Текст книги "Экстрасенс разбушевался"

5

В Белоруссию Горбачев летел с легким сердцем[18]18
  В реальной истории визит Горбачева в Белоруссию состоялся 26–28 февраля 1991 года.


[Закрыть]. Едва ли не единственная республика СССР, где он может встретить сердечный прием. После штурма Вильнюсского телецентра[19]19
  События в Вильнюсе, в том числе и штурм группой «Альфа» телецентра, состоялись 11–13 января 1991 года.


[Закрыть] в Прибалтику лучше не соваться, Кавказ пылает, даже на Украину ехать тревожно. Один из секретарей ЦК КПУ[20]20
  КПУ – коммунистическая партия Украины.


[Закрыть] заявил генсеку в телефонном разговоре, что против него возбудят уголовное дело[21]21
  Реальный факт. Горбачев жаловался на это в ходе своего визита в БССР Председателю Верховного Совета республики Н.И. Дементею.


[Закрыть]. Совсем обнаглели! Куда катится страна? Генсеку хотелось, чтобы его, как и прежде, встречали с горящими глазами и улыбками. Он привык зажигать сердца. В Белоруссии так и будет. Никто из руководства республики не заикается насчет независимости. Народ честный, работящий, партии верит. Приезжать сюда – удовольствие.

Поначалу все шло, как рассчитывал Горбачев. Сопровождавший генсека Председатель Верховного Совета БССР предложил посетить заседание парламента. Горбачев согласился, но с большой речью выступать не стал. Поприветствовал депутатов и предложил собраться вечером в большом зале Академии наук, где намечен обстоятельный разговор. Ему долго и горячо хлопали. Из парламента генсек поехал на тракторный завод. Общение с трудовыми коллективами, простыми людьми стало его коронкой. До него так не ходили в народ. Видя перед собой руководителя государства, люди проникались, слушали, затаив дыхание, а потом благодарили за разговор. Горбачев это любил.

Встреча на тракторном задалась. Рабочие внимали, улыбались и кивали головами в ответ на горячие сентенции генсека. Горбачев собирался прощаться, когда внезапно вперед протиснулась женщина в спецовке.

– Михаил Сергеевич, – обратилась к гостю. – У меня к вам просьба. Разрешите?

– Говорите, – улыбнулся Горбачев.

К таким обращениям он привык. Сейчас скажет о какой-нибудь беде: отсутствии жилья, невысокой зарплате, проблемах с руководством предприятия, наконец. Он, конечно, даст указание исправить. Сюжет покажут по телевидению, что поднимет его авторитет еще выше. Люди любят, когда им помогают первые лица государства.

Только женщина удивила.

– Уймите, наконец, ваше КГБ! – заявила сердито.

– А что с ним не так? – изумился Горбачев.

– Нашего целителя Мурашко за границу выкинули. Человек трудился, не жалея себя, скольким деткам здоровье вернул! У меня сына спас. Врачи только руками разводили: лимфогранулематоз, помочь не в состоянии. Михаил Иванович взялся и исцелил. Здоров мой Дениска, – под напором чувств женщина всхлипнула.

– Погодите! – Горбачев все не мог понять. – Я, конечно, рад за вас и вашего сына. Но при чем тут КГБ?

– Так они хотели, чтоб Мурашко иностранцев исцелял, – объяснила женщина. – А они с тех деньги брали и себе в карманы клали. Угрожали человеку. Вот он плюнул и уехал.

– Да не может быть! – не поверил Горбачев.

– Как не может? – возразила собеседница. – Михаил Иванович сам об этом рассказал, да еще фамилию того, кто грозился, вспомнил. Подполковник КГБ Родин. Лично слышала по «Немецкой волне».

– То не наш, – поспешил с объяснением Дементей. – Ваш, московский. Мы Михаила Ивановича в обиду не давали. Все условия ему создали. Золотое сердце! Скольких деток исцелил! Нет же, выпихнули из страны. В Германии он теперь. Но и там ведет себя, как советский человек. Политическое убежище просить отказался, заявив, что патриот и вернется в СССР. Вы уж, в самом деле, Михаил Сергеевич! Окоротите этих наглецов.

