Текст книги "Верка"

Директор объявил о желании главного технолога произнести речь, и Вера Павловна сказала:

– Дорогие гости, уважаемые коллеги! Итоги деловой встречи венгерских и крымских виноделов уже подвел Александр Иванович. Я бы хотела показать венгерским мастерам, что на нашей земле прижилось их знаменитое вино, – Верка подняла красивую бутылку токайского. – Однако, согласитесь, одного сорта мало! Десятидневная работа с венгерскими коллегами вылилась не только в обмен полезным опытом, но и показала, что перед нами раскрываются широкие возможности создания новых, еще более вкусных, ароматных и благодатных вин, венгерских – в Крыму, а крымских – в Венгрии. Так давайте наполним стаканы токайским нектаром, изготовленным на крымской земле, и осушим их за скорейшую реализацию этой перспективы!

Антал, видимо, ради удовольствия перевел сказанное на венгерский язык, – гости встали и выпили стоя. В следующее мгновение Верка почувствовала крепкое рукопожатие и услыхала длинный комплимент о ее способности говорить коротко и ясно о главном. Ей захотелось еще токайского, и они продолжили его дегустацию, запивая ароматный шашлык сладким вином. Когда прошел первый запал тостов, питья и еды, многие непроизвольно отошли от стола с бутылками и закусками, так что место пиршества расширилось, появились новые стоянки, сиденья и даже лежанки. Верка понимала желание Антала уединиться и сама была не против такого шага, поэтому предложила ему прогуляться по поляне. Она повела гостя к большому бревну, лежавшему на возвышенности. Оттуда хорошо было видно сочетание гор, ущелий, каменных осыпей и леса, и все это казалось неземным ландшафтом, наводившим одновременно радость, загадочную тревогу и легкую грусть. Попутчик положил руку на Веркину талию, но она медленно отвела ее от себя и ответила на его жест тихо и спокойно:

– Антал, мне хорошо с тобой, и я разделяю твое стремление убежать в лес и там дать волю своим чувствам. Только есть одна маленькая загвоздка: я не хочу больше быть преследуемой дичью!

– Мне непонятно, о чем ты говоришь? Разве я тебя преследую?!

– Нет, конечно, нет! Речь идет совсем о другом: мне, советскому человеку, нельзя… вступать в связь с иностранцем, это грозит потерей не только карьеры и работы, но и преследованием.

– Ты уже была преследуема за подобные действия?

– Я уже имела несчастье вступить в противоречие с законом в другой области и заплатила за это тяжкую цену.

– Неприлично расспрашивать тебя, что конкретно ты сделала, хотя я нахожусь в замешательстве.

– Я отбывала срок наказания в колонии строгого режима.

– Что такое колония строгого режима?

– Тюрьма, в которой отсиживаются за тяжкие преступления.

– То, что ты доверяешь мне свое тяжелое прошлое, говорит о том, что я тебе небезразличен. Этим я уже счастлив! Вера, давай попробуем найти способ, как тебе приехать в Венгрию!

– Я не знаю такого способа. Меня не могут послать в вашу страну, даже как специалиста, потому что проклятое прошлое не позволяет мне вступить в ряды КПСС, а приехать иначе просто невозможно. Давай больше не будем мечтать о том, что неосуществимо! Расскажи мне лучше о своей семье, о своих детях.

– Я родился и вырос в маленькой Венгрии, в крошечном городке. Отец мой был садовником и приучил меня любить растения. Я учился в Будапеште, в сельскохозяйственной школе, потом был университет. Сразу после войны женился на своей однокласснице. В сорок седьмом году у нас родились две девочки, но когда им исполнилось по четыре годика, мы с женой расстались. У меня было еще две женитьбы, только ни разу не удалось завести новую семью, потому что я не встретил такую женщину, как ты.

– Но ты жил в реальной обстановке, среди красивых женщин, плавал по Дунаю, ездил по Европе… Неужели в таких фантастически обжитых местах нет настоящих девушек, женщин?

