Текст книги "Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Сборники стихотворений. Том 1"

 
Зима. Как ледяные свечи,
Стоят аллеи тополей.
Под горностаем гнутся плечи
Деревьев, снежных королей.
Ни роз, ни лилий: хризантемы
Замерзшие вокруг стоят,
И серых облаков триремы
Холмы соседние пушат.
Зеленые в ряду скамейки —
Как мраморный от снега трон.
Нет ни одной в саду семейки,
Кладбищенский повсюду сон.
Лишь кое-где из снежной клумбы
Торчит засохший колосок,
На все качающийся румбы,
Да воробьиный коготок
Кой-где пуховую подушку
Иероглифом испещрил:
Искал, наверное, подружку,
Иль голод братика морил.
Нет и моей подружки тоже,
Нет самого уже меня,
Нет ничего, – на то похоже, —
Что из словесного огня.
Зато в лазоревой аркаде
На базе каменной лекиф
Стоит аттический в отраде
Небытия: умерший скиф
В нем спит с преставившейся Музой,
И хорошо им там в снегу,
За терракотовой Медузой,
На синем рая берегу!
 

 
В дымке Фьезоле синеет,
Флорентийский Монсальват.
Облака благоговеют,
Восклицая: Свят, свят, свят!
На зубчатой колокольне
Стрелка часовая спит,
Рощи пиний безглагольны,
Как усопший эремит.
Из босой один я братьи
Францисканской уцелел:
В истребления проклятьи
Я – единственный пробел.
Как смиренный брат Беато,
Живописец золотой,
Я пишу, что непочато,
Что анахронизм святой.
В храме всюду паутина,
Гнезда серых воробьев,
Пыли бархатной гардина,
Вереницы муравьев.
Солнце сонное в витражи
По пергаменту скользит,
Святости былой миражи
Здесь никто уже не зрит.
Я пишу, но не кобальтом,
А стихами фресок ряд,
И пою высоким альтом
Про тритонов и наяд,
Про героев чистых духа.
И, как желтые листы,
По лесу кружатся сухо
Закрепленные мечты.
За оградой мшистой скита
Жизнь давно уже совсем
Схимником седым забыта:
Он и слеп, и глух, и нем.
 

 
Аллея Мильтона, как лента
Асфальтовая, под окном
Уходит вдаль до Агригента,
Что за морем спит вечным сном.
Другой ее конец под гору
Взвивается из бирюзы,
Где очарованному взору
Из чистой выстроен слезы
Грааля храм необычайный.
Пустынен нынче Монсальват,
Манящий облачною тайной
В малиновый подчас закат.
Два полюса суровой жизни:
Христос распятый, Дионис,
А посреди людские слизни,
Толпа голодных, злобных крыс.
Аллеей молодых платанов
Обсажен необычный путь,
Под ними речка из тумана
Струится. Тишина и жуть!
Я у окна стою часами,
Глядя на близкий Монсальват,
Хоть уношусь подчас мечтами,
Как золотистых туч брокат,
В дорийские над морем храмы,
Как маятник туда, сюда
Качаясь, скучной жизни драму
Вновь забывая иногда.
Я крестоносец запоздалый,
Я воскрешенный древний грек,
Я слова мученик усталый,
Я одинокий человек.
 

 
В полумраке свежем келья.
Мертвый на стене Христос.
Нега праздного безделья.
Жизненный исчез вопрос.
На комоде книжки сказок,
Гримм, и Андерсен, и Тик,
В рамках много грустных глазок,
Розы милой светлый лик.
Старенькие акварели.
Portovenere. Паранцы.
Сам я у морской купели.
Агавы и чаек танцы.
В полумраке всё чуть видно.
Мир сокрыт за жалюзи.
Ядовитая ехидна
Осталася позади.
Рядом в маленькой гостиной
За игрушечным столом,
Сказкой занята старинной,
Розочка строчит пером.
Афанасьев наш не Тацит,
Кесарей в нем страшных нет,
От него никто не плачет,
Русский в нем мужик-поэт.
Солнца золотые пальцы
Пишут пропись на стене.
Все заполнены уж пяльцы,
Я читаю как во сне.
– Солнышко, мой брат, ты право,
Важен лишь иероглиф,
Жить для сказки наше право:
В душах создается миф. —
К переводчице иду я,
Чтоб поставила печать
На уста мне поцелуя,
Чтоб не зная мира знать.
 

