Текст книги "Монашеский Скит"

Знаки Господни

…человек не может постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца.

Екк, 3, 11

Я ощущал себя на маленьком островке – позади таилось темное настоящее, впереди маячило неизвестное будущее. Неизвестность угнетала и томила меня, а в ушах стояли слова отца Дорофея: «Тебе дано жить здесь и сейчас».

Что же они значили?

В один из дней я решил всерьез заняться изучением греческого языка, на котором свободно говорили мои собеседники. Отец Дорофей с охотою взялся помогать мне в столь непростом начинании, заодно сообщая Амвросию некоторые наиболее употребительные русские слова и выражения. Мы неустанно общались друг с другом, и результаты не замедлили явиться: вскоре я стал лучше понимать своего спасителя, а он – меня.

Когда языковые преграды перестали казаться столь непреодолимыми, я попросил наставников отыскать для меня полезное занятие, занимающее не только голову, но и руки. Амвросий предложил мне помогать ему в несложных хозяйственных делах. Мне требовалось взять на свое попечение заботы о нашем пропитании.

Так открылась еще одна маленькая «тайна» моего спасителя: неподалеку от источника, в котором мы брали воду, на полянке, окруженной плотными зарослями кустарника, отец Амвросий устроил небольшие посадки. Здесь были грядки с лечебными травами и цветами, тянулись к солнцу сочные стебли бобов, завязывала початки высокая кукуруза, на нескольких кустах вызревали помидоры, вились по крепким кольям виноградные лозы. Растения требовали ухода – тщательной прополки, полива, обрезки…

На подступавшем к полянке солнечном склоне, прикрывавшем ее от ветра, отец Амвросий устроил небольшое сушильное хозяйство. В расселины были вбиты колышки, через которые тянулись бечевки из мочала: здесь, подвешенные на перетяжки, сохли и вялились травы, рыба, прошлогодние виноградные гроздья и кукурузные початки.

Углядев деревянную дверцу в склоне горы, я догадался, что именно в этой скрытой пещерке Амвросий хранит припасы. В их пополнении, как я недавно убедился, принимал некоторое участие и отец Дорофей.

В мое распоряжение были отданы небольшая мотыга, лейка, покрытая ржавчиной от старости, и большие ножницы, используемые Амвросием в качестве секатора. Проводя по нескольку часов в день под палящим южным солнцем, я со всей ясностью осознал, что означает фраза: «В поте лица своего добывать хлеб свой» (см.: Быт. 3, 19). Но вместе с нелегким трудом мне были дарованы упоительные запахи мокрой после полива земли и нагретых солнцем пряных трав…

К вечеру на меня наваливалась блаженная усталость.

Как же здорово было вытянуть на жестком ложе ноющее от усталости тело!

Заменить Амвросия на небольшой делянке полностью мне не удавалось – он копался на грядках вместе со мной, за исключением тех дней, когда уходил – теперь его отлучки не являлись для меня тайной – в расположенные неподалеку русский и греческие монастыри.

Он готов был взять меня с собой, но мне не хотелось прибыть туда любопытствующим экскурсантом. Появиться там в ином качестве я не хотел.

Но обстоятельства сплелись в затейливый узор – и мне все-таки пришлось наведаться в гости к отцу Дорофею.

Однажды, возвращаясь с уловом, мы попали под нежданно налетевший шквал. Вымокшие и замерзшие, добрались мы в сумерках до дома. На рассвете меня разбудил хриплый надсадный кашель Амвросия. Окликнув его, я не услышал ответа. Когда я зажег свечу, мне удалось разглядеть лежавшего навзничь монаха. Его лихорадочные невидящие глаза изрядно испугали меня: я совершенно не знал, как ухаживать за больными!

Но вспомнил, как старец ухаживал за мной в недалеком прошлом, и принялся за дело.