– Об этом я тебе уже сказал: таких женщин, как ты, действительно нет, по крайней мере, я не встречал! Знаешь, с тех пор, как я увидел тебя, вся моя прошлая жизнь кажется мне серым и незначительным существованием. Ты затмила и в то же время раскрасила удивительными красками весь мир. Ты реальная и сказочная женщина, ты – мой самый светлый и прекрасный образ. С тобой я готов и петь, и работать, и растить детей. Я никогда не был романтиком, а сейчас мне видятся радужные сны, я счастлив каждую секунду, потому что могу каждую секунду думать о тебе, потому что столько дней мог наслаждаться твоим сиянием, потому что вопреки всему верю в наше светлое будущее. Я даже не знаю, стоит ли тебе говорить о своей любви, ведь ни одним словом не выразить моих чувств, нет, не чувств, а моего состояния! Вместе с тобой я полюбил всю Вселенную, я уже не представляю этот мир без тебя и вижу в этом мире себя только рядом с тобой. Ты думаешь, меня сжигает страсть? Она разрывает меня на части! Но я готов и вот так просидеть с тобой вечность, потому что даже удовлетворение страсти не сможет удовлетворить мою потребность быть рядом с тобой. Мы не можем уединиться и дать волю чувствам? Что ж, давай будем у всех на виду просто общаться. Мне и это приносит наслаждение…

– Антал, моя юность проходила под бандитский свист, среди грабителей и убийц, я спала с легавыми, ворами, хулиганами и партийными работниками, дралась с бабами в тюрьме, корчилась у параши, рожала в грязной камере, застудила насмерть сына в дырявом вагоне… А ты меня возносишь.

– Твое прошлое – это твоя жизнь, но его можно просто игнорировать, например, у меня это произошло автоматически. По современным понятиям я не являюсь патриотом своей страны, потому что не оказывал фашистам сопротивления. Возможно, та моя нейтральная позиция тоже является преступлением против нынешнего строя.

– Возможно, между криминальным поведением и неверной политической позицией человека в критической ситуации нет существенной разницы, суть не в смысле, а в последствиях. В моем случае последствия таковы, что у меня нет шансов приехать к тебе.

– Значит, ты хотела это сделать? – воскликнул Антал.

– Не знаю. Скажу прямо: ты мне небезразличен. В моем положении вдовы кажется естественным повиснуть на шее мужчины, но я еще никому не вешалась, а с тобой могла бы и хочу остаться. К сожалению, нам пора возвратиться к столу и присоединиться к остальным.

– Но нас все видят, мы ничего не делаем зазорного!

– Пора, Антал.

– Мы даже не поцелуемся?

– Рассуди сам: домой я тебя пригласить не могу, пойти с тобой в гостиницу – тем более. Ты и я находимся не просто на виду, а под бдительным оком. Я сказала, что не хочу быть преследуемой, поэтому ни на какие ухищрения не пойду!

– Можно, я буду писать тебе из Венгрии письма?

– Попробуй! По крайней мере, мне на этот счет никаких инструкций не давали.

– Вера, я не знаю как, но я обязательно встречусь с тобой, чтобы остаться навсегда!

– Я буду только рада!

Они спустились на поляну и подошли к костру, у которого сидели директор, двое иностранцев и еще несколько человек. Терентий Митрофанович рассказывал о том, как немцы уничтожили сразу почти весь их партизанский отряд у села «Счастливое» и как ему удалось уцелеть. Он говорил с волнением и нескрываемой горечью:

– В тот раз фашисты устроили засаду у тайных партизанских складов с продовольствием и боеприпасами. Карателей навели на нас татарские националисты, помогавшие оккупантам. Немецкое командование глубоко продумало операцию и тщательно к ней подготовилось: на Ай-Петри были заранее выведены танки, которые хорошо пристреляли цели, на всех высотках, прилегающих к складам, установили пулеметные гнезда, а в укрытиях засели автоматчики, готовые по сигналу взять склады в двойное кольцо. Фашисты рассчитывали на тотальную ликвидацию отряда. В принципе, так и вышло! Мы ведь не знали, что нас предали, и шли большой группой, чтобы как можно больше набрать запасов и сразу перебазироваться в другой район. Когда начался шквальный артиллерийский огонь, командир дал команду залечь, надеясь таким образом переждать обстрел и спастись. Но снаряды ложились все ближе и косили наших прямо на земле. Следующая команда «Рассеяться!» застала в живых немногих, да ее едва услыхали оглушенные взрывами ребята. А тех, кто пытался уйти, доставали пулеметы MG. Я шел в замыкающей тройке, и мы несколько мгновений видели воочию все происходящее. Что такое ад, не знаю, но то видение было страшнее ада! Снаряды расщепляли вековые буки, дробили скалы, вздымали коричневую землю, возносили в небо тела и куски людей, выбрасывали из погребов ящики, плевались желтым огнем и черным дымом, который через несколько минут закрыл солнце. Потом взрывы добрались до флангов, вмиг разметали нашу группку, и я уже больше никого из своих не увидел. Мне обломком древесины содрало кожу с подбородка, я укрылся за поваленный ствол старого бука и попытался сделать себе перевязку. Вдруг рядом появились немецкие солдаты. Один из них шел прямо на меня, но зацепился за сучок, упал и громко выругался. Соседи по цепи рассмеялись его неловкости, а «мой» немец, видимо, смутился и второпях не стал присматриваться к поваленному дереву. Каратели прошли, а я, увидев за ними зеленые бескозырки татарских добровольцев, понял, что не уйти. Я решил застрелиться, так как эти бестии знали лес не хуже нас, а вести бой, имея четыре патрона, было бессмысленно. Только жажда жизни заставила действовать иначе: я пополз к балке, незамеченным достиг ручья, погрузился в него и стал медленно подниматься вверх по течению. Со стороны разгромленного тайника слышалось короткое тявканье пулеметов и одиночные выстрелы – видимо, каратели добивали раненых. Потом я услыхал лай настоящих собак, встал во весь рост и дал волю ногам. Так мне удалось оторваться от погони и засесть до темноты в укромном месте. Я решил двигаться к Барсучьему камню, что расположен западнее Счастливого, так как там мы заранее назначили встречу со связным из штаба отряда и обозначили тайник, в котором могла лежать записка с указанием иного места встречи. Как бы хорошо я ни знал местность, все же в темноте дал приличный круг и только к рассвету понял, где нахожусь. Вдруг я увидел танк и прилег. Было ясно, что где-то находится часовой, и он мог заметить или услышать меня раньше, чем я его. Я лежал, а мой нос подавал голодному желудку сигналы о том, что неподалеку жарится сало. В другой обстановке я бы подумал о том, как скорее прошмыгнуть и скрыться, а тут ринулся разведывать, кто же это пирует. Пополз на запах и вскоре обнаружил следующее: в расщелине скал тлеют угли, на них аппетитно шкварчит банка, а над всем этим склонился и словно колдует фриц. Рядом расстелена скатерка со снедью, все как в чудной сказке! Чуть выше, на корявом дубке, висит автомат и прорезиненный