– Надоели! – крикнул кто-то из толпы. – Везде лазят и вынюхивают.

– Лучше бы продукты поискали! – поддержал его другой. – В магазинах – шаром покати.

– А цены, цены-то какие! – заволновалась стоявшая справа женщина. – Никакой зарплаты не хватает. Как детей кормить?

Люди зашумели, загомонили. Горбачев понял, что время уходить. Сейчас плотина рухнет, и волна недовольства его затопит.

– Разберусь, товарищи! – пообещал громко. – Непременно. До свидания!

В машину он сел в скверном настроении. Приятный, как ожидалось, разговор едва не перерос в скандал. По телевидению этого, конечно, не покажут, но слух пойдет. Если уж в Белоруссии генсек станет нежеланным гостем… Странная история с этим целителем. Это чья-то дурость или подкоп под него, Горбачева? Кто-то в КГБ играет против руководителя страны? Плохо, если так. Как никто другой, Горбачев знал, чем это кончается[22]22
  Стать Горбачеву генеральным секретарем помог тогдашний председатель КГБ СССР В.М. Чебриков. Ряд членов Политбюро не сумели попасть на судьбоносное заседание. Самолеты, которыми они хотели лететь, оказались «неисправными», погода «нелетной».


[Закрыть].

Он снял трубку телефона и прямо из машины позвонил Председателю КГБ.

– Здравствуй, Владимир Александрович! – поприветствовал он Крючкова. – У меня вопрос. Что ты знаешь о целителе Мурашко?

– В первый раз слышу, – отозвался председатель КГБ.

– А вот в Минске его хорошо знают. Тысячи детей исцелил. Но твои орлы взяли его в оборот: хотели, чтобы с иностранцами работал, а они брали с тех деньги и себе в карманы клали. Так, по крайней мере, люди говорят. Целитель плюнул и сбежал за границу. Хрен бы с ним, но народ недоволен, возмущение высказывает. Ты уж разберись, Владимир Александрович, кто там у тебя такой прыткий. Накажи примерно. Нам только волнений в Минске не хватало.

– Понял, Михаил Сергеевич! – построжевшим голосом ответил Крючков. – Немедленно займусь.

– Доложи, как справишься! – буркнул Горбачев и повесил трубку.

* * *

Чувство, владевшее Родиным, можно было определить одним словом – бешенство. Операция, представлявшаяся легкой и простой, провалилась с треском. Да еще вызвала скандал за рубежом. И теперь волны этого срама докатились до Москвы.

Человеком Родин был неглупым. Дураки не выбиваются в генерал-лейтенанты КГБ. Он сумел. По ступенькам служебной лестницы поднимался медленно, но уверенно. Сантиментами не страдал. Если путь наверх предстояло расчистить, делал это, не задумываясь. И плевать на тех, кто мешает. Даже если помехой был друг или начальник, некогда помогавший молодому оперативнику освоиться в Первом главном управлении. На такие мелочи Родин не обращал внимания. Он хотел стать генералом и добился своего.

Чем выше пост в иерархии КГБ, тем больше знаешь. Став заместителем начальника ПГУ, Родин получил доступ к обширной информации. И ее анализ показал, что страна катится в пропасть. Пылающий Кавказ, ледяная решимость прибалтов, националисты во власти на Украине – это и многое другое убедительно говорило: СССР ждет смута, и не меньшая, чем в 1917-м году. Дело может кончиться гражданской войной. Предотвратить ее Родин не мог, а участвовать не хотел. Выход был. Генерал хорошо знал историю русской эмиграции – КГБ с ней работал. Умные люди покинули Россию до Гражданской войны. Те, у кого были деньги, хорошо устроились во Франции и в Америке. Да и бедные не прогадали: заняли места, освобожденные сгоревшими в войне аборигенами. Когда из России хлынул основной поток мигрантов, теплых местечек за границей не осталось. Офицеры шли рабочими на заводы, но не всех брали. Швейцар или вышибала в ресторане считались престижными должностями.

