Текст книги "Северное сияние. Сборник рассказов и стихов"

1

Благополучно перешагнув через все трудности и радости первого учебного года, мы с нетерпением ждали начала морской практики. Где она будет, на каких кораблях? Эти вопросы волновали многих первокурсников даже больше, чем предстоящий отпуск. Морская душа каждого из нас рвалась из стен училища на простор, навстречу штормам и чайкам – вечным спутникам моряков.

– Корабельная практика будет у вас на Краснознамённом Балтийском Флоте, – наконец на утреннем построении объявил нам заместитель начальника факультета капитан 1 ранга В. А. Кащеев. – Руководить ею будет сам начальник факультета контр-адмирал Фёдоров.

– Ура! – не выдержав всплеска эмоций, негромко крикнул один из курсантов.

Мы поддержали своего товарища гулом одобрения, потому что знали: если руководство морской практикой возьмёт на себя адмирал Фёдоров, то она непременно будет на знаменитом линейном корабле «Октябрьская революция», где он прослужил много лет.

Раньше, до 1925 года, этот один из крупнейших боевых кораблей Балтийского флота назывался «Гангут» (назван так в честь первой в истории русского флота крупной морской победы, одержанной Петром Первым во время Северной войны со шведами). Вот уже три года, как линкор был переведён в группу учебных кораблей КБФ и за пределы Финского залива не выходил.

– Вам очень повезло с руководителем практики, – заверил нас помощник командира взвода старшина 2-й статьи Анатолий Серавин. – Будут не только учебные артиллерийские стрельбы, морские прогулки на шлюпках, но и купание в море – морские заплывы адмирал Фёдоров очень любит. В море он прыгает с семиметровой высоты, разбегаясь по стволу орудия главного калибра. Это надо видеть!

Мы слушали старшину, раскрыв рты, хотя в отличной физической форме своего начальника факультета сами убеждались не раз. В свои 55 лет адмирал Фёдоров выглядел прекрасно! Во время посещения спортзала, где с нами проводили занятия по физической подготовке, он лихо перепрыгивал через коня, легко подтягивался на перекладине с неоднократным переворотом. Мы, конечно, с глубоким уважением и белой завистью наблюдали за элегантной работой на спортивных снарядах нашего любимого начальника.

К курсантам адмирал Фёдоров относился по-отечески, любил учебную практику, поскольку вновь оказывался на «Октябрине» (так ласково называли свой корабль матросы линкора). Во время практики почти месяц он жил в бывшей своей уютной каюте командира БЧ-2, наслаждаясь боем склянок корабельной рынды, вспоминая свою молодость и порой драматические события прошлых лет: восстание революционных матросов в октябре 1915 года, жестоко подавленное царскими войсками; митинги большевиков и пламенные речи комиссаров на кораблях в Гражданскую войну; ожесточённые бои с фашистами во время Великой Отечественной войны, когда огнём орудий главного калибра линкор поддерживал сухопутные войска при обороне Ленинграда. А иногда после обеда, перед так называемым «адмиральским часом», когда весь экипаж корабля, кроме вахтенных, погружается в глубокий сон, адмирал вспоминал своих друзей и сослуживцев. Среди них, проходивших каждый в своё время службу на линкоре «Октябрьская революция», были талантливый поэт Н. Г. Флёров, известный драматург А. П. Штейн, пьесы которого «Флаг адмирала» и «Океан» с успехом шли в театрах страны.

Здесь мне хотелось бы сделать небольшое отступление и перекинуть мостик моего повествования в лето 1966 года. Тогда, будучи уже в звании капитана 3 ранга, я случайно встретился со знаменитым писателем-маринистом Леонидом Соболевым и беседовал с ним. Встреча произошла в Картино, в музее известного русского писателя В. А. Гиляровского, который размещался в небольшом деревянном домике дачного типа в сосновом бору на крутом берегу Москвы-реки, близ поселка Тучково Московской области. В то время я служил на Новоземельском ядерном полигоне и свой очередной отпуск проводил с семьёй на даче родителей моей жены.