Я разжег очаг и поставил котелок с водой на огонь. Затем сбегал в лощину и отыскал в пещерке мед, сушеный инжир и остатки красного вина в глиняной бутылке, заткнутой сухой кукурузной кочерыжкой. Из вина, меда и инжира я вскипятил крепкое варево, остатками вина из бутылки растер пылающее жаром тело Амвросия…

Я просидел около монаха до утра: поил его сваренным на меду питьем, менял на его голове прохладные мокрые тряпки, вытирал обильный пот. Суровые глаза святого с иконы, находившейся в изголовье больного, казалось, внимательно наблюдали за моими усилиями.

В какой-то момент, поддавшись порыву отчаяния, думая, что мое лечение не помогает, я несколько раз с мольбой перекрестился на икону. Не знаю, смилостивился ли взиравший на меня святой или просто кризис болезни миновал, но к следующему утру я почувствовал, что жар у Амвросия спал. Только тогда я позволил себе некоторую вольность – отдался сну, привалившись к краю постели старца.

Странный сон привиделся мне.

Незнакомая женщина наклонилась надо мной, и я, не помня ее, чувствовал, что ко мне пришла мама. Она подложила свою теплую ладонь под мою щеку и, поглаживая волосы, успокаивающе говорила: «Все будет хорошо… Ты ему теперь – травушки. Травушки и корешков… Дедушка твой до восьми десятков дожил, а все оттого, что каждый день перед обедом с молитвой из серебряной чарочки настойки на калгановом корне выпивал. Перекрестится и выпьет… Запомнил? На калга-а-ановом…» Голос ее стихал, отдалялся, и мама, постепенно расплываясь, обернулась туманом. Я хотел крикнуть, удержать ее – и не мог…

Проснулся я от оклика Амвросия.

Он полусидел, вглядываясь в меня измученными, но вполне ясными глазами. Отныне лечение Амвросия продолжилось под его собственным уверенным руководством. В ход пошли целебные травы и ароматные масла из таинственных пузыречков, хранящихся на полке в пещере. Одни масла следовало вдыхать, смешав их с кипящей водой; другие полагалось втирать в грудь и бока; третьи необходимо было пить, добавив несколько капель в отвар трав, сдобренных медом.

Амвросий пояснил, что готовит эти составы не только для себя: если кто-нибудь пожалует к нам и испросит лекарства, то я должен, по указаниям Амвросия, отмерить просящему того или иного снадобья. Приготовление лечебных отваров и смесей монах сопровождал произнесением молитв, но я в них особенно не вслушивался…

Когда Амвросию полегчало, он взялся объяснять мне свойства некоторых целебных смесей. С его помощью я стал понемногу разбираться в лекарских делах, научился исцелять несложные хвори – на уровне подручного деревенского врача.

Насчет калганового корня Амвросий не смог ничего рассказать – может, на сербском наречии он назывался иначе, а греческого названия этого растения старец не знал.

В моей памяти сохранилось значительное количество рецептов от Амвросия. В один из дней я поинтересовался: каким же образом делаются целебные масла из трав? Старец покачал головой и ответил, что дело это трудное и долгое, проще приобрести все необходимое в церковной лавке – к тому же там они уже освящены.

Почему это так важно – что «освящены», я тогда не понял. Лишь много позднее, когда я стал лучше понимать сербский и греческий языки, на которых Амвросий со мной объяснялся, и больше узнал о старце, он привел мне слова святого Николая Сербского, особо почитаемого на его родине: «Во всем огромном мире нет лекарства от болезни, которое могло отогнать болезнь и возвратить здравие без силы Божией, без присутствия Божия, без слова Божия… Спаситель есть чистый и благоуханный бальзам здравия, от которого бесноватые исцеляются, а больные становятся здоровыми».

Я запомнил это изречение, потому что именно с него началось выздоровление Амвросия.

Со временем травы и молитвы Амвросия отогнали от него болезнь. Вскоре он мог выходить из пещеры, подниматься в свою горную молельню. Монах не скрывал от меня ее существование, но и не звал с собою.

