Текст книги "Солнечное сплетение. Этюды истории преступлений и наказаний"

Услужливый испанский МИД регулярно направлял в Берлин донесения своих посольств об эффективности бомбардировок люфтваффе и другие сведения, интересовавшие разведку рейха. Благодаря возможности заходить для заправки, ремонта и смены экипажей в испанские порты, в частности на Канарских островах, германские подлодки значительно расширили свои возможности по внезапному нападению на англо-американские конвои в Атлантике. Разведывательным самолетам рейха было разрешено использовать испанские опознавательные знаки. На атлантическом побережье функционировала специальная для них и подлодок радиолокационная станция…

Восседая за своим рабочим столом, обставленным дарственными фотографиями Гитлера и Муссолини, летом 1940 года каудильо собственноручно составил поздравительное послание в Берлин: «Дорогой фюрер! В тот момент, когда германские армии под Вашим командованием доводят до победного конца величайшую в истории битву, я хотел бы выразить Вам восхищение мое личное и моего народа, с глубоким волнением наблюдающего за славным ходом сражений, которые мы считаем своими».

После падения Парижа, предвкушая скорый передел французских колоний в Африке, Франко прямо дал понять Гитлеру о своей готовности вступить в войну, как только соберет необходимые материальные ресурсы. По его указанию Фаланга взвинтила в стране военный психоз. Однако фюрер особого интереса к участию Испании в войне не проявлял. Абвер докладывал рейхсканцлеру: политика Франко преследует цель не вступать в войну, пока не капитулирует Британия, ибо он боится ее мощи. Видя, как Германия каждый раз откладывала высадку на Альбион, Мадрид приходил к выводу о нескором окончании войны и о необходимости сохранять в тайне пакт со странами Оси.

Никак не утешали Франко сводки собственного Генерального штаба о нехватке самолетов и механизированных частей, горючего для флота. Он ждал аванса от Берлина и гарантий поддержки территориальных притязаний Испании на Гибралтар, Марокко, Алжир. Фюрер же в который раз намекал, что нет, мол, у него в запасе материальных ресурсов. Вместо них с тайным визитом в Мадрид прибыл Гиммлер натаскать испанскую полицию разного рода хитростям по борьбе с врагами внутренними. Торг не удался, и в беседе с представителем Муссолини Гитлер заметил: «Немец относится к испанцу почти как к еврею, который норовит получить для себя выгоду на самых святых ценностях».

В октябре 1940 года на юге Франции прошла испано-германская встреча в верхах. Адмирал Канарис заранее предупредил фюрера, что на переговорах тот увидит перед собою «вместо героя сосиску». После встречи Гитлер в бешенстве назвал каудильо «иезуитской свиньей». Отсутствие подробного отчета о беседе позволит позднее, уже после войны, пристяжным Франко утверждать, будто тот путем искусной риторики мужественно противостоял давлению рейхсканцлера. Верить в это нет никаких оснований: в секретном протоколе ясно фигурирует обязательство Испании вступить в войну на стороне Германии.

Чувствуя угрозу Британии на Балканах, Гитлер решил перекрыть для нее Средиземное море и с этой целью втянуть Испанию в войну. Франко же не торопился, все еще не был уверен в поражении англичан. Его Генеральный штаб докладывал: вооруженные силы к военным действиям не готовы, экономика развалена, среди гражданского населения свирепствуют голод и эпидемии, на улицах дерутся за корку хлеба.

Фюрер понимал, что на Испанию рассчитывать нельзя, даже как на плацдарм для штурма Гибралтара, и перестал считать ее серьезным партнером. Геббельс вообще называл Франко «пустомелей, неумным и трусливым выскочкой, чванливым, самодовольным, пришедшим к власти на немецком горбу вместо того, чтобы завоевать ее собственными силами». Это не мешало, правда, гитлеровскому военному командованию готовить операцию «Изабелла» – по переброске дивизий вермахта через Францию в Испанию на случай, если англичане высадятся на ее территории.

Возомнивший себя действительно великим стратегом, Франко на приеме по случаю Дня Каудильо принимал глав дипломатического корпуса в тронном зале королевского дворца, стоя на возвышении, в то время как послы гуськом должны были проходить мимо и кланяться ему. У него выработалась собственная манера рукопожатия: подавать руку так низко, что даже нормального роста человеку приходилось нагибаться, чтобы пожать ее.