 
Под развесистым платаном
Бронзовый в киоске Будда,
В созерцаньи неустанном,
Смотрит на святое чудо:
На живот, заплывший жиром,
На пупок свой материнский,
Что однажды с целым миром
Связывал, как исполинский
Мост, невинного младенца
С азиатскими глазами,
Мирового страстотерпца
С непросушными слезами.
Погруженный в созерцанье,
Он пупок соединяет
Снова с Матерью созданья,
Он, не зная, снова знает.
В парке нашем я, как Будда,
На зелененькой скамейке
Созерцаю Божье чудо:
Каждый созерцаю клейкий
Лист на тополе высоком,
Каждую в эфире мошку,
Каждую с червонным оком
Выползшую на дорожку
Ящеричку или тучку.
Но пупок мне уж не нужен:
Женину целую ручку
Я, когда мой дух недужен,
В темные гляжу ей очи,
Как в небесные колодцы:
В них природы средоточье,
В них идеи путеводцы.
И покой нисходит в душу,
И, как Будда, всё я знаю,
И гармонии не нарушу,
И слова в стихи слагаю…
 

 
Купол синий, синий, синий,
Полог темный темных пиний,
Хоровод меж них Эринний,
Змеевласых, сухогрудых,
Углеглазых, змеемудрых,
Шмыгает меж желтым дроком
В поле знойном, одиноком.
Пляшет хоровод Эринний
Под зонтами черных пиний.
Сверху купол синий, синий,
Звездочек аэродром,
Божий недостижный дом.
В хороводе я Эринний
Под зонтами черных пиний
На рыдающей свирели
Плачу томно, чтоб без цели
Бабушки вокруг плясали,
Чтоб души не растерзали,
Разбредясь средь темных келий,
Где в словесном мы весельи
Жизнь проводим, тусклый взор
Погребая между шор.
Змеевласые, как смерч,
Захватя в объятья Смерть,
Необузданно кружатся,
Словно любо им купаться
В золотой небес парче,
В солнца пламенном мече.
Любо мне в кругу Эринний
Извиваться по спирали
Меж угрюмых черных пиний,
Любо синие скрижали
Словом русским заполнять,
Вспоминая Вечность-Мать.
Истина в тебе, Орфей,
Усыпившем страшных фей!
 

 
Пишут кисти кипарисов
В синем черные скрижали.
Никого уж нет в кулисах,
Никакой уж нет печали.
Из гробов, в земле прогнивших,
Корни извлекают мудрость,
Из давно уж переживших
Собственную златокудрость.
Много ль извлечешь сентенций,
Много ль истин для скрижалей?
В каждом уж сокрыт младенце
Корень вековой печали.
Черные иероглифы
Я в лазури не читаю,
Строгие природы мифы
Сам себе не выясняю.
Мудрость черных кипарисов
Нашей мудрости подобна
И развенчанных нарциссов
Чаровать уж не способна.
Но глядеть на эти кисти,
Пишущие иероглифы,
Без желанья и корысти,
Я не устаю, как грифы
В золоте летать заката
Через снежные вершины.
Ризы Божьи из броката
Архаичны и старинны.
Снежная вокруг пустыня
Очаровывает душу,
И душа, как инокиня,
Часто покидает сушу
Для гармонии вселенной,
Для мелодии извечной,
Для молитвы драгоценной,
Для мечты сверхчеловечной.
 

