Текст книги "Пистоль и шпага"

– Попробуем, – согласился Прошкин и отложил банку в сторону, после чего извлек из ранца что-то, завернутое в тряпицу. – А это что?

Отбросив углы ткани, он с изумлением уставился на часы с цепочками. Блестящие серебряные корпуса, один даже золотой.

– Один, два, три, четыре, – пересчитал капитан. – Ровно по числу офицеров батареи.

Он встал и вопросительно посмотрел на майора. Гусев понял, о чем подумал подчиненный. Часы у офицеров батареи были (без них артиллеристу нельзя), но какие? Сменившие не одного хозяина, в латунных корпусах, чиненные-перечиненные. Понятно, где взял эти казак. В другое время Гусев решительно отказался бы от такого подарка – мародерства он не любил, но события, происшедшие этим утром, что-то поменяли в нем. «Пусть люди порадуются! – решил майор. – Неизвестно, доживем ли до вечера».

– Раздайте часы офицерам, Игнат Тимофеевич! – сказал, улыбнувшись. – Французское бренди и еду попробуем позже. Нам воевать.

– Слушаюсь! – ответил капитан и, взяв золотые часы, сунул их в руку майора, после чего заспешил прочь.

Гусев, покачав головой, откинул крышку подарка. Взглянул на циферблат. Без четверти девять. Трех часов не прошло после открытия ими огня, а будто день воевали. Он окинул взглядом батарею. Бомбардиры, покончив с наводкой, стояли у единорогов, ожидая команды. В руках фейерверкеров дымились пальники. Офицеры, застыв, смотрели на Гусева.

Майор спрятал часы в карман и поднял руку.

– Батарея! По неприятелю, гранатами – пли!..

5

Дело для нас нашлось в восемь утра. Прискакал адъютант и передал приказ Багратиона идти к южной флеши.

– Донесли, что захвачена неприятелем, – сообщил Спешневу. – У командующего не осталось резервов – ушли на линию. Француз давит по всему фронту. Теперь ясно: главный удар здесь. Князь послал к Кутузову в Горки, просит подкреплений. Вам приказано флешь отбить и удерживать до прихода резерва.

– Слушаюсь, – козырнул Спешнев и отдал команду: – Батальон! В ротные колонны! Шагом марш!

И мы пошли. Почему не поскакали? Во-первых, недалеко, во-вторых, ехать верхом по Бородинскому полю – смерть кликать. Воздух напоен металлом. Ядра летели с двух сторон, и смахнуть с коня всадника для них не составляло затруднения. Потери несли даже не вступившие в дело резервы – у тех командиров, которые не захотели отдать команду солдатам сесть или залечь. Неприятель мог принять нас за кавалерийское соединение и обстрелять прицельно. Нам это надо? Так что отогнали лошадок в тыл, оставив их только для офицеров – им пешком ходить не комильфо. Ну, а угодят ядром – судьба такая. На конях остались еще казаки, но полусотня вряд ли вызовет интерес у французских артиллеристов.

Поле, по которому мы шли, было усыпано ядрами, картечными и ружейными пулями. Их словно сеяли здесь – долго и тщательно. Иногда ядро падало на пути колонны и, шипя, крутилось на месте. Солдаты обходили его, не пытаясь откатить с дороги. По распространенному мнению, даже такое ядро в состоянии оторвать ногу – лучше не трогать от греха. По пути к флеши батальон смахнул эскадрон улан, нацелившихся на нашу батарею, – куда им против восьми пушек. Заодно познакомились с артиллеристами. Я смотрел на них с удовольствием. Багратион прислушался к моему совету, а Кутайсов дал пушки. Причем сообразил свести вместе единороги – эти исключительно русские орудия, сочетающие в себе достоинства пушки и гаубицы. Для контрбатарейной борьбы – самое то. Основу боевого комплекта единорогов составляют гранаты. Ядром в пушку противника попасть сложно, а разрыв гранаты в расположении батареи выкашивает прислугу орудий. Стреляли русские пушкари метко, и это дало результат. В моем времени к девяти утра флеши уже неоднократно переходили из рук в руки, пока их окончательно не захватили французы. Здесь им удалось взять только южное укрепление, да и то они обошли его с фланга, о чем свидетельствовали наваленные с тыла флеши трупы в синих мундирах.

