Текст книги "Становление информационного общества. Коммуникационно-эпистемологические и культурно-цивилизованные основания"

Техногенез современного общества определяется не только процессами компьютеризации и бурно развивающимися интернет-технологиями. Он имеет свою историю и свои предпосылки. Человечество встретило XXI век во многом неопределенно и даже противоречиво как с точки зрения самопонимания своего потенциала, так и осознания перспектив социоприродного развития. Люди гордятся тем, что придает им особый статус в окружающей естественноприродной заданности, а именно своим разумом. Он создал так называемую вторую природу – искусственный, технизированный мир (техномир), наделил объекты этого мира фантастическими свойствами, стирающими границы между естественным и искусственным. Еще в середине прошлого столетия французский философ Ж. Эллюль провозгласил: «Средой обитания человека является теперь не природа, а техника» [446, р. 394].

Сегодня техника, как никогда ранее, воздействует на возможности и условия рождения человека, организацию его быта и досуга, получение информации и образования, качество профессиональной деятельности, особенности социальной и культурной коммуникации. Автор нашумевшей книги «Физика будущего» профессор теоретической физики Митио Каку [155] на основе бесед с более чем 300 учеными мирового уровня и посещений передовых лабораторий делает прогнозы развития общества и технологий примерно на 100 лет вперед. Вот некоторые из них, относящиеся к ближайшим полтора десятка лет.

Автомобили на углеводородном топливе будут активно вытесняться электромобилями и автомобилями на водороде. Все они станут самоуправляемыми. Появится гибкая электронная бумага. Портативный компьютер на органических светодиодах можно будет свернуть и спрятать в бумажник. Подключиться к Интернету окажется возможным без компьютера, прикрепив экран наподобие крохотной линзы к оправе очков. Киберпространство станет ощутимым: тактильные технологии позволят человеку ощутить присутствие сгенерированных компьютером объектов.

Получат широкое распространение роботы-сиделки, будет возможным получить нужный совет от робота-юриста, робота-психолога, робота-доктора. Личная карта генома станет доступной технологией. «Умные» пузырьки для таблеток своевременно сообщат на мобильный телефон или электронную почту о необходимой дозе и времени приема лекарства. Выращивание новых органов на специальных фабриках непосредственно из клеток конкретного человека (тканевая инженерия) станет массовым.

Будут разработаны и запущены в производство наноустройства, которые можно будет внедрять в наше тело и управлять ими. Молекулярные машины смогут точечно лечить или устранять больные клетки и при необходимости заменять хирургов на операциях.

Наиболее востребованными окажутся профессии, связанные с робототехникой, моделированием систем искусственного интеллекта, представлением знаний и смыслов в разнообразных экспертных системах.

Есть и другие сведения, которые подтверждают и усиливают прогнозы Митио Каку. Ученые Мэрилендского и Мичиганского университетов в 2008 г. провели эксперимент по квантовой транспортации, который сулит потрясающие перспективы компьютерной индустрии. Подтвердился феномен квантовой суперпозиции, которым описывается способность частицы находиться одновременно в двух состояниях, что позволяет квантовому биту (кубиту) хранить два числовых знака одновременно. Таким образом, производительность квантового компьютера, имеющего 300 кубитов, будет равна двум в трехсотой степени, и парадокс в том, что это число превышает количество частиц во Вселенной.

О важности таких направлений, как интернет вещей и разумные среды обитания (включая умный дом и умный город), свидетельствует принятие соответствующих программ развития во всех технологически развитых странах. Интернет вещей уже сейчас является приоритетной стратегией развития для множества транснациональных корпораций, среди которых IBM, Cisco Systems, Hewlett Packard. Прогнозируется создание по аналогии LAN (Local Area Networks) – локальных сетей так называемых BAN (Body Area Networks).

