Текст книги "Монашеский Скит"

И нарек его…

Что существует, Тому уже наречено имя, и известно, что это – человек…

Екк, 6, 10

Монаха столь же сильно, как и меня, одолевало стремление расширить горизонты нашего общения. Для начала он решил дать мне имя. Однажды старец указал на себя пальцем и сказал: «Амвросий». Мгновение спустя, направив перст в мою сторону, он произнес: «Антропос». Я решил было, что новое слово означает «мужчина». Но монах вновь перевел палец на себя и повторил: «Амвросий». Затем ткнул меня в грудь и молвил: «Антропос». Тогда только я сообразил, что отныне мой наставник будет называть меня неведомым словом, и смиренно кивнул головой.

Странно, но, получив имя, я стал увереннее чувствовать себя, хотя ясно сознавал, что раньше меня звали иначе. Теперь же Амвросий мог окликнуть, позвать меня – отныне я был не безымянной личностью, что, несомненно, имело важное значение. Не единожды я подмечал, что в звучании данного монахом имени чудилось нечто знакомое, будто уже слышанное в те времена, которые я не без горькой иронии называл «незапамятными»…

Силы возвращались ко мне. Я жил надеждой, что, оказавшись снаружи, смогу отыскать ответы на изматывающие меня вопросы. Наконец настал день, когда я, покачиваясь и опираясь на плечо Амвросия, впервые поднялся на ноги.

Сделав несколько шагов, я потянул его к выходу, но Амвросий остановился и отрицательно покачал головой, указывая на мои глаза: старец предупреждал, что после полумрака пещеры мне следует поостеречься слишком яркого солнечного света. Пришлось подчиниться. Но к вечеру, когда яркая полоса у входа начала меркнуть, я снова дал понять, что хочу выбраться наружу.

Амвросий молча подставил мне плечо.

Свежий ветер, глубина высокого, уже темнеющего неба, необъятный простор вместо стесняющих каменных сводов – все это буквально обрушилось на меня!

Я покачнулся и на минуту закрыл глаза, но головокружение лишь усилилось. Я испугался, подумал, что вот-вот упаду и Амвросий не сумеет меня удержать.

Но рука, поддержавшая меня, была тверда и надежна.

Сделав несколько шагов, я обернулся. Как я и догадывался, пристанищем Амвросия являлась скала, плотно окутанная кустарником. Оплетенное виноградом отверстие вело в обжитые глубины, из которых мы недавно выбрались. Лозы отцвели, но виноградная завязь была еще мелкой и кислой даже на вид. Я обнаружил, что при желании наше жилище можно закрыть. Снаружи на ржавых петлях висела дощатая дверь, видимо, на случай сильных ветров или холода, а также прихода незваных гостей.

Оглядевшись, я приметил неширокую каменистую лощину, поросшую жесткой, наполовину выгоревшей травой. По дну лощины бежал ручей, за которым вздымались суровые, с виду неприступные скалы.

Мне хотелось обогнуть нашу скалу, посмотреть, что скрывается за поворотом, но столь далекое путешествие мне было явно не по силам. Немного помедлив, я сел на валун у входа, теплый благодаря нагревшим его солнечным лучам.

Амвросий опустился прямо на землю.

Мы наблюдали за меркнущими красками вечера, который сменяла ночь.

Она явилась внезапно.

В незаметный глазу миг темно-синяя даль над нашими головами украсилась россыпью крупных звезд. Я очарованно следил, как мерцают созвездия, названий которых не мог вспомнить, как туманной полосой клубится через все небо звездная то ли река, то ли дорога, и долго сидел, задумчиво глядя, как на западе тихо угасает багрово-золотая полоска зари, а из-за горных массивов выплывает бледная лодочка месяца.

– Красиво! – наконец сказал я Амвросию и жестом обвел распростертую в вышине карту звездного неба.

Амвросий, казалось, понял меня, но, видимо, еще что-то очень важное хотелось ему донести до моего сознания: он поднялся, приподнял голову, простерши к небу руки. Слова, произнесенные им, были не просто словами восхищения – скорее они походили на прославление, на молитву!