В швейцары генералу не хотелось. Он мечтал провести остаток дней в окружении детей и внуков, в вилле на каком-нибудь курортном побережье. Но для этого требовались деньги, и много. Перебежчиком и предателем генерал становиться не желал. Не по моральным или идейным убеждениям – их у Родина не имелось. Не выгодно. Предатель на содержании иностранного государства – существо жалкое. Типовой домик, небольшая пенсия, строгие запреты на свободу передвижения. Могут и убить, если заерепенишься – иностранные разведки сантиментами не страдают. Они и своих не больно-то жалеют, что уж говорить о каком-то русском? Генерал это знал, потому изменять не собирался. Паспорта на чужие имена, счет в банке, тихая, спокойная жизнь в доме с прислугой. Которая знать не будет, что их хозяин, немолодой синьор или мистер, в прошлом – генерал КГБ. Легенды в ПГУ разрабатывать умеют.

Оставалось найти средства. Воровство комитетских денег исключалось априори – найдут и пристрелят. Орлову[23]23
  Александр Михайлович Орлов, он же Лев Лазаревич Никольский – майор госбезопасности, нелегальный резидент СССР в ряде стран Европы в 1933–1938 годах. Сбежал, опасаясь репрессий, вместе с семьей в США, прихватив около 91 тысячи долларов из оперативных средств НКВД (эквивалентно нынешним 1,5 млн. долларов).


[Закрыть] в 1938 году это удалось, но тогда его некогда было искать, а потом стало не до того – началась война. Вынырнувший из забвения спустя 15 лет Орлов уже не представлял интереса для КГБ – о нем забыли. Но Родину его ход нравился: убежать с деньгами, предварительно отправив руководству СССР письмо, в котором пригрозить раскрыть агентурную сеть в Европе, если не отстанут. Другое дело, что денег на секретных счетах ПГУ имелось немного, да и доступа к ним Родин не имел. Требовался источник, и генерал его нашел.

На целителя он обратил внимание, вычленив его историю из ленты оперативных донесений. В октябре 1990 года в Минске случились волнения, причиной которых стал экстрасенс. Придурки из милиции пытались его арестовать по указанию министра внутренних дел. А того, в свою очередь, попросил приструнить целителя секретарь ЦК компартии Белоруссии. Обоим это стоило постов. Родин заинтересовался и дал команду навести справки. Информация его поразила: этот Мурашко реально исцелял. Пока только детский церебральный паралич, но генерал не сомневался, что возможности его шире.

Комбинация сложилась моментально. Под эгидой КГБ создается предприятие за границей. Там с иностранцев берут деньги, пациентов везут в СССР, где Мурашко их лечит. Все довольны и счастливы. От перспектив захватывало дух. Родину доложили, что экстрасенс в состоянии исцелить два десятка детей за раз. Если каждый заплатит десять тысяч долларов – очень даже реальная цена – это двести тысяч в день! За пять дней – миллион, за месяц – четыре или больше. Если выяснится, что целитель лечит рак, доходы вырастут многократно. Частью денег придется поделиться с КГБ, расплатиться с задействованными в операции людьми, но все равно спустя полгода на счету у Родина скопится не менее двадцати миллионов долларов. Это не жалкие тысячи Орлова. С такой суммой примут где угодно.

Препятствий к осуществлению своего замысла Родин не видел. Начальник ПГУ идею одобрил. Помимо дополнительного источника финансирования иностранных резидентур (под этим соусом генерал скормил ему идею), появлялась перспектива для вербовки агентов. Дети болеют и у интересных для КГБ людей. Достаточно вспомнить полковника БНД[24]24
  БНД – Федеральная разведывательная служба Германии. Об истории с Краусом рассказано в первой книге цикла.


[Закрыть] Крауса, которому Мурашко исцелил сына, получив в награду подержанный автомобиль. Жаль, что в ПГУ узнали об этом поздно. Автомобилем немец не отделался бы.