Узнав, что я служу за Полярным кругом, Леонид Сергеевич стал расспрашивать меня о погодных условиях в Заполярье, особенностях службы вдали от материка и попросил подробно описать мои впечатления о полярном сиянии. «Я сейчас пишу книгу о подводниках Северного флота, – сказал он, – и мне очень важно узнать мнение человека, не раз видевшего это уникальное природное явление». Я с большим удовольствием поделился своими впечатлениями. Мой рассказ выглядел примерно так:

«Полярная ночь была в самом разгаре. Мороз крепчал. Иссиня-чёрное небо было сплошь усыпано яркими звёздами. Неожиданно оно озарилось вспышками голубоватого цвета – вертикальные сполохи быстро перемещались от края неба к центру. Они то появлялись, то исчезали, словно играли друг с другом в прятки. Иногда сполохи меняли свою форму, расползаясь по всему небу, становились серебристого цвета, напоминая пряди седых волос, растаскиваемых ветром в разные стороны. Так продолжалось около минуты. Игра света закончилась так же неожиданно, как и началась. Тёмное небо снова погрузилось в глубокий сон. Через некоторое время всё повторилось снова. Но на этот раз картина резко изменилась: с севера подул сильный ветер, поднялась пурга. Земля и небо слились воедино, и казалось, что голубой снег тундры стал продолжением седых прядей северного сияния. Это была завораживающая картина!»

Моим рассказом и ответами на вопросы, как мне показалось, Леонид Соболев остался доволен, и в память о нашей встрече я получил от него книгу с автографом. На книге он написал: «Офицеру-североморцу А. Н. Хитрову с добрыми пожеланиями по службе». Далее – подпись и дата. Но, когда он передавал мне книгу, то заметил, что ошибся в написании даты, исправил число и ниже дописал: «Исправленному верить!»

Встреча со знаменитым писателем произвела на меня тогда неизгладимое впечатление.

Линейный корабль «Октябрьская революция» мы увидели с набережной Кронштадта, куда нас привезли на пригородном поезде из Ленинграда. Линкор стоял на внутреннем рейде Кронштадтской военно-морской базы. С пирса, где нас построили по взводам с заплечными вещмешками, было хорошо видно, как от корабля отвалил катер. Примерно через час мы были уже на линкоре. Пока шли на катере, впервые почувствовали морскую качку – со стороны Финского залива дул свежий ветер.

Так началась наша первая морская практика.

На линкоре всех курсантов расписали по кубрикам и боевым постам. У нас на робах появились боевые номера, которые начинались с нуля, что означало – дублёр. Ребята из нашего класса были расписаны в основном в центральном посту, в соответствии с нашей будущей специальностью «Приборы управления стрельбой».

Первое корабельное неудобство, которое оказалось нам не по душе, – парусиновые подвесные койки! Залезть на такую койку было очень трудно, а спать – боязно: так и кажется, что во время сна вот-вот свалишься… Поэтому многие ребята (в том числе и я) спали на верхней палубе, положив под себя бушлаты.

С корабельным распорядком мы быстро освоились – занятия на крейсере «Аврора» не прошли даром!

Находясь по вечерам (перед отбоем) на палубе линкора и вдыхая солёный запах моря, многие из нас мечтали о выходе в Финский залив на артиллерийские стрельбы. Интересно было увидеть и услышать залп башенных орудий главного калибра. С нетерпением ждали мы и начала шлюпочных учений, чтобы показать отцам-командирам, на что способны.

– Шлюпки на воду! – наконец однажды прозвучала команда боцмана.

Через несколько минут шлюпка с курсантами нашего класса благополучно отвалила от левого борта линкора. Это был первый наш самостоятельный выход в море, и мы радовались, словно малые дети.