 
Плывут над пустырем сожженным,
Как при Адаме, облака,
И взглядом сонно-упоенным
На них гляжу я уж века,
Гляжу глазами патриарха,
В степи пасущего овец,
Глазами зоркого наварха,
В сирен попавшего венец.
Да, я, наверное, Адамом
Был в созданном едва раю,
И не одним покрылось шрамом
Всё тело у меня в бою.
Да, несомненно, Божьим духом
Я был тогда одушевлен:
Прислушиваясь чутким ухом,
Я райский слышу карильон.
За всякие в раю вопросы
Неразрешенные изгнан
Я был на голые утесы,
На бушевавший океан.
С тех пор я полюбил пустыню,
Небес спаленную лучом,
Алтарь и Вечность-инокиню,
И позабытый Божий дом.
Пахучие люблю я травы,
И пиний черные зонты,
И гор синеющие главы,
И мшистые на них кресты,
Овечье в отдаленьи стадо
С немым столетним пастухом,
Но более всего мне надо,
Чтобы алмазным петухом
Стояло солнце надо мною,
Чтоб проплывали облаков
Эскадры белые по зною,
Чтоб ручеек струился слов.
 

 
Нет ни одной свечи пасхальной
Прелестней колокольни Джотто,
Когда она в ночи печальной
Горит таинственней кивота.
Стоит она легко и стройно,
Мечты готический цветок,
Колонн дорических достойный,
Ушедший в небеса росток.
Она, как канделябр агавы,
В тысячелетье раз цветет,
Как гор величественных главы,
Она растет, растет, растет.
И в сумерки из улиц темных
Она уходит в небеса,
Как всклик архангелов бездомных,
Как наших песен чудеса.
Нет ни одной свечи пасхальной,
Что так горела бы за нас,
Что б так молилась за опальных
В трагедии последний час!
 

 
Всё лето небо было сине,
Как в селах черноморских хаты.
И в этой голубой пустыне
Царь золотой, одетый в латы,
 
 
Целует спящие растенья,
Целует выспавшихся тварей,
Потом палит без сожаленья
И превращает всё в гербарий.
 
 
И стало вдруг как на кладбище,
Покрытом золотым сударем,
И ветер озлобленно свищет
Пеан по убиенным тварям.
 
 
Всё жутко на земле спаленной,
Но в небе дивный фестиваль,
Что как рукой с души стесненной
Снимает смертную печаль.
 
 
Художник-маг, Егова старый,
Явился со снопом кистей
И пишет, пишет всюду чары
На фоне синем для детей
 
 
Своих седых, на смерть усталых
От странного слаганья слов,
И оживают вдруг от алых
Они симфоний облаков.
 
 
Дворцы воздушные и храмы,
Эскадры белых кораблей,
Загадочные монограммы,
Парады снежных королей,
 
 
Гигантские калейдоскопы,
Цветных иероглифов ряд,
Для фараонов гороскопы,
Тела волнующих наяд…
 
 
Еще не виданные стили
Не созданных в пространстве рас:
Все искупает ада силы
Такая живопись для нас.
 

 
Цветочек вырос на могиле
Такой голубенький и милый,
Что и могила не страшна,
Коль он с таинственного дна,
Коль из глазных он вырос впадин,
Приюта шелестящих гадин,
Коль удобрен он был мозгом,
Зарытым в жирный чернозем.
Гляжу на камень с иероглифом,
Поставленный над мертвым скифом:
– Здесь Анатолий, Божий гном,
Спит непробудным, вечным сном.
Он был убогим менестрелем,
Упившимся небесным хмелем.
Пролейте слезы, облака,
Для синего над ним цветка! —
Над надписью был плосколицый,
Высоколобый профиль птицы
С копной волос, как белый сон,
В овальный вписан медальон.
И солнечный с любовью пламень
Грел серый над могилой камень,
И с удивленьем облик свой
Разглядывал я, как живой.
Так это всё? Цветочек синий
В тени благоуханных пиний,
Орнаментных пять лепестков
С ланцетиком сухих листков!
Он цвета солнечного неба,
Хоть вырос из нутра Эреба,
На нем грехов наверно нет,
Он то, чем должен быть поэт.
 

 
Вне времени и вне пространства,
За облаками в синеве
Глядишь на звездное убранство
На темной мировой канве.
 