В отношении целителя Родин не волновался. Мурашко – советский человек, а они КГБ боятся. Согласится, как миленький! Потому отправил в Минск сына Валентина. Дело-то семейное – чем меньше посвящено посторонних, тем лучше. И вот тут случился первый прокол – целитель отказался наотрез. Да еще разговаривал с сыном грубо, угрожал ему. Валентин вернулся в Москву больной, его пришлось положить в госпиталь, где сыном занимались лучшие врачи. Получалось у них плохо – ноги у Валентина начали гнить. Врачи предлагали ампутацию. Генерал пока разрешения не давал. Вот возьмет Мурашко в оборот, и первое, что прикажет, – исцелить сына. Пусть только не сделает!

Взять в оборот не получалось. Белорусский КГБ встал на защиту Мурашко. Их председатель прислал начальнику ПГУ письмо. Тот вызвал Родина, дал прочесть, после чего заявил:

– Прекращайте это, Семен Кузьмич! Или отложите. Идея хороша, но главный фигурант участвовать не желает. Прессовать нельзя – человек ни в чем не провинился перед советской властью. Коллеги из Белоруссии об этом прямо пишут. Хорошо еще мне, а могли б и председателю. Он бы настучал нам по головам. Я вас прикрою, но второй прокол…

И вот тот случился. В этот раз операцию Родин разработал тщательно. Для начала нашел способ выманить Мурашко и его жену в Москву. Кто ж откажется от халявной поездки в Германию? Только целителю ее не видать. Встретят на вокзале, отвезут на конспиративную квартиру, где вдумчиво поработают. Согласился бы строптивец, никуда бы не делся. Но Мурашко в Москву не приехал. Его спутники заявили, что целитель передумал. Каково же было изумление Родина, когда резидент в Германии сообщил, что Мурашко с женой прибыли во Франкфурт. Как такое могло произойти? Границу Мурашко пересечь не мог – на этот счет КПП получили ориентировки. И проверка показала: нет, не пересекал. Тем не менее, фигурант в Германии. Вывод следовал один: у Мурашко есть паспорта на другие имена. Однозначно, не советские. Но какие? Может быть, израильские – с евреями экстрасенс водил шашни? Но и это предусмотрели. Рейсам авиакомпании «Малев»[25]25
  Евреев, улетавших в Израиль из СССР, перевозила венгерская авиакомпания «Малев». Рейсы следовали с посадкой в Будапеште.


[Закрыть] уделяли особое внимание. Мурашко улетел другим? С израильским паспортом – маловероятно. К ним у пограничников особый подход – СССР еще не восстановил дипломатических отношений с еврейским государством. Непременно бы задержали.

В принципе, генерал не огорчился. Мурашко в Германии? Замечательно. Привезти его оттуда проще, чем из Минска. Там целителя не станут защищать местный КГБ и ЦК компартии. Технология отработана. Оперативники КГБ из посольства доставят парочку в аэропорт, где посадят на рейс «Аэрофлота». Перед этим вколют препарат, подавляющий волю. Самолет доставит целителя и его жену в Москву. Ну, а далее по плану. Родин с легким сердцем приказал начать операцию.

Шифровку на стол ему положили утром. Резидент в Германии сообщал, что группу захвата задержала немецкая полиция. Мурашко похитить не удалось. Ведется разбирательство. Оставалась надежда, что немцы не станут поднимать шум и спустят дело на тормозах. Во второй половине дня надежда разлетелась вдребезги: Мурашко дал интервью журналистам. Радиостанция «Немецкая волна» смаковала подробности. Вечером Родину позвонил начальник ПГУ.

– Доигрался? – спросил зловеще. – Я ведь предупреждал. Все, Семен Кузьмич! Завтра мой рапорт ляжет на стол председателя.

Родин не обиделся – начальник прикрывал свою задницу. Он и сам так поступал. Утром следующего дня ему позвонили из приемной Крючкова и пригласили к председателю. Родин к разговору был готов. Без последствий не обойдется, но он выкрутится. Да, ошибся, но думал о стране. Кто же знал, что Мурашко – скрытый враг?