Пришел и наш черед воевать. Тут я воочию убедился, что значат новые тактика и пули в масштабе батальона. Французы высыпали нам навстречу и попытались дать бой в классических шеренгах. Ну, ну… Мы спокойно расстреляли их с расстояния, недоступного для их мушкетов. Пули Нейслера разили врага исправно. Могли обойтись и без них. Даже две пушки остановят полк, а у нас их восемь. Три залпа, и мы вошли во флешь. А там…

Как пахнет война? Я рос в деревне, и дед, заменивший мне отца, держал кабанчика. Осенью его резали. Я при этом не присутствовал – прятался в доме, но, когда вопли стихали, выходил. Убиенного свинтуса клали на доски, настеленные на козлы, и дед осмаливал его из паяльной лампы, поливая сожженную щетину горячей водой и скобля ее ножом. Затем тушу начинали «разбирать». Доставали сердце, легкие, печень, почки… Эмалированной кружкой дед вычерпывал из грудины кровь, которая шла в колбасы. Я за всем этим с любопытством наблюдал. Возле туши пахло кровью и внутренностями – тот самый «нутряной» запах, который с таким смаком обоняли классики деревенской прозы СССР. Их книгами восхищалась моя бабушка, учительница русской литературы, и заставляла внука читать.

Повзрослев и поступив в медицинский колледж, я узнал, что человек с разрезанной брюшиной пахнет точно так же, как кабан. И ничего восхитительного здесь нет – это запах смерти. Он и стоял в захваченной нами флеши: смердело кровью и разорванными внутренностями. Укрепление заполняли трупы, местами в несколько слоев. Спешнев немедленно распорядился очистить флешь, чем егеря и занялись. Французов выбрасывали за бруствер, своих выносили за укрепление и складывали на траве. Сначала в ряд, а затем в штабель – слишком много набралось тел. Я занялся ранеными. Их было немного. Егеря не пострадали – французы не успели выпалить, а защитников флеши враги добивали штыками. Уцелели единицы. Разозлившись, я вознамерился приказать поступить так же с ранеными французами, но Семен не позволил.

– Ты что? – сказал, отведя меня в сторонку. – Какая слава о нас пойдет? Да и генерал, узнав, не помилует. Нельзя так!

А им можно? Ладно еще, в горячке боя. При отступлении из Москвы конвой из испанцев, португальцев и поляков убьет две тысячи русских пленных солдат и офицеров. Им хладнокровно разобьют головы дубинами. Эта казнь вызовет возмущение даже у французов, о чем с негодованием напишет Коленкур[24]24
  Арман де Коленкур, французский дипломат, бывший послом в России в 1807–1811 годах. Сопровождал Наполеона в походе на Россию.


[Закрыть]. Он опасался получить симметричный ответ и, к слову, не зря…

– Ладно, – сказал я Семену, – но лечить их не буду. Прикажи оттащить в сторонку, и пусть дохнут.

Перевязанных раненых увезли в тыл, а мы, пользуясь паузой в сражении, занялись обустройством позиции. Вытащили из флеши неисправные пушки, вкатили вместо них свои, не забыв оставить по паре снаружи. Хрен вы нас обойдете! В разгар этой суеты подошел Чубарый.

– Хлопцы дуван собрали, – сообщил вполголоса. – Часы, выпивка, деньги. Когда делить будем?

– Не время! – покрутил головой Семен. – Потом.

– Ты вот что, Гордей, – вмешался я. – Свези подарок артиллеристам, – указал на батарею единорогов. – Выбери им часов, ну, и еще что-нибудь.

– Это с чего? – насупился хорунжий.

– Кирасиров, которых вы чистили, побили артиллеристы, – пояснил я. – Во-вторых, они наша надежда и защита. Вот подтянут французы пушки и расстреляют нас во флеши, как курей в птичнике. А единороги не позволят.

– Свези! – подтвердил Спешнев. – В знак нашего уважения и…

– Боевой дружбы, – подхватил я.

