Текст книги "Становление информационного общества. Коммуникационно-эпистемологические и культурно-цивилизованные основания"

Дифференцируя объект коммуникативных отношений по его принадлежности к явлениям естественной природы и человеческой культуры, следует отметить, что в первом случае все процедуры коммуникативного процесса опосредованы социально-значимыми и индивидуально-личностными смыслами субъекта, а также нормами познавательной практики, формируемыми в обществе. Другими словами, данный тип коммуникативных связей осуществляется при полном доминировании активности субъекта. Коммуникативная интенция объекта связана с системой его качественных характеристик, социальная полезность которых вначале не создается человеком, а открывается и осваивается им.

Особенностью субъект-объектной коммуникации является своего рода выравнивание коммуникативной активности субъекта и объекта. Коммуникативная интенция объекта в данном случае строится на основе двойственной природы информации, включающей как субъективную духовно-онтологическую структуру объекта в виде социально сформированных идей о его функциях и назначениях, так и объективную материально-онтологическую структуру как физическую конституцию объекта. Духовно-онтологическая структура объекта обусловливает его коммуникативную активность за счет специально формируемых смыслов структуры объекта, предлагаемых востребованию в социально-культурном пространстве его функционирования.

Коммуникативная активность субъекта частично снижается в связи с элиминацией из субъект-объектных взаимодействий норм коммуникативно-познавательных процедур, уже «заложенных» в субъективно-онтологической структуре объекта. Коммуникативная активность субъекта сопряжена лишь с особенностями идентификации и реализации смыслов субъективной и объективно-онтологической структуры объекта в условиях новых социально-исторических практик. Таким образом, происходит раскодирование социально наследуемой информации и формирование новых онтологических смыслов. А отличительной особенностью современной социальной коммуникации является все большее присутствие в ее структуре закодированных информационных блоков, являющихся референтами как реальных, так и мнимых объектов.

Относительно общей включенности человека в мир кодированной и некодированной информации Э. Тоффлер, к примеру, высказался следующим образом: «На нас оказывает огромное влияние внешняя среда. Сами сигналы, исходящие из внешнего мира – звуковые волны, свет и т. п. – проникают в наши органы чувств. Однажды воспринятые, эти сигналы в ходе необъяснимого процесса преображаются в символы реальности, в образы. Эти поступающие сигналы делятся на несколько типов. Одни из них могут быть названы незакодированными. Так, например, человек, идя по улице, замечает лист, гонимый ветром по тротуару. Он воспринимает это событие своими органами чувств. Он слышит шелест. Видит движение и цвет. Он чувствует ветер. Из этих ощущений он каким-то образом формирует мысленный образ. Мы можем рассматривать эти воспринимаемые сигналы как сообщение. Это сообщение не выходит за пределы обычного восприятия, поэтому оно не искусственно. Оно не предназначено сообщать что-либо, и человеческое восприятие его не зависит непосредственно от социального кодекса – набора символов и определений, гармонирующих друг с другом в социальном отношении. Мы все окружены такими случаями и участвуем в них. Когда они происходят в пределах досягаемости наших чувств, мы можем извлекать из них незакодированные идеи и преобразовывать эти идеи в ментальные образы. Действительно, некоторая доля образов в каждой индивидуальной ментальной модели извлекается из таких незакодированных сообщений.

Но мы получаем из внешнего мира также и кодированные сообщения. Кодированные сообщения – это те, которые зависят от социального соглашения по поводу их значения. Все языки, лежат ли в их основе слова или жесты, барабанные удары или танцевальные па, иероглифы, пиктограммы или расположенные в определенном порядке узелки веревки, являются закодированными» [352, с. 124–125].

Закодированные смысло-образы входят в субъективно-онтологическую структуру объекта и выражают в нем соответствующие формы представленности социального субъекта. Субъект-объектные отношения, таким образом, могут быть рассмотрены под углом коммуникативных характеристик, поскольку существует возможность репрезентации функций субъективно-онтологической структуры объекта в виде коммуникативно-целостных функций субъекта, неявно участвующего в коммуникативном акте.