Есть, конечно, и скептики в оценках головокружительных успехов технического прогресса. Сторонники алармистских настроений утверждают, что в новейшей мировой истории развитие техники и технологий обусловило ряд техногенных катаклизмов и экологических катастроф, сделало возможными глобальный терроризм, информационные войны и «twitter-революции». Они не согласны с тем, что технико-технологический прогресс – создание новых нано–, био– и IT-технологий – позволит решить существующие проблемы и спасет человечество от исторического тупика или глобальной катастрофы.

Достижения технического прогресса трудно переоценить, а в чем-то они кажутся даже фантастическими. Чтобы понять их предпосылки и сущность, оценить горизонты возможного и допустимого, необходимо обратиться к истории вопроса, точнее говоря, его философии.

Практически все философские трактовки эволюции техники так или иначе обращаются к античному различению physis и techne. К примеру, для Аристотеля фюсис и технэ суть прежде всего, архэ – понятие, соединяющее в себе значения «начала», «основания» и «власти». Различие между ними в том, кому (чему) это начало/власть принадлежит: «Все существующее по природе имеет в себе самом начало движения и покоя, будь то в отношении места, увеличения и уменьшения или качественного изменения. А ложе, плащ и прочие [предметы] подобного рода, поскольку они соответствуют своим именованиям и образованы искусственно, не имеют никакого врожденного стремления к изменению…» [15, т. 3, с. 82].

Онтологическим отличием естественного от технического, согласно Аристотелю, служит своего рода «отчужденность», раздельность и разнородность «движущей» причины и того, что она движет, на что действует. Фюсис природных предметов есть, с одной стороны, материя, лежащая в их основе, а с другой – eidos и morphe, поэтому они изменяются сами собой и порождают подобное себе. В тех же предметах, которые создаются технически, дело обстоит иначе: «Все искусства и всякое умение творить суть способности…» [15, т. 3, с. 236]. И далее: «…искусство в одних случаях завершает то, что природа не в состоянии произвести, в других же подражает ей» [15, т. 3, с. 98].

В большинстве трудов по истории и философии техники ее возникновение, социальный смысл и назначение усматривают в стремлении облегчить жизнь, повысить производительность труда, минимизировать зависимость от природы, освободиться от рутинной деятельности и создать возможности для деятельности творческой.

Рассматривая вопрос о генезисе техники, ее возникновение чаще всего выводят из «форм орудийной деятельности животных». Под «орудием» в таком случае понимается само тело животного. В этой же роли до появления технических средств выступает и человеческое тело. Данная позиция созвучна мысли Л. Нуаре: «Только изучение органов тела и их характерных функций бросает свет на возникновение и развитие орудий труда» [270, с. 135].

Важнейшим фактором возникновения техники А. Гелен считал морфофизиологическую ущербность человека: «Техника – это способ целенаправленного создания искусственной среды человеком, обладающим от природы чрезвычайно малой физической выносливостью и неспособным приспосабливаться к естественной среде с помощью своих органов» [451, S. 8]. Аналогично, хотя и в несколько иной связи и задолго Гелена, высказывался и Ж. Ламетри. «Какое животное, – риторически вопрошал он, – умерло бы с голоду посреди молочных рек? Только человек» [194, с. 198].

О. Шпенглер в работе «Человек и техника» полагал, что основные антропологические характеристики человека сводятся к жестокости и проявляются в его инстинктах хищника, опасного существа, ориентированного на господство и абсолютную власть над природой и другими людьми. Именно этим целям, в первую очередь, служит техника. Л. Мамфорд считал, что техника, особенно оружие, с момента возникновения древнейших цивилизаций являлась средством реализации религиозно-культурных интенций. Человек, по его убеждению, – единственное целиком иррациональное существо в отличие от рациональных животных.

В философии и социальных учениях Нового времени, совпавших с началом массовой механизации и машинизации труда, развитие инструментально-технической базы рассматривалось как непременное условие освобождения человека от стихийных сил природы, достижения социальной справедливости, усовершенствования государственного устройства. Именно в осуществлении таких высоких целей видели назначение науки и техники Ф. Бэкон, М. Кондорсе, А. Сен-Симон и др.