Я не настаивал…

Но когда старец захотел совершить долгое путешествие в монастырскую библиотеку, я решительно собрался идти с ним: силы его восстановились далеко не полностью. Поразмыслив, он предложил мне взять на себя обязанности гребца и отправиться в монастырь морем, вдоль побережья. Я с охотою согласился.

И вот настал этот день.

Мы медленно, с передышками, побрели по каменистому пляжу к знакомой бухе, в которой Амвросий держал свою лодку. Шли молча, но во время одной из кратких остановок монах, отдышавшись, сказал:

– Видно, не зря Господь наслал на меня болезнь. Сам я, грешник, виноват…

– Да в чем же? – искренне изумился я.

– Мне следовало догадаться, что пришла пора вывести тебя из нашего уединения, – оно перестало быть тебе на пользу.

– Какая же тут связь?

– Волей-неволей пришлось, по моей слабости, взять тебя в провожатые. Если бы не хворь. Бог знает, когда бы я до этого додумался.

Я не стал возражать спутнику, но остаток пути размышлял над его словами.

Добравшись до бухты, мы столкнули лодку на воду и двинулись в путь. Амвросий вновь принялся учить меня искусству гребли. «Нужно стоять в лодке, вглядываясь вперед», – наставлял монах. Но мое тело и руки помнили иные приемы гребли, и я предпочел управляться с веслами по-своему.

Море было спокойно.

Через полчаса мы подплыли к широкой бухте, в глубине которой виднелись внушительные монастырские постройки. Над старинной невысокой стеной возвышалась звонница, виднелись многочисленные зеленые купола монастырских церквей.

Причалив, мы сошли на пирс.

В конце пологой береговой террасы, почти напротив ворот, стояло здание, к которому и направился Амвросий. На ходу он пояснил, что хочет устроить меня в монастырской гостинице, пока сам заглянет в библиотеку и сообщит отцу Дорофею о нашем прибытии.

Возле пирса я впервые увидел людей не в монашеских одеяниях: мужчин разных возрастов, стариков и мальчиков, говоривших на незнакомых мне языках. Порой в разноязыком говоре местных вспыхивали обрывки русских фраз, звучали отдельные слова на другом, вроде бы знакомом мне наречии.

– Англичане приехали, – вскользь заметил Амвросий. – Или американцы…

В гостинице нас встретил приветливый бородатый монах, усадивший меня и Амвросия за широкий стол в холле, рядом с несколькими посетителями. Спустя несколько минут монах принес нам по чашечке дымящегося кофе с виноградным лукумом и по стакану чистой холодной воды.

Устроив меня на отдых в келью с высокими потолками и глубокими оконными проемами, выходящими прямо на море, Амвросий ушел. Получасовая прогулка на свежем морском воздухе сморила меня, и даже крепкий кофе не придал желанного заряда бодрости.

Я уснул…

Разбудил меня Амвросий, который пришел с известием о том, что отец Дорофей ждет нас. Родные стены, казалось, прибавили Амвросию сил. Несмотря на то, что старец совсем не отдыхал, выглядел и двигался он гораздо бодрее, чем в начале нашего путешествия.

В створке монастырских ворот хлопнула калитка, и мы оказались внутри. Мне показалось, что за массивными стенами властвовала тишина: не издавая звуков, степенно двигались монахи, и, словно подчиняясь общему благочинию, невольно понижали голоса и сдерживали жесты прибывшие сюда паломники. Даже морской ветер практически беззвучно шелестел листвой могучих деревьев…

Отец Дорофей принял нас в библиотеке. Я невольно подумал, насколько хорошо сочетается облик мудрого старца с книжными стеллажами под сводчатым потолком.

Во время непродолжительной беседы мы пришли к вопросу: не следует ли мне обратиться в российское консульство с заявлением о найденном русском человеке, потерявшем память? Я с радостью ухватился за эту мысль, но отец Дорофей привел несколько доводов, которые охладили мой пыл. Во-первых, не стало Советского Союза, а владение русским языком отнюдь не означает, что я – российский подданный. Во-вторых, мое прошлое покрыто густым туманом: не повредит ли мне возвращение на родину и разыскная суета, которая, несомненно, начнется?