Таким образом, субъект-объектные отношения трансформируются в субъект-субъектные взаимозависимости. Акт коммуникации, как процесс передачи (усвоения) информации, определенных взаимодействий на этой основе, следует понимать не просто как усвоение субъектом социального опыта, опредмеченного в культуре, не только как совершаемый собственными силами акт распредмечивания способов деятельности, процесс раскодирования социально сформированных смыслов. «В действительности, – пишет по этому поводу В. А. Лекторский, – само усвоение адекватных способов деятельности с социально функционирующим предметом возможно лишь при условии включения субъекта… в живую коммуникативную связь с другими ныне существующими людьми… которые обучают его человеческим методам использования созданных человеком вещей, и этим самым формируют у него культурные установки и нормы, включая эталоны познавательной деятельности» [200, с. 177].

Субъект-субъектные взаимозависимости являются определяющими в понимании природы социальной коммуникации, ее содержания и структуры. Это, разумеется, не значит, что из системы коммуникативных связей выпадает спектр объективных социально-предметных отношений, в которые вступает человек, или предпочтение отдается первичности субъект-субъектных взаимодействий перед субъект-объектными. По отношению к конкретному человеку, как участнику коммуникативного процесса, любые другие субъекты и объекты являются внешними. Поэтому все взаимодействия человека с миром, даже самые первые, осуществляются как бы во внешней форме, то есть направлены на внешние предметы. Эта идея получила дальнейшее развитие в трудах А. Н. Леонтьева, А. Р. Лурия, А. В. Запорожца, В. П. Зинченко и др. А. Н. Леонтьев, в частности, подчеркивает, что «высшие специфические человеческие психологические процессы могут родиться только во взаимодействии человека с человеком, т. е. как интрапсихологические, и лишь затем начинают выполняться индивидом самостоятельно; при этом некоторые из них утрачивают далее свою исходную внешнюю форму превращаясь в процессы интерпсихологические» [203, с. 97–98].

Таким образом, все коммуникативные ассоциации, нормы, устремления и т. п. не могут быть порождены иначе, кроме как на субъект-субъектной основе, несмотря на многочисленные и сложные системы информационных связей, в которые может быть включен человек. Именно поэтому так незаменима и велика ценность «живых» человеческих отношений и коммуникации, которая строится на этой основе.

Кризис таких взаимосвязей в современных условиях очевиден. Реальные субъекты коммуникативной пары все чаще и чаще заменяются искусственным «субъект-референтом» в лице, например компьютера или виртуального собеседника. При этом коммуникативный процесс опосредуется многочисленными системами предметов-посредников, являющихся результатом научно-технического и социально-культурного развития общества. «Преобразовательная и познавательная деятельность, – подчеркивает В. А. Лекторский, – предполагает создание целого мира социально-функционирующих "искусственных" предметов-посредников, в которых объективирован общественный опыт преобразовательной и познавательной деятельности. Сам индивидуальный субъект, как субъект сознания и познания, возникает лишь постольку, поскольку он выступает как агент этой деятельности, т. е. включается в определенную объективную систему отношений к другим субъектам и овладевает социальными способами деятельности, объективированными в предметах-посредниках. В этом смысле можно сказать, что как специфически-человеческое познание, так и его субъект – это "искусственные" продукты. Не в том, разумеется, смысле, что познание имеет дело только с собственными творениями человека и не отражает характеристик реальных, независимо от сознания существующих объектов, и не в том, что субъект – это какая-то химерическая выдумка. Имеется в виду лишь то принципиальное обстоятельство, что познавательный процесс, производство знания предполагает разрыв с естественным отношением организма к внешней среде и использование таких эталонов, которые имеют социально-культурный (в этом смысле "искусственный") характер» [200, с. 181].

В. А. Лекторский объясняет общую позицию искусственности современной цивилизации, в которой коммуникативный процесс теряет черты традиционных представлений о непосредственном человеческом общении. Современная субъект-субъектная коммуникация все больше напоминает отношения людей, детерминированных технико-технологическим прогрессом, нередко личностно немотивированными целями и программами, людей, которые вступают во взаимодействие друг с другом не на основе индивидуальных знаний и убеждений, а по предназначению социальной событийности, внешне смысловой заданности. Интенции субъект-субъектной коммуникации здесь обусловлены пассивным «присвоением» социально-культурных смыслов, создаваемых в процессе общественно-исторического развития общества. Коммуникация чаще всего обусловлена использованием большого объема «готовой» информации в ущерб креативно-познавательным процедурам субъект-субъектных отношений.