 
И древний демиург Иегова
Вдруг вырастает пред тобой,
И смело начинаешь снова
Диалектический с ним бой.
 
 
Всю ночь вопросы и ответы,
Как молний блеск, как острый град,
Как безорбитные кометы, —
И дивен Божий вертоград.
 
 
К утру глаза слепые Яви
Увидят, что ты хром и стар
От страшной мировой расправы, —
И исчезаешь меж отар…
 

 
Мои стихи – беседы с Богом,
И я веду их каждый день,
Чтоб задушевным монологом
Сомнения развеять тень.
Всё вызывает размышленья:
Убожество келейных стен,
В ничто бегущее мгновенье,
Творения на солнце тлен,
В состарившемся механизме
Мятежность мучащих идей,
Игра цветов в небесной призме,
Кровавые дела людей.
Подобно ошалелой мошке
На пыльном келии стекле,
Я пригвожден стою в окошке
Иероглифами во мгле.
Седые прорывает тучи
Хаоса звездное чело,
Но слышит ли Отец могучий
Пеан про мировое зло?
В души ритмичном часослове
Священный нектар бытия.
Смысл жизни в окрыленном слове,
Блажен, кто закрепил себя.
Пишу, пишу, журча прохладно
Меж камней мшистых, как ручей,
И на душе моей отрадно,
И я совсем, совсем ничей.
 

 
Пустынником живу я добровольно,
И обвинить никто самодовольно
Меня в служеньи не дерзнет земном,
Меня, живущего словесным сном.
Я рано понял суету творенья
И даже христианского служенья
Тем ближним, что служили лишь себе,
Послушные безжалостной судьбе.
И цепь за цепью падала с меня,
И я, не ненавидя, не любя,
В пустыне жил нетопленых мансард,
Как в джунгле одинокий леопард.
Не обижая даже комара,
За облаками я следил с утра
И никому не нужные стихи
Писал, стремясь на звездные верхи.
Высокое я брать старался «do»,
И Бог меня не покидал за то.
Но даже Божьим я не стал рабом
И в землю не стучал покорным лбом.
Сомненье было мой пробирный камень
И вдохновения полночный пламень:
Как неустанный пароходный винт,
Сверлил я безотрадный лабиринт.
Нет, я не раб, ни Божий, ни людей,
Ни обольстительных сирен-идей,
Я только свой, я только из себя
Черпаю смысл, не-сущее любя.
 

 
Чего бы я желал сегодня,
Вот в этот быстролетный миг,
Когда б рука меня Господня
Освободила от вериг?
Я пожелал бы быть в России,
Но в самой что ни есть глуши,
Где голоса родной стихии
В самом убожестве слышны.
Хатенок ряд на курьих ножках,
Кизячный дым совсем вдали,
Полынь с крапивой на дорожках
И с русским духом от земли.
И по небу чтоб плыли тучи,
Как золотые купола,
И покрывали храм могучий,
Где мы звоним в колокола.
И чтоб колосьев золотистых
Вокруг зыбился океан
И слов безбрежности пречистых
Рождался б из меня пеан.
И чтобы под руку Невеста
Неувядающая шла
И не было б на свете места
Для торжествующего зла.
И чтобы жаворонки пели,
Летая в полудневном свете,
И перепелки, из постели
Взвиваясь, пели: Пейте, дети!
И чтоб, беседуя о Боге
И таинствах метаморфоз,
Мы находили на дороге
Среди шипов гирлянды роз.
А между тем мы на чужбине
В лазоревой живем тюрьме,
И Бог забыл о Блудном Сыне,
Поющем в киммерийской тьме!
 