В это время более сотни тысяч противников его режима сидели за решеткой или работали в «каторжных бригадах», погибая от голода и издевательств надсмотрщиков. Паек обычных граждан составлял двести пятьдесят граммов хлеба в день. Когда же фалангистский поэт Дионисио Ридруэхо на аудиенции у каудильо обмолвился о коррупции в верхах, тот ухмыльнулся и благодушно заметил, что в старые времена победители получали титулы и земли, а поскольку теперь с этим трудно, ему приходится закрывать глаза на их проделки. Насчет того, что в махинациях на продаже оливкового масла замешан и его родной брат, диктатор помалкивал, как и о своей супруге, большой любительнице ценных подарков, прямо влиявшей на высокие назначения…

Нападение Германии на Советский Союз для Франко было как бальзам на душу. Его министр иностранных дел тут же выразил восхищение германскому послу в Мадриде и сообщил о готовности послать на восточный фронт регулярные части.

В экспедиционный корпус «Голубая дивизия», названный так по цвету форменных рубашек членов Фаланги, записалось восемнадцать тысяч молодых католиков. Их главарь призывал: «Святой крест, хотя война и не ведется под его знаком, зовет тебя на поле брани. Эта справедливая война ставит своей целью обескровить коммунистического монстра, врага европейской цивилизации, которая является цивилизацией в той мере, в какой она есть христианская». Дух новых «крестоносцев» подстегивали и церковные иерархи, хотя совершенно очевидно было, что цели нацистского рейха никак не связаны с католицизмом.

Формально власти отмежевывались от экспедиционного корпуса, и, когда послы делали запросы о «Голубой дивизии», то им разъяснялось так: идут две войны сразу, а Испания участвует в «крестовом походе» против России, не вступая в войну с западными державами. В Германии дивизию включили в состав вермахта под № 250, заставили ее солдат принести присягу на верность фюреру и отправили на восточный фронт. Некоторые испанские генералы посчитали такой шаг Франко весьма рискованным, ибо опасались, что Сталин объявит войну Испании. Опасения не оправдались.

Приободрившись и выпятив вперед живот, затянутый широким красным поясом с кистями, каудильо заявил перед Национальным советом Фаланги о своей уверенности в исходе мирового конфликта: «Германские армии ведут битву, которую христианская Европа жаждала столько лет. В этой схватке кровь испанской молодежи смешается с кровью наших товарищей по Оси и станет убедительным подтверждением нашей солидарности». Сделав очередное помпезное заявление, генералиссимус отправился в горы на свою излюбленную охоту, отстреливать козлов и прочую живность.

Как боеспособная единица «Голубая дивизия» продержалась лишь до ноября 1943 года, бесславно завершив свой «крестовый поход». Отдельным добровольцам разрешено было остаться воевать в составе войск СС. Командира дивизии генерала Грандеса фюрер наградил почетным боевым орденом…

Хотя на восточном фронте уже произошел перелом и войска вермахта отступали, Франко продолжал поставлять в Германию вольфрамовую руду – важнейший элемент оружейной стали и бронебойных снарядов. Помимо вольфрама, рейх снабжался орудийными стволами, сотней тысяч патронов ежедневно, обмундированием, аммиаком, цинком, глицерином, железной рудой, свинцом, никелем. В германской военной промышленности работали около сотни тысяч испанцев.

Сохранялись и объекты абвера на территории Испании. После падения летом 1943 года режима Муссолини итальянские военные суда нашли пристанище в испанских портах. Франкистская пропаганда убеждала испанцев, что «секретное оружие» вот-вот появится в Германии и сделает ее непобедимой, а отступление немцев – мастерский ход Гитлера.

Франко положение на восточном фронте уже начало тревожить, и он потихоньку размещал свои личные деньги в швейцарских банках. Посылая регулярно льстивые поздравительные телеграммы Гитлеру, все же воздержался от поздравления по случаю удачного исхода покушения на фюрера 20 июля 1944 года. За три дня до этого, в связи с восьмой годовщиной своего мятежа, публично отверг обвинения стран антигитлеровской коалиции в недемократичности его режима. Высшая демократия, как он заявлял, состоит в свободном претворении в жизнь евангельских заповедей, чем якобы и занимаются фалангисты – полумонахи и полусолдаты.