Я окончательно убедился в своей догадке, когда старец осенил себя широким крестным знамением.

Однажды, когда Амвросия не было в пещере, я подошел к образу, перед которым молился монах, и попытался рассмотреть лик, изображенный на иконе.

Потемневшая от времени – она ничего не открыла мне…

Амвросий, заставший меня за разглядыванием иконы в один из дней, принялся что-то втолковывать, указывая то на меня, то на образ, то на небо. Что он имел в виду, я уразумел позднее. Пока же позволил старцу сложить мои пальцы в троеперстие и, следуя его примеру, осенил себя крестом…

Спустя некоторое время я совершил первую желанную прогулку: добрался с передышками до выступа скалы и обогнул его.

Свежий солоноватый ветер ударил мне в лицо, и я ахнул, увидев… море! Это оно, море, шумело, врываясь рокотом в мою память и сны.

Синее-синее море смыкалось вдали с таким же синим небом. Белые буруны на верхушках волн разбивались о каменистую прибрежную полосу. Будто завороженный, двинулся я им навстречу…

И тут до меня донесся встревоженный зов Амвросия:

– Антропос! – кричал он. – А-а-антро-о-опо-о-ос!

Я остановился.

Амвросий быстро подошел ко мне и принялся что-то объяснять, показывая на меня, на море, на прибрежные камни. Он так выразительно жестикулировал, что до меня стал доходить смысл его слов: где-то здесь море выбросило меня на камни, а Амвросий нашел меня – беспамятного, исхлестанного прибоем, почти мертвого.

Нашел и стал выхаживать.

Я обнял его, поклонился ему земным поклоном. Монах энергично замотал головой, схватил меня за руку и потащил в пещеру. Там он встал на колени перед образом и показал жестом, чтобы я последовал его примеру. Быть может, своим спасением я был обязан тому, кто изображен на иконе?..

Амвросий прочитал молитву, часто поминая имя Господне, и я осознал, что монах благодарит Бога за мое избавление от морской пучины. Честно признаюсь, в тот момент я думал: при чем тут Бог или тот, кто изображен на иконе?

Ведь спас меня именно Амвросий.

Разговор с Патриархом

Я не мог согласиться с Антропосом и вспомнил одну из наших бесед с Патриархом Кириллом.

Не раз заходила у нас речь о святости и о святых, о значении примера их жития для каждого христианина, об их предстательстве перед Господом за нас, грешных.

– На основании Священного Писания и Священного Предания Церковь всегда учила призывать святых с полной уверенностью в их предстательстве за нас перед Богом, – говорил владыка. – Мы молимся святым как нашим помощникам, заступникам и соучастникам в жизни Церкви, уже прославленным Богом и пребывающим с Ним, – говорил владыка. – Напомню вам молитву по призыванию святых: «Боже Святым и на всех святых почивающий! Вспоминая святых Твоих и их богоугодное житие, и Тебе Самаго, в них действующего, прилежно молю Тя: даждь ми, грешному, последовати их учению, вере, долготерпению, любви; и их молитвенным пособием, паче же Твоею вседействующею благодатию небесныя с ними сподобиться славы и хвалити пресвятое имя Твое, Отца и Сына и Святаго Духа, во веки веков. Аминь».

Святость – высшее назначение всех христиан, это пламенное стремление к совершенству. Но человеческая святость не есть совершенство: абсолютно совершенен и свят только Господь.

Надо помнить, что святые жили на земле, все они были подвержены немощам, искушениям плоти и мира, но все победили силой своей доброй воли с помощью Благодати Божией. Святые, служа Богу, преодолевая в себе духовные и телесные недуги, многообразные искушения, обрели у Бога благодать помогать немощным и искушаемым, быть молитвенниками и предстоятелями перед Богом за тех, кто обращается к ним в молитвах.

– Владыка, не нарушает ли почитание святых первой заповеди Закона Божия: «Аз есмь Господь, Бог твой, да не будут тебе бози инии разве Мене» (см.: Flex. 20, 1)? Различные «толкователи» Священного Писания иногда говорят, что, молясь святым, мы идолопоклонствуем, – спрашивал я.

– Ни одного святого мы не почитаем за Бога, ни одному святому не молимся как Богу, а только просим молитв святого за нас. Как просим живых священнослужителей и молитвенников за нас перед Богом, чтобы они помолились о нас, так просим и небесных молитвенников о ходатайстве за нас перед Богом. Молитвы святых имеют великую силу, но, уповая на них, мы сами должны чистосердечно раскаиваться в грехах и стараться исправиться.

Поэтому когда мы молимся какому-либо святому в своей нужде, то должны возносить свою мысль к Богу, подателю всех благ, должны помнить, что молитва за нас будет от святого, а исполнение ее последует от самого Господа.

Можно сказать, что святые воплотили в себе, в своей жизни самую суть христианства: «…не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 20). Поэтому так важно чтение житий святых – это поддерживает человека на пути спасения, подкрепляет в борьбе с искушениями и страстями и дает духовное успокоение. При этом надо отметить, что сами святые обычно не делятся своим духовным опытом – он труднейший и для каждого особый. Даже послушникам они не говорили: «Делай, как я!» – наставлял и учил сам пример их святой жизни.

Святые первых веков христианства – это не только заступники, помощники и ходатаи, они – свидетели жизни Иисуса и несут в себе, передавая нам, неугасимый свет веры.

Почитание святых угодников Божиих существовало на Руси со времени принятия ею христианства.

Преподобный Иоанн Дамаскин так говорит об этом: «Православная Церковь почитает праведников не как богов каких, а как верных слуг, угодников и друзей Божиих, восхваляет их подвиги и дела, совершенные ими при помощи благодати Божией во славу Божию, так что вся честь, воздаваемая святым, относится к величеству Божию, которому они благоугождали на земле своею жизнью; чествуют святых ежегодными днями их памяти, созидают во имя святых Божий храмы».

Жития святых были широко известны во всех слоях русского верующего народа, они входили в состав знаменитого сборника Четьи Минеи, их читали дома, причем часто вслух, собираясь всей семьей. Но и жития эти были написаны не ими самими, а живыми свидетелями их духовных подвигов. И надо сказать, что не все святые ведомы миру, – есть такие, которых Господь оставил в безвестности.

Чтение житий святых поддерживает христиани на на пути спасения, подкрепляет его и дарует ему духовное успокоение.

В самый разгар революции, в тяжелую пору междоусобиц и кровопролития Русская Церковь установила праздник Всех святых, в земле Российской просиявших. Празднуется он во второе воскресенье после-Троицы, через неделю после праздника Всех святых. Он напоминает о подвиге бесчисленных русских праведников, которые не давали угаснуть светильнику христианской духовной жизни на Руси, хранили дух народа и его правду.

Особая тема – иконы и иконопочитание.

– В православной традиции, – сказал владыка Кирилл, – икона является особым видом церковного предания в красках и образах, наряду с устным (молитвы), письменным (Библия) и монументальным (храмы). Святой образ есть место благодатного присутствия, как бы явления Христа, Богоматери и святых для молитвы Им.

Почитание святых икон основывается на вере в благодатное присутствие изображаемых на них лиц и событий, которое дается Церковью через освящение иконы. Икона – откровение Божие, выраженное в линиях и красках, запечатленная молитва.

Иисус Христос, Богоматерь и святые в своих освященных иконах как бы продолжают свою жизнь на земле. С момента освящения икона становится предметом священным, предназначенным для общения человека с Богом. Всякая получившая свою силу, т. е. освященная, икона становится чудотворной. Чудотворной может стать любая икона, ее сила не зависит ни от возраста, ни от размера, ни от местонахождения образа. Молясь перед любой иконой, человек может получить исцеление от болезни: ведь молимся мы не образу, а Господу, и по искренней вере нашей Он подает нам Свою милость.

Чудотворными называют иконы, которые многократно являли чудеса по молитвам предстоящих перед ними людей. Это, например, особо почитаемые Владимирская икона Божией Матери и Казанская икона Божией Матери.

Великая сила, защита и утешение в любом доме – родовые иконы, переходящие из поколения в поколение.

Такие иконы, намоленные нашими предками, следует беречь и относиться к ним с особенным благоговением, их нельзя дарить и тем более продавать – они должны и дальше передаваться из рода в род, набирая молитвенную силу.

В доме иконы следует размещать на восточной стене комнаты, если же на востоке находятся окна или двери, образа помещают в дальнем левом углу от входа в комнату. Дело в том, что в богословии понятие «восток» имеет особое значение: «И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке, и поместил там человека, которого создал» (Быт. 2, 8); «…ибо, как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого» (Мф. 24, 27).

Вскоре я окреп настолько, что мог помогать Амвросию в его повседневных хлопотах. Он продолжал отпаивать меня горькими отварами, но за водой для них я ходил самостоятельно. Воду приходилось набирать в источнике, из которого выбегал юркий ручей, протянувшийся по дну лощины.

Я ощущал себя здоровым и даже почти целым – только на среднем пальце правой руки недоставало ногтя.

Однако я не помнил, где и при каких обстоятельствах его лишился…

Однажды, выбравшись из пещеры с намерением отправиться за водой, я остановился, прошел несколько шагов, закинул голову и внимательно пригляделся к скале, из недр которой только что вышел.

Меня ждало маленькое открытие: почти у самого входа в пещеру скрывалась ведшая вверх тропинка. Любопытство заставило позабыть о роднике – я полез наверх, цепляясь за ветки кустарника, почти поглотившего тропинку. Через несколько шагов тропка привела меня к отверстию в скале, прикрытому грубо сколоченной деревянной дверцей. Я потянул за перекладину – дверца со скрипом отворилась…

Поначалу невозможно было ничего разглядеть, но затем я с изумлением обнаружил маленькую молитвенную келью – церковку. На аналое перед ликами закоптелых икон было прилеплено несколько оплывших огарочков, лежали свежие цветы. Откуда-то сбоку, из еле заметной трещинки, на строгие лики узкой полосой падал дневной свет.

Ощущение особой, благостной тишины окутало меня.

Было совершенно ясно, что келью посещали часто.

Здесь подолгу молились…

Не знало, сколько времени я провел в обнаруженной церквушке, но покинул ее с твердым намерением не говорить Амвросию о своем открытии – если он не счел возможным привести меня сюда, значит, это место должно оставаться в тайне…

Тогда я не знал, что наступит время, и сила, веяние которой я ощутил в этой бедной пещерной церквушке, властно позовет меня.

И я откликнусь на этот призыв!

Бродил я и по берегу моря, собирая плавник – обломки дерева, выброшенные волнами. Иногда волны выбрасывали предметы из другого мира, существовавшего в неведомой дали, – пустые бутылки, пластмассовые коробки, поплавки от рыбачьих сетей.

Амвросию не нравились мои походы на берег – он словно ревновал меня к морю или боялся, что вода снова причинит мне зло. Он не отвечал на мои вопросы – не открывал тайны «морского имени», делал вид, что не понимает, о чем я спрашиваю. Не удалось мне узнать и названия страны, в которой мы находились, и даже названия приютившей нас горы. Не знал я также, сколько времени прошло с той поры, как Амвросий нашел меня на берегу.

Я расспрашивал старца о ближайшем людском поселении, интересовался, известны ли моему спасителю такие блага цивилизации, как телефон, телевизор, газеты. Моя память сохранила образы-воспоминания обо всех этих предметах. Но Амвросий лишь отрицательно качал головой: либо не понимал, о чем идет речь, либо даже не знал о существовании интересовавших меня вещей.

Порой я сердился, и тогда Амвросий успокаивающе клал одну ладонь мне на плечо, а другой водил вокруг, укоризненно повторяя:

– А-ан-тро-о-пос! А-ан-тро-о-пос!

«Посмотри, какая вокруг благодать, – как будто говорил он, – чего же тебе еще надобно?!»

Как мне было втолковать ему, что все вещи на свете имеют названия, имена, но большинство этих названий выпали у меня из памяти или вовсе никогда не были мне известны…

Однако мир Амвросия не был настолько замкнут, как мой.

Ведь где-то он берет и овощи, и рыбу!

Кроме того, я никогда не видел, чтобы он пек пресные лепешки на камнях нашего очага, а они появлялись на нашем столе постоянно. Когда одолевавшее меня любопытство достигло предела, я решился проследить за монахом, ежедневно отправляющимся на прогулку.

Я дождался, когда Амвросий исполнит утренние молитвы, возьмет плетенку и покинет пещеру. Выждав некоторое время, я выскользнул наружу вслед за монахом. Его уже не было – видимо, успел обогнуть скалу и отправился берегом моря.

Спрятаться на побережье было негде. Оставалось надеяться, что старец не станет оглядываться.

Выйдя на берег, я различил удалявшуюся высокую черную фигуру. Ветер развевал одеяние, и ему приходилось придерживать рукой скуфью, которая норовила слететь. Следуя за ним, я старался держаться как можно ближе к скалам, рассчитывая хоть немного укрыться в их тени.

Пройдя довольно большое расстояние, Амвросий внезапно повернул к скалам и, оглянувшись, обнаружил мое присутствие.

Он остановился и подождал меня.

Мы пошли рядом и вскоре свернули в очередную расселину, выведшую нас к морю. На песке днищем вверх лежала лодка.

Амвросий знаком попросил меня перевернуть ее, и под лодкой обнаружилась пара весел.

Столкнув суденышко на воду, мы забрались внутрь, и я, поддавшись внезапному порыву, отобрал у Амвросия весла – все-таки я был моложе и считал себя сильнее спутника. Как оказалось, Амвросия удивило не только мое поведение, но и необычная манера управляться с веслами. Он попытался отобрать их у меня, но я настоял на своем, и старец, махнув рукой, вернулся на место.

Вскоре нас со всех сторон окружало море…

Монах достал со дна лодки нехитрую рыбачью снасть и принялся за дело. Спустя некоторое время Амвросий вытряхнул в плетенку на дне лодки несколько трепещущих, отливающих серебром рыбин. Можно было поворачивать к берегу…

Морская прогулка не принесла ожидаемой ясности.

Но Амвросий сделал некоторые выводы из моего неожиданного поступка.

Через несколько дней, после очередного отсутствия, он вернулся в сопровождении еще одного монаха – на вид намного старше моего спасителя. Они оба были одеты в монашеское одеяние, но различия во внешнем облике были разительны. Незнакомый монах был светловолос и голубоглаз, движения его были более плавными, нежели у Амвросия. От облика гостя веяло пленяющим покоем, не ощутить который было попросту невозможно!

Посетитель передал Амвросию объемистый дорожный мешок, откуда были извлечены свечи, сухари, баночка меда, запасы муки, соли, спичек и оливкового масла.

Монах, представившийся отцом Дорофеем, предложил мне сесть рядышком. Устроившись, он взял меня за руку и заговорил. Произнеся первую фразу, он остановился и пристально вгляделся в мое лицо. Прозвучали еще несколько слов и еще…

Я быстро сообразил, что одно и то же предложение он повторяет на разных языках. Звучание некоторых фраз казалось мне знакомым, но смысл сказанного постоянно ускользал от меня. Приходилось раз за разом отрицательно качать головой…

Вдруг я услышал, как отец Дорофей неспешно и вместе с тем торжественно произнес: «Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое…»

Я вскочил и радостно схватил его за плечи.

Он тоже поднялся, вгляделся в мое лицо и принялся повторять: «Русский?! Русский?!»

Господи, как же счастлив я был в то мгновение!