С погодой нам повезло: был полный штиль, море дышало прохладой, над горизонтом неподвижно висел золотистый диск солнца…

Я как старшина класса по распоряжению командира роты занял место загребного. Сам он, как и положено командиру, сел на кормовую банку у руля шлюпки. По его команде «И…раз!» мы гребли вёслами довольно ритмично. Признаться, в скором времени руки и ноги задеревенели от сильной нагрузки, а на лицах появились капельки пота. Но все старались, не обращая внимания на усталость, и шлюпка, словно бригантина при попутном ветре, легко и быстро скользила по изумрудно-голубой глади воды.

Морская прогулка, а точней тренировка, продолжалась около получаса. Возвращаясь к линкору, при подходе к его борту, командир роты скомандовал:

– Суши вёсла!

Мы, уставшие, но счастливые, поставили вёсла вертикально и с удовольствием разогнули спины. Шлюпка замедлила ход и остановилась прямо у штормтрапа, спущенного с борта корабля.

Тот, кто хоть раз поднимался по штормтрапу, знает его коварный нрав: надо обладать хорошей сноровкой, чтобы удержаться при подъёме по нему на борт корабля, особенно в штормовую погоду.

Наш новый командир роты техник-лейтенант Аркадий Кайнов (он сменил на этой должности Ю. М. Королёва) лихо шагнул на штормтрап, держась за него правой рукой (в левой у него была папка с документами). Как и положено по Корабельному уставу ВМФ, я подал команду «Смирно». В ответ командир роты крикнул «Вольно» и машинально приложил правую руку к козырьку фуражки. И тут произошло невероятное: на глазах своих подчинённых, не удержавшись на штормтрапе, он рухнул вниз. В наступившем гробовом молчании кто-то из курсантов не выдержал и предательски хихикнул…

Надо отдать должное нашему молодому ротному – он как ни в чём не бывало поправил фуражку и с улыбкой произнёс:

– Учитесь, как не надо делать. На ошибках тоже учатся!

Что было, то было…

2

Артиллерийские стрельбы, к которым мы особенно усердно готовились, были заключительным этапом нашей первой боевой корабельной практики. Конечно, курсанты-дублёры хоть и тренировались на боевых постах, но непосредственные стрельбы проводил экипаж корабля. Задача офицеров, старшин и матросов линкора заключалась в том, чтобы мы смогли познать все процессы, связанные с определением целеуказания, наведения орудия на цель, подготовкой и производством выстрела (как при одиночном, так и при залповом огне).

К концу третьей недели пребывания на корабле пришла пора зачётных стрельб. На линкоре всё было готово к выходу на полигон. Наконец прозвучала команда вахтенного офицера:

– По местам стоять, с бочек сниматься!

Мы разбежались по своим боевым постам. Линкор, вздрогнув от резких ударов винтов о воду, легко и плавно устремился вперёд, развивая волну и оставляя за кормой красивый бурун.

При подходе к внешнему рейду килевая качка постепенно усиливалась. В Центральном посту было душно, и вскоре я почувствовал неприятное ощущение: головокружение и тошноту – первые признаки морской болезни. «Этого нам ещё не хватало!» – подумал я и посмотрел на ребят. На лицах некоторых из них появилась бледность. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – пронеслось в моей голове. – А как хотелось быстрей выйти в море, подставить свою грудь в тельняшке под штормовой ветер». Говорят, знаменитый английский адмирал Нельсон, одержавший ряд крупных побед над французским флотом, с трудом переносил морскую качку. «А где уж тут нам, салажатам, до него!» – снова подумал я и решил крепиться: как-никак, а старшина класса, бывший старший матрос… Тем временем в Центральный пост вошёл командир артиллерийских установок главного калибра капитан-лейтенант Макаров.

– Артиллерийский щит на подходе, скоро будем стрелять, – сказал он и обвёл нас, юнцов, уверенным взглядом морского волка. – Желающим глотнуть свежего воздуха разрешаю подняться на верхнюю палубу.