Ясного ответа на эти вопросы мы не нашли, а потому решили повременить с обращением к консулу.

– Конечно, – сказал отец Дорофей, – если на тебе, сын мой, лежит неведомый тяжкий грех, то необходимо вернуться и понести за него наказание. Кто знает, может быть, именно для этого креста ты избежал смерти, но беспамятство твое – несомненный знак Господень и Его Промысел. Обычно, если кто-то хочет что-либо предпринять, он должен молиться: «Матерь Божия, устрой все так, как Ты Сама сочтешь нужным и полезным». Почувствовав сердцем волю Божию, необходимо соответственно и поступать. Иногда все устраивается совершенно иначе, чем задумывал человек, но всегда намного лучше, чем можно было представить.

В завершение нашей беседы я выяснил, что Амвросий вскоре отправится обратно, мне же отец Дорофей предложил погостить в монастыре.

Сколь ни заманчивым было предложение, я не мог согласиться: Амвросий нуждался в моей помощи, и я с трудом мог представить, как он справится на обратном пути с веслами.

– В Писании сказано: делами человек оправдан будет, – согласился отец Дорофей, но взял с меня слово, что я непременно наведаюсь в монастырь.

Всю обратную дорогу мы провели в молчании. Не знаю, о чем размышлял Амвросий, я же снова и снова обдумывал нашу беседу с отцом Дорофеем, переживая заново все увиденное в монастыре. Перед отъездом отец Дорофей провел нас по соборам, показал наиболее почитаемые иконы, поведал связанные с каждой из них легенды и предания.

– Вот образ Покрова, – произнес он, подходя к одной из икон, – славен тем, что в праздник Покрова один из наших братии увидел при этой иконе во время бдения саму Матерь Божию. Она держала покров радужного цвета, усыпанный золотыми крестиками, внимала молитвам и Сама молилась о величающих Ее и молящихся Ей. Ее благодатное присутствие ощущали все в соборе, и даже двенадцатичасовая служба не казалась утомительной, а была наполнена неземною радостью.

Свидетельства чудотворности отец Дорофей приводил почти о каждой из икон этого собора и других монастырей Афона.

Амвросий обращался к святым образам с поклоном и молитвой, крестился, преклонял колени. Я же внимательно слушал нашего проводника, всматривался в старинную иконопись, задумывался о безымянных мастерах, писавших эти лики.

Неведомое чувство испытывал я, приближаясь к святым мощам и чудотворным иконам…

Отец Дорофей внимательно поглядывал на меня. Когда мы оказались на монастырском дворе, он произнес:

– Один паломник из России, побывавший у нас, написал так: «…если вы придете к святыням, как туристы – вы ничего не унесете с собой, ничего не почувствуете. Только взглянете на них и воскликнете: «Какой изящный ковчег у мощей! Взгляните, как чудесно написана эта икона! Неужели VIII век? Ах, какая сохранность!» Но через несколько дней вы забудете обо всем. Уедете такими же, какими сюда приехали. Если вы действительно хотите понять и ощутить силу чудотворной иконы, то молитесь перед ней Господу. Молитесь просто, без словесных хитросплетений и пустых восклицаний. Молитесь о том, что у вас на сердце, попытайтесь познать, почему оно столь мучительно болит. Молитесь об избавлении от греховных привычек, с которыми не можете совладать, о вразумлении в сложных обстоятельствах, о защите от злобы враждебных к вам людей, о помощи родным и близким, об исцелении болезней и обо всем том, что подскажут ваше сердце и совесть. Только молитесь! И тогда вы поймете, что есть чудотворная икона. Это невозможно описать словами – это надо почувствовать… Божественная сила, изливаясь через святыню, пронизывая насквозь душу и тело, омоет вас. Подобно речным струям, из которых человек никогда не выходит прежним… Люди меняются и становятся лучше».