Первую в мире книгу, в названии которой фигурировало сочетание «философия техники», «Grandlinien einer Philosophic der Technik», опубликовал в 1877 г. Э. Капп. Он рассматривал технику как проекцию или продолжение органов человеческого организма. Капп обосновывал тезис о том, что древние и новые орудия и техника в целом имеют свои органические первообразы, первейшим и важнейшим из которых является рука, но также и другие органы и системы организма. В частности, для одежды – это кожа, для оптических приборов – глаз, для железных дорог – кровеносная система, для железнодорожных мостов – «внутренняя архитектура» кости, для телеграфа – нервная система и т. д.

Инженер и первый русский философ техники П. К. Энгельмейер в своей «Философии техники» (1912) концепцию Каппа оценил достаточно критически. В частности, он обращает внимание на то, что даже для лука со стрелой и доисторического колеса, не говоря уже о паровой машине, она не применима, поскольку не понятно, проекциями каких человеческих органов они являются. Подобные сомнения встречаются и в других работах по философии техники. Излагая позицию X. Ортеги-и-Гассета относительно связи природы и техники, К. Митчем указывает, что проекция человека в мир не является «естественной» или «органической активностью», как считают Капп или Гелен. «В противоположность технической деятельности животных (плетение паутины, витье птичьих гнезд или строение бобрами дамб из дерева), человеческая техника берет свое начало в разрыве с органическим и естественным миром», – отмечает он [253, с. 47].

Любопытный пример в отношении данной дискуссии содержится в одной из сносок «Капитала» К. Маркса, где он описывает «первый локомотив, сделанный до изобретения теперешних локомотивов»: «У него было в сущности две ноги, которые он попеременно поднимал, как лошадь. Только с дальнейшим развитием механики и с накоплением практического опыта форма машины начинает всецело определяться принципами механики и потому совершенно освобождается от старинной формы того орудия, которое превращается в машину» [219, с. 394]. То есть по мере своего совершенствования техника утрачивает сходство с образцами, отдаленно напоминавшими живой организм либо отдельные его части и функции.

Но утрачивает ли? Разработка современных элементов и устройств автоматики и телемеханики, совершенствование вычислительной техники во многом стали возможными благодаря изучению нервной системы человека и животных, моделированию нервных клеток – нейронов и нейронных сетей. Исследование морфологических особенностей организмов позволило внести серьезные коррективы в некоторые технические явления. В частности, изучение структуры кожи дельфина натолкнуло на идею создания специальной обшивки для судов, существенно (на 15–20 %) увеличившей скорость их движения.

В последние годы много говорят о нанотехнологии. Ее «конечная, предельная цель» как раз и сводится к тому, чтобы «стать аналогом технологий природных» (Дж. Коатес). «В наномире речь идет… о манипуляциях отдельными атомами или молекулами. Природа знает, как это делать. Она превращает неживые материалы в протоплазму, а затем в растения или животные». Природа способна производить материалы куда более сложные и более эффективные, «чем все, чего могут достичь наши технологи. К примеру, материал, из которого сделаны перья птиц, обеспечивает тепло, водоотталкивание и способность удерживать тело птицы в воздухе, летать… Некоторые животные "производят" такие клеи, что нашим химикам остается только завидовать» [441, р. 58].

Действительно, нанотехнологии дают возможность воспроизводить окружающий мир, пользуясь теми же «технологическими приемами», что и сама природа. Сегодня уже является реальностью взаимодополняющее сочетание нанотехнологических подходов с достижениями молекулярной биологии, био – и генной инженерии, что послужило основой для создания нового класса технологий – нанобиотехнологий.