 
За Monte Pilli Валомброза
Блестящий снежный горностай.
У водопада Арно Роза
Глядит на возвращенный рай.
За страшные отвыкли годы
Ценить мы Божью красоту.
Немые прелести природы
Судьбой прибитыми к кресту
Казалися со всеми вместе,
И никаких творенья чар
Не видели в святом мы месте,
Пока не догорел пожар.
Как хороши холмы Тосканы
Под сизым кружевом олив
И кипарисы-великаны!
Как San Miniato горделив
Фасад ажурный меж крестами,
Как Арно серебристый меч
Миролюбив, совсем Гаутами,
Как будто некуда уж течь.
Пойдем в капеллу португальца:
Я посажу тебя на трон,
Как некогда, когда страдальца,
Бесстрашная, за гордый сон
Ты полюбила неизменно.
Я преклонюся пред тобой,
Как некогда, чтоб сокровенно
Допеть псалом свой голубой.
Жизнь приближается к закату,
Но он ведь самый яркий миг,
По золотому он брокату
Раскроет лучшую из книг,
И мы прочтем апофеоза
Трагический, последний лист:
Мистическая будет Роза
На нем и я, Евангелист.
 

 
Я – натюрморт одушевленный
По воле скорбного Отца,
Давно уж высохший и сонный,
Сменивший тридцать три лица.
Давно уж между камышами
Шуршащими и бедным мной
Различья нет в лазурном храме:
Мы дети Матери одной.
С двустволкой, с сонною собакой
Шагаю я меж камышей,
Молитвенно, как перед ракой
Святых без головы и шеи.
На глади черной иероглифы
Бессчетных ножек куликов:
Болотные наверно мифы,
Следы лягушечьих стишков.
Кой-где сторожевая цапля,
Как тотем в черном киселе:
Кровавая на клюве капля
Вещает о всеобщем зле.
Я не стреляю, пес не ищет,
Ружье – приятный атавизм:
Я для духовной вышел пищи,
Для радужных восхода призм.
Я – натюрморт меж натюрмортов,
Одушевленный божеством,
Гармония в моих аортах,
Слиянье с вечным естеством.
Я с камышом и с цаплей братья,
Лягушка каждая – сестра
Моя, как было до проклятья
В раю, где жизнь была игра.
 

 
Жизнь догорает тихо, как лампада
Пред образом Мадонны чудотворной.
Я из кромешного уж вышел ада,
Покинув век мой суетный и вздорный.
Дела людей давно мне безразличны,
Как этот под окошком муравейник
С его возней ненужной, истеричной:
Полвека уж я на земле келейник.
Я мог, конечно, на святом амвоне,
Собрав толпу, читать ей поученья,
Я мог вести при колокольном звоне
Ее на миг к мечте, вверх по теченью.
Мне дан был от природы мощный голос
И слово, чистое как изумруд,
Но от сомненья побелел мой волос,
И бесполезен мне казался труд.
И гласом вопиющего в пустыне
Я стал на пятьдесят бесплодных лет,
И ящерички на Господнем Сыне
Плясали солнечный свой минуэт.
Лишь Ангел мой в пустыне путеводный
На каждый отзывался звучный стих,
И окружал нас океан свободный
И хороводы тучек золотых.
Теперь мы оба, как две звонокрылки
Усталые, касаемся волны,
И синие нас поглотят могилки,
Где мы заснуть для Вечности должны.
Как я люблю тебя, мой Ангел нежный,
На склоне этих безызживных дней!
Как наш Отец в лазури белоснежный
Следит за жизнию своих детей!
Из нас создастся скоро миф лазурный
Там в небе, над пустыней красных крыш:
Мы возвращаемся в наш град стотурный,
В наш солнечный, в небесный наш Париж!
 

Из «Песен из Хаоса» (1947 г.)

 
Последний жуткий натюрморт
Я буду несомненно сам,
Когда зайдет в надежный порт
Корабль, вернувшись к небесам.
 
 
В убогой келье плоский гроб.
Две-три грошовые свечи.
На теле весь мой гардероб.
Нет венчика и нет парчи.
 
 
В руках застывших черный крест
Иль четки ржавые мои.
Одна, кому не надоест
Читать последние стихи.
 
 
Она закроет мне глаза,
Уставшие глядеть на мир,
И жгучая ее слеза
Покатится в седой аир
 
 
Моих волос да на жнивье
Давно не бритой бороды.
Всё отдала она свое,
Страдания на ней следы.
 