Я часто вспоминал слова отца Дорофея, пытался разобраться в собственных ощущениях. Я понял – к молитве меня не тянет.

Но ни уединенность нашего с Амвросием убежища, ни одинокий труд на земле среди благоухающей зелени, ни бесконечный морской простор, ни великолепная звездная россыпь в небе не давали мне такого безмятежного душевного покоя, какой я ощутил, оказавшись в монастыре! Даже вопросы, касавшиеся моего неведомого прошлого, на время оставили меня. За монастырскими стенами таился совершенно иной, неведомый мне прежде, ритм жизни, и он, помимо моей воли, притягивал меня…

Мы причалили к нашему берегу. Амвросий, стараясь сохранить настроение, охватившее нас после посещения монастыря, не пошел к месту ночлега, а свернул в горы и побрел прямиком к тропе, ведущей в молитвенную келью, жестом позвав меня за собою.

И я ощутил непреодолимое желание последовать за ним.

Сделав несколько шагов по камням, еще хранившим дневное тепло, ощущаемое через тонкие подошвы сандалий, я споткнулся. В первое мгновение я подумал, что не заметил толстый корень склонившегося над тропинкой дерева. Но это был не корень. Я едва успел отпрянуть, когда прямо передо мной взвилась пружинистая, готовая к броску, раздраженно шипящая змея.

Я вскрикнул.

Амвросий в один прыжок преодолел разделявшее нас расстояние. Пока моя рука судорожно нащупывала палку или хотя бы камень, монах схватил меня за плечо и сильным движением оттолкнул в сторону. Обезопасив меня, старец замер на месте и стал внимательно смотреть на змею Так прошло несколько секунд, показавшихся мне вечностью…

Вдруг мощное тело змеи опало, и она, извиваясь, исчезла в россыпи камней.

– Что ты ей сказал, Амвросий? – шутливо спросил я, улыбаясь непослушными губами.

– Лишь то, что мы не желаем ей зла и всякая тварь благословенна Господом, – ответил Амвросий, и… мне показалось, что он не шутил.

Мы продолжили путь по горной тропинке. На полпути Амвросий, обернувшись, произнес:

– Тебе повстречался полоз – разновидность ужа. Их полно у меня на родине. Он безвреден, да и ты напугал его не меньше, чем он тебя. Вот если бы ты споткнулся о рогатую гадюку… Они тоже водятся в здешних местах.

– Ты и тогда не позволил бы мне схватить палку?

– Разве ты поторопился бы убить существо, виноватое только в том, что оно от тебя оборонялось?

Мне хотелось возразить: «А если бы она меня ужалила?»

Но слова эти казались наивными и детскими, и я промолчал.

Но идти дальше мне расхотелось.

– Ты возвращаешься? – спросил Амвросий, когда я повернул назад. В голосе его звучало искреннее сожаление. – Ну что же… Я буду молиться за тебя.

Я побрел в обратном направлении, внимательно приглядываясь не только к корням, но даже к теням веток на дороге, которые старательно обходил.

«Что это было?» – спрашивал я самого себя. После разговоров с монахами все окружающее казалось исполненным непонятных знаков и предзнаменований. Я вернулся, испугавшись безобидного полоза. Может быть, неведомые силы не хотели, чтобы я добрался до кельи? «Или ты просто пока не готов прийти туда», – подсказал мне внутренний голос. После некоторого раздумья я согласился с явившимся мне подсказчиком.

Рано мне молиться с Амвросием в его келье…

А вдруг это враг человеческий в образе змеи пожелал смутить меня?! Я же – поддался ему: испугался и повернул назад…

Наверняка Амвросий мог бы все разъяснить, но гордыня помешала мне заговорить с ним. Я настойчиво уверял себя, что свои проблемы должен решать самостоятельно.