плащ. Огляделся – поблизости никого, взбодрился и начал действовать. Через минуту выдался удобный момент, я вскочил немцу на спину, закрыл индивидуальным пакетом ему рот и всадил нож в грудь. Потом подбежал к банке, быстро наполнил рот обжигающей ароматной едой и, пока ее пережевывал, снял с убитого сапоги, подсумок с патронами и бушлат. Машинально сгреб и положил в вещмешок «скатерть-самобранку» и только начал переобуваться, как услышал шаги. Быстренько накрыл убитого плащом, схватил автомат и прижался к скале. Подошли два немца, залопотали, стали, видимо, кого-то звать. Когда один из них шагнул к трупу, я дал по любопытному очередь и тут же хотел расстрелять второго. Однако он успел отскочить за выступ и пальнуть по мне, но промахнулся. По топоту шагов, я понял, что он бежит к своим. Надо было драпать самому, да жаль было сапог, которые по виду казались новенькими и моего размера! Пришлось закончить переобувание и только потом думать об отходе. Выходить прямиком из укрытия было рискованно, я попробовал полезть вверх, опираясь ногами о противоположные стены расщелины. Это мне удавалось с трудом – сильно мешали автомат, вещмешок и бушлат. Я продвигался медленно, понимая, что если немцы увидят мою фигуру в просвете скал, то расстреляют ее как в тире. Но враг оказался куда хитрее и догадливее: немец, видимо, только отбежал, потом залег, подполз к расщелине и швырнул в нее гранату! Это я осмыслил после, когда меня вдруг подхватил горячий поток и вынес на вершину скалы, то есть, у заветной цели я оказался гораздо раньше, чем предполагал, правда, с посеченной мелкими осколками задницей. Сгоряча я этого не почувствовал, поднялся и пробежал с полкилометра, потом обнаружил кровь и нырнул в густые заросли кизила. Немного кружилась голова, а все остальное казалось мелочью. В кустах вспомнил, что во время бега дорогу мне освещала сигнальная ракета. Вероятно, по мне стреляли, потому что видел, как пули срезали ветки, но выстрелов не слышал – из-за того, что был оглушен взрывом гранаты. Я знал: каратели пошли новой облавой и наверняка пустили вперед собак, которых я боялся больше всего, поэтому, чуток передохнув, вскочил и бежал до тех пор, пока не упал в полном изнеможении. Очнулся и сразу же ощутил муки голода и жажды. Оказывается, в подсознании были зафиксированы съестные трофеи, наскоро спрятанные в вещмешок и карманы бушлата. Из свертка пахнуло свежим хлебом, коего я не видел уже много месяцев, ломтиками колбасы и сыра, а в одном из карманов бушлата немец носил бутылочку шнапса. Пара глотков огненной жидкости подняла мне настроение, остальное ушло на обработку ран. Еда показалось райской, но у меня хватило сил разделить ее на три части. После несколько дней скитаний по горам я вдруг почувствовал, что достаточно окреп, чтобы начать наступательную борьбу с фашистами, и как будто в унисон моим пожеланиям, увидел своих. Это была штабная группа нашего отряда, поджидавшая в заповедных лесах возвращения товарищей с продовольствием и боеприпасами. Но вернулся я один с горькой вестью и пустыми руками. Зато имел точные данные о местоположении карателей, и мы в ближайшие дни совершили на них дерзкий налет. Нам удалось сжечь две танкетки, уничтожить с десяток фрицев и завладеть небольшим обозом с теплой одеждой и продовольствием. С этого момента мы уже не теряли инициативы, да и немцы, видимо, почувствовав приближение Красной Армии, стали бояться нас. И хотя голод, холод и предательство были самыми коварными врагами в партизанской войне, наши люди выстояли и победили.

