Текст книги "Становление информационного общества. Коммуникационно-эпистемологические и культурно-цивилизованные основания"

Осознание (и тем более реализация) водораздела между государством и гражданским обществом – заведомо трудная задача, и ее непонимание, неискусное исполнение или искушение заполнить вакуум, оставляемый той или иной стороной, приводит к драматическим последствиям. М. Вебер отмечал парадокс «стального панциря»: рациональная организация общества, которая мыслилась «тонким плащом, который можно ежеминутно сбросить», обернулась – по мере поглощения государством гражданского общества, стальным панцирем «всепоглощающей регламентации» [66, с. 289].

Вместе с тем американский социолог М. Кеннеди отмечает, что институты гражданского общества нельзя создать без вмешательства государства. Они могут быть созданы при условии реформаторских усилий, идущих как сверху, так и снизу, как со стороны власти, так и со стороны общества.

Особенно в переходные периоды зрелое гражданское общество способно выполнять роль не только тех «крепостей», которые ограждают социум от распада, но и способны нонконформистски обновить самую государственность. Такое состояние, по мнению Р. Дарендорфа, всегда остается чем-то незавершенным, и это правильно, ибо его суть в открытости, в свободе.

Одним из методологических условий формирования и развития данной тенденции является синергия атрибутивной и функциональной концепций информации. При этом следует подчеркнуть, что, какие бы формы организации информации мы ни рассматривали, реальный социокультурный смысл и практическую социализацию они обретают в такой области человеческих взаимодействий, как общение между людьми.

Эта проблема не ограничивается взаимосвязью и вместе с тем необходимой дифференциацией между государством, как политической формой коммуникации с гражданским обществом, и последним как совокупностью зрелых форм неполитического общения. Речь идет об универсальном характере общения.

Потребность в общении относится к числу самых ранних специфических человеческих потребностей, наблюдающихся в равной мере как в фило-, так и в онтогенетическом развитии человека. Эмпирические данные свидетельствуют о том, что уже с первых дней жизни у маленьких детей возникает потребность в других людях. Вначале это проявляется в виде эмоциональных контактов, а затем развивается до уровня потребности в глубоко личностном общении и сотрудничестве со взрослыми. В дальнейшем эта потребность не угасает, приобретая характер непрерывности и устойчивости как необходимого условия жизнедеятельности человека. Естественно, способы, формы и уровень удовлетворения этой базовой потребности у каждого человека носят индивидуальный характер и зависят как от его личных качеств и особенностей, так и от условий социального бытия.

Вне информационного общения нет ни человека, ни его возможных коммуникаций. Даже в произведениях Достоевского, где диалог по преимуществу внесюжетен, он все же сюжетно подготовлен, особенно, в отношении своей формы. Но такой подход может говорить лишь о художественной специфике авторского приема. Реально же человеческие отношения, включая их коммуникационные срезы, информационно «нагружены», и иными они быть не могут.

Примечательно в этой связи высказывание академика А. И. Берга относительно того, «что человек может нормально мыслить длительное время только при условии непрекращающегося информационного общения с внешним миром. Полная информационная изоляция от внешнего мира – это начало безумия. Информационная, стимулирующая мышление связь с внешним миром также необходима, как пища и тепло, мало того – как наличие тех энергетических полей, в которых происходит вся жизнедеятельность людей на нашей планете» (цит. по: [284, с. 209]).

Учеными-психологами на экспериментальной основе показаны отрицательные последствия информационной изоляции человека. В одном эксперименте человека на некоторое время наглухо изолировали от внешнего мира, помещая его в термосурдобарокамеру Он не видит, не слышит, не получает никакой информации извне. Значительная часть испытуемых, а это обычно здоровые, физически крепкие люди, раньше времени нажимают кнопку с просьбой прекратить эксперимент.

Аналогичным способом заканчиваются и другие подобные опыты. В числе трудностей, с которыми сталкивается человек в условиях изоляции, оказывается не только неудовлетворенная потребность в общении, но и невозможность его ориентировки во времени. Все это не только тяжело переживается человеком, но и приводит к различным психическим деформациям, к психопатологическим сдвигам, которые, однако, сравнительно легко устраняются после восстановления нормального общения человека с окружающим миром [284, с. 209].