Много времени должно было пройти, прежде чем я понял, что напрасно сомневался. Господь услышал и принял бы молитву, идущую от сердца, где бы она ни прозвучала: в соборе перед святыми чудотворными иконами, в келье отца Амвросия, в ладье посреди моря или на горной тропе, где встретился мне полоз. Но, даже испугавшись змеи, я не воззвал к Господу, истолковал происшедшее по-своему и повернул вспять – к своим безответным вопросам, к своим сомнениям…

Снова не услышал, как Спаситель стучится в мое сердце!

Значит, не ожила пока моя душа, не пришел конец испытаниям.

Послужи ближним своим…

Все, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости.

Екк, 9, 10

Я осознал, что вера и все, что с нею связано, занимали малое место в моей прежней жизни. Да и в настоящем я мало задумывался: почему именно монахи оказались моими спасителями? Почему Господь сделал так, что я общаюсь исключительно с людьми в монашеских одеяниях?

Видимо, пребывание в морской пучине сдвинуло некие потаенные механизмы в моей голове. Оказавшись выброшенным из прежнего бытия, я постепенно смирился, перестал неустанно задавать вопросы и пытаться узнать о событиях, происходящих в мире.

Думаю, я вправе был повторить вопрос поэта: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?»

И вряд ли бы удивился, узнав, что оказался в другой эпохе.

В другой реальности…

Однако к началу осени я не выдержал. Когда отец Дорофей в очередной раз наведался к нам с мешком монастырских даров – книг для Амвросия, сухарей, свечей, ладана для кадила – я попросил позволения отправиться в монастырь: пусть на время, пусть на какую-нибудь черную работу!

Я боялся обидеть Амвросия своей просьбой, но остаться наедине с отцом Дорофеем все никак не удавалось. Когда же он собрался в обратный путь, я выпалил свою просьбу, боясь взглянуть на обоих монахов.

Наступила пауза. Затем спокойный голос отца Дорофея произнес:

– Много ли тебе необходимо времени на сборы? Собирайся, я подожду.

Я кивнул и помчался в пещеру. Собирая вещи, которыми удалось обзавестись, я страшился, что вот-вот войдет Амвросий и мне придется объяснять свое решение.

Но Амвросий спокойно дожидался меня, стоя рядом с отцом Дорофеем. Не знаю, говорили ли они о чем-нибудь между собой, но никаких объяснений не потребовалось. Амвросий перекрестил меня и попрощался, троекратно прикоснувшись ко мне щеками по христианскому обычаю…

Ветер шумел, а мелкие камешки, отпрыгивая от наших ног, катились по горной тропинке. Этой дороги в монастырь я не знал, а потому старался запомнить наиболее приметные ориентиры, но вскоре, занятый своими мыслями, упустил из виду череду многочисленных поворотов.

Молчание отца Дорофея удивляло меня.

Я полагал, что он начнет расспрашивать, захочет поподробнее узнать о мотиве моего внезапного решения отправиться в монастырь, поинтересуется, какую работу мне хотелось бы исполнять? Но монах неторопливо двигался впереди меня, лишь жестами предупреждая о крутых или узких местах пути. Спустя некоторое время, видимо, расслышав мое учащенное дыхание, он остановился на короткий отдых. Взглянув на монаха, я увидел, что пальцы его медленно перебирают янтарные четки, а губы шевелятся в беззвучной молитве. Я решил не отвлекать моего спутника, и через некоторое время мы двинулись дальше.

За очередным поворотом перед нами неожиданно возникли величественные монастырские строения. Словно обозначая и утверждая здесь свое присутствие, раздались мерные удары колокола, призывавшие братию к молитве.

Мы спустились с горы.

Подойдя к монастырским воротам, отец Дорофей со словами «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас молитвами святых отцов наших!» ударил в них тяжелым чугунным кольцом.

В ответ послышалось: «Аминь!»

Ворота медленно отворились. Отец Дорофей направился к соборной церкви, жестом приглашая меня следовать за собой.

И снова, будто бесчувственный, стоял я, слушая церковную службу. Под конец ее в моей голове окончательно созрело решение откровенно поговорить с отцом Дорофеем и, как на исповеди, выложить ему все, что смущало меня в последнее время…

И этот разговор состоялся.