Александр Иванович налил в стаканы водки и предложил помянуть павших партизан. Потом все те, кого еще не свалил алкоголь, отправились на предобеденную прогулку. Верка и Антал шли рядом и вдыхали сухой запах орешника. Лес был чистым и приятным, и казалось, что все в нем специально приспособлено и приготовлено для пешей прогулки. Широкая тропинка вилась вдоль оврага, иногда приближалась к нему вплотную, и тогда слышалось мелодичное журчание лесного ручья, иногда выходила на поляну, в центре которой возвышался могучий одинокий дуб, потом снова ныряла в лес, петляла между белыми стволами буков, вдруг упиралась в серую скалу, круто поворачивала и, описав препятствие, легко бежала дальше, в бесконечное царство растительности.

Теперь, когда Антал и Верка открылись друг другу, четко обозначили взаимные чувства, оценили возможности и поняли безнадежность близости, разговор их стал более свободным и раскованным. Антал как будто читал вслух письма, которые будет писать в Крым возлюбленной, в них подробно рассказывал о своих увлечениях, описывал свою квартиру, некоторые детали своего быта, места прогулок по любимому городу Шиофоку, расположенному на южном берегу озера Балатон, дорогу на свою дачу. Потом вдруг переключал рассказ на то, как ему удавалось иногда решать неразрешимые вопросы, как в критической ситуации он продумывал свои неординарные действия, как готовился к свершению главного шага, как упреждал неудачи и как радовался победе. Верка больше молчала, лишь иногда что-то спрашивала, уточняла, смеялась. Она легко вписывалась в ситуацию и в обстоятельства, о которых говорил Антал, а воображение переносило ее в уютный городок и на берег теплого озера, оно почему-то было похоже на Феодосийский залив. И ее собеседник, чувствуя полноту восприятия своего рассказа, млел от счастья и не мог сдерживать новых всплесков эмоций…

Между тем время неумолимо двигалось вперед, и с каждой минутой все четче обозначались признаки завершения пикника: гости уже ничего не ели, в костре догорали головешки, разговоры стали вялыми, а солнце почти касалось вершин ближних гор. Антал, видимо, почувствовав реальное окончание праздника, заговорил вдруг о своих впечатлениях от путешествия по Крыму:

– Понимаешь, Верочка, я никогда не думал увидеть такие места! Здесь, на небольшом клочке земли, сосредоточено много чудес: в небо вздымаются крутые горы, бушует море, волнуются травяные степи, зеленеют кудрявые леса. Здесь бродили мамонты, зарождалась человеческая цивилизация, люди героически сражались за свою землю, отражали набеги, строили города и крепости, становились полководцами и героями, выращивали виноград и добывали камень. Здесь я встретил тебя. Поверь, ты поистине являешься украшением Крыма! Это мнение всей нашей делегации, это я читаю в глазах Александра Ивановича и тех, кто сегодня собрался у костра. Знаешь, Крым чем-то напоминает мне мою малую родину, то есть небольшое пространство в окрестностях городка Шиофок. И, хотя я родился в Капошваре, мое детство и юность прошли именно в Шиофоке. Этот городок примостился бочком, словно загорающий купальщик, к южному берегу озера Балатон. Его улицы и окрестности украшены виноградной лозой, а в ясную погоду с базальтовых холмов видна вершина горы Кёришхедь. Теплые волны Балатона так же ласковы, как волны Черного моря, а воздух мягок, пахуч и свеж. Когда он стекает с гор, что находятся на северном берегу, то приносит запах меда, жареной рыбы и белых слив, а подует с юга – запахнет вином, специями и степью. В сильный ветер с побережья поднимается мелкий песок, иногда он застилает небо, и тогда кажется что ты живешь на краю пустыни Сахары. Наш городок такой же древний, как и многие города Крыма, он возник задолго до прихода в Венгрию древних римлян, которые не могли не заметить этого райского места. Они придали городку свой вид, настроив замков, прекрасных вилл и мест для развлечения, и, конечно, приспособили его к своему образу жизни. При римлянах Шиофок процветал, а при турках служил фортом, так что и моим предкам приходилось воевать против османского ига. Не оставила в покое мой городок и прошедшая война – еще и сегодня можно увидеть ее следы на стенах старинных крепостей, в полях, и оврагах. Теперь я живу в другом месте, но в Шиофоке, на самом его краю, находится моя дача. Летом я приезжаю туда каждый выходной, а иногда и чаще, и по-прежнему наслаждаюсь видом, духом и самой землей этого чудного места. Сейчас в городе интенсивно строятся дома отдыха, санатории, лечебницы, развлекательные заведения. Наблюдая за всем этим, я немножко боюсь индустриального прессинга на нашу природу. Правда, правительство понимает, что Балатон – национальная жемчужина Венгрии и очень осторожно и разумно регулирует строительство. Думаю, индустриализации не избежать, только бы вот не перегнуть!

– А правда, что твоя дача – белый двухэтажный домик, в котором всего четыре комнаты: две внизу и две вверху, обе верхние комнаты имеют балконы, обвитые виноградной лозой, один балкон смотрит на озеро, а другой – на равнину?

– Да, правда! Неужели я уже рассказывал так подробно?

– Нет, я представила себе твою дачу именно такой.