Проблема общения стала привлекать внимание философов еще со времен Сократа. Уже тогда важнейшим результатом ее осмысления явилось понимание общения не только как необходимого условия развития человека, одного из источников его познания, но и как пути постижения новых знаний и открытия истины. Жизнь вне живого общения казалась бессмысленной и теряла свое предназначение. Свидетельством тому может служить вся диалогическая практика и философия Сократа.

Платон также всячески подчеркивал невозможность существования отдельного изолированного человека. Он указывал на то, что сам для себя человек несамодостаточен и потому стремится к общению. Понимая последнее как обмен мыслями между людьми, Платон в диалоге «Федр» не только указал на информационную природу общения, но и на его технологию в форме речи и письменности. Личные отношения, возникающие между индивидами в процессе общения, изображаются им как «разумные отношения взаимного использования» [291, с. 249].

Создателем первой общей схемы процессов общения можно назвать Аристотеля. В известной «Риторике» он писал, что для любого акта общения необходимы по крайней мере три элемента: а) лицо, которое говорит; б) речь, которую это лицо произносит; в) лицо, которое эту речь слушает [16, с. 15]. Аристотелю принадлежит и указание на одну из важных форм общения – дружбу. Потребность и необходимость в общении выводится Аристотелем из идеи обособленности индивидов и наличия у них эгоистических интересов.

Следующий этап в осмыслении общения связан с Т. Гоббсом. Он существенно дополнил представления Платона и Аристотеля о роли языка и словесных понятий как инструмента общения. Основной движущей силой взаимодействия людей выступает, по мнению Гоббса, определенный уровень их самооценки и статуса.

Б. Спиноза, а затем и французские материалисты XVIII в. рассматривали общение как свойство человеческой природы. Мыслитель подчеркивал специфичность человеческого общения в связи с наличием у людей разума, способности рационально мыслить. К. Гельвеций и особенно П. Гольбах, не отрицая в целом рационалистических посылок общения, дальше детализировали проблему, обращаясь к понятиям разумных потребностей, пользы и интереса. В работе «Катехизис природы» П. Гольбах анализировал и отдельные формы общения. В частности, он подробно останавливается на дружбе и таких ее проявлениях, как верность, доверие, взаимопомощь, снисходительность и др. [101, с. 50]. В этой связи Гольбах в «Системе природы» подчеркнул очень важное условие общения – наличие некоторого предпосылочного знания, известного его участникам. То есть, прежде чем вступать в общение, люди должны обладать необходимым минимумом понятных им значений, в которые вкладывается тождественный смысл.

Важные суждения по проблеме общения высказывались и представителями просветительства, особенно в связи с их подходом к пониманию общества. Так, Ж. Ж. Руссо, будучи сторонником теории общественного договора, указывал на дружбу и гармонию как необходимые принципы взаимоотношения людей. Ш. Фурье, к примеру, считал, что люди стремятся друг к другу по законам притяжения и отталкивания страстей. При этом он считал, что одни страсти порождаются стремлением к роскоши («люксизм»), другие лежат в сфере духовных потребностей и стремления к общению («группизм»). В последнем случае определяющими выступают такие качества, как дружба, любовь, семейное чувство, честолюбие. Именно они способны вырвать человека из состояния индивидуализма, создать привязанность к другим людям и к общению [381, с. 115–116].

Ряд новых аспектов в понимание сущности общения внес Г. Гегель. Он фактически предложил общесоциологический закон общения и обособления личности в обществе. В «Феноменологии духа» философ отмечал, что индивидуальность, «как единичное сущее явление», противоречит тому, что сущность этой индивидуальности есть все же «всеобщность духа» [82, с. 163].