Штатные пропагандисты стали особо выделять его призывы к миру в Европе, всячески подчеркивать, что перед лицом коммунистической угрозы он готов к мирному сотрудничеству в послевоенный период, но при условии проявления уважения к «особой политической системе Испании». Когда же в августе 1944 года войска союзников вошли в Париж и среди них отряды испанских республиканцев, участников французского Сопротивления, отдал приказ занимать вдоль границы с Францией оборонительные рубежи – из опасения как бы они не перешли и ее.

Вместо фотографий фюрера и дуче в кабинете каудильо на столе появились портреты Папы Римского Пия ХII, тоже с дарственной надписью и в рамке. Свое пособничество государствам Оси он уже называл «серией мелких инцидентов», отвергал обвинения в диктаторстве, оправдываясь тем, что «некоторые особенности испанского темперамента» сделали-де невозможным сохранение демократических институтов в Испании. И, естественно, восхвалял католическую религию как основу своего «государства органической демократии».

Осенью 1944 года Франко набрался сразу глупости и наглости направить письмо Черчиллю, в котором утверждал, что после разгрома Германии единственными державами в Западной Европе будут Испания и Британия. Более того, предложил английскому премьеру заключить с ним двусторонний союз и даже запросил место для своей страны на послевоенной мирной конференции.

Церковные иерархи проявляли уже больше осторожности в своих пасторалях. Примат католиков попытался даже разъяснять, что мировая война, мол, не имела никакого отношения к испанцам и, если гражданская война была «крестовым походом в защиту Бога и родины», то целью мирового конфликта являлись «экспансия и захват власти».

Заискивая перед американцами, Франко заверял по дипломатическим каналам, что у него в тюрьмах содержатся всего двадцать шесть тысяч политических заключенных. Реально же их там было в несколько раз больше, если учесть формально зарегистрированных уголовниками. Испанию каудильо называл «святой, честной и щедрой», а установленный им политический режим уникальным, устранение которого откроет дверь коммунизму. Одновременно продолжал предоставлять убежище нацистским преступникам, не разрывая отношений с рейхом вплоть до последнего дня войны.

* * *

Вождь нации уже все больше разыгрывал из себя авторитарного католического правителя и чуть ли не христианского демократа. Однако на Потсдамской конференции главы стран антигитлеровской коалиции решили не принимать Испанию в ООН именно из-за характера франкистского режима и связей его со странами Оси. Когда на одном из совещаний в Мадриде кто-то из генералов выразил неудовольствие по этому поводу, Франко заметил: «Не вижу причин для беспокойства. В чем, собственно, дело? Твоя мыльная фабрика ведь работает, не так ли?» Тем самым он намекал генералам, что ему прекрасно известно: многие из них занимали прилично оплачиваемые посты в правлениях различных компаний, обеспечивали им дефицитное сырье и электроэнергию. В лояльности военной верхушки у него сомнений не было, а это главное, если хочешь удержаться у власти. Присвоив себе королевские привилегии и звание генералиссимуса, многих своих соратников он возвел в дворянское достоинство, удовлетворив таким образом их «духовные» запросы.

Поначалу Испанию не включили и в План Маршалла по экономическому восстановлению Западной Европы. Помощь ей оказывали лишь Аргентина и Португалия, где у власти стояли военные. Дабы не выглядеть совсем уж изгоем, в 1947 году Франко разработал Закон о наследовании: испанское государство провозглашалось «католическим, социальным и представительским, которое, следуя традициям, объявляет себя королевством». Главой государства назван «Каудильо Испании и Крестового похода, Генералиссимус Вооруженных Сил Дон Франциско Франко Баамонде».

Итак, дружбы со странами Оси словно и не было. Вместо фашистского обличья монархический фасад, закрепляемый положением о том, что будущий король должен поддерживать фундаментальные основы такого государства и, если отойдет от них, может быть смещен. В этом государстве предусмотрен законодательный орган – кортесы (парламент), депутаты которого являются членами Фаланги и высокопоставленными правительственными чиновниками. Санкционировать принятие закона мог только Франко и никто другой. Королевский престолонаследник, принц Хуан Карлос предпочел, однако, мирную передачу власти без всяких дополнительных условий. Диктатор уломал его, вынудив присягнуть на верность Фаланге.