Эта тенденция, разумеется, не действует в «чистом» виде, и ей в условиях становящихся сетевых коммуникаций противостоит тенденция к актуализации такой испытанной коммуникативной формы взаимодействия, как диалог в непосредственной или опосредованной (Интернет) формах. Правда, и здесь «мертвые хватают живых», и «в процессе диалогического решения мыслительной проблемы субъект-объектные отношения… между сотрудничающими друг с другом испытуемыми (участниками диалога. — А. Л.) изменяются прежде всего в зависимости от того, кто из них сумеет раньше и убедительнее открыть или хотя бы наметить новые перспективные направления (идею, прогноз) будущего решения. Иначе говоря, лидером становится, как правило, тот испытуемый, который предложил прогноз решения, принятый партнером» [52, с. 65].

Вот почему, к примеру, современные образовательные технологии выстраиваются на принципах диалогизма, раскрывающих потенциал двусторонней смысловой связи, заинтересованного общения субъектов коммуникативно-образовательного процесса.

В диалог могут вступать не только учитель и ученик, но и читатель текстов, насыщенных определенным содержанием, и их автор, пусть даже разделенные веками, но связанные в этом коммуникативном процессе общим стремлением понять суть рассматриваемых проблем. Конечно, в случае с «текстовым» диалогом, когда текст выполняет пассивную презентативную функцию субъективности его автора, необходима специальная подготовка реального («живого») субъекта коммуникации. Это достигается лишь в процессе непосредственного общения с подготовленным учителем. К примеру, концепция современного американского философа и педагога М. Липмана строится на внедрении принципов диалогизма в обучение школьников основам философских знаний. Стержнем данной методики является использование приема сократического диалога, но осуществляемого в сообществе исследователей, каждый из которых имеет возможность свободно высказывать свое мнение в отношении того или иного обсуждаемого вопроса. Свободная дискуссия при этом направляется и регулируется преподавателем, который, тем не менее, также готов признать свои ошибки, как и любой другой участник данной коммуникации [366].

Преимущество учебного диалога в том, что в нем главный акцент делается не на пассивном усвоении все большего объема информации, а на совместном активном выявлении сущностных, глубинных связей рассматриваемых явлений. Диалог не только позволяет выявить широкий спектр мнений и идей в отношении дискутируемой проблемы, способствует критической оценке выдвигаемых взглядов, но, самое главное, он является важным условием поиска участниками дискуссии новых для себя смыслов, условием самокритики и ее превращения в саморефлексию. Именно в такой обстановке происходит процесс формирования ментальных структур сознания и самовыражения смыслов личностных знаний субъектов образовательной коммуникации. А это уже является главной предпосылкой становления индивида как личности, не просто повторяющей, но и развивающей опыт, например учителя или любой другой культурный опыт.

В условиях современного информационного «взрыва» важно учесть это обстоятельство, причем не только в отношении образовательного процесса, но и в других возможных проявлениях социальной коммуникации. Жизнь во всех ее социальных формах изменяется настолько быстро, что опыт и знания даже современников не всегда способны эффективно реализоваться, не говоря уже о различных историко-культурных контекстах представления информации предшественников.

В наши дни реально актуализируется задача не только выявления структурно-содержательных характеристик, условий и механизмов становления самосознания индивида, формирования его как личности, но и поиска принципиально новых подходов в оценке индивида как субъекта интенсивно меняющегося мира и его коммуникативных связей. Важным исходным принципом должен стать принцип ориентации познающего субъекта не только на выявление закономерностей и условий открытия своего «Я», как открытия себя в мире вещей, идей и людей (что, безусловно, является чрезвычайно важным), но и открытия «Я» в себе, как особого «Я» – «Я» «всеобще-коммуникативного», неразрывно включенного в интегральные связи современного мира и ответственного за его судьбу.

Современная психология и философия раскрывают суть и механизмы оптимизации этого процесса. Как показал Л. С. Выготский, внутренние психические процессы возникают как следствие «интериоризации», то есть «вращивания», перехода во внутренний план тех действий субъекта, которые первоначально осуществляются во внешней форме и направлены на внешние предметы. Совершаясь во внешней форме, деятельность предполагает взаимодействие с другими людьми и использование исторически накопленного социокультурного опыта. В процессе интериоризации внешние действия подвергаются трансформации – обобщаются, вербализуются, индивидуально осмысливаются, получая возможность к дальнейшему развитию (см.: [203, с. 95]).