– По-моему, подобное чувство называется телепатией, возможно, это не телепатия, а совсем иное, еще неизученное свойство людей читать не только мысли, но и видеть образы, те, что воспроизводятся в голове другого человека. Давай выпьем за телепатию! Впрочем, в нашем случае имеет место нечто особенное, думаю, прежде всего взаимное притяжение. Расскажи что-нибудь о себе, какое-нибудь событие, а я попробую воспроизвести ту обстановку, в котором оно происходило!

– Хорошо. Было это давно. Я гуляла одна, очарованная любимым временем года и тем, чем оно наполняло округу, и вдруг увидела большую толпу людей, все они смотрели в одну точку, и, казалось, не замечали ничего вокруг. Когда я проследила их взоры, то была поражена и тоже не могла оторвать взгляда от странного видения. Почти час я наблюдала за ним, пока оно не исчезло.

– Я не знаю, что видела ты, но твой рассказ сразу перенес меня в весенний сад, в нем ты наслаждалась чудным запахов цветущих яблонь. Происходило это вечером, когда еще не стемнело, и мир был залит сиреневой субстанцией. Ты шла и не ощущала собственного веса, душа твоя хотела объять этот мир и не могла этого сделать, ты любила все вокруг и одновременно желала улететь ввысь и раствориться в фиолетовых сумерках. На краю сада стояли люди, они смотрели в небо, чуть выше горизонта, где появлялись и светились ярко-красным цветом какие – то предметы. Их было несколько: пять или шесть, предметы передвигались, выстраивались в причудливые линии и фигуры, удалялись и приближались, меняли форму, которая была проста, понятна, притягательна, как красивое тело, но необъяснима. Потом они разом поднялись высоко в небо, стали тускнеть, пока не затерялись среди ярких звезд…

– Твои представления поразительно верны. Да, в период цветения садов я испытываю такую неимоверную радость, что парю над землей. Как раз перед войной у нас буйно цвела вишня. Однажды вечером, когда небо странным образом меняет цвет и все вокруг превращается в фантастическое видение, я выбежала в сад и с полчаса бабочкой порхала по нему, одновременно испытывая глубокое внутреннее счастье и легкую, беспричинную тревогу. Возвращаясь домой, я почувствовала странные перемены во всем мире – они усилили мои переживания, но я по-прежнему не понимала, что произошло. Я поспешила домой, чтобы поскорее лечь в кровать, укрыться с головой, уснуть и проснуться уже светлым утром. Возле дома стояли две или три группы людей. Увидев в одной из них соседку, я подошла и спросила, что случилось. Она не ответила, только перевела взгляд на горизонт. И вдруг мне стали ясны резкие перемены, воцарившиеся в мире: небо освещалось не заревом заходящего солнца, а отблесками больших фигур, зависших над горизонтом. Сначала они показались мне четырехугольниками, потом один из них чуточку наклонился, и явно обозначилась дуга, или полукруг, я стала наблюдать за остальными – они тоже слегка покачивались и тогда просматривались их округлые формы. Менялось и освещение: оно то усиливалось, то блекло, то было кроваво-красным, то приобретало темно-фиолетовые оттенки, то брызгало желтоватыми фонтанчиками, и в соответствии с этим менялась окраска теплого вечера. Фигур было шесть, они выстроились в ровную цепочку, которая иногда передвигалась на север, потом снова зависала, потом возвращалась в прежнее положение. Люди молчали, но вдруг тишину нарушил незнакомый голос, раздавшийся откуда-то сверху: «Это к войне!» В ответ по толпе прошел ропот, потом все затихли. А фантастические светила вдруг поднялись высоко в небо, оставив разноцветный ореол, и быстро рассеялись в бездне…

– Знаешь, Вера, я невольно думаю о том, как ты отбывала наказание в заключении.

– И что же ты видишь?