Несмотря на жесточайшие полицейские репрессии, в «социальном и представительском государстве органической демократии» постоянно вспыхивали забастовки промышленных рабочих, особенно в Стране Басков. Владельцам предприятий приказано было увольнять забастовщиков, если они к тому времени не будут посажены за решетку. В городских рабочих районах многие ходили в лохмотьях, под Барселоной и Малагой жили в пещерах. Норма выдачи хлеба сократилась до 150 граммов в день…

Еще в период гражданской войны Франко обещал уйти в отставку по ее завершении, зажить спокойной семейной жизнью где-нибудь на природе, занимаясь охотой и рыбалкой. И он действительно поселился на природе – в загородном дворце Пардо неподалеку от Мадрида. Его супруге донье Кармен дворец не понравился, ее больше устраивал королевский Паласио де Ориенте. Супругу удалось урезонить только ссылками на пустую казну.

«Наш режим живет своей жизнью и никакой передачи власти не готовит, – разъяснил каудильо. – Мы не будем оставаться словно в скобках промежуточной диктатурой». Да какие там скобки, если даже епископы, перед вступлением в должность принося клятву «перед Богом и святыми евангелиями», торжественно обещали «быть преданным Испанскому Государству и уважать его Главу». Журналисты клятвенно обещали «перед Богом, Испанией и ее Каудильо служить на благо Единства, Величия и Свободы Родины с полной и абсолютной преданностью принципам Синдикалистского Государства, не позволять никогда, чтобы их рукою водили ложь, злопыхательство и личные амбиции». Не зря же Франко получил журналистское удостоверение № 1.

В качестве дополнительной гарантии действовал Закон о государственной безопасности 1941 года, предупреждавший о наказании восемью годами тюрьмы за оскорбление главы государства. Богохульство, кстати, наказывалось меньшим сроком, хотя Франко вроде был ниже рангом Господа Бога. Испанец обязывался испытывать трепет перед главнокомандующим всеми родами войск, великим полководцем-победителем над всеми врагами. Ну, а кому это непонятно, идеолог Церкви Лопес Морант втолковывал: «Грех совершают подданные, которые отказываются относиться с должным почтением к Вождю нации, насмехаются над ним или его изображением, словом устным и письменным оскорбляют его или презирают».

В школах заучивали наизусть и повторяли хором: «Кто есть каудильо? Генералиссимус Испании. Он геройски воевал и в тяжелой войне победил заклятого врага. Сейчас он вождь, который руководит нашей страной и очень ее любит. Что я сделаю для каудильо? Буду любить его, как он меня любит. Буду хвалить его, как он того заслуживает, и работать, чтобы Испания занимала достойное место в мире, которое желает ей каудильо. Да здравствует Испания!»

На стенах в классах висели рядом с распятием портреты Вождя нации, дабы напоминать школьникам, кто ведет страну к победам, кого надо любить и чьим указаниям следовать. «До чего же красива наша школа! – можно было прочесть в учебниках по истории. – Во всех классах видны изображения Бога, Богородицы и Главы Государства. Я смотрю на Господа при молитве и на Деву Марию, когда хочу быть лучше. Портрет Франко висит на стене, потому что он стоит во главе Испании и представляет ее. Благодаря Франко Испания сегодня – одна из главных наций мира. Испания верит в Бога, и мы верим во Франко всей душой. Он несет ответственность только перед Господом и Историей, как герой-сверхчеловек. Наше знамя склоняется перед ним и Священным Писанием».

Для пущей доходчивости во все школы разослано учебное пособие типа вопросника с готовыми ответами, который надо было заучивать как «Падре нуэстро» (Отче наш): «Испания католическая страна или нет? Самая католическая в мире, ее даже не с кем сравнивать. Есть ли еще страна, способная одержать победу в войне, которую одержала наша страна благодаря духу наших солдат, а потом еще противостоять самым сильным государствам мира? Нет такой страны. Где еще народ имеет главу государства, генералов, губернаторов, министров – всех искренних католиков? Нигде. Где еще люди столь горячо защищают свою веру, проповедуют милосердие и жертвенность? Только в Испании».

Ученикам рекомендовано практиковать традиционный испанский обычай: при встрече со священником на дороге или улице подойти к нему и припасть губами к его руке. Кроме того, никогда не говорить о нем ничего плохого, только хорошее и всегда в его защиту, если на него совершаются нападки или наветы.