Вместе с тем сегодня биология стала оперировать огромными объемами информации, и ее дальнейшее развитие невозможно без использования информационных технологий. Нанобиотехнологий, обеспечивая возможность искусственного воспроизведения и даже создания принципиально новых биоорганических материалов, не позволяют исследовать и воспроизводить многообразные информационные связи в объектах и явлениях живой природы, особенно на высших уровнях ее организации. Для решения этой проблемы оказалась необходимой конвергенция нанобиотехнологий и информационных технологий. Без информационной составляющей любая созданная с помощью нанобиотехнологий структура не сможет осуществлять важнейшие функции природоподобной системы. «Очевидно, что, двигаясь по пути синтеза природоподобных систем и процессов, – отмечают специалисты Курчатовского института, – человечество рано или поздно подойдет к созданию антропоморфных технических систем, высокоорганизованных "копий живого"» [167, с. 8]. По их мнению, такие системы должны будут обладать, как минимум, способностью реализовывать некоторые познавательные функции. Решение этих задач возможно только на базе объединения методологий нано-, био-, информационных технологий с подходами и методами когнитивных и социальных наук и технологий, изучающих и моделирующих сознание человека, его познавательную деятельность и особенности коммуникативных практик. Таким образом, конвергентные нано-, био-, инфо-, когнитивные и социальные технологии (НБИКС-технологии) открывают возможность адекватного воспроизведения систем и процессов живой природы в координатах современной социальной практики. Это делает их эффективным инструментом формирования качественно новой техносреды, которая станет органичной частью не только новой социальной реальности, но, что принципиально важно, реальности природной.

При этом, конечно, нельзя недооценивать и то обстоятельство, что переводя НБИК-конвергенцию с языка областей взаимодействия (нано–, био–, инфо–, когно– и технонауки) на язык акторов наномасштаба (атомов, генов, нейронов и битов), мы сталкиваемся с гибридами природы и культуры, то есть с тем, что Б. Латур назвал квазиобъектами или «субъект-объектами», которые размывают границы между культурой и природой [11, с. 14].

Таким образом, сегодня мы имеем дело с нетрадиционными формами проектирования и в буквальном смысле – социализации техники. Речь идет не о простом копировании природы, подражании живому и конструировании искусственного технического мира. Эту стадию развития человечество уже прошло. Сегодня намечается тенденция синтеза живого и технического с выстраиванием стратегии создания живого искусственным образом. И тогда пророчески выглядят слова выдающегося французского химика П. Э. М. Бертло, который однажды заметил, что то, что производили до сих пор растения, будет совершать индустрия и притом еще лучше, чем природа.

Наиболее глубокую разработку концепция общности техно– и биоразвития получила в теории технетики, центральной темой которой выступает понятие «техническая реальность». Данное понятие трактуется достаточно широко. Фактически оно охватывает всю окружающую человека действительность, ибо последняя в той или иной степени испытывает на себе техногенное воздействие. «Все окружающее нас бытие есть некоторая техническая реальность… – пишет Б. И. Кудрин, – нет ни одного клочка суши или глотка воды, вдоха того, что мы называем воздухом, где не обнаружились бы техногенные следы». Все, что существует в природном и социомире, – и физическое, и биологическое, и собственно техническое – все в ходе социоприродной эволюции превращается в техническое в его различных разновидностях – «в техническое мертвое, в техническое живое, в техническое интеллектуальное» [183, с. 30].

Подобные рассуждения о глобальной технизации общества созвучны высказываниям известных представителей европейской философии – О. Шпенглера, Н. А. Бердяева, Ж. Эллюля и др. «Мы живем в техническом и рационалистическом мире… – пишет Ж. Эллюль. – Природа уже не есть просто наше живописное окружение. По сути дела, среда, мало-помалу создающаяся вокруг нас, есть, прежде всего, вселенная Машины. Техника сама становится средой в самом полном смысле этого слова. Техника окружает нас, как сплошной кокон без просветов, делающий природу… совершенно бесполезной, покорной, вторичной, малозначительной» [421, с. 147–148].

Данная констатация выглядит достаточно пессимистично и даже настораживающе. Для более внимательной оценки ее смысловой контекст можно разбить на две части. Первая из них указывает на исторически сложившуюся линию развития техники, масштабы ее проникновения во все сферы человеческой жизнедеятельности, особенности техноэволюции. Они могут быть выражены введенным Г. С. Альтшуллером термином «линия жизни технических систем», отражающим последовательность стадий техноэволюции по аналогии с онтогенезом биологических систем. Вторая смысловая часть показывает растущую сегодня озабоченность последствиями данного процесса, подчеркивает значение ценностно-мировоззренческих принципов сохранения естественной природы, того, что А. Швейцер назвал «благоговением перед жизнью».