– Тебя, беременную, и твою обидчицу, задумавшую убить твоего ребенка. События происходили в грязной, вонючей камере, слева горел яркий свет – там находилась дверь. Ты спала, когда на тебя напала женщина с собачьей внешностью и стала бить в живот. От боли и ярости ты закричала пронзительным голосом, вдруг оказалась наверху и стала душить собачью курву. Ее спасли от смерти надзиратели, вбежавшие в камеру, а тебя посадили в карцер.

– Все верно! А та женщина больше походила на матерую волчицу. Давай все же выпьем за телепатию!

Они подошли к столу, налили по полному стакану вина и, не отрывая друг от друга взглядов, осушили их.

Через десять минут начались сборы, – Антал сначала загрустил, потом что-то долго говорил Владимиру. Наконец глаза его озарились радостным светом, и он шепнул Верке: «Мы приглашаем руководство завода в ресторан на прощальный ужин!» Она хотела отказаться, так как уже давно не уделяла должного внимания сыну, но не смогла. Более того, возвратившись домой, Верка позвонила своей подруге Катерине, работавшей теперь в обкоме КПСС, и попросила о встрече…

Ответный ужин был назначен в привокзальном ресторане, – наверно, хорошую рекламу своему заведению сделала официантка Маша, которая, без сомнения, понравилась гостям на пикнике и угодила его организаторам. Этот ресторан представлял собой хороший банкетный зал, посещали его в основном воспитанные и богатые люди. Вход в заведение контролировал крепкий улыбчивый швейцар, ему помогали бравые ребята из милиции, а блюда готовились и преподносились не хуже, чем в центральном ресторане Симферополя.

Войдя в зал, Верка нашла приятной и обворожительной атмосферу, царившую в нем. Продолговатый стол, за который усадили гостей, был украшен яркими осенними цветами и фруктами, и они, казалось, высекали радужные искры и огоньки из светильников, хрустальных бокалов, фарфоровой посуды и блестящих приборов. Чрезвычайно высокие потолки с чудной лепкой создавали парящий простор, на стенах висело несколько оригинальных картин, напоминавших о том, что ресторан расположен в Крыму, а белоснежные плотные шторы хорошо скрывали посетителей от посторонних глаз. В широких проходах между столиками ощущался уют за счет особенного разворота мебели и мелких аксессуаров. Обслуживали их стол две персоны: самый главный метрдотель – роскошный мужчина с благородной сединой и уже знакомая Маша, одетая в изящный форменный костюм. На столе не было никакого излишества, гостям сразу подали запеченную индейку, обложенную золотистым картофелем и зеленью, и началось вначале официальное, а затем – и непринужденное застолье.

Верка и ее возлюбленный, разумеется, сидели рядом, но говорили мало. После нескольких рюмок водки Антал вдруг перешел на таинственный шепот, говоря о тревожных брожениях в его стране, о политической нестабильности, об угрозе раскола в Венгерской партии трудящихся. Верка вспомнила некоторые газетные статьи на эту тему и поначалу встревожилась: ведь информация исходила, что называется, из первых рук! Да только ей не хотелось глубоко вникать в перипетии внутрипартийной жизни маленького государства, которое не сможет поколебать нашу страну, одержавшую десять лет назад невиданную Победу, создавшую Мировую Социалистическую Систему и успешно строящую социализм у себя дома. Она ответила на тревожный шепот собеседника озорной улыбкой, взяла его руку и крепко сжала своими сильными пальцами. Антал понял никчемность и нелепость разговора о политике, когда у них остается всего несколько часов до необозримой во времени разлуки, тоже улыбнулся и пригласил Веру Павловну на танец. Во время танца после короткой паузы Верка спросила:

– Хочешь сюрприз?

– Еще бы!