Принципиально важно, чтобы формирование коммуникативных характеристик индивида означало рост всеобщей значимости личностного как носителя социального, значения его самого в этой всеобщности как активного субъекта социальных взаимодействий. В этом плане представляется убедительной позиция В. С. Библера, сформулированная им в отношении общей тенденции развития современного субъекта. «В XX веке, – пишет он, – возрастает социальное значение и катализирующая роль… таких извечных, но ранее маргинальных форм деятельности, в которых основным производителем общения является не „совокупный работник“… не „все общество“, как единое целое, с едиными всеобъемлющими целями, но – просто индивид, свободно сосредотачивающий в своем разуме… всеобщие (это существенно) знания, умения, стремления человечества, – творчески преобразующий эти знания и стремления в своих произведениях, – собеседник, излучающий новые и актуализирующий старые – вечные – формы личностного общения» [38, с. 275].

Иными словами, «все дороги ведут в Рим», совокупность всех процессов и феноменов практики объект-субъектных и субъект-субъектных взаимодействий выдвигает на передовые рубежи их социокультурное измерение. Характерно, что типичный характер коммуникативных отношений присущ именно тем субъект-объектным взаимодействиям, в которых объект выступает как социально-культурный феномен, то есть является результатом человеческой практики. Все заложенные в информационное содержание объекта смыслы выражают его духовно-онтологическую структуру и формируются человеком в процессе создания этого объекта и пользования им. Как отмечает Т. М. Тузова, «любой предмет культуры изначально является соединением духовного и материального, сплавом мысли (причем, мысли, замысла не только того, кто этот предмет впервые создает, но и того, кто хочет им пользоваться, для чего, собственно, и нужно прочитать, понять, расшифровать его смысл) и физической конституции предмета. Так, уже в самом примитивном материальном орудии труда, к примеру, в топоре, лопате, гвозде, молотке, винте и проч., словом, в простейшем техническом устройстве, оставленном нам нашими далекими предками, изначально заложено определенное мысленное содержание, некая информация духовного характера, и именно она, в конечном счете, являясь внутренней структурой этого предмета, или его онтологической структурой, определяет его культурный статус. Содержанием этой информации, или этой мысли, являются, как минимум, идеи о назначении, функциях и способе употребления данного устройства» [76, с. 24].

Издавна и непреходяще этот процесс по определению является коммуникативными взаимосвязями между субъектами, которые требуют регуляции общезначимыми правилами. В центре таких правил – нормы, задающие в форме аксиом рамки и ориентиры социальной коммуникации и общения. «Краткая философская энциклопедия» дает следующее определение этого понятия: «Норма (лат. norma – правило, образец) – предписание, образец поведения или действия, мера заключения о чем-то и мера его оценки… Нормальное – соответствующее норме, подчиняющееся правилу. В противоположность этому анормальным является отклоняющееся от нормы… Нормативный – создающий нормы, устанавливающий правила» [180, с. 306].

По сути, культурно-цивилизационная, укорененная в ментальности, норма – это гораздо большее, чем правило, которое может быть формально-юридическим. «Эти нормы – основа нашей культуры. Речь не о том, какие они; я лишь утверждаю, что там, где их нет, там нет и культуры», – подчеркивает X. Ортега-и-Гассет [274, с. 144]. Именно культура создала символы нормативного характера, которые смыслообразуют эталоны поведения, связанные с ними императивные правила и ритуалы. «Для таких субъектов, как ты, – говорит чеховский персонаж, – правила необходимы, как хлеб насущный» [401, с. 7].

Выявляя сущность норм, К. Поппер четко различал факты, выражающие некую объективную реальность, и ценностно-нормативное отношение к ним. Отношение между фактами и нормами асимметрично и проявляется в том, что нормы всегда относятся к фактам, а факты оцениваются согласно нормам, и эта зависимость необратима. «Относительно любого факта можно поставить вопрос: согласуется он с некоторыми нормами или нет? Такой вопрос в корне отличается от вопроса о том, нравится ли нам этот факт», – отмечал исследователь [298, т. 2, с. 459–460]. Норма безотносительна к чьим-либо симпатиям или антипатиям и имеет императивный характер. Так, ныне нормой является стремление освоить (не получить, а именно освоить) добротное образование, достаточное для ориентации в наш информационный век и идентификации в нем как зрелого субъекта деятельности.

В этой связи возникает непростая проблема отношения к фактам как артефактам, то есть феноменам, которые существуют объективно и вместе с тем интерпретируются в духе ценностного взаимодействия между людьми. По аналогии с веберовским различением целе-рациональной и ценностно-рациональной деятельности, в научной литературе обращается внимание на различия между технологическими и социально-ценностными нормами.

Суть социально-ценностного нормирования в том, что человек избирает цели и способы их достижения с точки зрения не только их эффективности, но и допустимой социальной цены, последствий достижения этих целей и способов их реализации. Здесь социальное – превращенная форма культурно-цивилизационной по своему характеру нормативности. Достаточно сослаться на один эпизод из биографии И. Канта. Философа – очень больного – посетил врач. Кант с трудом встал и что-то произнес так невнятно, что врач его не понял. Наконец, друг философа изумил врача тем, что объяснил: Кант не ляжет, пока он не сядет. Эталон деликатности, Кант заметил, что его еще не покинуло чувство принадлежности к человечеству.

В этом эпизоде отчетливо заметна культуротворческая роль нормы. Она «не дает указаний, как нужно заботиться о жизни… Она ничего не уточняет в этом отношении, оставляя все на усмотрение личности. Без сомнения, служить Другому нужно словом и делом, но какими конкретно словом и делом, мы должны решать в зависимости от ситуации» [20, с. 214].

Все же редукция этого сюжета к той или иной ситуации не вполне удовлетворяет, если, к примеру, напомнить «героический энтузиазм» Джордано Бруно, взошедшего за свои убеждения на костер инквизиции. Вслед за ним М. Лютер, независимо от явно угрожавшей ему «ситуации», твердо заявил: «Я здесь стою и не могу иначе». Суть этой коллизии – не в тексте антипапского послания Лютера, а в контексте первой акции протестантской революции.

Но вопрос стоит гораздо шире. Отмеченные сюжеты отчетливо показывают, что существуют цивилизационные и культурные нормы. В первом случае Дж. Бруно вполне удовлетворил бы удел верноподданного Риму послушника веры в лучший из миров, но предпочел убеждение в множественности миров (за что до сих пор не прощен Римом). Лютер должен был остаться законопослушным и смиренным агентом католической церкви, но решился стать субъектом сопротивления ей.

В любом варианте культурные нормы сочетаются с цивилизационными не однозначно. Первые способны не только освобождаться от нейтральных цивилизационных представлений, но и противостоять им, утверждая примат определенных ценностей. Так, до Коперника полагали, что Солнце вращается вокруг Земли (геоцентризм). С коперниканским переворотом стала нормой гелиоцентрическая концепция. Однако, по свидетельству этнографов, аборигены Микронезии по-прежнему геоцентричны, и отнюдь не в силу невежества. Они знают, что «Земля в движении, а Солнце неподвижно», но отказываются в это верить. Главное в их убеждении: человек – в центре мира, и различные состояния светила соотносятся с их ощущениями.

Такая конвенция – все же экзотика периферийного локуса, и мир живет не только по Копернику, но и по Бруно, который предполагал не один мыслящий мир, а множество подобных миров. Пока не обнаружив их в космосе, современная культура исходит из них и коммуникаций между ними («Диалог цивилизаций») на нашей Земле. Но такая всеобщая коммуникация, по сути полилог культур, несовместима с нежеланием освоить (именно освоить, а не «получить»), к примеру, добротное образование и компетенции, достаточные для адекватных ориентаций и практической деятельности в наш все более информационный век. Для нее не может быть приемлема и вседозволенность неограниченной свободы в киберпространстве, что выступает питательной почвой многообразных форм киберпреступности и подталкивает цивилизационный процесс к деструктивной мутации.

Иначе говоря, налицо проблема, которую, если воспользоваться терминологией 3. Баумана, можно сформулировать следующим образом: нормы имеют четко определенные границы, соответствие которым представляет собой вечно маячащий в будущем горизонт, стимул к последовательным усилиям [20, с. 284].