 
Трагедии последний акт
Едва-едва лишь дозвучал.
Симфонии последний такт
Звучит меж голубых зеркал
 
 
В окно глядящих облаков.
Из глаз ее течет жемчуг…
Приди в трагический альков,
Я жду тебя, мой милый друг!
 

 
Ласточки, ласточки,
Деточки синие!
Где вы девалися?
Что не вернулися?
Распяли Боженьку,
Пасху мы празднуем.
Солнышко красное
Облака черные
Все победило уж.
Веточки голые
Все в изумрудах уж,
Пчелки мохнатые
Всюду жужжат уже,
Тополи старые
Все уж в сережечках.
Ящерки быстрые
В лучиках греются,
Мышки летучие
Даже крылят уже
В золоте сумерек.
Ласточки, ласточки,
Стрелочки синие,
Где вы девалися,
Что не вернулися?
Горюшко горькое,
Видно, случилося:
В море лазоревом
Буря поднялася,
Ветрище злющее,
Штормы косматые,
Хлябь ураганная.
Стая усталая
Смерчем спиралевым
В море настигнута,
Смята, закручена:
Крылья изломаны,
Шейки сворочены,
Ножки мохнатые
Вырваны с злобою.
Нет флорентиночек,
Нету соседушек
Наших под крышею.
Нет оживляющих
Небо лазурное,
Небо червонное
Позднего вечера,
Нет ликования
Уж аллилуйного!
Горюшко горькое,
Сестры крылатые
Плавают по морю,
Перушки жалкие!
 

 
Еще вчера свистали, словно плети,
В мозгу моем платанов голых ветви,
И я заламывал сухие руки
И корчился беспомощно от муки.
Сегодня, в воскресенья вешнем чуде,
Во мне, смеясь, искрятся изумруды,
Под костяным клубятся снова сводом
Гирлянды тучек резвым хороводом,
Пушистые везде висят сережки
И птичек хрупкие мелькают ножки.
Как хорошо меж изумрудных веток,
Среди поющих и скребущих деток,
Резвящихся в ожившем снова парке.
Есть настроение моста достроить арки,
И возводить в лазури снова своды
Уступчатой фарфоровой пагоды,
И вверх расти из каждой леторасли,
Как будто бы слова еще не гасли,
Как будто бы возможны дифирамбы,
Гекзаметры, пеаны, хореямбы.
Да, я такой же, как всегда, ребенок,
Хоть и седой, и стих мой так же звонок,
Как на заре моей ненужной жизни,
Хоть и согбен я на иллюзий тризне.
Качайтесь, веточки, в мозгу усталом,
Я рад и изумрудам, и опалам,
Я солнечный опять, я бирюзовый,
Всё тот же и всё так же вечно новый.
 

 
Пой, соловей,
Среди ветвей
Цветущих роз,
Метаморфоз
Не ожидай.
Не долог май
Твоей любви,
Не долог Бог
В твоей крови.
Как этот стог
Гниющих трав
Среди мурав,
Так жизнь людей.
Всё тлен и смех.
Пой, только пой,
Как голубой
Поет у скал
Морской кимвал.
Без цели пой:
В словах покой.
Хотя б шипы
Вонзались в грудь,
Из-под сапы
Цветущим будь,
Из-под лопат
Гробовщиков
Шли аромат
Во тьму веков,
Шли к облакам
Свой фимиам.
 

 
Сверху синие,
Снизу сизые,
Тучи тянутся
Над обрывами,
Мхом покрытыми.
В щелях сосенки
Все корявые,
В щелях ласточки
Белогрудые
Лепят гнездышки.
Волны синие
С белым кружевом
В бездне плещутся,
Брызжут пеною:
Волны синие,
В глубь манящие,
В глубь бездонную.
На скорлупочке,
На ореховой,
Мы качаемся,
Эхо слушаем
Гротов сумрачных,
Эхо гулкое,
Стародавнее…
Сладко, страшно нам!
Нету нас уже:
Растворились мы
В пене брызжущей,
В крыльях чаечек,
В туче радужной,
В небе тающей.
Ничего уж нам
Здесь не надобно,
Кроме воздуха
Вот соленого,
Кроме лучиков
Солнца красного,
Кроме Вечности,
Синей матери,
Кроме Хаоса
Изначального.
 

