосферу за столом.

И вот теперь они мирно обедали, болтали, казалось бы, ни о чем, под тихий шелест вязов и гудение шмелей. Их было много в саду, разных золотисто-медных, замшевых, темно-коричневых с красным, сине-фиолетовых. Томми лениво следил за ними грустными глазами, лежа у входа в беседку.

«Обязательно надо будет завести домик под Москвой, когда я перееду к Кириллу, – вдруг подумалось Инге Казимировне. – Хорошо бы на берегу реки».

Последнее время она все чаще мечтала о том, что будет, когда они наконец поженятся с ее «непоседливым профессором», как она ласково называла Шебеко. Гранская на минуту представила себе, что не Вера, а он сидит сейчас с ней в этой беседке, и сердце томительно защемило: почему они вынуждены жить далеко друг от друга и их свидания так редки и скоротечны?

– Верочка, я тебе завидую, – не удержавшись, выдала свои чувства Инга Казимировна. – Век бы сидела тут и ничего не желала иного, ей-богу…

– С Кириллом, разумеется, – угадав ее мысли, произнесла с улыбкой Самсонова.

– Господи, конечно!

– А я вам завидую, – сказал Вера просто.

– Ну да, так я тебе и поверила…

Вера ничего не ответила. Взяла чайник мейсенского фарфора и налила гостье чаю. И Ингу Казимировну – в который раз! – поразила хрупкость ее белой руки с тонкими веточками голубых прожилок.

– Как у вас все-таки здорово! – воскликнула Гранская. – Воздух…

– Воздух… – повторила грустно Вера. – А знаешь, мне именно его часто не хватает. Сидишь одна. Все время одна, чего-то ждешь…

Инге Казимировне захотелось расшевелить, растормошить эту зачарованную каким-то недобрым колдуном женщину.

– Не сердись, Верочка, но мне кажется, ты сама придумала себе хандру. И лелеешь ее, как любимое дитя…

– Хочешь сказать – бешусь с жиру?

– Если бы бесилась…

Самсонова поправила косу, вздохнула.

– Может быть, ты права, – сказала она. – А что делать?

– Смотри глупые фильмы – комедии, боевики, читай детективы. И чем примитивнее, тем лучше, – полушутливо посоветовала Гранская. – Я ведь знаю, на тебя сильно действуют книги.

– Ты имеешь в виду это? – показала Вера на книгу стихов Марины Цветаевой.

– И это… Понимаешь, тебя буквально завораживает чужая ностальгия…

– Ингуша, у Цветаевой не только ностальгия.

– Но бабская истерика – это точно, – намеренно сгустила краски Гранская.

– Бабская истерика! – возмутилась Вера. И вдруг с горячностью и страстью, так не присущей ей, продекламировала:

 
Все рядком лежат,
Не развесть межой.
Поглядеть – солдат!
Где свой, где чужой?
 
 
Белым был – красным стал:
Кровь обагрила.
Красным был – белым стал:
Смерть побелила.
 

Вера некоторое время горящими глазами смотрела на подругу.

– Какой поэт-мужчина так сказал о трагедии Гражданской войны? В прозе, пожалуй, только Шолохову удалось…

Инга Казимировна улыбалась, довольная, что хоть этим вывела Веру из какого-то столбняка. А та все допытывалась:

– Нет, приведи мне пару строк из того же Маяковского, равных цветаевским!

У них был давний спор о Маяковском. Инга Казимировна ставила его выше всех других поэтов за энергичность стиха и новаторство, как раз за то, что Вера в нем не любила.

– Я говорила о любовной лирике, – попыталась уйти от ответа Гранская.

– Пожалуйста, вот. – И Вера снова начала читать:

 
Целовалась с нищим, с вором, с горбачом,
Со всей каторгой гуляла – нипочем!
Алых губ своих отказом не тружу,
Прокаженный подойди – не откажу!
 

У Веры на щеках выступил легкий румянец, она перевела дух и недовольно заключила: