Текст книги "Монашеский Скит"

Ищи и обрящешь

Чего еще искала душа моя, и я не нашел?..

Екк, 7, 28

Отец Никодим, вопреки моим ожиданиям, оказался молодым рослым монахом с острой рыжей бородкой. Он с большой неохотой согласился беседовать о брате Петре:

– Не мне, грешному, судить ближнего! Но раз отец игумен благословил нашу беседу, скажу, как Господь вразумит. Брат Петр пришел к нам в поисках исцеления глазной немощи. Он долго не соглашался с нами, что причину его заболевания надобно искать не в порче, напущенной извне, а в нем самом. Когда же, наконец, согласился, то устрашился принять истину, что вся его жизнь греховна и следует покаяться, а в дальнейшем – перемениться духовно…

Брату Петру, как всякому человеку, не хочется идти путями тесными. Он нашел для себя объяснение простое и понятное: Господь карает его за неосторожное слово, повлекшее тяжкие последствия! Он решил «договориться» с Господом, взяв на себя послушание. Он хочет «отработать» свой грех и ревностно отрабатывает. Даже будучи больным, пошел за своей вязанкой. Но смысла в своем труде он не видит. Петр убежден, что искупает совершенный грех, и даже дал зарок: если исцелится, то останется у нас навсегда. Но в глубине души он считает свой труд в обители унижением, которое терпит ради телесного исцеления. Он ищет оправдания в глазах других людей, потому и вас умолил его выслушать. Петр ставит себе в заслугу даже то, что осуждает себя и ропщет на Господа, не даровавшего ему за раскаяние и унижение – прощение и телесное исцеление. Нет в душе его покоя и мира! Такая точка зрения, к сожалению, свойственна многим людям, даже тем, которые искренне считают себя христианами.

Гордыня и тщеславие развивались в брате Петре с самого детства. Его тешила мысль о возвышении над остальными людьми. Он не замечал готовности пойти даже на смертный грех ради удовлетворения собственного властолюбия – вот в чем кроется причина и его проступков, и его болезни. Святой преподобный Сергий Радонежский был убежден, что соблазн «первого места» среди людей равен едва ли не самым страшным демоническим соблазнам. Я не исключаю, что брат Петр также несет кару за грехи отца, разорявшего церкви и проливавшего кровь ближних в Гражданскую войну.

– Что же делать ему теперь? – спросил я. – Вы говорите, что нужно переменить всю свою жизнь, но он и переменил ее, придя сюда! Он ведь казнит себя…

– Но он ухитряется гордиться своим раскаянием. Вот, мол, как я себя осуждаю и раскаиваюсь! Перемена в жизни заключается отнюдь не в перемене места. От себя не убежишь и нигде не укроешься, даже за нашими святыми стенами. Да, он переменил образ жизни, но в глубине души считает эту перемену временной неприятностью. Главное состоит в том, что он совершенно не готов в сердце своем смириться с волей Божией, искренне перечеркнуть прежний взгляд на жизнь и впустить Господа в душу. Смирение и кротость – вот чудодейственное лекарство. Только через смирение и любовь возможно исцелить духовные недуги. Лишь искреннее покаяние в настоящих грехах, а не в вымышленных, в которых он считает нужным каяться, спасет Петра.

– Но как отыскать в душе своей смирение и кротость, если жизнь проходила под знаком иных ценностей? В повседневной жизни не очень уважают людей смиренных да кротких…

Отец Никодим усмехнулся:

– В том-то и дело, что большинство людей желают походить на других, стремятся равняться на окружающих. Так легче найти самооправдание. Они, не смущаясь, кричат: «Поглядите вокруг, все поступают, как я». Нужно же, не оглядываясь на других, почаще напоминать себе, что именно ты – человек, созданный по образу и подобию Божию.

Напомню вам очень важные слова из проповеди святителя Иоанна Златоуста: «Скажи мне, кто не называет брата глупцом? А ведь это подвергает огню геенскому. Кто ни смотрел на женщину похотливыми глазами? А это уже совершенное любодеяние; любодей же неизбежно впадает в ту же геенну. Кто ни клялся? А это, конечно, от лукавого; а то, что от лукавого, несомненно, заслуживает наказания. Кто ни завидовал когда-либо другу? А это делает нас хуже язычников и мытарей; а что тем, кто хуже их, не избежать наказания, так это очевидно.

Кто совсем изгнал из сердца гнев и простил грехи всем, против него согрешившим? А тому, что не простивший будет неизбежно предан мучениям, не станет противоречить никто из слышавших имя Христа. Кто ни служит мамоне? А кто стал служить ей, тот уже неизбежно отказался от служения Христу; отрекшийся же от этого, неизбежно отрекся от собственного спасения. Кто ни злословил тайно? А Ветхий Завет таких повелевает лишать жизни.

Если же кто пришел в отчаяние от сказанного, тот пусть подождет немного – и тогда впадет в большее отчаяние, когда мы скажем о гораздо более тяжком – например, о клятвопреступлениях. Поистине, если клясться, – дело диавольское, то какому наказанию подвергнемся мы, будучи повинны в клятвопреступлении? Если называние брата глупцом навлекает геенну, то что нам будет за опозорение брата, часто ничем не обидевшего нас, бесчисленными поносительными речами? Если одна злопамятность достойна наказания, то какого мучения заслуживает мстительность…

Чем же утешаемся мы в своем несчастном положении? Тем, что все, как бы по некоему уговору, низринулись в бездну порока? Но именно это и есть важнейшее доказательство усиления болезни, когда утешение в несчастье нам доставляет то, что должно быть причиной большей скорби. Многочисленность сообщников в грехах, конечно, не освобождает нас от виновности и наказания».

Отец Никодим отложил текст Иоанна Златоуста и продолжил:

– Я специально подчеркнул последнюю фразу святителя. Ведь именно этими словами он коснулся самого распространенного оправдания грешников: «Все поступают так же».

У Господа нужно просить помощи в том, чтобы вернуть себе образ Божий, спасти свою бессмертную душу. И Господь непременно поможет, только для начала человеку необходимо сделать первые самостоятельные шаги. Прекратить сравнивать свое «превосходство» с «ничтожеством» других людей, почувствовать всю малость свою перед лицом Божьего величия. Только таким путем можно обрести смирение в сердце и понять всю важность и значимость занимаемого человеком поста. Строго ли взыскивает с себя человек за поступки, совершаемые на посту? Мы все пребываем в тщете личных дел, растрачиваем на них любовь, силы, время. Нам кажется, что жизнь обделила нас, что нам причитаются всяческие блага, что все у нас в долгу… И человек, не смиряясь перед Господом, не обретает подлинное человеческое достоинство. Тогда ему остается только оплакивать свое непоправимое прошлое и горькое настоящее… Гордость не ведает о смирении, и именно поэтому ей предстоят многие жестокие унижения. Никогда не забывай, что настоящее человеческое достоинство рождается из смирения и не может быть унижено. Достоинство – от Бога и ведет к Богу.

– Так ведь брат Петр постоянно возносит молитвы Господу, он даже собирался навсегда остаться монахом…

– Да, но он ни в малой мере не готовит душу свою. Я часто вспоминаю, как перед моим собственным пострижением отец игумен привел слова святого Кирилла Туровского: «Ты, как свеча, волен в себе до церковных дверей, а потом не смотри, как и что из тебя сделают… Имей свою волю только до поступления в монастырь; по принятии же монашеского образа всего себя отдай в послушание, не таи в своем сердце даже малого своеволия, дабы не умереть душою».

– Что же касается молитвы, – продолжал отец Никодим, – не раз твердил я брату Петру: «Подумай крепко, о чем тебе следует молиться, и призывай на помощь Пречистую Божию Матерь, святых ангелов и святых угодников Божиих и предоставь им свою нужду. Не ослабляй духовных усилий, не останавливайся на своем тяжком пути. Повторяй молитву вновь и вновь, через многие дни и целые годы, ни сил, ни времени не жалея. Не переставай постоянным своим прошением взывать о помощи. Если же прошение твое не будет исполнено, не ропщи, но размышляй о непостижимости суда Божия, веруй в совершенное всеведение и Промысел Всевышнего, всецело предоставляя себя воле Божией. Поступая таким образом, ты следуешь путем праведным. Остальное же Бог исполнит».

Но гордыня не дает брату Петру покориться воле Божией. Ему хочется, чтобы все исполнилось по его собственной воле – здесь и сейчас…

– Что же теперь будет? – невольно вырвалось у меня.

– Мы будем молиться за него, а дальше… На все Господня воля, – смиренно ответил отец Никодим.

Я понял, что дальнейшие вопросы будут восприняты отцом Никодимом как праздное любопытство. И в самом деле – чем мог я помочь брату Петру и каким образом услышанная история могла помочь мне решить собственные проблемы?

У отца Мефодия я регулярно справлялся о здоровье брата Петра, но получал краткие ответы, сводившиеся к тому, что с Божией помощью он выздоравливает. Я надеялся в один из дней встретить Петра, вновь принявшегося за исполнение своего послушания.

Однако все произошло совсем иначе.

Через несколько дней в поварне мне сообщили, что отец игумен благословил заменить брата Петра другим послушником. Мне же следовало заняться прежним своим делом.

Не удержавшись, я поинтересовался о брате Петре. И получил ответ, что он исцелился от болезни и покинул монастырь.

Наверное, встреча с братом Петром была мне предупреждением: произошедшее было знаком, красноречиво говорящим – ив моей душе таятся качества, приведших брата Петра к таким тяжким последствиям!

Над этим стоило поразмыслить…

Спустя некоторое время я спросил у отца Дорофея: известно ли ему, как сложилась дальнейшая судьба Петра Велихова?

Отпущен ли был ему грех его, получили ли исцеление душа и тело?

По своей ли воле покинул Петр монастырь и лучший ли это был для него выход?

Отец Дорофей задумался:

– Есть у нас на Святой горе предание. Однажды один монах зашел туда, где хранились кости братии, отдавшей в ските Святой Анны душу Богу, и, к несказанному своему изумлению, увидел он множество светозарных юношей. Одни из них брали кости почивших монахов и уносили. Другие, наоборот, приносили останки. «Мы исполняем повеление Пресвятой Девы, – молвили юноши, – сюда мы приносим останки тех, кто горячо желал закончить свою жизнь на Святой горе, но не смог. Останки тех, кто пребывал здесь лишь телом, мы переносим в мир. В мыслях они жили в миру и мечтали вернуться туда».

– Петр ошибочно думал, что все мы здесь – святые, – продолжал отец Дорофей, – а он обычный человек, не способный настолько смирить себя, как мы. Тогда мы поняли, что живые примеры смирения и кротости, могущие убедить его, нужно искать не в стенах монастыря, а в миру. Понял это и Петр, а потому ушел.

– Но сумеет ли он, оставшись без духовного наставления, побороть одолевающие страсти?

– Он ушел не один. Вместе с ним возвращается в его края один паломник, пришедший сюда благодарить Божию Матерь за то, что Она помогла ему сердечно покаяться в грехах и обрести Господа. Паломнику удалось вступить на путь преображения, он начал становиться совсем другим человеком. Думаю, что совместный трудный путь будет полезен обоим. Мы же будем молиться за них.

Господь милостив!

Я задумался: может, и меня, подобно брату Петру, монастырские стены отгораживают от мира?

И рано или поздно мне придется туда вернуться.

Из неведомого внешнего мира в монастырь постоянно приходили паломники. Порой в потаенных глубинах моей души вспыхивала надежда, что случится чудо, – и я встречу людей, которые узнают меня…

Отец Дорофей не противился моей надежде и предложил работать вместе с братьями, которые встречают прибывающих, помогают паломникам разместиться, устраивают встречи с теми, к кому прибывшие желают обратиться за советом и помощью…

Я с радостью согласился.

Через несколько дней я вместе с добрейшим, неторопливым во всех своих движениях отцом Мисаилом встречал группу паломников на монастырской пристани, отвечал на многочисленные вопросы и провожал в странноприимную гостиницу – архондарик, в которой продолжал жить и сам.

Разные люди прибывали в монастырь: одни жаждали разрешения горестей и бед другие надеялись на исцеление. И только единицы посещали монастырь ради обретения духовного наставничества или с намерением, не испрашивая для себя ничего, поклониться святогорским святыням. Такие паломники чаще всего были представителями духовенства, и, как поведал отец Дорофей, они действительно уносили отсюда ощущение благодати, которым щедро делились со своими прихожанами.

Встреча, на которую я столь истово надеялся, произошла через несколько недель после моего поступления на новое рабочее место и превзошла самые смелые ожидания.

В тот день море штормило, и к пароходу с паломниками, вставшему на рейде, отправилась монастырская лодка.

– Ничего, с Божией помощью выгребем, – уверенно сказал мне старший из гребцов.

И действительно, через некоторое время лодка, то возносившаяся на самые гребни могучих водяных валов, то погружавшаяся в пучину, причалила к пристани. Гребцы помогли взобраться на причал двум русским – старому священнику в вымокшей одежде и не менее мокрому молодому человеку, с удивительным равнодушием окинувшего всех и каждого рассеянным взглядом и не пожелавшего откликнуться на общие сочувственные возгласы.

Вспомнив рыбалку с Амвросием, я побоялся, что рискованное завершение морского путешествия может повлечь неблагоприятные последствия и скажется на здоровье послушников. Но встретивший нас брат-гостинник знал свое дело куда лучше, чем я когда-то.

Путников напоили горячим травником, покормили. Пока же они сидели в натопленной трапезной, в назначенной им келье растопили чугунную печку, чтобы развесить и просушить насквозь промокшие вещи. Дым от брошенных в печку поленьев разогрел изогнутую железную трубу, выходившую в маленькое оконце под самым потолком. В помещении стало тепло.

Древняя монастырская стена надежно защищала от дождя и ветра, шум волн, долетавший до кельи, должно быть, стал для усталых паломников убаюкивающей колыбельной. Во всяком случае, когда поутру я заглянул в трапезную гостиницы, чтобы немного подкрепиться перед очередным походом на пристань, наши вчерашние гости пребывали в добром здравии и с видимой охотой завтракали.

Я исподволь пытался рассмотреть их, не привлекая к себе внимания. Особенно занимал меня младший: лет около тридцати, поредевшие белокурые волосы, слегка курчавясь, обрамляли лицо. Судя по одежде, по массивному перстню на пальце, был он не из бедных. Видимых признаков тяжкой болезни заметно не было, а легкая отечность на лице объяснялась недавним пробуждением ото сна. К духовенству, как его спутник, он явно не принадлежал. Однако что-то же привело его в монастырь!

Да и его рассеянная отстраненность говорила об угнетенности и озабоченности.

Пожилой священник помолился, закончив трапезу. Его спутник, погруженный в молчаливое равнодушие, отодвинул от себя тарелку и поднял глаза. Мы встретились взглядами, и я внезапно прочел в его глазах неподдельный живой интерес.

Он привстал и потянулся ко мне через стол:

– Горин? – неуверенно спросил он, протягивая мне руку. – Данила Горин? Ты как здесь? Ведь я не ошибаюсь?

Я смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова.

– Ты не узнаешь меня? Я Сергей, Серега Зятьков. Мы же с тобой в училище на одном курсе были. Вспомнил?

Что мог я ему ответить?

Что не знаю никакого Зятькова?

Что ничего не помню про училище?

Выручил меня отец Мисаил, вошедший в трапезную и ставший невольным свидетелем разыгравшейся сцены.

– Ты, часом, не ошибся, парень? – ласково спросил он. – Может, наш Антропос только похож на твоего… как там его? Горина?

– Да какое ошибся! – Все былое безразличие с Зятькова сдуло словно ветром. – Какое там ошибся! Какой еще Антропос? Ведь это же Горин, Данила Горин! Да посмотрите, – он схватил меня за руку, – видите? У него ногтя на среднем пальце нет. Мы на практике на паруснике ходили. Ему тогда этот ноготь шкотовой лебедкой сорвало нечаянно, когда был аврал. Кровь прямо так и капала… Помнишь, Данька?

Я закрыл лицо руками и медленно опустился на скамью.

Ноги отказывались держать меня…

Священник взволнованно читал молитву.

Человек, назвавшийся Серегой Зятьковым, растерянно спрашивал: «Чего это он? Что с ним?»

И только отец Мисаил сохранял присутствие духа. Откуда-то издалека я различил его голос:

– Без отца Дорофея тут не разберешься. Без него да без отца Амвросия. Ну, отец Амвросий, известно, в своей пещерке. А вот отец Дорофей, должно быть, в библиотеке. Пойдемте все вместе к нему. Слышишь, Антропос? Поднимайся. Сейчас все выясним.

Отец Дорофей потом частенько вспоминал состоявшуюся в тот день беседу:

– Как же, помню, будто сейчас. Входят они ко мне – все вместе. Старенький отец Николай (прибывший накануне русский священник) со своим молодым спутником, взволнованный отец Мисаил и Антропос, на котором лица нет. У меня как раз по Господнему Промыслу сидел отец Амвросий – разбирали мы один врачебный рецепт, написанный на старой латыни…

Для начала пришлось успокоить пришедших.

«Теперь же, – говорю, – сказывайте. Да не все разом, а кто-нибудь один».

Слово взял молодой человек: горячо, убедительно объяснял, что наш Антропос и не Антропос вовсе, а Данила Горин, русский моряк!

Что Антропос не является Антропосом, мы с отцом Амвросием и так знали. Но «Данила Горин»…

И тут меня осенило: «Постойте, – говорю, – постойте! Отец Амвросий, ты не напомнишь, какого именно числа и месяца подобрал ты человека на морском берегу?» «Как же! – отвечает отец Амвросий. – Такое не забывается. Было это в семнадцатый день месяца марта». «Вот, – восклицаю я, – вот он где сказался, перст Господень!» «Что такое?» – удивляется отец Амвросий. «А то, – разъясняет ему отец Николай, – именно в этот день отмечается память святого благоверного князя Даниила Московского. Твой небесный покровитель, Данилушка, порадел перед Господом о твоем спасении из пучины морской».

Не знаю почему, но довод умудренного жизненным опытом священника убедил меня больше, нежели содранный во время морской практики ноготь, на который настойчиво ссылался Сергей. Ноготь мог оказаться совпадением – мало ли у скольких людей недостает ногтя?!

Но чудесное мое спасение в день именин совпадением быть попросту не могло.

Отец Дорофей учил меня различать Божий знаки…

Сергей все не мог успокоиться: задавал вопросы и, перебивая самого себя, пытался напомнить мне подробности нашей жизни в училище. Я остановил его:

– Погоди. У нас еще будет время, обо всем переговорим: и обо мне, и о тебе. Отец Дорофей, а кто он был – святой Даниил Московский?

– Я могу рассказать тебе, Данилушка. Ведь в сан я был рукоположен в Свято-Даниловом монастыре, – отозвался отец Николай. – Может, и остальные послушают.

Все согласились, и отец Николай начал свой рассказ:

– Даниил был четвертым, младшим, сыном благоверного князя Александра Невского. С детства он считался особенным ребенком. Грубых воинских забав чуждался, мирских утех не искал, возлюбил же сердечную молитву и жития святых.

Когда после смерти отца братья принялись делить наследство, то взяли себе лучшие земли, а Даниилу отвели в удел самое небогатое в ту пору Московское княжество. Опасались они, что братец станет оспаривать столь несправедливое решение. Но отрок не вступил в спор с близкими людьми и, молясь за братьев, сохранил мир и между ними, и в своей душе.

С Божией помощью имение Даниила вскоре умножилось. И стало Московское княжество сильнейшим на Руси. Подданные князя московского знали, что, несмотря на свою кротость и милостивость, он мог становиться твердым и мужественным: когда рязанский князь Константин возжелал силой оспорить первенство Москвы и вероломно напал на княжество, то был побежден! Но Даниил не стал отбирать у побежденного Рязанские земли да взимать богатую дань. И Бог воздал ему за милосердие…

Не прошло и трех лет, как племянник Даниила, князь переславль-залесский Иоанн, умирая бездетным, завещал Даниилу свои владения. Так и началось собирание Русской земли вокруг Москвы и формирование державы единой.

Даниил – святой-строитель, созидатель: на иконах его изображают держащим на руках маленький белый храм. Еще в начале княжения Даниил заново отстроил Московский кремль, а также основал на берегу Москвы-реки Свято-Данилов монастырь, к слову, первый в Москве, в честь своего святого покровителя, преподобного Даниила Столпника. Монастырь подвергался и нападению врагов, и сожжению, и разграблению, но всякий раз заново отстраивался, становясь только краше. Именно в монастыре князь Даниил завещал похоронить себя и перед смертью принял монашество. Тогда же он был причислен к лику святых.

И даже через триста пятьдесят лет его мощей не коснулось время!

Вот такой у тебя небесный покровитель, Данилушка: поклонись ему, вознеси благодарственную молитву за свое спасение…

Выслушав отца Николая, собравшиеся трижды с поклонами перекрестились, отдавая дань памяти князю-святителю.

Перекрестился и я, с благодарностью за чудесное спасение из пучины морской, искренне сожалея, что до сих пор не знаю подходящей к сему случаю молитвы!