 
Сизые тучи по серому небу
Тянутся смутно на юг,
Скучно как будто лучистому Фебу
Выглянуть в щелочку вдруг.
Черные кисти вдали кипарисов
Как вереница крестов
В темного кладбища белых кулисах.
Запах увядших цветов.
Тихо всё, тихо, как будто бы буре
Вздумалось снова напасть.
Скучно, скучнее всё в старческой шкуре
Смерти заглядывать в пасть.
Слишком устали от ужасов очи,
Слишком бесцветны слова,
Выдержать нет уж агонию мочи,
Жизнь как ночная сова.
Сердце на ржавой лежит наковальне,
Молот занесен судьбы.
Всё как в подземной уже усыпальне,
Всюду пустые гробы.
Грянул бы гром, опустился бы молот,
Жизнь всё равно ни к чему.
Тайны загадочной ларчик расколот:
Свет озаряет лишь тьму.
 

 
Небо – бледная
Лента синяя,
Небо – платьице
Крошки девочки,
В парке скачущей.
А по ленте той
Стрелы мечутся
Темно-синие,
Дально-нильские,
С щебетанием,
С жаркой радостью.
Я гляжу на них
Из окошечка,
И с души моей,
Льдинки полюсной,
Капли капают.
Скоро вся она
В травку свежую
Пораскаплется,
В цветик синенький
Переформится.
Сестры ласточки,
Как люблю я вас:
Вы да облачки
Белоснежные
Жизнь бесцельную,
Жизнь тюремную,
Облегчили мне.
Как вы реете,
Вензелите как,
Пируэтите!
Кто подвижнее,
Кто ритмичнее?
Разве слово вот
Наше русское,
Беззаконное
И безвластное,
Богу сродное
В час творения.
Сестры ласточки,
Стрелы синие,
Вы разбойницы,
Пожиральщицы
Мошек, пляшущих
Пляску Эроса,
Но вы странницы,
Вы отшельницы
Неба синего,
И люблю я вас,
И пою я вам
Гимны сумерек
Духа вечного.
Прилетите же
К кресту честному,
Окружите же,
Щебечите же,
Как архангелы
Фресок выцветших,
Фресок Джоттовых
В древней Падуе,
Фресок облачных
В небе Божием.
 

 
Под каштанами,
Канделябрами
Малахитными,
На скамеечке
Свежекрашенной
Я с подруженькой,
Небом посланной
Мне в изгнание,
С Божьим Ангелом
Самым радужным,
Коротаю дни
Эти вешние.
Пахнет гроздию
Упоительной
Уж акации,
Пахнет розами
Темно-красными.
Осыпаются
Тихо венчики
В рябь фонтанную,
Осыпаются
Нам на головы
Поседевшие.
Пташки звонкие
Заливаются
Трелью радостной,
И глаза мои
Ищут глаз твоих,
Ангел-спутник мой
Через ад земной,
С моря на море,
С горы на гору,
Из тюрьмы в тюрьму
С ношей крестною.
Я люблю тебя
Много лет уже,
Я любить тебя
Буду до смерти.
Недалек уже
Путь завещанный:
Пахнет соснами
Свежесбитыми,
Пахнет гвоздиком,
Кровью смоченным,
Слышен звук уже
Где-то молота.
Будешь там и ты
У подножия
Креста честного,
Будут ласточки
Над крестом кружить
С ликованием.
И по лестнице
Сойду облачной
Я к тебе, мой друг,
И взойдем вдвоем
Мы по лестнице
Снежной Якова
К Отцу Хаосу,
К синей Вечности,
Нашей матери,
Навсегда уже.