Л. Фейербах обратил внимание на то, что в общении и через общение проявляется сущность человека. «Отдельный человек, – писал он, – как нечто обособленное, не заключает человеческой сущности в себе ни как в существе моральном, ни как в мыслящем. Человеческая сущность налицо только в общении, в единстве человека с человеком, в единстве, опирающемся лишь на реальность различия между Я и Ты» [362, с. 203]. Мыслитель сводил многообразную структуру человеческих отношений к отношениям «Я» и «Ты», а вместе с тем и сущность человека – к его родовой принадлежности. Именно за это основатели марксизма критиковали Фейербаха: человеческая сущность у него (Фейербаха) «может рассматриваться только как "род", как внутренняя, немая всеобщность, связующая множество индивидов только природными узами» [221, с. 36–37].

Конечно, сущность человека не может быть отделена от условий его социального становления и развития, в первую очередь – от труда (орудий труда) и социального общения. Именно в этой связи Ф. Энгельс писал о роли труда в процессе формирования человека, а К. Маркс охарактеризовал сущность человека как совокупность общественных отношений. «И в предмете, и в орудии, – отмечает Т. Б. Длугач, – содержится устремление на другого человека: когда я делаю тот же топор, я предназначаю его для другого человека, когда я употребляю какое-либо орудие, происходит то же самое. Когда я раздваиваюсь в акте труда, это означает, что я общаюсь с собой как с другим. Таким образом, речь идет о внутреннем общении, только оно есть условие внешнего» [120, с. 19].

Именно на внешнем общении и акцентируют внимание К. Маркс и Ф. Энгельс, хотя в соответствии с их подходом «индивид есть общественное существо. Поэтому всякое проявление его жизни, даже если оно и не выступает в непосредственной форме коллективного, совершаемого совместно с другими проявлениями его жизни, – является проявлением и утверждением общественной жизни. Индивидуальная и родовая жизнь человека не являются чем-то различным, хотя по необходимости способ существования индивидуальной жизни бывает либо более особенным, либо более всеобщим проявлением родовой жизни, а родовая жизнь бывает либо более особенной, либо более всеобщей индивидуальной жизнью» [221, с. 36–37]. В «Немецкой идеологии» показано, что общение с самого начала вплетается в процесс деятельности. Коль скоро человек изначально есть самоустремленное, двойственное существо, он с самого начала есть социальное, общественное существо.

Тем не менее, говоря о природе человеческой коммуникации и связывая с ней первейшую и необходимую потребность общения, правомерно, на наш взгляд, выделять и первоначальные биолого-родовые факторы, абстрагируясь в определенном смысле от условий и процессов социализации личности. Именно в таком контексте мы обратились к цитате Л. Фейербаха, понимая при этом ее критическое восприятие К. Марксом.

Понятие коммуникации длительное время считалось и сегодня, пожалуй, считается одним из основных понятий социальной психологии. При этом его разработка осуществляется, в основном, в связи с исследованием различных сторон такой важнейшей составляющей коммуникативного процесса, какой является общение. В психологической литературе существует ряд подходов к его пониманию. Весьма распространено представление об общении как информационном процессе, который заключается в необходимости поддержания межиндивидуальной связи. В данном случае можно говорить об общении как коммуникативном процессе или просто как о коммуникации. Такова, например, точка зрения американского социального психолога Ч. Освуда, который понимает под общением отдельные акты передачи и приема информации (см.: [14]).

Еще более распространенной является точка зрения, согласно которой общение представляет собой двусторонний процесс коммуникации и интеракции, то есть взаимодействия. Здесь, однако, возможны варианты, в зависимости от того, как трактуются эти понятия. Например, коммуникация может быть рассмотрена как момент интеракции, как способ взаимодействия людей, облегчающий координацию их усилий и процесс приспособления друг к другу. Такой позиции придерживается английский психолог М. Аргайл, который характеризует процесс интеракции через различные виды контактов, где наряду с возможными телесными контактами людей, находящихся в процессе физического взаимодействия и пространственного перемещения, существуют и информационные связи в вербальной и невербальной форме (см.: [14]).