– Враг, значит? – хмыкнул председатель, выслушав генерала. Он открыл лежавшую перед ним папку и достал из нее листок. Надел очки. – Вот что этот враг заявил немецким журналистам: «Разногласий с СССР у меня нет, политическое убежище в Германии просить не собираюсь. Произошедшее со мной – самодеятельность отдельных чинов КГБ», – зачитал Крючков. – И ведь правильно сказал – именно, что самодеятельность. Профессионализмом здесь и не пахнет. Операцию вы задумали красивую, но исполнили – хуже не бывает. Твой сынок сдуру принялся угрожать Мурашко. Спрашивается, зачем? Ведь целитель согласился. Вот, – он снова заглянул в листок. – «Я сказал, что не против зарабатывать валюту для СССР, но хочу знать, что ее тратят на благие цели – например, на закупку лекарств. Подполковник Родин ответил, что это невозможно». Почему, Семен Кузьмич? Неужели трудно было часть заработанных средств отправлять на счет кооператива целителя? Пусть бы радовался, ощущая причастность к добрым делам. Старался бы больше. Вы же сходу оттолкнули человека, да еще озлобили его угрозами. Сами сделали врагом. Удивительно топорная работа.

Родин не ответил. Он сидел, опустив глаза в стол. Председатель прав, конечно, но тогда делиться не хотелось. А сейчас бы все отдал, чтобы переиграть.

– Разве можно начинать вербовку, не наведя предварительно справки о кандидате? – продолжил выволочку Крючков. – Не составив его психологический портрет? Ведь с Мурашко было ясно, что он не прост. Из-за него в Минске в прошлом году чуть волнения не случились. Он на особом счету у ЦК компартии Белоруссии и в белорусском КГБ. К министрам входит, как к себе домой. Вот на этом нужно было вербовать. Льстить, предлагать золотые горы. Например, зарубежное турне. Пусть бы проводил там показательные исцеления – под нашим контролем, разумеется, – это увеличило бы число желающих попасть к нему на прием. Ну, и наши доходы, соответственно. Ну, а что теперь? Мне Михаил Сергеевич из Минска звонил. Белорусы недовольны. Спрашивают: зачем выгнали за границу Мурашко? Кто теперь будет исцелять наших детей?

Родин похолодел: дело дошло до Горбачева… Тот – человек злопамятный. Говорят, что не сам, а жена, но тут уж без разницы. Что та скажет, то генсек и сделает.

– Так что выговором не обойтись, – заключил председатель. – Предупреждением о неполном служебном соответствии – тоже. Мне Михаилу Сергеевичу докладывать. Жду от вас рапорт об увольнении в запас. Не тяните. Разговор окончен.

Родин встал, попрощался и вышел из кабинета. Им владела ярость. Все надежды рухнули. Сын останется калекой, а его ждет прозябание на пенсии. Не такой большой, к слову. Это раньше она была о-го-го, но при нынешних ценах превратилась в нищенскую. И всему виной целитель – этот гад, удивительно легко обставивший генерала в его собственной игре.

«Мы еще встретимся! – мысленно пообещал недругу Родин. – Ты заплатишь за все!»

* * *

После неудачного похищения дела пошли как по маслу. Мы с Викой получили вид на жительство в Германии. С просто космической скоростью. При иных условиях эта процедура тянется месяцами. С клиникой я подписал контракт, кое-что изменив в тексте. Например, сроки. Настоял, чтобы пункт сформулировали так: «контракт действует до тех пор, пока одна из сторон не заявит о своем желании его расторгнуть». Не собираюсь я пребывать в Германии долго. Удивил другой пункт: «степень исцеления пациента определяется специалистами клиники».

– Это как? – спросил я Шредера. – Как можно определить ее у больного ДЦП? Он, что, должен встать и побежать? Такое невозможно.

– Без подтверждения нельзя! – замотал головой немец. – Деньги на лечение пациентов выделяют из федерального бюджета. Их расход строго контролируют.

– Следует вписать: «исцеленным от ДЦП считается пациент, у которого после проведения соответствующей процедуры восстановились рефлексы в конечностях», – предложил я. – А вот это пусть проверяют.

– Хорошо, – согласился Шредер.

Эта покладистость усыпила меня, и я не обратил внимания на аналогичный пункт в главе о незрячих детях. Показался несущественным: там все ясно. Ошибся.