Семен подтвердил это кивком. Чубарый козырнул и отошел. Спустя пару минут к батарее ускакал казак с ранцем. Надеюсь, хорунжий не поскупился. Жадноват казачок. Как-то по пьяни проговорился: у него уже двенадцать часов, не считая зажиленного золота, серебра и другого хабара. На Дон вернется богатым казаком. Купит себе хутор и заживет барином. Крепостных на Дону нет, но батраки имеются. Вот они и будут пахать на героя войны. У каждого свои мечты…

В девять тридцать французы попробовали нас на зуб. Для начала, подтянув пушки, угостили ядрами. Те били в фасы, выколачивая из них фонтаны каменистой земли, свистели поверх флеши; новобранцу, высунувшемуся посмотреть на неприятеля, оторвало голову. Его пример послужил уроком другим. Егеря укрылись за фасами и терпеливо ждали окончания обстрела. Пушки откатили от бойниц – ядра залетали и туда, а казаков Семен отослал в тыл. Толку от них в позиционном бою никакого.

Стреляли лягушатники метко и вполне могли сравнять флешь с землей, но вмешались единороги Гусева. Несколько залпов, и огонь пушек стал слабеть, пока не утих вовсе. Выглянув за бруствер, я увидел в подзорную трубу: французы увозили пушки, причем две, поваленные, остались на месте. Метко бьют подчиненные майора! Это, впрочем, не сулило передышки. Поле перед флешью заполнили солдаты в синих мундирах, и их было много.

– Не менее бригады, – оценил Спешнев, встав рядом. – Вот же бляди!

– Еще какие! – согласился я. – Ну, что, Семен? Покажем лягушатникам, где раки зимуют?

– Пушки на позиции! – закричал он вместо ответа. – Егеря – к брустверам! Первая шеренга стреляет, вторая передает ружья, третья заряжает. Без команды не стрелять, целиться с толком. Приготовились!

Я снял с плеча штуцер. Офицеру с ним не полагается, но кто ж мне запретит? Проверил порох на полке и взвел курок. Такие же щелчки пробежали вдоль фаса флеши, заглушив на миг отдаленный рокот барабанов. Французы пошли в атаку.

Развеваются знамена, бьют барабаны, офицеры шагают впереди, задавая тон наступлению. Сверкают на солнце начищенные штыки и золотое шитье. Красиво идут французы. Не случайно в моем времени Багратион, видя это, кричал: «Браво!» Но война – не театр. До французов оставалось с полкилометра, когда Семен крикнул:

– Орудия – пли!

Восемь пушек – четыре во флеши и столько же снаружи – дали залп. Пахнущий тухлыми яйцами пороховой дым на миг закрыл нам обзор. Но ветер снес его, и стало видно, что пушкари угодили точно. Шагавших впереди первого полка офицеров словно ветром смело. Упал и орел на палке. Там на миг возникла суета, но вот орел вновь взмыл в воздух, и полк продолжил наступление.

– Орудиям стрелять по готовности! – крикнул Семен. – Через три выстрела перейти на ближнюю картечь.

«Зыков и Кухарев сами сообразят», – подумал я, но поправлять Семена не стал. Не стоит ронять авторитет командира.

Пушки забухали вразнобой. Каждый их выстрел проделывал в наступавших колоннах брешь. Они тут же затягивались, и французы продолжали идти вперед, уже без боя барабанов – барабанщики погибли, но по-прежнему неудержимо. Казалось, никто и ничто не состоянии их остановить.

– Как бы до штыков не дошло! – выдохнул Семен, когда французы приблизились на прицельную дальность штуцеров. Подчиняясь команде, егеря с ними переместились к острому углу флеши и вскинули ружья к плечам, однако выпалить не успели. Ахнул залп единорогов. Подойдя к флеши, французы оказались в досягаемости их огня, чем Гусев и воспользовался. Тяжелая картечь русских пушек буквально смела шеренги французов, и это стало последней каплей в полной крови чаше атакующих. Они повернулись и побежали.

– Молодец Гусев! – Спешнев снял кивер и вытер обшлагом мокрый лоб. – Вернул должок. Хотя бы полчаса отдохнем.

Семен ошибся. Не успел пороховой дым развеяться над полем, как во флешь влетел всадник. Был он в перепачканном землей мундире, без головного убора и с перевязанной полотняным бинтом головой. На серой ткани отчетливо проступала кровь.

– Кто старший офицер? – закричал гость, не слезая с седла.