Автор многих школьных учебников, иезуит Айала наставлял детей уму-разуму: «Господь очень любит Испанию, потому и поместил ее в лучшем месте на земле, где ни очень холодно, ни очень жарко. В других странах либо все покрыто льдом, либо так жарко, что жить невозможно. Посвятим же все свои силы тому, чтобы Испания никогда не теряла своего имперского предназначения, не сходила с пути, который ей уготован Историей и Судьбою. К сожалению, однажды ей пришлось сойти с этого пути, но чтобы вернуть ее обратно, вел победоносные битвы наш каудильо».

Члены Ордена иезуитов поставлены и во главе многих университетских кафедр. Для них студенты, которые не ходят в церковь молиться, не могут считаться испанцами, а человек равнодушный к Богу – нехороший гражданин и предатель родины. На каждой своей лекции они в той или иной форме и по любому поводу вталкивали аудитории: «Молодой испанец больше всего на свете должен любить Бога, Деву Марию, Родину, ее славное знамя и каудильо, своих начальников и старших наставников».

Получая в Саламанкском университете звание почетного доктора теологии, Франко назвал Испанию «любимой избранницей Божией, которая служит Церкви, как никакая друга страна». Вождь нации заверил: «С нами не только правота, но и сам Господь Бог!» Тем временем все христианские конфессии, кроме католической, строго ограничивались своими «гетто», а брак считался законным, только если заключен по католическому обряду. За их активную поддержку «крестового похода» вождь предоставил католическим иерархам право надзора за содержанием всех образовательных программ. На практике такой идеологический контроль выходил далеко за рамки цензуры, позволял следить за политическими взглядами преподавателей, увольнять с работы не особо правоверных католиков или просто людей, мысливших чуть посвободнее.

Первым делом церковь запретила совместное обучение в школах, ввела специальные для девочек программы и наложила запрет на любую информацию, проливавшую свет на «тайны секса». Оправдывалось это тем, что девочек нужно обучать выполнению ими традиционной роли, которую издавна выполняли женщины в испанском обществе. Врачами и адвокатами, например, им становиться не обязательно, лучше – домохозяйками или воспитательницами детей, учительницами или санитарками.

Мальчишкам и девчонкам навязывалась мысль о противоположном поле как о чем-то страшном, холодном, чужом. Дружеские отношения между учеником и ученицей, проявление между ними симпатии и заботы наказывались или ставились им в упрек. Все связанное с сексом приравнивалось к греху. Мальчикам категорически запрещалось держать руки в карманах и, сидя на стуле, класть ногу на ногу. Девочкам – оголять руки, носить короткие юбки. Школьные наставники в сутанах считали, что секс – это тайна, которую нельзя выставлять на свет как творение Божие. Такого понятия вообще не должно быть в головах молодых, да и немолодых католиков и католичек.

Предварительная цензура являлась обязательной перед появлением всех печатных изданий, спектаклей, фильмов, предметов живописи. К опубликованию запрещались, естественно, произведения, указанные в ватиканском «Индексе». Охраняя особенно тщательно единство политических и религиозных взглядов, представители церкви в хунтах цензуры не теряли бдительности и в отношении морали. Изображение женского тела в печатных изданиях ни в коем случае не должно было возбуждать мужчин. «Обнаженная маха» зачислялась в разряд неприличных картин. Перед публикацией фотографии ретушеры в редакциях удлиняли юбки зарубежным кинозвездам, уменьшали размеры бюста и у своих актрис. Эротическая литература просачивалась только из-за границы на свой страх и риск. Даже женское нижнее белье под названием «комбинация» из словарей изъяли.

Духовенство было крайне обеспокоено влиянием на верующих кинофильмов. Иезуиты пытались отвадить свою клиентуру от кинопросмотров, называли художественные фильмы обрушившимся на человечество несчастьем, портящим нервную систему и зрение. Показ на экране страстных поцелуев или внебрачных отношений цензура запрещала. «Фильмы столь ужасно разрушают моральную стойкость народа, – приходил к выводу епископат, – что у нас не вызывает сомнений необходимость подвергнуть все кинопленки сожжению ради блага человеческого. Счастлив тот городок, у въезда в который висит надпись «Кинотеатров нет».