Я признался, что не знаю, верую ли я в Бога. Ожидая, что отец Дорофей разгневается на меня и скажет, что безбожникам не место в монастыре, я приготовился покинуть монастырские стены. Слезы выступили у меня на глазах при мысли, что придется расстаться с местом, в которое меня столь сильно тянуло…

– Может быть, именно поиски Бога привели тебя сюда, сын мой, – ласково сказал отец Дорофей. – Через сомнения и колебания проходят многие, особенно молодые люди. Ты, главное, помни: вера насаждается в наши души Творцом при самом создании, она – дар Божий. От природы душа влечется к Богу, как цветок к солнцу. Но от человека и его поступков зависит, будет ли жить вера в его душе: понимает ли человек сердцем голос природы, которая вещает о своем Создателе; слышит ли голос Божий в голосе своей совести; узнает ли из Евангелия о земном житии Бога воплотившегося. Как жить вере в душе человека, если он заливает ее пламень водопадом своих страстей, ожесточает ими сердце, заглушает голос совести и не обращается к Спасителю за исцелением от своих духовных немощей…

Поверь, Господь знает видит и безмерно любит тебя! Со временем ты обязательно почувствуешь, как любовь Божия просветила твой ум и умягчила сердце. А коли тяжело тебе сознавать свое нечувствие, и ты стремишься обрести молитвенный дар – молись о даровании молитвы. Проси Господа так:

«Многомилостиве Господи! Сподоби мя Божественного дарования святой молитвы, изливающейся из глубины сердечной; собери расточенный мой ум, дабы всегда стремился он к Тебе, Создателю и Спасителю своему; сокруши разжженныя стрелы лукавого, отрывающие меня от Тебя; угаси пламень помыслов, сильнее огня пожирающий мя во время молитвы; осени мя благодатию Пресвятаго Твоего Духа, дабы до скончания моей грешной жизни Тебя Единого любить всем сердцем, всею душою, и мыслию, и всею крепостию, а ближних – как самих себя, и в час разлучения души моей от бренного тела, о Иисусе Сладчайший, прими в руце Твои дух мой, егда приидеши во Царствии Твоем. Аминь».

Он дал мне время успокоиться. Затем мы обсудили, как будет складываться моя жизнь в обители, чем я буду заниматься.

Отец Дорофей предложил, чтобы меня, как многих других паломников, считали гостем монастыря. Жить я буду не в келье, а в гостинице для паломников. Это освободит меня от необходимости строго соблюдать монастырский распорядок, и я смогу посещать все богослужения, а также, в меру сил и желания, трудиться в монастыре – помогать убирать помещения, готовить еду для общей трапезы, заниматься привычной работой на грядках с овощами и лекарственными травами.

В первые дни меня изрядно удивляло, что ко мне, новичку, никто не проявил ни малейшего любопытства, не приставал с естественными, казалось бы, вопросами: кто я, откуда взялся, на каких правах обитаю здесь?

Внешне я мало отличался от монахов: мне выдали одежду послушника, а здешняя обстановка быстро приучила меня к неспешным движениям и немногословию.

Только глаза выдавали меня: никак не удавалось держать их смиренно опущенными – уж очень много вокруг было нового и любопытного!

Отец Дорофей наблюдал издали, как я привыкаю к здешним порядкам.

Скоро я привык к монастырскому уставу: не следует начинать трапезы, пока вошедший отец игумен не прочтет молитву; при подходе к монастырским воротам необходимо совершать крестное знамение, уста же должны произносить монастырскую молитву для брата привратника.

При малейшем желании побеседовать с отцом Дорофеем я всегда встречал доброжелательный отклик. Несмотря на постоянную занятость, он ни разу не сетовал на недостаток времени.

Говорили о разном.

Однажды я посетовал: никак не могу приучить себя начинать свои дни, подобно отцу Амвросию, с утренней молитвы!