– Майор Спешнев, – шагнул вперед Семен.

– Командир Астраханского гренадерского полка полковник Буксгевден. Как старший по чину подчиняю вас себе. Берите людей и следуйте за мной.

– Извините, ваше высокоблагородие, но вынужден отказать, – раздул ноздри Семен. – Имею личный приказ командующего армией удерживать южную флешь до подхода подкрепления. Вы не вправе это отменить.

Полковник сверкнул взором, но, натолкнувшись на холодный взгляд Семена (и мой тоже), увял. А вот нечего решать свои проблемы за счет других!

– Спешнев, голубчик, – произнес полковник просительно. – У меня вот-вот флешь захватят. Людей осталось менее роты, а пушек нет вовсе. У вас их вон сколько! Жмет супостат. Выручи! Мы же русские люди!

Семен посмотрел на меня. М-да. Как припрет, так все резко становятся русскими. И что делать?

– Можно выделить роту с орудиями, – сказал я, подумав. – Думаю, четырех хватит. Отгоним французов и вернемся.

– Не возражаете? – Семен посмотрел на полковника.

– Да! – кивнул тот.

– И еще, – добавил Семен. – У нас отдельный батальон егерей, и воюем мы по-своему. Командовать будет мой офицер.

Полковник энергично закивал.

– Ведите, Платон Сергеевич! – Спешнев посмотрел на меня.

Я? Ну да, инициатива имеет инициатора. Глянул на смотревших на меня ротных. Рюмин и Голицын явно рвутся в бой, желая отличиться, Синицын таким желанием не горит. Умен бывший фельдфебель. Ну, что же, я кому-то обещал дело.

– Поручик Голицын! Командуйте!

– Рота! – закричал обрадованный поручик. – Стройся!

Спустя пару минут егеря топали к северной флеши. Следом артиллеристы Кухарева катили пушки. Сам бывший фейерверкер трусил на лошадке, которую ему каким-то чудом удалось сохранить. Мы своих велели отогнать в тыл – в противном случае покрошило бы ядрами. Во главе отряда ехал Буксгевден. Идти оказалось недалеко – флеши стояли компактно, и спустя десять минут мы увидели, что полковник нисколько не преувеличил: французы уже лезли на фас укрепления.

– Кухарев! – крикнул я, обернувшись.

– Понял, ваше благородие! – козырнул прапорщик и, не слезая с лошадки, скомандовал: – Пушки в линию! По неприятелю залпом, – он сделал паузу, давая возможность артиллеристам выполнить команду и прицелиться. – Пли!

Орудия мы везли заряженными, фейерверкеры несли тлеющие фитили. Шестифунтовки выбросили из стволов огонь и дым, а вместе с ними – картечь. Она буквально смела синие мундиры с ближнего к нам фаса флеши. Окружавшие ее французы отшатнулись и развернулись к нам.

– Ро-о-та! – закричал Голицин. – В три шеренги стройся! Готовсь!

– Что он делает? – подскакал ко мне Буксгевден. – До неприятеля слишком далеко – не менее двухсот шагов. Сожжете заряды впустую.

– Не мешайте, ваше высокоблагородие! – процедил я сквозь зубы. – Вы просили помощи, мы ее оказываем.

В этот момент грохнул залп, следом – другой и третий. Стреляла первая шеренга, следующие передавала им заряженные ружья. Когда дым рассеялся, стало видно, что пули штуцеров и мушкетов нашли цели: у бруствера флеши валялось несколько десятков тел в синих мундирах. Ну, так вперед роты ставят лучших стрелков.

Французы заволновались, офицеры попытались выстроить их в шеренги. Так мы вам и позволили! Шестифунтовки, перезаряженные артиллеристами, дали новый залп. Картечь проделала в толпе синих мундиров зияющие бреши. Французы дрогнули и отхлынули от фасов.

– Вперед! Бей их, ребята! – заорал полковник и, вытащив из ножен шпагу, поскакал к флеши. Вот ведь идиот!

– Вперед! – закричал Голицын и со шпагой в руке побежал следом. За ним устремились егеря. Блядь! Два идиота.