Дублирование иностранных фильмов было обязательным – без титрового сопровождения и только с синхронным переводом на испанский. Это позволяло химичить со звуковой дорожкой, помимо использования заглушек, вплоть до того, что менять смысл сказанного. В итоге сцены на грани эротики лишь воспаляли у зрителей воображение, подпольный спрос на открытки-фотомонтажи с изображением обнаженных кинозвезд только возрастал. Епископы по данному поводу создали даже собственный классификатор, в соответствии с которым, если фильму ставилась ими оценка «4», то светские власти должны были запретить его показ в кинотеатрах. Такое, например, произошло с кинокартиной Луиса Бунюэля «Веридиана», на международном кинофестивале в Каннах получившей главный приз. Начав совместные с западными режиссерами съемки, придумали делать сразу две версии: одну для внутреннего показа, другую для заграницы. Случалось, где-нибудь в провинции по оплошности кинопрокатчиков на экран выходила экспортная версия: публика ломилась в кинотеатр, пока пленку не заменяли другой, для внутреннего потребления.

В область нравственности и полового воспитания Вождь нации глубоко не влезал, полностью полагаясь на Комиссию епископов по ортодоксии и морали. Те же единственной целью интимной связи между мужчиной и женщиной снова провозгласили продолжение рода – строго в соответствии с церковной доктриной. Входить в храм девушкам в юбках выше колена запретили, как и в брюках. Считалось, что все, кто носит короткие юбки, попадет в ад. На дверях церквей помещали объявления с указанием названий запрещенных фильмов, в которых «показ женщины в почти обнаженном виде возбуждает в мужчинах низменные страсти». Эффект от подобных назиданий, как и следовало ожидать, был прямо противоположный.

Оценивая последствия всей этой «профилактики», испанский социолог Хуан Эслава Галан в своем опубликованном уже в наше время исследовании делает такое заключение: «Господствовавшая мораль приводила к женской фригидности и сексуальной апатии. Верующая женщина подавляла в себе «нечистое», как ей навязывали считать, желание в тот момент, когда муж совершал с ней половой акт в темноте, не снимая с нее ночной рубашки, на брачном ложе под висящем на стене распятием. Некоторые были настолько набожны, что молились перед этим и на следующий день исповедовались священнику. В такой мало вдохновляющей домашней обстановке мужчины частенько шли к проституткам, дабы найти в них более чувствительных сексуальных партнерш. Испания превратилась в страну отчаявшихся мастурбаторов. Встревоженная церковь для подавления этого порока устрашала тем, что мастурбация приводит к слепоте, туберкулезу, сумасшествию».

Проституция процветала вопреки всему, и при этом ее даже не пытались запрещать. Медицинские учреждения предоставляли «жрицам свободной любви» на панели специальные карточки-разрешения. Только в одной Севилье их зарегистрировано было около двух тысяч, в Мадриде – раза в четыре больше. Церкви и государству не оставалось ничего другого, как признать реальность и исходить из того, что проституция есть средство снятия накапливаемого напряжения и не покушается ни на религию, ни на национальное единство.

В былые времена имперского величия, еще при королях-католиках, в столице Толедо рядом с храмами публичные дома работали круглосуточно. За борделями в каждом городе следили местные власти, дабы там не нарушались установленные правила, не было скандалов и потасовок.

Официальное объяснение иерархов – чтобы избежать большего зла. К борделю приписывался священник, а хозяином его мог быть монастырь или какой-нибудь почтенный гражданин города из аристократов. По церковным праздникам и воскресеньям публичные дома, как и театры, не работали. В день Святой Марии Магдалины, покровительницы проституток, все они должны были присутствовать на торжественной мессе и просить у Всевышнего прощения за грешные страсти свои телесные; делали они это охотно, ибо в массе своей были верующими. Ремеслом же своим начинали заниматься очень рано и будучи сиротами – то было обязательным его условием. Увядали они быстро, и к тридцати годам на них уже без боли нельзя было смотреть.

В ту пору конкистадоры завезли к себе в Испанию из Гаити сифилис. Благодаря проституции болезнь расползлась по всему свету, вплоть до Индии и Китая. На Пиренейском полуострове она приняла размеры эпидемии ввиду отсутствия необходимой гигиены. «Пусть арабы моются!» Святая Инквизиция на половую распущенность не покушалась. Нравы аристократов отличались лишь утонченностью телесных удовольствий и рафинированной требовательностью.