Если не акцентировать проблему противостояния естественноприродного и технического и согласиться с тем, что развитие техники «изоморфно» развитию живого, то не означает ли это, задается вопросом А. Б. Глозман, что, создавая и совершенствуя технику, человек неосознанно воспроизводит «конструкцию» приспособительного биологического действия, которые прошел в своей эволюции животный мир; вся работа ума при создании сложнейших технических систем, обеспечиваемая в том числе и знаниями теоретического уровня, есть всего лишь «бессознательное» повторение стихийно реализованных, самопроизвольных приспособительных действий животного; законы природно-биологического и научно-теоретического идентичны, и эволюция способов современной научно-технической и интеллектуально-технологической социальной адаптации адекватна логике развития тех адаптивных механизмов, которые были свойственны человеку на ранних этапах его приспособления к природе; социальное – это то же природное, его естественная закономерная ступень?

Теория изоморфизма, по существу, отвечает на все эти вопросы утвердительно: не только техносфера, но и все сущее, включая человека и человеческое общество, является результатом «глобальной эволюции», следствием «общего закона усложнения существующего» [99, с. 100].

Сегодня все более очевидно, что человек, его тело и сознание – неотъемлемая часть сложных техносоциоприродных систем. Нередко используемый для отражения этой зависимости образ кювеза – прозрачного ящика с находящимся в нем новорожденным ребенком – действительно символизирует онтологическое единство человека с техносредой. Здесь жизнь и здоровье маленького человеческого существа зависят от работы технических устройств, обеспечивающих необходимый режим температуры, подачи кислорода, влажности.

Так и в современном обществе. Оно создало своеобразный технокювез, вне которого фактически не может дальше развиваться. Маховик набирает обороты. Движение назад (к «пещере») невозможно не только на инструментально-деятельностном уровне, но и на уровне ментальном. Люди привыкли к техническому комфорту, питают все большие надежды на его совершенствование. По этой причине сегодня так нужны рецепты синхронизации природной и технической эволюции, вызревающие в русле морального сознания, нравственной культуры человечества. А человек, как показал А. Швейцер, нравственен лишь тогда, «когда он повинуется внутреннему побуждению помогать любой жизни, которой он может помочь, и удерживаться от того, чтобы причинить живому какой-либо вред… Для него священна жизнь как таковая» [403, с. 307].

Техника, естественно, предоставляет человеку лучшие средства для достижения целей, которые раньше вообще были недостижимы либо достигались с большим трудом. Но в то же время люди не без осторожности наблюдают за силой и мощью технического прогресса, резонно вспоминая образ Сюзанны из «Годов странствий» И. В Гете: «Овладевающее мною механическое существо мучает и страшит меня, оно приближается словно гроза, медленно, медленно; оно движется в выбранном направлении, оно придет… остается лишь двойной исход, один не менее печальнее другого: либо самому овладеть новым и ускорить погибель, либо, взяв с собой лучших и достойнейших, отправиться на поиски более благоприятной судьбы за морями» [94].

Конечно, поиск лучшей судьбы «за морями» мог бы устроить многих представителей современной техногенной цивилизации. Вопрос лишь в том, есть ли эти «моря»? Но даже если предположить, что они могут найтись, где гарантия того, что человечество и там не начнет все сначала. Поэтому остается довольствоваться тем, что есть. Существующая же реальность такова, что техника сегодня не просто повсюду, она приобретает автономию, делая людей все больше зависимыми от нее, а нередко и подчиняя себе. Специалисты в области философии техники даже усматривают тенденции формирования такого «технического суверенитета», частично отраженные в концепции «автономной технологии». Подобно тому, как в биологической эволюции действует естественный отбор более адаптивных механизмов и признаков, движителем развития техники является своего рода селектогенез в виде отбора технических характеристик, удовлетворяющих не только запросам человека, но и собственной технической целесообразности. «Все происходит так, – пишет Ж. Эллюль, – как если бы система росла под воздействием внутренней силы, неотъемлемой и без решающего воздействия человека» [421, с. 9].