Отец Дорофей ответил:

– Я приведу тебе, Антропос, слова святителя Игнатия Брянчанинова: «Нужно понуждаться к молитве; вскоре она начнет доставлять утешение и этим утешением облегчать понуждение, ободрять к понуждению себя. Но к молитве нужно понуждение в течение всей жизни, и редкие подвижники избавились по причине обильнейшего благодатного утешения от понуждения себя. Молитва действует убийственно на нашего согрешившего ветхого человека; доколе он жив в нас, дотоле противится молитве, как вкушению смерти. Падшие духи, зная силу молитвы и ее благотворное действие, стараются всячески отвлечь от нее подвижника, подучая употреблять время, назначенное для молитвы, на другие дела, или же они стараются уничтожить и осквернить ее суетною и греховною рассеянностью, привнося во время ее совершения бесчисленные житейские и греховные помыслы и мечтания».

Видишь: даже святой знал трудности ежедневной молитвы, так что пусть тебя это не смущает…

От себя скажу: чистая любовь к Богу побуждает человека к истинной молитве! Она истекает из глубины сердца, она никогда не будет лицемерной молитвой, о которой сказал Господь: «Приближаются ко Мне люди сии устами своими, и чтут Меня языком, сердце же их далеко отстоит от Меня» (Мф. 15, 8).

– С чего же мне начать?

– Для начинающего лучше произносить молитвы вслух или вполголоса. Это помогает сосредоточиться. Осени себя крестным знамением и постарайся отвлечься от повседневных забот, настроившись на внутреннюю беседу с Богом. В молитвослове сказано: «Постой молча, пока не утишатся чувства, поставь себя в присутствие Божие до сознания и чувства Его с благоговейным страхом и восставь в сердце живую веру, что Бог слышит и видит тебя». Преподобный отец Серафим Саровский считал, что обязательно следует произносить три молитвы: три раза «Отче наш», «Богородице Дево», один раз – «Верую». Но это минимум. Полный перечень молитв, которые следует читать в течение дня, тебе подскажет молитвослов. Если же явится к тебе сомнение или затруднение, обратись с молитвой к Богу: «Господи, вразуми. Господи, настави». Помни слова Спасителя: «Без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15, 5).

И первая мысль, которая придет тебе после молитвы, – от Бога.

– Обязательно ли молиться только «чужими» заученными словами?

– Нет, Господу угодны все слова, идущие от сердца, но чтение известных молитв связывает нас с их творцами – святыми подвижниками, помогает обрести их высокий духовный настрой. Ведь и сам Спаситель на Кресте молился словами известных в то время псалмов.

Многим людям трудно согласиться с тем, что жизнь и молитва – неразделимы. Поддавшись суетному бытию, мы уверовали, что суета и есть жизнь, а молитва – нечто отдельное, требующее особого настроя и времени, которые нам не удается создать и найти.

Все это ложное представление о жизни и молитве, Антропос. Окружающий нас мир сотворен Богом, и молитва не отделяет нас от жизни и ее Творца, а позволяет ощутить присутствие Божие в каждом мгновении дарованного нам Господом дня. Человек, начиная день, испрашивает в молитве благословение Божие на то, чтобы дела его совершались согласно воле Божией, по Его заповедям, по законам любви, сострадания, просветленного разума и горячего сердца. Согласно этому молению нам и надлежит жить. Если это так, то разве следует возводить раздел между жизнью и молитвой? Да, согласен, так жить нелегко. Это труд души, и не всегда он удается, а потому вечером, представ перед Господом на молитве, нужно благодарить Его за все, что удалось совершить по Божиему изволению, и оплакивать покаянно свое несовершенство, свои ошибки, молясь о себе и ближних своих…

Беседа помогла мне сделать первые правильные шаги на нелегком молитвенном пути.

Советам отца Дорофея я следую и до сих пор.

Миновало несколько месяцев моей монастырской жизни. Однажды, подметая сор в монастырском саду, я познакомился с братом Петром.