Для нас глоток свежего воздуха был равносилен глотку воды для рыбы, оказавшейся на берегу. «Есть же на свете заботливые начальники!» – подумал я, с благодарностью посмотрел на офицера и первым шагнул к трапу. За мной потянулись другие ребята. Выйдя на палубу и отдышавшись, мы немного пришли в себя и успокоились. На горизонте показался артиллерийский щит (несамоходная плавучая мишень для практической стрельбы на море). Для того чтобы лучше её рассмотреть, мы с Наилем Боровиковым поднялись на башню главного калибра (305 мм). Вскоре к нам присоединились Володя Заборский, Руслан Сагоянц и Гена Драгунов. Было интересно смотреть, как небольшой корабль на длинном тросе медленно тащит парусиновый щит.

Линкор сбавил ход, по трансляции объявили готовность номер один. Наступила тишина и тревожное ожидание: что будет? Мы смотрели на щит, который остался на плаву в одиночестве. Вдруг башня артиллерийской установки, на которой мы стояли, слегка развернулась, и тут же прогремел выстрел. По нашим ногам ударил горячий воздух, смешанный с пороховыми газами, вырвавшимися из дула орудия. Этого никто из нас не ожидал. Не успели мы спрыгнуть на палубу, как раздался выстрел из соседней башни. Однако вместо громового раската мы услышали странный хлопок, шипение и всплеск воды где-то за бортом линкора. Неожиданно стрельба прекратилась, и всё стихло. В наступившей тишине резко прозвучала команда:

– Отбой!

Как потом выяснилось, во время стрельбы произошла нештатная ситуация, о причине которой нам так ничего и не сказали. В тот же день мы вернулись на внутренний рейд Кронштадтской ВМБ и встали на бочки.

Первая наша морская практика заканчивалась. После сдачи зачетов контр-адмирал Фёдоров дал добро на увольнение в город. И это после трёх недель пребывания в море! Помню, когда я оказался на пирсе, то под ногами «закачалась земля». Было такое странное ощущение, которое трудно передать словами!

Мы долго бродили по городу, с удовольствием рассматривая его исторические достопримечательности: величественный памятник Петру Первому – основателю Кронштадта как крепости для защиты Петербурга с моря; здание Морского собора, который строился в течение десяти лет (1903–1913 гг.) на средства военных моряков Балтики; памятник известному флотоводцу и ученому адмиралу С. О. Макарову, построившему первый в России ледокол «Ермак»; памятник русскому мореплавателю П. К. Пахтусову, о котором никто из нас, к нашему стыду, ничего не знал. Мне тогда и в голову не могло придти, что через двенадцать лет я окажусь на Новой Земле и буду ходить по тем местам, где когда-то проводил свои исследования этот знаменитый полярник (в его честь назван главный остров у восточного берега Новой Земли в Карском море).

По инициативе одного из наших курсантов (это был, как мне кажется, Юра Ястребов) мы втроём оказались в гостях у его друга. Гостеприимство было столь велико, что едва не окончилось для нас строгим взысканием за опоздание из увольнения: когда мы, запыхавшись, прибежали на пирс, то увидели огни уходящего катера. Отдаляющийся шум винтов бросал в дрожь…

Несколько минут мы ходили взад-вперёд по пирсу, возбуждённые до крайности. У каждого из нас в голове возникал один и тот же вопрос: «Что делать?» И действительно, не добираться же до корабля вплавь… Мне было особенно не по себе, поскольку как старшина класса я должен был подавать своим товарищам пример дисциплинированности. В висках стучала кровь, а в голове в том же ритме то и дело возникала мысль: «Позор!»

Усевшись на кнехты, за которые крепятся бросательные концы при швартовке кораблей у пирса, мы притихли и с какой-то надеждой смотрели на огни стоящего на рейде линкора. А вдруг за нами пришлют катер?

Говорят, что в жизни чудес не бывает. Но оказалось, что иногда чудеса всё же случаются! Примерно через пятнадцать минут мы заметили оживлённые переговоры линкора с берегом посредством светосигнализации. Через некоторое время к пирсу подкатил флотский ГАЗик, из которого легко выпрыгнул наш адмирал Фёдоров.

– А это кто такие? – увидев нас, строго спросил адмирал. – С какого факультета?