Однако насколько техника является причиной формирования собственной независимости? Сегодня приходится говорить об асимметрии двух линий эволюции: природно-биологической и социально-технологической. Последняя стала заметно опережать естественные возможностичеловека, в силу чего он объективно передает значительную часть своих функций технике. Причем не только традиционные физические функции, но и интеллектуальные. Уже не является большой редкостью не только робот-интеллектуал (интеллектом обладают и высшие животные), но и известны эксперименты по созданию робота-шахматиста и даже робота-добродетели, учащего людей улыбаться, делать добрые дела и поступки. При этом важно иметь в виду, что все это – более или менее искусные имитации способности компьютера мгновенно выбрать оптимальное решение уже созданных человеком алгоритмов, а не создать неизвестные ему (человеку) варианты решений.

Можно по-разному относиться к подобного рода инженерно-проектной деятельности человека, но не задаться одним вопросом все же нельзя: что же люди исконно человеческое оставят себе? Не попадут ли в перечень этих качеств только удовольствия от компьютерных игр, комфорта «умных домов», виртуального самовыражения, интерактивных коммуникаций и т. п. Как бы там ни было, люди пока еще сами определяют свои планы и условия развития. Но тогда говорить, «что техника "диктует" человеку определенные требования и вызывает не всегда предсказуемые последствия, равнозначно, – как правильно отмечает А. Б. Глозман, – "сетованию" на свою социальность: "беда" в том, что мы – люди, что мы создали социум, живем в нем и подчиняемся его (т. е. нашим) законам» [99, с. 94].

Сознавая свою сопричастность к современным тенденциям социотехнологического развития, наделяя технику все большими и большими возможностями, важно не превратиться в архитекторов так называемого «постчеловеческого» будущего. «Следующий шаг в этом направлении, – утверждает Б. Г. Юдин, – ведет к тому, что можно назвать радикальной модификацией человека. Это уже не просто его "улучшение", а создание человека с заранее заданными свойствами» [424, с. 527].

Технобиоэволюция – уже реальность, и в процессе ее человек действительно становится все более технологизированным существом. В виде новых технологий он получает инструмент не только для совершенствования быта, организации досуга, улучшения производственно-экономических показателей, но и для трансформации себя как вида.

Такая перспектива весьма заманчива, но едва ли она может соответствовать базовым ценностям гуманитарной культуры. Большинство здравомыслящих людей давали и продолжают давать в целом позитивную оценку развитию науки и техники. Их совершенствование на самом деле привело к прогрессу общества, снизило зависимость человека от природы, уменьшило социальное неравенство. Вместе с тем задолго до возникновения научно-технического алармизма, к примеру, К. Маркс утверждал, что культура, если она развивается стихийно, оставляет после себя пустыню. Поэтому задача заключается не в том, чтобы приостановить или поставить под запрет научно-технологические новации. Жесткое разграничение и противопоставление гуманистического, – с одной стороны, и научно-технического – с другой, себя уже исчерпало. Компромисс нужно искать на пути разработки конструктивных гуманитарных стратегий социализации и инкультурации науки, техники и технологий.

В этой связи известный российский философ В. А. Канке пишет: «Суть в том, что достоинства информационной техники не определяются ее вещественно-энергетическими характеристиками… в пределах информационной изоморфности компьютер и человек тождественны друг другу… эта область изоморфности постоянно расширяется, посрамляя скептиков, относящихся с опаской к информационной технологии, и, напротив, радуя компьютерных оптимистов… Компьютерным оптимистам и пессимистам нелегко прийти к общему мнению. Нам представляется вполне очевидным – в этом вообще мало кто сомневается, – что будущее принесет информационным технологиям новые успехи. В то же время в соотношении человек – компьютер ведущей стороной выступает человек. Именно человек символизирует себя в информационной технологии, а не компьютер правит человеком… В широком философском смысле не человек – символ компьютера, а наоборот – компьютер – символ человека. Пока нет сколь-нибудь серьезных оснований утверждать, что асимметричность соотношения человек – компьютер будет когда-либо нарушена. Компьютеризация оставляет машине машинное, а человеку – человеческое» [157, с. 283–284].