Схожего мнения по вопросу соотношения коммуникации и интеракции придерживается и американский психолог Т. Шибутани. Он рассматривает коммуникацию как деятельность по взаимной координации и адаптации поведения индивидов, участвующих в общении. По его мнению, коммуникация – это прежде всего способ деятельности, направленный на облегчение приспособления людей. Различные движения, жесты и звуки и т. п. становятся коммуникативными именно в ситуациях взаимодействия. Уточняя далее понятие коммуникации, Т. Шибутани рассматривает его как такую взаимодеятельность, в процессе которой обеспечивается кооперативная помощь и координация действий большой сложности (см.: [284, с. 175–177]).

Концептуальные разработки проблемы общения связаны с трудами В. М. Бехтерева, Л. С. Выготского, С. Л. Рубинштейна, А. Н. Леонтьева, Б. Г. Ананьева, М. М. Бахтина, В. Н. Мясищева и других исследователей, которые рассматривали общение как необходимое условие психического развития человека, его индивидуализации и социализации. К примеру, в работах Л. С. Выготского общение характеризуется как процесс передачи мыслей и переживаний [75, с. 51]. Аналогичного мнения придерживается и С. Л. Рубинштейн, который рассматривал общение под углом взаимопонимания людьми друг друга [324, с. 110]. Согласно В. Н. Мясищеву, общение не является чисто внешним взаимодействием, но определяется личными отношениями между участниками, то есть его содержание, формы и интенсивность зависят от отношений между субъектами общения. При этом он выделяет три возможных класса отношений: отношение к миру, к другим людям, к себе [257].

Б. Г. Ананьев придерживается точки зрения, согласно которой на любом уровне сложности поведения личности существует взаимозависимость между информацией о людях в межличностных отношениях, коммуникацией и саморегуляцией поступков человека в процессе общения [12]. То есть коммуникация в данном случае определяется, с одной стороны, уровнем знания людьми друг друга, а с другой стороны – способностью их самоконтроля.

Как видим, категория общения определенно выявляет свой междисциплинарный характер, его понимание как деятельности. Выше мы уже подчеркнули точку зрения М. Аргайла относительно интеракции общения и взгляд Т. Шибутани на коммуникацию (общение) как деятельность. Традиции деятельностного подхода обусловили распространенность точки зрения, согласно которой общение рассматривается как один из видов деятельности, ее сторона или специфическая форма. Взгляды, которые не соответствовали данным представлениям, интерпретировались как сужение понятия деятельности, и таким образом умалялось значение факторов, не относящихся по своим основным характеристикам к предметной деятельности, но тем не менее способных оказывать на психику человека и его развитие в целом сильнейшее влияние.

Данная точка зрения развивается в трудах Б. Г. Ананьева, Г. М. Андреевой, А. А. Бодалева, А. Н. Леонтьева, Б. Ф. Ломова и др. «Если под деятельностью, – пишет известный психолог А. А. Бодалев, – разуметь активность человека, направленную на достижение определенных осознаваемых им целей с помощью усвоенных им в обществе, в котором он живет, способов и стимулируемую столь же определенными мотивами, то деятельностью будут не только игра, учение, производственный и бытовой труд, не только работа хирурга или художника-живописца, но и взаимодействие людей друг с другом в форме общения» [39, с. 89]. Другими словами, А. А. Бодалев не считает оправданным сужение понятия деятельности лишь до ее предметной части, ибо в содержательно-типовом отношении оно способно характеризовать и коммуникативные процессы, то есть процессы общения.

Вместе с тем существуют и противоположные взгляды, когда общение и деятельность рассматриваются как две самостоятельные формы социальной активности. С этой точки зрения деятельность – это преимущественно активное взаимодействие с окружающей действительностью, в ходе которого живое существо выступает как субъект, целенаправленно воздействующий на объект и удовлетворяющий таким образом свои потребности. Общение же представляет собой отношения субъект-субъектного характера, где каждая из сторон привносит активное деятельностное начало, что в итоге может дать принципиально новое качество. Кроме этого, указывается на специфику структуры, функций, средств общения, которая едва ли может быть отражена системой понятий, разработанной в теории деятельности. В связи с этим В. А. Кольцова, к примеру, пишет, что «в реальной жизнедеятельности человека общение и деятельность как специфические формы социальной активности выступают в единстве, связаны друг с другом, но в определенной ситуации могут быть реализованы и независимо одна от другой. Более того, установлено, что человечески первичной, исходной формой индивидуальной активности является именно общение, возникающее в онтогенезе прежде, чем человек осваивает предметно-практическую деятельность. Это подтверждает вывод о деятельности и общении как относительно самостоятельных видах взаимодействия человека с миром» [170, с. 14].