Конвейер заработал. Я приходил в клинику и занимался с детьми. В полдень шел на обед в апартаменты – мы с Викой в них переехали. Получив в свое распоряжение кухню, любимая воспряла душой. Варила борщи, жарила драники и тушила «колдуны»[26]26
  «Колдун» – драник, фаршированный мясом.


[Закрыть]. Готовить она любит. Да и заниматься больше нечем. В клинике ей работы не нашлось. Медицинский диплом нужно подтвердить, а она языка не знает. Любимая не огорчилась – в ее положении домохозяйкой быть приятнее. После обеда я возвращался в клинику, где исцелял до 18.00. У немцев с этим строго: рабочее время истекло – будь добр отправляться домой. Остаться, конечно, мог – не запрещали, но помогавшие врачи и медсестры уходили. Ну, и что делать одному?

Мы с Викой побывали в магазинах, где любимая приобрела себе кое-что из одежды. Живот у нее рос, гардероб требовалось обновлять. Покупать много, однако, не стали.

– Зачем? – сказала Вика. – Вот рожу, тогда и займусь. Некуда спешить. Деньги у нас есть.

Я завел счет в отделении Дойче банка. В центральный офис не пошел – ну его! Счет открыл на имя Мигеля Родригеса, гражданина Аргентины. Проблем не возникло: банкам в этом времени плевать, кто ты и откуда у тебя деньги. Главное, чтобы складывал их на счет, чем я и занимался. Раз в неделю приносил из клиники чек на предъявителя и отдавал клерку. Тот оформлял приходную операцию. Мой первый чек впечатления не произвел, тем более что я положил на счет десять тысяч марок, а остальное взял наличными. Нам ведь есть-пить нужно. Но когда клерк получил второй чек и увидел проставленную в нем сумму, то немного охренел. Попросил обождать и стал кому-то звонить. Спустя минуту меня отвели в кабинет к управляющему отделением. Тот угостил кофе и спросил, будут ли другие поступления. Я подтвердил. Управляющий предложил заняться инвестированием. Обещал подумать. На прощание мне вручили фирменную чековую книжку с такой же ручкой. Умеют немцы разглядеть перспективного клиента. Да, пока не миллионер, но такими темпами скоро стану.

С чеков начались неприятности. Пациентов я не считал, полагая, что обманывать меня не станут. Это немцы, а они честные. Угу… Получив третий чек, обратил внимание на некруглую сумму. Она оканчивалась цифрой «5». При тарифе в 1250 марок за пациента такого не могло быть. С меня что – высчитали налог?

– Нет, герр Мурашко, – объяснил бухгалтер, к которому я пришел за разъяснениями. – Налог с вас возьмут позже. Что до суммы, то она начислена в строгом соответствии с представленной ведомостью. Вот она.

Он достал из папки и положил передо мной несколько листков. Я их полистал. В отношении пациентов с ДЦП все нормально – 1250 марок после каждой фамилии. С незрячими иначе: сумму дополнял какой-то коэффициент, который здорово снижал выплату – иногда вдвое.

– Вы могли бы дать мне копию этого документа? – попросил бухгалтера.

– Без проблем, – сказал тот и отксерил мне листки.

С ними я отправился к Шредеру.

– Все согласно контракту, – заявил управляющий. – После исцеления незрячего наш специалист проверяет его зрение. Восстановилось на сто процентов – платим 1250 марок. Если семьдесят или шестьдесят, соответственно снижаем сумму. Принимаем в расчет и тот процент, которым пациент обладал до вашего воздействия. Обычно это два, три, четыре процента. Иногда пять или десять. Их, соответственно, вычитаем. Все честно.

– То есть вернуть зрение ребенку, который прежде не видел ничего, полноценным исцелением не считается?

– Так, – важно кивнул он.

И вот тут меня забрало. Да плевать на марки – их у меня много. Но вот нагло жульничать, да еще заявлять о честности – перебор. Как говорил классик: «Формально правильно, а по сути – издевательство»?[27]27
  Цитата принадлежит В.И. Ленину.