– Антал, я поняла, что мы не скоро свидимся, а потому не можем расстаться просто так. Я предлагаю рискованную встречу после ужина в доме своей подруги. Она живет на Феодосийском шоссе, то есть на окраине Симферополя, там мы смогли бы побыть два-три часа, потом подруга развезет нас по своим ночлегам… – У ее кавалера перехватило дыхание, он пошатнулся и чуть было не свалился на паркет, а Верка продолжала: – Очнись, милый! Мы ведь должны оговорить план нашего побега, встречи и расставания. За тобой придет машина, она будет запаркована на соседней от гостиницы улице, возьми вот эту схему, там я все нарисовала, записала номер автомобиля, имя водителя и, на всякий случай, адрес дома, где буду тебя ожидать. Понятно, что записку надо проглотить или сжечь, но она не должна оказаться ни в чьих руках! Не должны ничего заподозрить и твои соотечественники. Возвращаться будем по этой же схеме. Перед выходом из отеля ты скажешь дежурной, что не можешь дозвониться домой из номера, поэтому идешь на центральную АТС. Туда тебе действительно надо будет заехать и попробовать заказать телефонный разговор с Венгрией. Думаю, что это бесполезно, но у тебя появится алиби и официальная причина прийти поздно в гостиницу.

– Я шокирован, я не верю происходящему, но я сделаю все правильно, без единого промаха!

– Я знаю, что у тебя это получится, как и все у нас! Только надо очень постараться, надо сильно поверить и напрячь все свои способности. А сейчас танцы, еда и веселье!

Вечер шел своим чередом, на нем было в меру добрых пожеланий, слов благодарностей, шуток, незатейливых и острых анекдотов и даже коротких стихов. Никто, казалось, не замечал представителя спецотдела Ивана Ивановича, а он, наоборот, на сей раз более внимательно присматривался к гостям из дружественной страны, пытаясь связать поступившие сверху сигналы о брожении в рядах венгерских коммунистов с поведением обаятельных мадьяр. Когда все разошлись, Иван Иванович позвонил в гостиницу и, убедившись, что наблюдения за его подопечными и прослушивание их телефонных разговоров продолжается в заданном режиме, попросил докладывать ему немедленно о любых подозрительных действиях иностранцев. Потом стал обдумывать очередной отчет… Через полчаса ему сообщили, что Антал Балаш пытался позвонить в Будапешт, но связи не получилось, и он отправился на главпочтамт. На АТС главпочтамта подтвердили заказ на международный телефонный разговор, который не состоялся из-за отсутствия заказываемого абонента. В три часа ночи Ивана Ивановича разбудил дежуривший в гостинице агент и сообщил о только что возвратившемся с ночной прогулки мадьяре, который был в доску пьян. На вопрос, велись ли наблюдения за Анталом в городе, агент ответил отрицательно. Последнее обстоятельство расстроило отчет Ивана Ивановича, но поправить упущение он никак не мог, поэтому вложил в отчет короткую легенду о небольшой прогулке по ночному Симферополю подвыпившего иностранца, однако ничего не написал, а лишь подумал о возможном причастии к этому женщины…

А Антал действительно пришел в гостиницу пьяным от всего случившегося. После вечера в ресторане он внимательно изучил все инструкции, которые ему написала любимая, и, запомнив их, стал безошибочно действовать. Таким образом, менее чем через час открылась заветная дверь, и он оказался в жарких объятьях женщины, так сладко волновавшей его все эти дни. Но любовников ожидало куда большее счастье, радость и наслаждение, чем могло нарисовать их воображение! Два часа они не выпускали друг друга из своих объятий, не разжимали рук и не давали передышки своим страстям. Теперь эти сто двадцать минут вспыхивали самыми яркими искрами в сознании Антала и вновь и вновь ошеломляли и опьяняли и без того одурманенную его голову. Вера Павловна оказалась богиней любви, той потрясающей женщиной, которая умеет дарить чудо и превращать в высшее блаженство каждый миг. Вначале память Антала хаотично металась от одних сладких воспоминаний к другим, не в силах связать в единый дивный порыв эту краткую ночь. Раздробленные события то выплескивались в страстные диалоги, наполненные чудным смыслом и нежными словами, то воспроизводились в виде волшебных запахов и дурманящих прикосновений, то вырисовывались фантастическими красками и радужными ореолами, что освещали дивные кудри, лицо, губы, глаза. Только под утро он осознал полностью свою причастность к великому счастью, к которому его вела вся прошлая жизнь, а может, и таинственные неведомые силы…