В. А. Кольцова, несомненно, права, когда говорит о единстве общения и деятельности в реальной человеческой жизни, утверждает о первичности общения как исходной формы индивидуальной активности. Однако далее с ней трудно согласиться, особенно когда речь идет о деятельности и общении как относительно самостоятельных видах взаимодействия человека с миром. Представляется, что в этом случае понятие деятельности рассматривается несколько абстрактно, вне ее связи с реальными процессами активности человека. Деятельность всегда имеет содержательный смысл и сопряжена с наличием, по меньшей мере, такой определенности, как ответ на вопрос: «Каким субъектом и в отношении чего она выполняется?»

Общение имеет ярко выраженную деятельностную природу. Даже если рассматривать его не только как способ взаимодействия с миром, а как «чистые» субъект-субъектные отношения, то и в этом случае явно видны активные деятельностные начала. «Характеризуя общение как особый вид деятельности, – пишет А. А. Бодалев, – необходимо также видеть, что без него не может происходить полноценное развитие человека и как личности, и как субъекта деятельности, и как индивидуальности. Если процесс этого развития рассматривать не односторонне и оценивать его реально, то сразу окажется, что предметная деятельность человека во всех ее модификациях и его общение… переплетены в его жизни самым тесным образом и фактически ни одна из них не может существовать без другой» [39, с. 89–90].

Иначе говоря, общение в контексте коммуникативного процесса обнаруживает свои деятельностные начала.

1.5. Субъект-субъектные коммуникации: актуализация гнозиса, культурно-цивилизационное измерение

Общение является важнейшей предпосылкой реализации самых разнообразных социальных действий и ожиданий. Исключительно велика его роль в познании, что в принципе и является источником поступления новой информации. Познание и его производная – информация и знания выступают основой коммуникации, определяют ее сущность и влияют на нее. «Открывая в познаваемом объекте нечто существенно новое, – пишут А. В. Брушлинский и В. А. Поликарпов, – субъект обращает это последнее в предмет специальной рефлексии и коммуникации в целях доказательства самому себе и другим истинности, существенности, новизны и общественной значимости сделанного открытия (в частности, путем использования уже накопленных человечеством знаний и сопоставления с ними нового знания). В таком смысле всякое познание объекта субъектом есть одновременно общение с другими субъектами. Оно просто невозможно без такого общения, выступающего в бесконечно многообразных конкретных формах. При этом, однако, часто недостаточно учитывается, что основное гносеологическое отношение есть отношение между познающим субъектом и познаваемым объектом (даже если в качестве последнего выступает тоже субъект), и потому в ходе познавательной… деятельности именно общение подчиняется познанию и служит его целям, а не наоборот» [49, с. 69].

В целом соглашаясь с данным суждением, следует все же отметить спорность вопроса относительно того, кто кому «служит»: общение познанию или познание общению. Категоричность цитируемых авторов основывается на достаточно распространенном опыте коммуникативного решения различных познавательных задач, когда, к примеру, процесс диалога двух познающих субъектов определяется целями познания и служит им. Но эта, по сути непротиворечивая, посылка нисколько не отрицает возможности другой, основанной на активности диалога в осознанном выборе познавательной задачи и достижении ее решения.

Таким образом, вряд ли имеет смысл говорить о строгой подчиненности или некой принципиальной субординации диалога и познания, кроме как в случае, когда специально выясняется способ выделения определенной информационной компоненты коммуникации. Если учесть, что коммуникация строится именно на такой основе и этим определяется ее предметность и содержательность, а также учитывая неразрывную связь познавательного и информационного процессов, то только в контексте таких зависимостей можно говорить о возможной подчиненности общения познанию.

Социальную коммуникацию можно представить как отношение по меньшей мере двух субъектов. Между тем в этом отношении всегда присутствует элемент, который, собственно, и делает отношение отношением. Таким элементом является, с одной стороны, источник информации как коммуникативная основа, а с другой стороны – сама информация как реальная предпосылка отношений. И то и другое, по существу, выступает объектом коммуникативного события.

Вообще же во всех этих отношениях действительно принципиальным является не наличие или отсутствие отмеченной выше дискуссионности в понимании взаимосвязи общения и познания, а признание информационной основы коммуникативного процесса. Это обстоятельство, с одной стороны, и разработка самостоятельной теории информации, с другой, явились причиной возникновения так называемой информационной модели коммуникации. Коммуникация в данном случае может быть рассмотрена как процесс, с помощью которого закодированные источником (отправителем) сообщения передаются по каналу связи в назначенный пункт (получателю), где происходит их декодирование. В терминах этой модели общение может рассматриваться как ситуация, в которой два или более человека выступают как отправитель и получатель. Подобные коммуникативные отношения основываются на передаче информации от отправителя к получателю.

Своего рода «рокировку» субъект-субъектных отношений в субъект-объектные, когда один из субъектов может выступать в качестве объекта в отношении с другим, нельзя отнести к числу неизвестных. В то же время подход к субъект-объектному взаимодействию, когда объектом не является человек, остается без достаточного внимания в интерпретации и оценке этого явления как коммуникативного процесса.

Коммуникация – это информационный процесс, в котором имеет место восприятие информации от определенного источника. Когда таким источником является человек, то в этом случае коммуникативный процесс, в принципе, не вызывает сомнения. Но когда источником информации выступает любой другой объект, как быть в этом случае? Как оценить процесс, в котором участвуют субъект, как получатель информации, и объект, как ее отправитель, привычная коммуникативная интенция которого фактически отсутствует и остается лишь ее «референт» в форме различных свойств и характеристик, выражающих так называемую информационную природу («нагруженность», конституцию и т. п.) объекта? Тем не менее указанная референтность коммуникативной интенции выступает одним из важнейших условий взаимоотношений человека и окружающего его мира. Именно она (данная интенция) способна отчасти объяснить: почему человек вступает в эти отношения, что их обусловливает и какова их объективная природа, наряду с тем, что у человека просто существуют информационно-когнитивные потребности как определенная психофизиологическая и социальная норма.

Человеческая жизнедеятельность изначально и в самых своих элементарных проявлениях объектно ориентирована, предметно определена. Разумеется, эта предметная определенность первоначально опосредована сложной системой чувственных восприятий объекта, которые на сенсорном уровне не могут быть охарактеризованы как познавательные образы. Как показано в психофизиологии, нельзя рассматривать психические образования как совершенно тождественные нервно-физиологическим механизмам. Субъективный образ имеет свою специфику и не сводим к модели, исходящей от нервного аппарата. Сенсорная система не владеет социально-нормированными способами преобразования получаемой информации и в таком случае не может выступать основой субъект-объектной коммуникации. Как отмечает В. А. Лекторский, «возникновение восприятия, т. е. объектного знания, не может быть понято только исходя из сенсорной информации или же каких-то иных видов отражения, не воспроизводящих объектные характеристики действительности» [200, с. 12].