[Закрыть]

– Довожу до вашего сведения, герр Шредер, что я прекращаю контракт с клиникой. Поищу работу в другой стране. Заявление пришлю по почте. Ауфвидерзейн!

Я встал.

– Не имеете права! – вскочил он.

– Очень даже имею, – хмыкнул я. – Читайте контракт.

По большому счету, уходить я не собирался – только припугнуть немца. А то раскатал губу. Я ему не остербайтер. Пусть поищет другого – может быть, найдет. Целителей в Германии много – по пять пфеннигов пучок.

Шредера я недооценил. В тот же вечер в дверь наших апартаментов позвонили. Я открыл дверь – в коридоре стоял Бах.

– Герр Мурашко? – спросил гаупткомиссар, хотя без того видел, кто перед ним. – Я к вам по служебному вопросу. Разрешите войти?

Я посторонился. Полицейский шагнул за порог, но дальше не пошел.

– Предъявите ваши паспорта, – предложил неожиданно.

Я принес советские. Он, не глядя, сунул их в карман.

– Как это понимать, герр гаупткомиссар? – удивился я.

– Превентивная мера, – пожал он плечами. – Не хочу, чтобы натворили глупостей. Мне звонил герр Шредер и просил кое-что разъяснить. Вы связали себя контрактом с уважаемым учреждением Германии, герр Мурашко. Потому вам выдали вид на жительство – быстро и вне очереди. Если откажетесь работать – вид могут отозвать. В этом случае вас ждет принудительная высылка в СССР. Там, вроде, с нетерпением вас ждут, – ухмыльнулся он.

– Это подлость! – не сдержался я.

– Придержите эмоции, герр Мурашко, – не смутился Бах. – Все справедливо. Вы нужны Германии, потому и здесь. Не желаете быть ей полезным – ауфвидерзейн. Разбирайтесь со своим КГБ. Честно говоря, не понимаю вас. Есть прекрасная работа, зарабатываете, как звезда Бундеслиги, чего более желать?

– Понял, герр гаупткомиссар, – ледяным тоном отчеканил я.

Бах помялся – видимо, желая еще что-то сказать, но передумал. Сухо попрощался и ушел.

– Что будем делать, Миша? – спросила Вика, когда я рассказал ей о разговоре с полицейским.

– Убираться отсюда.

– И куда?

– В Аргентину.

– Почему туда?

– Потому что далеко. В европейскую страну переезжать нельзя – немцы нас достанут. У них, мать его, Европейский Союз с договорами о правовой помощи. Выдадут, как миленьких. Посадят под замок, и буду я пахать на них до скончания века. Не для того бежали из Советского Союза. А Аргентина – приличная страна, одна из наиболее успешных в Латинской Америке.

– Мы никого там не знаем, – опечалилась супруга. – По-испански ты не говоришь.

– Выучу, – отмахнулся я. – Не такой он сложный. Денег у нас много. Отсидимся несколько месяцев и вернемся в СССР.

– Мне придется там рожать?

– В Аргентине хорошая медицина, – успокоил я. – Приличного акушера найдем. Ну, а нет – слетаем в США, там хороших клиник хватает.

– Ладно, – согласилась она. – Когда уезжаем?

– Дай мне неделю…

Заполошно бежать я не собирался. Переезд следовало подготовить, а заодно дать понять Шредеру и Баху, что целитель – не раб. Не остербайтер, как они думают. Для начала я сходил в банк и поинтересовался, есть ли у них филиал в Буэнос-Айресе.

– Нет, – покачал головой заведующий отделением. – Но мы поддерживаем корреспондентские отношения с аргентинскими банками. Если вы откроете в одном из них счет, мы переведем на него деньги. Собираетесь вернуться в Аргентину?

– Да, – кивнул я. – Президент Менем объявил о программе приватизации государственной собственности. Удачное время для инвестиций.

– Понимаю вас, – в глазах немца я прочел неподдельное уважение. – Жаль терять такого клиента, но мы рассчитываем на продолжение сотрудничества. Вам наверняка понадобится надежный партнер в Германии.

– Натюрлих! – заверил я.

– Могу дать вам рекомендательное письмо, – предложил заведующий. – С ним у вас не возникнет проблем в Аргентине.