Я побежал за ротой, крича: «Стой!». Но, захваченные порывом командиров, егеря не слушали. Одни, подлетев к флеши, ворвались в нее и заработали штыками. Другие занялись этим снаружи фасов. Я в эту мясорубку не полез. Стоял и смотрел, мысленно матерясь. К счастью, большинство французов успели убежать. Оставшиеся сопротивлялись слабо. Большинство бросили ружья и закричали: «Пардон!» Убивать их не стали. Отвели в сторону и усадили на траве, приставив часового. Ко мне подошел сияющий Голицын.

– Победа! – заявил радостно. – Неприятель отбит, флешь взята.

– Потери? – спросил я.

– Всего восемь убитых, двенадцать ранены.

– Вы заслужили свой орден, Михаил Сергеевич, – процедил я. – Если повезет выжить, майор Спешнев подаст реляцию командующему. Я, в свою очередь, попрошу Семена Павловича отчислить вас из батальона.

– Отчего? – изумился он.

– За глупость. Мы могли расстрелять французов издалека, как сделали это в южной флеши. Ее взяли без потерь. А вы положили шестую часть роты своей мальчишеской выходкой. А ведь не первый день с нами и должны знать, как следует воевать.

– Избавьте меня, подпоручик, от ваших поучений! – вспыхнул Голицын. – В конце концов, я старше вас чином.

– Чин не заменяет ума…

Я не договорил. Подбежал санитар.

– Ваше благородие! – закричал на ходу. – Там полковника ранили. Совсем плох, вас зовет.

– Веди! – сказал я и поспешил за солдатом.

Полковник нашелся у бруствера. Лежал на расстеленной на земле шинели, положив обе руки на живот. Бледное лицо, пальцы в крови. Я снял штуцер, и сдвинул на живот свою санитарную сумку.

– Чем это вас? – спросил, опускаясь на колени.

– Штыком, – слабым голосом ответил Буксгевден. – Сбоку подскочил, сволочь!

– Посмотрим!

Я снял его ладони с живота, ножницами взрезал мундир и рубашку. Из раны на животе толчком выплеснулась темная кровь. Штыком ударили ближе к боку – судя по проекции, задета селезенка. Кровотечение не сильное, но постоянное. Я достал из сумки салфетку с вложенной в нее корпией, положил ее на рану, затем, приподымая полковника с помощью подбежавшего лекарского помощника, наложил бинт и закрепил его булавкой.

– Вы лекарь? – спросил Буксгевден после того, как я закончил.

– Да. Учился за границей.

– Странно видеть лекаря в офицерском мундире. Я умру?

– Все в руках Божьих, – ответил я. – У вас задета селезенка. Кровотечение не сильное, из чего следует, что разрез небольшой. Если другие органы не повреждены, есть шанс выжить.

– Спаси вас Бог! – сказал он. – Но я выбыл из строя. Других моих офицеров не осталось. Кому-то из вас следует возглавить оборону флеши.

Здрасьте! Но полковник прав: флешь бросать нельзя. М-да, сходили за хлебушком…

– Наверное, поручику. Он старше чином, – продолжил Буксгевден.

Этот мудак всех людей положит…

– А я должностью. Вы сами слышали приказ командира батальона.

– Помогай вам Бог! – сказал Буксгевден[25]25
  В реальной истории полковник Буксгевден Иван Филиппович погиб при штурме флешей.


[Закрыть] и закрыл глаза.

Я встал и отправился к другим раненых. Многих уже успели перевязать санитары, на мою долю пришлось трое. Я наложил повязки и осмотрел остальных. Раны тяжелые – ну, так с легкими солдаты не обращались. Заматывали их тряпицами и оставались в строю. Из тех, кем занимались санитары, половина не выживет. Чертов Голицын!

– Отвезти в тыл, – велел я унтер-офицеру из санитаров, указав на раненых. – Заодно отконвоируйте пленных – лишние они здесь. Возьмите в помощь солдат. В лощине должны быть повозки. Приведите их, погрузите, сами оставайтесь здесь. Понадобитесь.

Унтер кивнул и стал распоряжаться. Я побрел к флеши. Возле входа в нее стояли егеря и артиллеристы. В стороне – уцелевшие гренадеры Буксгевдена. Меня они встретили вопросительными взглядами.