Американский психолог Дж. Гибсон выделяет, к примеру, два вида зрения, лишь один из которых является восприятием, то есть знанием в прямом смысле слова. «Если вы посмотрите в окно, – пишет он, – то увидите за ним обширное окружение: землю и здания или, если вам повезет, пейзаж. Это то, что мы будем называть видимым миром. Это обычная знакомая сцена повседневной жизни, в которой большие предметы выглядят большими, квадратные – квадратными, горизонтальные – горизонтальными, а книга, лежащая в другом конце комнаты, выглядит так, как будто лежит перед вами… Теперь взгляните на комнату не как на комнату, а, насколько вы сможете, как на нечто, состоящее из свободных пространств или кусочков цветных поверхностей, отделенных друг от друга контурами… Если вы упорны, то сцена станет походить на картину. Вы можете видеть, что ее содержание чем-то отличается от предыдущей сцены. Это то, что здесь будет называться видимым полем, оно менее знакомо, чем видимый мир, и его нельзя наблюдать без особых усилий» (цит. по: [209, с. 233]).

Коммуникативное восприятие объекта всегда предполагает осмысление, понимание, истолкование увиденного. Одна сенсорная информация не может соответствовать самым различным реальным объектам и не способна вызывать адекватную коммуникативную интенцию у субъекта. «Главная задача воспринимающего мозга – отобрать единственный из многих возможных способов интерпретации сенсорных данных. Ведь из одних и тех же данных можно "вывести" совершенно разные объекты. Но воспринимаем мы лишь один объект и обычно воспринимаем верно. Ясно, что дело не только в сочетании, сложении нервных паттернов, восприятие строится и из решений. Чтобы понять это, стоит внимательно рассмотреть неоднозначность объектов, причем тут следует иметь в виду, что выделение некоторой области паттерна как соответствующей объекту, а не просто части фона, есть лишь первый шаг в процессе восприятия. Остается еще принять жизненно важное решение: что есть этот объект? Вопрос стоит остро, поскольку любой двумерный паттерн может отвечать бесконечному числу возможных трехмерных форм. Восприятию помогают дополнительные источники информации – стереоскопическое зрение, параллакс, возникающий при движении головы. Во всяком случае, остается фактом, что мы почти всегда достаточно надежно решаем, «что ЕСТЬ этот объект?», несмотря на бесконечное число возможных решений», – пишет Р. Грегори [105, с. 26–27].

Субъект-объектная коммуникация всегда предполагает выбор определенной интерпретации сенсорной информации, ее сопоставление с объектными эталонами, которые формируются в процессе социально-культурного развития человека и его предметно-практической активности. Эталоны выбора – это социально-коммуникативная норма, интенция субъекта на коммуникативное отношение с объектом. Коммуникативная же интенция объекта «скрывается» в сенсорно воспринимаемой информации объекта.

Исходным отношением человека к миру как известно, является не пассивная рецепция, а предметно-практическая деятельность. Факт связи процесса формирования восприятия с предметной деятельностью субъекта широко признан ныне в психологии. Так, в исследованиях французского психолога Ж. Пиаже показана включенность перцепции в более общие схемы предметной активности, каковыми для ребенка раннего возраста являются сенсомоторные схемы (см.: [200, с. 158–159]).

Вместе с тем указания на то, что нормы социально-коммуникативных интенций формируются в процессе практического взаимодействия субъекта с объектом, еще недостаточно. В философской и психологической науке показано, что сама предметно-практическая деятельность должна быть осмыслена в ее специфически человеческих характеристиках, а именно как деятельность, во-первых, социальная и, во-вторых, как опосредованная рядом других исторически и культурно развивающихся, созданных людьми предметов, которые человек помещает между собой и естественным (объективным) миром вещей. Созданные человеком социально-функционирующие предметы, опосредующие разнообразные виды его деятельности – начиная от орудий, включая предметы быта и заканчивая знаково-символическими системами – выполняют не только инструментальную роль, но и важнейшую коммуникативно-познавательную функцию. Во включенных в коммуникативный процесс объектах человек выделяет те черты, которые оказываются существенными с точки зрения развивающейся социальной практики, а это становится возможным именно при помощи предметов-посредников, несущих в себе опредмеченный социально-исторический опыт практической и духовно-культурной деятельности (специально эта проблема рассмотрена в работах таких известных философов и психологов, как Э. В. Ильенков, В. А. Лекторский, А. Н. Леонтьев, А. П. Огурцов, С. Л. Рубинштейн, B. C. Швырёв, Э. Г. Юдин и др.).