Я поблагодарил, получил письмо и 50 тысяч марок наличными. Попросил на первое время. Принесли мгновенно.

Из банка отправился в клинику, где стал знакомить немцев с советским производством. Поясню. У рабочих в СССР было две формы оплаты труда. Первая – повременная. С ней все ясно: сколько часов провел в цеху, столько и получил. Вторая – сдельная. Тоже, вроде, просто. Сколько деталей выдал «на-гора», за столько и начислили. Но имеются нюансы: есть работа выгодная и не очень. Например, выточить вал стоит рубль. Рабочий в состоянии сделать 20 валов за смену. Хорошо? Очень. А вот втулки точить не выгодно – низкие расценки. Как ни упирайся, но больше пятерки в смену не получится. Почему так? Нормировщики постарались. Та еще публика, честно говоря – тормоз коммунизма. Потому все хотят точить валы, и никто – втулки. Но производству нужны и те, и другие. Вот и крутится мастер, исправляя ошибки идиотов-нормировщиков, распределяя задания так, чтобы всем досталось поровну, и никто не остался обиженным. Только нет правил без исключений. Есть на производстве асы, к которым со втулками лучше не соваться. Пошлют, и хрен ты ему что сделаешь. В цеху такие специалисты наперечет, уволится – беды не оберешься. Я решил продемонстрировать это немцам.

Алгоритм моей работы в клинике уже сложился. В первой половине дня занимаюсь детьми с ДЦП, во второй – с незрячими. Я честно исцелял немчиков до обеда, после чего объявил, что устал, и сегодня работать больше не буду. Не успел дома приступить к борщу, как позвонил Шредер.

– Герр Мурашко, вы нарушаете контракт! – завопил в трубку.

– Интересно, какой пункт? – поинтересовался я. – Где там сказано о количестве исцеляемых больных? Или о том, что я должен пребывать в клинике с 9 до 18?

– Раньше вы работали полный день, – снизил он тон.

– А теперь чувствую усталость. Ничего удивительного. Я ведь не станок, герр Шредер. Силы человека не беспредельны. Извините, но у меня стынет суп.

Если бы управляющий предложил поговорить и пересмотреть дурацкую систему коэффициентов, я бы передумал. Только немец бросил трубку. Ну, и ладно. На следующий день мне сменили расписание, объявив, что начну с незрячих. Кого они хотели удивить? Инженера, несколько лет проработавшего мастером в цеху? Я честно исцелил пять немчиков, после чего объявил, что станок сломался. То есть экстрасенс устал. На пути к дому меня перехватил Хоффман и спросил, буду ли я сегодня заниматься детками с ДЦП? Я заверил профессора, что станок починим, и сдержал слово. Отчего не поработать, если платят нормально? Назавтра и в последующие дни ситуация повторилась. Мне всячески пытались навязать исцеление незрячих, я изящно от этого уходил. Скажете: жестоко? Дети не виноваты? Советские дети тоже никому не делали плохого. Но в последнюю войну отцы и деды этих киндеров сжигали их в сараях и крематориях, морили голодом в концентрационных лагерях, выкачивали кровь для немецких солдат. И вот эти люди будут навязывать мне свои правила? Хрен вам в рот!

В пятницу я отнес последний чек в банк, получил выписку со счета и отправился в апартаменты. Мы с Викой собрали чемоданы, посидели на дорожку, и я вызвал по телефону такси. Полиции не опасался. Слежки за собой не заметил, да и с чего ей быть? Паспорта Бах у меня отобрал, в его представлении без них из страны не выехать. Вот пусть и любуется фотографиями в наших документах!

В аэропорту в офисе «Люфтганзы» я оплатил заказанные заранее билеты, и мы с Викой отправились к стойке регистрации рейса на Буэнос-Айрес. По пути я бросил в почтовый ящик два конверта. Один – в адрес клиники с заявлением о расторжении контракта. Второй – в региональную редакцию газеты «Бильд» во Франкфурте-на-Майне. Невежливо улететь, не попрощавшись с теми, кто тебе в том способствовал.