– Вот что, братцы! – сказал я громко. – Полковник Буксгевден поручил нам оборонять флешь – более некому. Будем стоять насмерть. Понятно?

– Так точно, ваше благородие! – загомонили солдаты.

– Но перед тем как умереть, умоем француза кровью. Вы лучшие солдаты армии Багратиона. Мы уже заставили неприятеля дорого заплатить за попытку сбить нас с позиции. Увеличим этот счет. Слушай приказ! По врагу только стрелять, штыком отбиваться, только если француз ворвется в флешь. То же и артиллеристам. Последний выстрел в упор, после чего беритесь за тесаки и ганшпуги. Не подведите, братцы! На нас сейчас смотрит вся Отчизна. Велика Россия, а отступать некуда – за нами Москва!

– Ура! – крикнул кто-то из солдат, остальные поддержали.

Вот так! Солдат должен знать, за что умирает.

– По местам! Флешь подготовить к обороне, артиллеристам выбрать позиции: основную и запасную.

Егеря разбежались. Ко мне подошел Голицын.

– Я отстранен от командования? – спросил, кусая губы.

– Бог с вами, Михаил Сергеевич! – покачал головой я. – Занимайтесь ротой, но командовать обороной буду я. Для начала возьму под начало гренадеров Буксгевдена. Следует объяснить им наши правила.

– Благодарю, Платон Сергеевич! – козырнул он и пошел к флеши. Я повернулся к гренадерам – они остались у входа.

– Кто старший?

– Фельдфебель Куницин, – отрапортовал немолодой солдат в порванном мундире и с черным от порохового дыма лицом.

– Сколько людей в строю?

– Сорок шесть со мной, ваше благородие.

– А было?

– Его сиятельство граф Буксгевден привел к флешам полк. Мы отбили их у неприятеля, после чего каждую занял батальон, – он замялся. – Ну, то, что от него уцелело.

– Понятно, – кивнул я. – А теперь слушай меня. Воевать будем так…

* * *

Левый фланг держался. К полудню корпус Понятовского захватил Утицу, но это оказалось единственным успехом неприятеля. Сражались и флеши, хотя должны были пасть – французы не прекращали атак. В подзорную трубу Багратион видел, как полки неприятеля шагали к укреплениям, оттуда начинали палить пушки, потом в дело вступали ружья, и французы, усеяв поле телами, откатывались. Но с каждой атакой огонь защитников слабел. Из этого следовало: флеши падут. Багратион собирался лично вести в бой остатки резервов, когда пришла помощь: Барклай де Толли прислал корпус Багговута. Сделал это сам, без приказа Кутузова, и Багратион мысленно поблагодарил старого недруга, пообещав себе, что непременно извинится перед ним при личной встрече. Если выживет.

Отправив дивизию принца Вюртембергского к флешам (вместе с ней ушел и командир корпуса), а дивизию Олсуфьева – к Утице, Багратион почувствовал облегчение. 24 батальона пехоты и 72 орудия – это сила. Хотя, и генерал отдавал себе в том отчет, хватит ее ненадолго. Растает, как оборонявшие эти направления дивизии и полки его армии. Но посмотреть на действия подкрепления Багратион все же захотел. Велев подать лошадь (генерал не любил ездить верхом, но не в коляске же отправляться к позициям?), командующий сел в седло и в сопровождении адъютантов отправился в поле. Сначала посмотрел, как дивизия Олсуфьева стремительным ударом выбила поляков из Утицы – вернее, места, где та стояла (деревня сгорела еще утром), а затем направился к флешам. Близко подъезжать не стал: Багговут мог обидеться, посчитав, что ему не доверяют; встал неподалеку. В подзорную трубу Багратион видел, как солдаты в зеленых мундирах затопили укрепления, как скачут возле них офицеры, а артиллеристы расставляют орудия. Пару часов за флеши можно не переживать. Обрадованный этой мыслью, генерал опустил трубу, потому не сразу заметил, как от флешей отделился отряд и направился в его сторону.

– Кто это? – спросил Багратион, разглядев его позже. – Отчего движутся в тыл?

Один из адъютантов немедленно сорвался с места и поскакал к отряду. Генерал видел, как он приблизился к отступавшим, что-то спросил и развернул коня.