Пирс был слабо освещён, и адмирал не рассмотрел наши лица. Как старший по званию я доложил о нашем опоздании на катер. «Будет нахлобучка», – подумал я. Но адмирал оказался в хорошем настроении и даже пошутил:

– На первый раз прощаю, с кем не бывает…

На катере он сам встал за штурвал и начал обучать нас управлять катером. Так впервые мне представилась возможность подержать в руках настоящий корабельный штурвал. Ощущение незабываемое!

По прибытии на линкор мы с чувством гордости, гуськом, проследовали по трапу за широкой спиной адмирала. В последний момент, при входе на палубу корабля, я заметил, как командир роты погрозил нам пальцем…

К сожалению, это была первая и последняя наша морская практика на «Октябрине». В начале 1956 года линкор был списан и, как говорили тогда матросы и офицеры Балтийского флота, разрезан на «патефонные иголки». Поэтому его поход в 1955 году из Кронштадта в Таллинн, на который дал добро лично Главком ВМС адмирал Н. Г. Кузнецов, оказался для знаменитого линкора «Октябрьская революция» его лебединой песней…

1

Море и горы – вот, пожалуй, два вечных двигателя для молодых и крепких парней, одухотворённых поэзией и мечтой оказаться в новой для себя стихии…

После окончания первого курса многие курсанты нашей роты решили провести часть своего первого отпуска на море. Среди молодёжи тогда весьма популярной была песенка, припев которой начинался словами:

 
О море в Гаграх,
О пальмы в Гаграх!
 

Поэтому решение о том, где отдыхать, было принято без особых колебаний: Гагра, Чёрное море. Нас, желающих поехать в Гагру, было четверо – Наиль Боровиков, Гена Витушко, Вася Бережнов и я. В августе 1953 года поезд «Ленинград – Адлер» мчал нас на юг.

– Хорошо! – поднимаясь на верхнюю полку плацкартного вагона, с улыбкой сказал Вася Бережнов. – За двое суток наконец-то отоспимся…

В нашем классе Вася был всеобщим любимцем – покладистый парень, весельчак и замечательный танцор. Особенно красиво у него получались степ и матросский танец «Яблочко». Поэтому участие в художественной самодеятельности доставляло ему истинное наслаждение.

Проводница вагона, в котором мы ехали, одобрила наш выбор.

– Правильно поступаете, – сказала она. – Самое тёплое место на Чёрном море – это курорт Гагра. Не пожалеете!

И действительно, море оказалось тёплым и ласковым, а кратковременный отпуск – чудесным и незабываемым…

Переехав на автобусе мост через реку Псоу, мы оказались в Абхазии (по-абхазски – Абсны, что в переводе на русский язык означает «страна души»). И это в полной мере отражает действительность: недаром «отец всех народов» Иосиф Сталин чаще всего отдыхал в Абхазии, которая простирается вдоль берега Чёрного моря почти на двести километров (от реки Псоу до реки Ингури).

В Гагре мы сняли комнаты для жилья (я оказался в одной комнате с Васей Бережновым) и, побросав чемоданы, сразу побежали к морю. На наше счастье, дикий пляж был недалеко от дома – рукой подать! Очарованные голубизной моря, мы с минуту стояли по щиколотке в воде и с радостным блеском в глазах орали: «О море в Гаграх!» Потом одновременно, как по команде, бросились вплавь. Мой первый заплыв длился около получаса – так было хорошо! Когда я вышел на берег, то от усталости меня покачивало из стороны в сторону. Несмотря на тёплое море, тело покрылось мурашками.

– Ну ты даёшь! – увидев меня, дрожащего от переохлаждения, сказал Налик Боровиков. – Аж весь посинел, бедняжка… Срочно заройся в горячий песок!

Я так и сделал.

Придя домой с пляжа, мы с Васей увидели на столе большую миску с фруктами.

– Это вам, – сказала наша хозяйка и улыбнулась. – Угощайтесь…

Так я впервые узнал, что такое кавказское гостеприимство. Не прошло и минуты, как из соседней комнаты вышел молодой мужчина в белой тенниске и серых шортах, держа за руку девочку.