Отец Дорофей опустился на колени и произнес: «Помолимся и возблагодарим Господа нашего за Его великую милость!» Амвросий последовал его примеру. Я встал на колени между ними, сердце мое охватила благодарная радость.

Но тут я обнаружил, что совсем не умею молиться и только повторяю за монахами их поклоны и крестные знамения. Наверное, в прежней жизни вера не занимала в моей душе много места, иначе я бы помнил хоть что-нибудь, связанное с нею. Но я узнал и запах ладана, и слова молитвы, которые произнес на старославянском языке отец Дорофей. Значит, я слышал эту молитву не однажды, а может, произносил и сам?

Число безответных вопросов все увеличивалось…

Мне не терпелось начать расспросы и, наконец, узнать: где я и что со мной произошло?

Отец Дорофей говорил по-русски свободно и подтвердил то, о чем я догадывался ранее: Амвросий действительно нашел меня на прибрежных камнях после шторма. Убедившись, что море выпустило меня из своих объятий живым, перенес в пещеру, где жил отшельником и принялся выхаживать меня.

Отец Дорофей, пособолезновав одолевшему меня беспамятству, совсем не удивился избирательности памяти:

– Господь знает, о чем тебе пока не следует помнить, сын мой, – сказал он. – Будет на то Его святая воля – к тебе постепенно начнет возвращаться прежняя жизнь. Как и с какого именно места ты станешь вспоминать прожитое, не дано знать никому.

От отца Дорофея я получил некоторые сведения о здешних местах. Он рассказал о старинном православном монастыре, находящемся неподалеку от кельи Амвросия: именно там нес послушание отец Дорофей, наведывался туда и Амвросий. К святым местам тянутся паломники со всего мира – каются в грехах, взывают о помощи, возносят благодарственные молитвы. Но, по словам отца Дорофея, гораздо чаще люди ищут мира и ясности душе своей – о том и молят Господа.

Мне хотелось побольше узнать от отца Дорофея и о своем спасителе, отце Амвросии, но собеседник мягко уклонился от ответа:

– Отец Амвросий – серб. Его родной язык близок твоему, как все славянские языки. Но это все, что я могу сказать. Приняв монашество, человек отрекается от своей прошлой жизни, и у нас не принято расспрашивать о ней. Жизнь отца Амвросия посвящена служению Господу – тебе достаточно знать только это.

Поинтересовался я и о том, не наводили ли монахи обо мне справок, не имеется ли у них догадок, объясняющих мое появление на морском берегу.

Отец Дорофей ответил:

– Ты – человек. Так же, как и мы, теперь ведаешь, какой ты национальности. Ты знаешь, что был выброшен на берег морской. Мы же считаем, что ты послан нам Господом, а зачем – станет ясно само собой, зачем задавать вопросы, на которые не можешь получить ответы?! Богу было угодно, чтобы ты с нашей помощью вернулся к жизни. Что будет с тобой дальше, на то Его святая воля. Мы же будем молиться за тебя.

Беседа с отцом Дорофеем должна была прибавить мира и ясности душе моей, но так уж, видно, устроен человек, не умеющий ждать и довольствоваться малым: вопросы хлынули из меня с новой силой!

Уходя, отец Дорофей заверил меня, что будет наведываться так часто, как позволят его обязанности в монастыре. Он попросил не ждать его и не сетовать, если случится ему пропустить день-другой.

– Жизнь твоя проходит здесь и сейчас, – сказал он, – и было бы неразумно тратить дни свои на ожидание будущего. Оно, несомненно, наступит и, может статься, будет зависеть от того, каким ты встретишь его.

Мысль эта поразила меня своей глубиной…

Теперь мне захотелось узнать, кто же такой отец Дорофей, кем он был до принятия монашества? Я был уверен тогда: сущность человека формируют внешние обстоятельства его жизни. Может быть, поэтому я так сильно стремился узнать, какими были обстоятельства моей прежней жизни?

Мною двигало не простое любопытство – что-то невероятно важное таилось в сокрытом от меня прошлом…

Не узнав собственной истории, я не мог жить дальше.