– Отдельный летучий батальон майора Спешнева, ваше сиятельство, – доложил, подскакав к командующему. – Возвращаются в соответствии с вашим приказом.

«Ах, да, – вспомнил Багратион, – я велел Спешневу вернуться после подхода резервов. Правда, не ждал, что он уцелеет».

Поблагодарив адъютанта кивком, генерал стал ждать, пока батальон – вернее, то, что от него осталось, подойдет ближе. Егеря его тоже заметили. Шагавший впереди майор что-то прокричал, колонна подтянулась и пошла в ногу. Даже артиллеристы, катившие пушки следом, выровнялись.

«Они и пушки сохранили! – удивился Багратион. – Молодцы!» Тем временем егеря подошли совсем близко, и генерал разглядел закопченные пороховым дымом лица, порванные мундиры и избитые кивера. У некоторых егерей их вовсе не было.

– Батальон, стой! – скомандовал Спешнев. – На-ле-во! На караул!

Строевым шагом подойдя к командующему, он вскинул ладонь к киверу.

– Ваше сиятельство! Отдельный летучий батальон егерей возвращается к месту дислокации в соответствии с вашим приказом. Защищали южную и северную флеши, кои перед этим отбили у неприятеля. Отражено три атаки французов.

– Потери? – спросил генерал.

– 98 нижних чинов и один офицер. Погиб поручик Голицын, – Спешнев вздохнул. – Ранен, но остался в строю командир артиллерийской роты штабс-капитан Зыков. Огнем неприятеля разбиты три пушки. Вывезти их нет возможности – французская артиллерия расстреляла упряжки. Погибли двое ездовых и большинство коней. Уцелевшие разбежались. Зарядов к орудиям нет, у солдат осталось не более десяти патронов на душу.

«Это он извиняется, – понял Багратион. – Господи, какой же молодец!»

Спрыгнув с лошади, он подошел к майору и крепко его обнял.

– Благодарю, Семен Павлович! – сказал, отступив. – Видел, как вы дрались. Орлы! Слушай меня! – повернулся он к адъютанту. – Всех офицеров батальона представить к орденам. Нижним чинам десять… нет, пятнадцать крестов. Выдать сегодня же! Погоди, не нужно, сам вручу. Тяжко пришлось? – спросил Спешнева.

– Нелегко, – кивнул тот. – Не чаяли выжить. Но с Божьей помощью… – майор перекрестился. Багратион последовал его примеру.

– Просьбы есть? – спросил участливо.

– Во флешах к нам присоединились гренадеры Астраханского полка – те, что уцелели. Осталось двадцать восемь нижних чинов. Их полк погиб, командир тяжело ранен, других офицеров нет. Прошу разрешения оставить солдат в батальоне. Они храбро дрались.

– Хорошо, – кивнул Багратион и добавил: – Я слышал про ранение Ивана Филипповича, главнокомандующему о том донес. Даст бог, выживет.

– Руцкий говорит: шанс есть.

– А, твой певун, – улыбнулся генерал. – Как показал себя в деле?

– По просьбе полковника Буксгевдена повел роту и четыре пушки в северную флешь. Отбил ее у неприятеля. После гибели Голицына возглавил оборону укрепления и сумел отразить две атаки французов. При этом под его началом были неполная рота егерей и взвод астраханцев. Ходатайствую о присвоении подпоручику Руцкому следующего чина.

– Он и этот только-только получил, – проворчал Багратион. Руцкого он не жаловал. Странный лекарь, надевший офицерский мундир, раздражал командующего своим независимым поведением и неведомо откуда взявшимися знаниями, коим у такого человека, если рассудить, взяться неоткуда, но, подишь ты, имелись. Не получивший хорошего образования, Багратион завидовал тем, кому это удалось. Но если к выпускникам Пажеского корпуса или кадетских училищ он относился спокойно, то этот выходец из Европы, успевший послужить Бонапарту, действовал ему на нервы. В то же время генерал понимал, что Руцкий полезен – и как офицер, и как предсказатель намерений неприятеля. Главный удар французов он угадал безошибочно, как и их фланговый обход под Смоленском. – Ладно, – сказал Багратион, увидев огорченное лицо Спешнева. – Подумаю.

– Ваше сиятельство! – внезапно раздался крик адъютанта. – Гляньте!