– Рад познакомиться, Евгений Трусенёв, – поочередно пожимая нам руки, сказал он.

Нашими соседями оказалась семья офицера кремлёвской охраны из Москвы. Он был в звании старшего лейтенанта.

– Если не возражаете, отобедаем вместе, – любезно предложил нам наш новый знакомый. – Здесь, недалеко от нашего дома, есть ресторан…

Мы с Васей переглянулись. Питание в ресторане не входило в наши планы из-за скромного курсантского бюджета. Однако оба решительно кивнули головами в знак согласия. Каждый про себя решил: «Один раз можно, по случаю первого дня отдыха на море».

– Это, пожалуй, единственное место в нашем районе, где хорошо готовят, – добавил офицер и назначил время встречи на 13 часов.

Ресторан возвышался над главной дорогой города, и оттуда были хорошо видны не только лазурный берег моря, но и ухоженные домики горожан, утопающие в садах. Эта неповторимая красота создавала у отдыхающих хорошее настроение. Трусенёв познакомил нас с женой Валентиной Васильевной и дочкой Анечкой.

Мы сели за столики, сдвинутые вместе, на открытой площадке ресторана под навесом. К нашей с Васей радости, оказалось, что в дневное время ресторан работал как столовая и обеды здесь подавали по вполне доступным ценам.

Евгений Михайлович оказался прав – готовили здесь на редкость вкусно. С его лёгкой руки мы до самого отъезда обедали только в этом ресторане. Завтраки и ужины приходилось готовить самим, благо магазин был рядом с домом, а заботливая хозяйка презентовала нам свой электрочайник.

В качестве первых блюд в столовой ресторана мне особенно нравились суп-харчо из баранины с острыми томатными приправами и обильной зеленью (кинза, сельдерей, петрушка) и солянка по-грузински из говядины с нарезанными ромбиками солёными огурцами. Наличие в супе солёных огурцов для меня оказалось полной неожиданностью. Надо признаться, что блюда грузинской кухни, в том числе такие, как хачапури и чахохбили, я тогда попробовал впервые в жизни.

– Теперь тебя от грузинской кухни за уши не оттянешь, – шутил Василий, протягивая мне ломоть лаваша, тёплого, с чуть поджаренной корочкой…

Однажды хозяин небольшого ларька, где продавали лаваш, показал (по моей просьбе) печь, в которой выпекают этот пшеничный пресный хлеб в виде плоских больших лепёшек. Печь оказалась вертикальным колодцем из огнеупорных кирпичей, нагреваемых снаружи. После нагрева печи до определённой температуры на её внутреннюю сторону особой деревянной лопатой с длинной ручкой набрасывают тонкие куски теста. Причём тесто готовят женщины, а выпечку хлеба доверяют только мужчинам.

Через неделю после нашего знакомства Трусенёвы стали собираться в дорогу: их чудесный отдых на Чёрном море заканчивался. За это время мы лучше узнали друг друга – военная профессия сплачивает людей! Евгений Михайлович и его жена оказались добрыми людьми и хорошими собеседниками. Наши обеды в ресторане проходили всегда в непринуждённой обстановке и оживлённых беседах. Говорили обо всём: хрущёвская «оттепель» позволяла обсуждать даже когда-то напрочь закрытую сталинскую тему.

– В кремлёвских кабинетах о Сталине и последних днях его жизни ходят разные слухи, – как-то обмолвился Евгений Михайлович. – Говорят, ему «помогли» умереть…

– Может, это и к лучшему, – усмехнулась его жена, – уж слишком был жестоким человеком. К тому же и грубиян отменный…

– Кто знает, бабушка надвое сказала, кто из них лучше.

– Никита Хрущёв тоже не сахар, – снова возразила мужу Валентина, – но всё же человечнее.

Мы с Васей редко вступали с ними в дискуссию по этим вопросам, больше молчали, но всегда слушали с интересом. Только один раз я решил высказаться на эту щекотливую тему, рассказав о том, что в ночь на 7 марта 1953 года из нашего училища исчезла большая группа курсантов. «Что за напасть?» – размышляли по этому поводу наши командиры, пока один из курсантов младшего курса не проговорился. Оказалось, что они уехали на похороны вождя.