От научных исследований ожидают не просто технологических приложений, но и того, чтобы их результаты были безопасны с точки зрения социоприродной устойчивости, позволяли удовлетворять вполне конкретные запросы общества и необходимые потребности человека. В начале XXI в. есть все основания говорить о наступлении качественно новой стадии развития не только науки и технологии, но и их взаимодействия как между собой, так и с обществом в целом. Одним из выражений этого является становление нового типа взаимоотношений науки и технологии, который получил название technoscience – технонаука.

Бельгийский философ Ж. Оттуа, впервые предложивший этот термин в 70-е гг. прошлого столетия для обозначения особенностей современной науки, столь отличной от античного идеала чисто теоретического знания, указывал на то, что сегодня приходится иметь дело со сложной реальностью, которую нельзя больше описать парой наука/технология. По мере прогресса науки и технологий все труднее увидеть различие между прикладным и фундаментальным исследованием. Предпосылкой и результатом и того, и другого выступает высокоорганизованное знание, необходимое и фундаментальной науке и практике. Самый очевидный признак технонауки – это существенно более глубокая, чем прежде, встроенность научного познания в деятельность по созданию и продвижению новых технологий. По словам немецкого философа и политолога В. Шефера, «технонаука – это гибрид онаученной технологии и технологизированной науки» (цит. по: [425, с. 49]).

Принципиально важным здесь является то, что технонаука – это не только теснейшая связь науки и технологии, но и объективно назревший синтез, включающий также человеческие устремления, интересы и ценности. При этом речь идет не просто о новой форме взаимосвязи названных феноменов, но об особом мироустройстве, которое целиком, в своих основаниях, задается и наукой, и техникой, и волей и деятельностью людей.

Особое значение здесь принадлежит философии, поскольку этот новый социотехномир «имеет свою онтологию и эпистемологию, свою логику, этику и эстетику, свои законы пространства и времени, случая и судьбы, – свою философскую матрицу, которая сознательно или бессознательно кладется в основу его технического построения и программного обеспечения» [423, с. 27].

Раньше техника занималась частностями, отвечала на простейшие житейские нужды. Философия же сосредоточивалась на преимущественно общих вопросах мироздания. Теперь они, как никогда ранее, стремительно идут навстречу друг другу. Мощь техники позволяет «заглянуть» в фундаментальные свойства мироздания, а философия получает возможность не умозрительно, но действенно определять и эксплицировать эти свойства в системе культуры и социальной практики. «Техника конца XX и тем более XXI в., – подчеркивает М. Эпштейн, – это уже не орудийно-прикладная, а фундаментальная техника, которая благодаря продвижению науки в микромир и макромир, в строение мозга, в законы генетики и информатики проникает в самые основы бытия и в перспективе может менять его начальные параметры или задавать параметры иным видам бытия. Это онтотехника, которой под силу создавать новый пространственно-временной континуум; новую сенсорную среду и способы ее восприятия; новые, генетически преобразуемые виды организмов; новые, технически раздвинутые формы искусственного разума. Тем самым техника уже не уходит от философии, а заново встречается с ней у самых корней бытия, у тех первоначал, которые всегда считались привилегией метафизики. Вырастает перспектива нового синтеза философии и техники – технософия и софиотехника, которая теоретически мыслит первоначала и практически учреждает их в альтернативных видах материи, жизни и разума» [423, с. 27]. Более точно и лучше сказать едва ли возможно. Но можно утверждать, что истоки любой альтернативности будут определяться и обосновываться не искусственным разумом, а разумом нравственным, человеческим.