Все невольно посмотрели в сторону, куда он указывал. С юга надвигалась лавина. Не менее полка кавалеристов в синих мундирах, с пиками, на которых трепетали флажки, мчались к кучке русских солдат и офицеров.

– Поляки! – с ужасом сказал адъютант, опуская подзорную трубу. – Прорвались!

На мгновение все стоявшие вокруг генерала онемели, в том числе и он сам, потому что представили, что произойдет с ними спустя несколько минут. Первым нашелся Спешнев.

– Батальон! – закричал, надсаживая голос. – К отражению кавалерийской атаки в три шеренги становись! Пушки вперед!

«Зачем пушки? – подумал Багратион. – У них же нет зарядов». Однако, глянув на фейерверкеров с тлеющими фитилями в пальниках, сообразил, что орудия артиллеристы Спешнева притащили с зарядами в стволах. Наверное, не успели выпалить по неприятелю.

– Ваше сиятельство! – подвел к нему коня адъютант. – Скорей! Скачем в Семеновское. Там полк драгун.

– Не успеем, – процедил генерал, и это было правдой. Поляки были уже совсем близко. Багратион ясно видел, что не успевают даже пушкари, лихорадочно катившие орудия перед строем егерей. Он вытащил из ножен шпагу. Смерти генерал не боялся, но погибнуть так глупо – за позициями своей армии, от пики польского улана…

В следующий миг произошло неожиданное. Со стороны Семеновского вылетела полусотня казаков и, вопя и улюлюкая, на полном ходу врезалась во фланг польских кавалеристов. Те от неожиданности встали и подались назад. Казаки же, сбив ближних к ним всадников пиками, выхватили из кобур пистолеты и разрядили их в противников. После чего схватились за сабли. Но поляки не зря считались лучшими кавалеристами Европы. Самоубийственная атака сынов Дона если и привела их в замешательство, то буквально на миг. Прозвучала команда, уланы развернулись фронтом к казакам, в следующую минуту волна всадников в синих мундирах и черных киверах поглотила храбрецов, а когда отхлынула, на поле остались кони без всадников и тела на вытоптанной земле.

Однако смерть Чубарого и его людей – а это были они – дорого обошлась полякам. Несколько минут заминки дали возможность артиллеристам Спешнева поставить пушки в линию и навести их на врага. Грянул залп. Пять снопов картечи проделали в строе уланов зияющие бреши. Следом ударили ружья. Их залп буквально смел передовые шеренги всадников.

Но поляков было много, в несколько раз больше, чем пехотинцев, и ими командовал решительный офицер. Прозвучала команда, и уланы, опустив пики, ринулись на обидчиков. Однако, подскакав ближе, наткнулись на ежа: русские егеря успели перестроиться в каре. Уланы окружили его со всех сторон и встали: кони не шли на штыки. Подскочивший полковник разглядел внутри маленького каре, помимо бросивших пушки артиллеристов, нескольких штабных офицеров и одного из них – с эполетами генерала. Присмотревшись, полковник узнал Багратиона. Портреты его и других русских командующих печатали французские и польские газеты.

– Там Багратион! – закричал полковник, указывая саблей. – Командующий русской армией. Взять его! Вперед!

Уланы, опустив пики, попытались прорвать строй егерей. Не вышло. Пики длиннее пехотного ружья со штыком, но их не держат за пятку, так что до русских они не доставали. Зато егеря в ответ тыкали штыками в морды коней, и те, крича от боли, отскакивали. Стоявшие во второй шеренге русские палили по всадникам. Стреляли почти в упор, и потому не промахивались. Один за другим храбрые польские уланы падали под копыта своих коней. Некоторые, достав пистолеты из седельных кобур, палили в ответ, но большей частью промахивались: попасть с пляшущего коня даже в близкую цель – та еще задача. Если и попадали, то место упавшего русского занимал другой. Подскакивали артиллеристы и, подхватив выроненное убитым бойцом ружье, становились в строй. Поляки топтались у каре уже с десяток минут, перед ним росла груда тел людей и лошадей, но прорваться внутрь все не получалось.

Внезапно со стороны Семеновского пропела труба. Повернув голову, польский полковник увидел несущихся к ним русских драгун, и их было много – куда больше, чем поредевших улан.