– Самоволка, – усмехнулся Евгений Михайлович. – За такие штучки сажают на губу.

– А вот и не посадили! – с восторгом произнёс я. – Не посмели… Политработники даже по головке погладили – молодцы, мол, патриоты, проявили солидарность со всем советским народом.

На самом деле, как потом признался один из беглецов, «очень захотелось домой, чтобы повидать родителей».

Провожая Трусенёвых, мы распили бутылку вина «Улыбка» и съели по шоколадке (это был наш с Васей вклад в отвальную). Отобедав, мы ещё долго сидели в тени под навесом ресторана и беседовали, наслаждаясь свежим воздухом знаменитого морского курорта.

Тон беседе задавал, конечно, Евгений Михайлович – он был старше нас по возрасту, выше по воинскому званию, мудрее по жизненному опыту и обладал широкой осведомлённостью, поскольку «крутился» хоть и в низших, но кремлёвских кругах. В частности, он рассказал нам одну из версий гибели Надежды Аллилуевой, любимой жены Иосифа Сталина.

По официальным сообщениям, как известно, она застрелилась, придя домой с вечеринки, которые любил устраивать Генсек на своей загородной даче. О причине самоубийства известно мало: одни считают, что Сталин в присутствии гостей оскорбил жену, бросив ей в лицо мякиш хлеба со словами «Пей вино!»; другие говорят, что Сталин пригласил на вечеринку одну из своих знакомых актрис, что явно не понравилось жене.

– Однако есть и другая версия смерти Аллилуевой, – загадочно произнёс Евгений Михайлович и кратко изложил её в следующем виде.

«В кабинет Сталина без разрешения и стука в дверь по заведённому им самим порядку могли войти лишь два человека – жена и личный секретарь Поскрёбышев. Утром следующего дня (после вечеринки) Аллилуева тихо вошла в кабинет мужа, где он работал за своим письменным столом. Подойдя к нему со стороны спины, она, протянув руки, закрыла ладонями его глаза (так обычно женщины делают, чтобы сказать своим любимым хорошую весть или ласковые слова). Сталин от неожиданности (возможно, не зная, кто находится за его спиной) выхватил из ящика письменного стола пистолет и нажал на спусковой курок. Прогремел выстрел… Так ли это было или не так, теперь мы уже никогда не узнаем. Очевидцы рассказывают, что Сталин очень переживал смерть любимой жены».

– Завтра улетаем! – встав из-за стола, с некоторой долей грусти сказал Евгений Михайлович. – Утром мы должны быть в Сухумском аэропорту. В Москве меня ждут и наверняка уже поставили в наряд.

– А где Вы дежурите? – спросил я.

– Чаще всего в карауле по охране Мавзолея Ленина у Кремлёвской стены. Но иногда охраняем Алмазный фонд страны. Будете в Москве – заходите! Проведу в Кремль без очереди…

Мы с Василием поблагодарили за приглашение, записали домашний адрес и дали слово, что при случае обязательно нагрянем в гости.

2

Наш первый курсантский отпуск подходил к концу. За десять дней отдыха мы от души наплавались в море и уже прилично загорели.

На дикий пляж иногда приходили девушки. Они были из Сталинграда, много интересного рассказывали нам о его защите от фашистов и гордились им. С девушками мы часто играли в пляжный волейбол (только без сетки). Всё было хорошо, пока на наш дикий пляж не заглянули местные ребята. Однажды у нас с ними чуть не произошла драка из-за девчонок. Их было почти в два раза больше, но увидев в наших крепких руках флотские ремни с блестящими медными бляхами, они отступили. Больше того, мы с ними подружились и договорились вместе подняться в гору, где из-за верхушек деревьев выглядывала крыша бывшей сталинской дачи. Однако потом от этой идеи пришлось отказаться: дача хорошо охранялась, а нарываться на неприятности совсем не входило в наши планы.