* * *

Те, кому выпадала возможность лицезреть Вождя нации с близкого расстояния, невольно обращали внимание на его низенький рост, мягкий голос, почти женские и всегда потные руки, настороженность при вступлении в разговор и большие карие глаза, без радости и грусти.

Уроженец Галисии, Франциско Франко Баамонде воспитывался ребенком в духе католической набожности и мещанского быта. В этом он хотел следовать примеру своей матери, но не отца, самодура и бабника, которого откровенно презирал. В детстве «Франкито» был стеснителен, необщителен и страшно обижался, когда мальчишки называли его коротышкой. Во время учебы в военном училище для упражнений ему выдали винтовку с укороченным стволом. Вместо них он предпочитал заниматься стрельбой, фехтованием и верховой ездой. На общем фоне, как говорится, высоким рейтингом похвастаться не мог.

Для продолжения дальнейшей службы его направили в Испанский легион, расквартированный в Марокко. Рядовые солдаты там не просто боялись этого молодого офицера: они приходили в ужас оттого, что за малейшее нарушение устава или дисциплины он мог приказать расстрелять провинившегося. Комплекс физической неполноценности преодолевался им хладнокровной безжалостностью к подчиненным, хоть в чем-то с ним не согласных. О своих религиозных верованиях он даже не вспоминал.

В общем-то, Франко не был типичным испанским военным хотя бы потому, что он никогда не позволял вовлечь себя в азартные игры, амурные приключения или товарищеские попойки. Выделялся внешним спокойствием, характером твердым, решительным. Говорили про его прекрасные аналитические способности, умение находить решение проблем и развивать их применительно к обстоятельствам. Сослуживцы считали его везунчиком, который любит ходить в кино без билета. Все это вместе, видимо, позволило ему в 34 года стать генералом и командующим испанским гарнизоном в Марокко.

На посту начальника Академии генштаба, а потом и самого генштаба Франко довольно неглубоко разбирался в теории военного искусства. В основном предпочитал делать упор на морально-психологический фактор военных действий и на такие качества солдата, как патриотизм, дисциплинированность, смелость. В проведении крупномасштабных фронтовых операций опытом не обладал. Чем действительно обладал, так это убеждением, что испанские вооруженные силы должны взять на себя роль верховного арбитра политических судеб страны.

«Посредственный генерал колониальных войск, в голову которого не входит больше одной бригады, – презрительно отзывались о нем немецкие офицеры из легиона «Кондор» во время гражданской войны. – У него такие преимущества в военной технике, что любой другой на его месте закончил бы эту войну на год раньше». Посредственность военного профессионала он восполнял жесточайшими расправами над пленными республиканцами и гражданским населением.

Почитав речи и записи Франко, не увидишь свидетельств ни его широкого кругозора, ни глубоких знаний в области культуры. Художественную или историческую литературу, даже собственной страны, он практически не читал. О его занятиях в свободное время рисованием можно сказать так: написанные им картинки представляют интерес больше для психиатра, чем для искусствоведа.

На чем основаны пущенные пристяжными Вождя нации слухи о его аскетическом, почти монашеском образе жизни? Да ни на чем, разве лишь на желании испанцев видеть его таковым. Свои жилые апартаменты во дворце Пардо он обставил в имперском стиле. Почти все субботы, воскресенья и понедельники посвящал стрельбе по живым мишеням в горах или рыбалке. Однажды похвастался своему кузену, что за три дня подстрелил… шестьсот куропаток. И сделал это, не моргнув глазом.

«Мне до сих пор непонятно, – пишет про него английский историк Пол Престон, – как могли в молодом генерале, а потом и в генералиссимусе сочетаться такие противоречащие друг другу качества: прежде всего его интеллектуальная убогость, позволявшая ему принимать на веру банальные идеи, с умением избегать определенности, создавать впечатление непредсказуемости своих намерений и покрывать свои действия непроницаемой завесой тайны, отстраняться в нужный для него момент от людей и собственных решений, оставляя за собой право изложить собственную позицию позже. Свидетельством тому, отчасти, могут быть его постоянные усилия выставить себя и всю свою жизнь в самом безупречном виде, загладить в ней все нестыковки и противоречия. Не случайно говорят, что, если увидеть галисийца на лестнице, то непонятно, спускается он или поднимается. Читая его выступления, можно обнаружить умение говорить расплывчато, уходить от откровенных ответов, всегда как бы ведя разговор с самим собою».