– Лучше давайте съездим на озеро Рица, – предложили девушки из Сталинграда. – Говорят, там тоже есть дача Сталина…

Экскурсионный автобус (старенький ПАЗ) был заполнен до отказа, и женщине-экскурсоводу приходилось напрягать свои голосовые связки, чтобы мы могли расслышать её речь сквозь шум мотора и шёпот экскурсантов. Иногда ей приходилось призывать нас соблюдать тишину.

При выезде из города мы проехали мимо того места, где когда-то размещалась знаменитая на весь Кавказ генуэзская торговая фактория. Потом дорога стала петлять среди небольших горных перевалов, вырываясь на простор по долинам рек Бзыбь, Геча и Юпшара. То тут, то там, извиваясь словно ужи, блестели на солнце небольшие ручейки и речушки, берущие своё начало с ледников. Вдали виднелись горы, покрытые белыми шапками вечных снегов.

– В этих горах, – обратила наше внимание экскурсовод, – с давних пор водятся зоркие и лёгкие, как ветер, лани, а также знаменитые кавказские благородные олени – самые крупные из всех оленей мира.

Проезжая мимо одного из горных массивов, справа мы увидели скалу, напоминающую лицо девушки.

– Наша абхазская красавица, – улыбнулась экскурсовод. – Жаль, что подъехать к ней ближе мы не сможем – мощные селевые потоки недавно перекрыли дорогу, и девушка для туристов стала недотрогой.

Через окна автобуса мы пристально всматривались в лицо каменной красавицы.

– А мне кажется, что это лицо мужчины, – шепнул мне на ухо Наиль Боровиков. – И нос приплюснутый, как у боксёра.

– Перекрестись, если кажется, – также тихо шепнул я, вспомнив любимое выражение моего школьного друга Петьки Панкова.

Автобус неожиданно свернул на просёлочную дорогу и через несколько минут остановился возле группы старушек, торговавших всякой снедью. Пассажиры, как горох, высыпали из душного автобуса, чтобы глотнуть свежего воздуха, перекусить, выпить прохладного квасу или стаканчик красного виноградного вина домашнего приготовления.

– Мальчики, может, хотите что-нибудь покрепче? – поинтересовалась одна бойкая торговка. – Есть чача…

– А что это такое? – спросил я.

– Попробуй, милок, – ответила молодая женщина, – не отравишься.

Меня окружили наши ребята.

– Наливай! – протягивая стакан, командирским голосом сказал Гена Витушко и улыбнулся. – Мы уже пробовали. Проверено – мин нет…

Чача была чистой как слеза. Мы выпили по полстакана знаменитой местной водки и закусили пирожками с капустой. В голове сразу зашумело, а на душе стало весело.

Автобус снова выехал на главную дорогу и прибавил скорость. Сквозь рёв мотора мы с трудом улавливали слова нашего экскурсовода. Их смысл сводился к следующему.

«Мы подъезжаем к одной из уникальных достопримечательностей нашего края – Голубому озеру. Это небольшое по площади, но очень глубокое озеро, имеет низкую температуру воды, около десяти градусов тепла. Согласно легенде, оно образовалось из слёз красавицы-княжны, жених которой на этом месте пал смертью храбрых в бою с турецкими янычарами. Купаться в озере не рекомендуется, хотя многие это делают, услышав старинное поверье: «Кто искупается в Голубом озере, тот проживёт сто лет!»

Конечно, как только автобус остановился, желающих прожить сто лет оказалось предостаточно… Все наши ребята, как один, быстро сбросив с себя одежду, с разбегу бросились в воду. Некоторые, правда, тут же, словно ошпаренные кипятком, выскочили на берег.

– Пьяным море по колено! – хохотали наши знакомые девушки. – А морякам – тем более…

Я попытался немного проплыть, но увидев впереди грот, от страха повернул обратно. Снизу по ногам била струя холодной воды. С большим трудом я доплыл до берега и стал уже выходить из воды, как услышал голос Наиля Боровикова: