Текст книги "Двое"

Глава 22

По усердию Маргариты на кухне, не повернувшейся к нему лицом, по тому, как она его встретила, не задав обычного вопроса «как погулялось?», Василий Никанорович понял страшное для себя. В груди разрастался дискомфорт.

«Господи, дай мне поддержку, – стучало молоточком ускоряющееся сердце. – Смолчать – значит дать очередной повод, допустить свое смирение».

Он как можно спокойнее урезонил ее:

– Какой повод у тебя сегодня?

Она повернула к нему покрасневшее лицо, глаза ее излучали ненависть.

Плохо акцентируя слова, она прожгла его сердце избитой в каждом подобном случае фразой:

– Ты, проклятый трудоголик, ты… ты, пошел ты…

От сжатых желваков у Василия Никаноровича хрустнуло в ушах, заныло в подреберье.

– О, небо, я грешен – все мы грешны, дай мне понять, Господи, за что мне такое испытание, чтобы вот так, из месяца в месяц, пытать, из года в год, изощренно, по-садистски? Господи, лучше убей меня сразу, – шептали его губы.

В голове закрутилась каша из услышанного в разных источниках. Василий Никанорович почувствовал себя в какой уже раз одним-одинешеньким на всем белом свете. Он вспомнил свою несчастную маму, вырастившую его без отца, их несладкую жизнь. Отец, участник Великой Отечественной войны, летчик истребительной авиации, после демобилизации не смог найти свое место в штатском обличье, запил горькую – не дрался, он никогда не поднял руки на мать, он просто регулярно пил, пил и молчал. Несмываемым тавром сохранились в памяти его слова при прощании. Васечка учился тогда в первом классе – отец вызвал его с урока, крепко прижал к себе, пахнущий военным обмундированием, и тихо произнес:

– Я желаю вам с мамой счастья, не поминайте лихом… – подтолкнул его к двери. – Учись, дружок, хорошо и не повторяй моих ошибок.

Эти слова остались его последним воспитательным воздействием для ушей Василия. Никто из мужчин отныне не участвовал в его воспитании. Именем своим он остался обязан сыну Сталина, в честь которого отец и назвал его. Много позже, будучи взрослым, Василий Никанорович виделся с отцом: в кепочке, в сером пиджачке, он явился ему жалким, бесполезно доживающим свой век. Зла Василий Никанорович к нему не держал, да и любовь проявлялась состраданием – в нем жила благодарность этому родному, но очень далекому человеку за дарованную ему жизнь, за возможность трудиться и достигать. Знать бы, какой стороной судьба-злодейка повернулась к нему, не дай ему отец природного самоотвержения, не подтолкни в безотцовщине к борьбе за место под солнцем, в полосе моральных унижений от стоптанных ботинок, от застиранных брюк и рубашек.

Василий Никанорович слушал обидные, не заслуженные им слова жены – хотелось от бессилия плакать, но очищающие слезы оставались внутри, раздирая грудь все усиливающейся болью. Он вышел во двор, вобрал грудью воздух – голова просветлела, боль скомкалась в одном участке груди.

Посмотрел на небо, зажмурился от заходящего солнца. «За закатом всегда приходит рассвет. Ты всей-то красоты земной за работой пока и не видел. Надо жить, и в страдании жить!» В такие, трудные для него, минуты его вдохновлял великий библейский пример – мученическая смерть Иисуса Христа. Иисус принял муку, несовместимую с его страданиями, в искупление чужих грехов, во имя и его, Василия Никаноровича, независимой жизни.

Глава 23

Вовчик не спускал глаз с Ларисы – он не издал ни звука, хотя моментами боль пронзала до мозжечка, в следующее мгновение пальцы приятно щекотали тело. В эти промежутки он изучал ее, проваливался в странные для него самого аналогии. Он пытался сравнить ее сосредоточенное лицо с лицом Галины, отказавшейся от него в пользу богатства, и начинал понимать, здесь, распластанный на перевязочном столе: «Страсть и любовь неравноценны в одной упряжке. Страсть рванула на опережение и выдохлась, а любовь без рывков продолжает идти в ней, не считаясь ни с каким усилием».

Вошел врач, прервав несвойственные Вовчику рассуждения. Низко наклонившись, осмотрел рану, поправил отводящую трубку.

– Не все мне здесь нравится. Однако могло закончиться гораздо хуже. Не напрягайся, парень, вся жизнь впереди, не с такими болячками справлялись.

Обращаясь к Ларисе, он вполголоса дал указания и вышел. Вовчик остался наедине с ней.

Между ее размеренными манипуляциями он поймал ее руку.

– Один вопрос, позволите? С отрывом от производства.

Лариса застыла с поднятыми руками, глядя ему в глаза. «Сергеевна с точностью описала своего внука. В самом деле приятное мужественное лицо – понятен содержанием без купюр. Хотелось бы поболе культуры». Итак, на ее горизонте замаячили две реальные фигуры, остальные – временщики. Из своего небольшого опыта она остановилась на этих мужчинах.

Сомнения быть не могло – она знала свои качественные возможности, достаточно хорошо изучила психологию летунов-ухажеров. Лариса ловила себя на возобладавшем в ней прагматизме – пыталась противодействовать, а с годами он все настойчивее пер из нее. Время романтики безнадежно ушло. А сердце все еще хотело ее основ – любви. В обоих случаях вариант не срастался. Виктор Андреевич – ловелас со стажем, если и остепенится годам к пятидесяти – не лучшая перспектива. Второй – по сути мальчик, у него, как голос у юношей: пройдет ломка, через каких-то пару лет наступит зрелая переоценка. Она в себе так и решила: ее выбор – либо ответственный держатель семейства, либо флирт с хорошим генетическим материалом и одиночество во имя ребенка. Зрелость ее мысли вылилась не в ожидание чуда – вокруг масса примеров. Чем таким необыкновенным обладает она, чтобы суметь повернуть вспять текущую веками реку? Да, она не игрок и не ловец фартового подарка судьбы. В приоритете остается Виктор Андреевич – стоит ответить на его недвусмысленный намек: «Тебе сегодня хорошо – мне тоже, а назавтра – будем посмотреть». Эти мысли безобидным ройком освежились в голове – рождение их совершалось по ночам в муках, как тому и положено быть.

Лариса смотрела на Вовчика, стараясь придать своей мимике рабочей сосредоточенности.

– Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы не понять, кто мой спаситель.

Лариса улыбнулась, он так понятен ей в продолжении.

– Долг человека никого ни к чему не обязывает.

– Не то, не то я хотел сказать. Нить, или как там, – канва моей мысли сбита.

– У тебя будет еще не один день восстановить ее. Полежи без эмоций… Я заканчиваю…

Глава 24

Матвей видел счастливого мальчика, ощущал его цепкую теплую ручку и не давал себе отчета, почему вызвался пойти с ними. Желание родилось мгновением. Он не смог бы обозначить главный позыв, спроси его внезапно об этом. Хотя, зная некоторые свойства его характера, мы сами сможем сделать то определяющее заключение: включилась природная потребность в помощи всем обиженным мира. Они шли среди торговых рядов, оказалось, мальчуган давно освободился от маминой опеки и держал за руку одного Матвея.

– Папа, – увлек он его к восточным сладостям, – папа, купи пастилку, я люблю абрикосовую.

Сзади вмешалась его мама:

– Негодник, когда ты все успеваешь? Мы как раз и шли за ней. Не надо конфет, дай ему рахат-лукум и пастилу.

У Матвея перехватило дыхание от просьбы мальчугана. Он жестом отстранил вмешательство мамы.

– Мы разберемся сами, что и как…

Почувствовав поддержку, мальчуган стал перед прилавком на носочки.

– Вот эту, оранжевую.

– Угощай, Ванюша… и доброго дядю угости.

– Мамочка, ты что, не понимаешь? Он мой папа!

Возвращались к магазину без скованности в общении, удовлетворенные вкусом необыкновенного лакомства.

В магазине Эльвира, мама мальчика, шепнула Матвею:

– Выбирайте с ним, так и быть, я потом рассчитаюсь сама. Не будем портить праздник малышу.

Выходили с огромными коробками: в оконце одной застыло счастливое лицо куклы, в другой – звездастый, в цветах маскировки вертолет.

Ванюша позволил Матвею себе помочь. Спотыкаясь, он цепко придерживал коробку.

– Пап, а запускать вертолет сегодня будем?

Эльвира с отчаянием закрыла глаза, затем, подняв в недоумении плечи, посмотрела вопросительно на Матвея. Матвей попал впросак, он не знал, как ему ответить.

Эльвира ринулась на выручку.

– А куклу ты видел, дорогой мой? Дочка Матвея тоже ждет подарка.

– У папы есть дочка?.. – мальчик в немом удивлении дернул Матвея за рукав. – Что мама говорит?

– Не дочка вовсе, – поспешил успокоить его Матвей, – на самом деле знакомая девочка.

Эльвира опустила глаза. Матвею показалось, что напряжение в ее лице уменьшилось.

– Да, именно так, – уточнил он.

Запускали вертолет на полянке перед их домом. Собралось зрелищное представительство из других детей. Ванюша ревностно охранял их дистанцию к вертолету.

А когда управление полностью передали в его владение, мальчишки и девчонки начали давать деловые наставления. Под возгласы детей и стрекот вертолета Матвей почувствовал прикосновение к своей руке.

– Я вам безмерно благодарна, Матвей. Впервые за этот год я почувствовала отчетливо так нужную моему сыну мужскую опеку. Жизнь все-таки продолжается. Вас ждут, наверное?

Мысли Матвея метались в двух крайностях: он понимал, что, если его пригласят на чай, он не откажется. У Мариши другое – к ней успеется.

Глава 25

Больше часа просидел Василий Никанорович в беседке. Проходили мимо сосредоточенные люди. Незаметно для себя он переключился на них. При наличии лиц, озадаченных своим насущным, все же преобладали раскрепощенные и счастливые – безразличных не встречалось. Подобные стычки с женой происходили с периодичностью в месяц. К исходу этого срока у Василия Никаноровича включался режим ожидания, приходила нервозность, и всякая работа не шла впрок, превращаясь в механическое отвлечение. В прошлое время революционных праздников периодичность происходила в простом календарном исчислении, в праздники. В нынешнее – количество провокационных случаев увеличилось кратно, и закономерность нарушалась, превращаясь в беспорядочность. Сколько раз он пытался не акцентировать внимания на данном факте – в любом случае в противодействие следовала добавка, превращаясь, если смотреть глазами стороннего безразличного человека, в некую игровую сцену. Основная причинная потребность Маргариты Ивановны в это время – известить каждого знакомого абонента о своем выросшем к нему почтении. Вытаскивались из недр телефона все малоактивные номера. На той стороне, естественно, подыгрывали, понимая ее состояние. Действо могло продолжаться два-три часа, до снижения градуса алкогольного воздействия. Тому самому стороннему толкователю могла показаться исключительная безобидность происходящего, она могла оставаться таковой и для Василия Никаноровича, если бы ему не было так грустно от впустую уходящего времени. Отказаться от замечаний он и смог бы, с его-то выдержкой, не происходи устоявшаяся закономерность из года в год вот уже три десятилетия да не случайся у Маргариты Ивановны падений с коварными ссадинами на лице и теле. После крайностей возлияний наступало отрезвление, четко на срок влечения к новой подпитке крови спиртосодержащим напитком. Под стандартную категорию алкоголизма, в классике, состояние не подпадало, но вызывало достигшую апогея неприязнь с ощущением близкого трагического конца. Построив свой быт на основах морали советского прошлого, где жена – скромная умелая домохозяйка, он – добытчик и защитник ячейки семьи, остальные члены – послушные и праведные почитатели фамильного начала, Василий Никанорович, даже в силу своего отходчивого нрава, принять свершившийся факт не смог. Упорядочив мысли, он полез в карман, где на случай недомогания в груди носил валидол. Растворяясь под языком, препарат приносил некоторое облегчение. Когда собрался вернуться домой, следующая мысль пронзила грудь: «Как можно не понимать его состояния? Она действует злоумышленно? Останется одна, а дальше? Таких две жизни за одну, но только полную тревог, я променяла бы, если б смогла?» Не углубляясь в рассуждения, поднялся в дом, на третий этаж своего детища. Маргарита Ивановна лежала на кровати, нервно подергивая закрытыми веками. Можно предположить, какие страсти рождались в ее воспаленной голове.

Глава 26

В Сергеевне Лариса нашла выход своей природной потребности. Отдавать стало ее органической частью, в этом одном она находила удовлетворение, возможность чувствовать себя нужной. С возвращением внука Сергеевны Ларисе взгрустнулсь. На работе она выкладывалась по полной – дом и уединенность становились пыткой. Она соглашалась на все подмены.

Закончив перевязку, Лариса проводила Владимира до палаты. «Что может дать ей этот мальчик?»

Ей хотелось мужского преобладания. «И черт с ним, с его полигамностью! Пусть будет Виктор Андреевич!»

Лариса прошла по отделению – Виктора Андреевича не нашла. От обуявшего ее отчаяния она решилась на встречу с ним вне больницы. «Попытка – не пытка. Позвал открытым текстом, значит, что-то в нем проснулось к ней. А вдруг…» Она стояла у витража с видом на еловый подлесок. Огромная сосна сравнялась верхушкой с ее лицом. Там всегда копошилось воробьиное семейство. Лариса вернулась в сестринскую – вспомнила о пачке дежурных крекеров в сумке. Открыла окно и раскрошила лакомство на подоконнике. Совершенно не остерегаясь ее, дружная стайка, чуть ли не касаясь ее рук, приступила к трапезе. Она закрыла окно, наблюдая за возней пернатых. От голоса сзади вздрогнула.

– Мы скучаем? Первый признак начинающейся депрессии. Приходи, Лариса, вечерком, цивилизованную официальную часть гарантирую, – произнес, остановившись в метре от нее, Виктор Андреевич.

Лариса ухмыльнулась.

– Возможен и неофициальный сценарий?

– Лариса, ты мне небезразлична, могу я использовать во благо свалившуюся на мою голову благодать?

– А ты знаешь, – переходя в первый раз с ним на «ты», – приду, и непременно сегодня. Крепость сдалась без борьбы. Циничной делаешься с вами, хирургами. Попробуем, как у грузина в анекдоте: «Одевайся и сопротивляйся».

– Полноте, Лариса, без цинизма, больше чувств. Ты способна взбудоражить, и данный факт должен стимулировать тебя.

Внешне он ей нравился: образован, опрятно одет, слышала, в каком-то медцентре подрабатывает, ироничен. Виктор Андреевич легонько коснулся ее локтя.

– До вечера, Ла-ри-са…

Собираясь в гости, Лариса волновалась. Больше года у нее не было связи с мужчиной. «Как вести себя? Изображать недотрогу? Вспугну ведь, не для того позвал. С опытным мужчиной надо быть пораскованнее».

Белье надела из запасника – все новое. Оглядела себя в зеркало: «Попочка круглая, слегка вздернута, грудь в нормативе отличной. Что они находят в огромной груди? Буду самой собой, все, что есть, перед вами в неглиже». Она видела его пассию: штукатурки больше, чем натуры, и грудь сверх меры, небось, силиконовая, в тщедушном тельце. Молоденькая – один плюс, правда, большой. Такие интересными собеседницами не бывают, а гонки ночные быстро оскомину набивают. Хотя глазки его шаловливые так и раздевают. Что-то он заслужил по своим внешним данным, а заслуженным редко кто не воспользуется. Юбку по моде, укороченную, сиреневую кофточку. «Слегка оттенить глаза, губы навазюкать рубином, знаю свое достоинство – пухлые губы, пусть усиливает эффект. Так-так, лицо пока не поехало». Осмотрелась в зеркало – явных изъянов не обнаружилось. «Забыла надухняриться. Пожалте самый что ни на есть чуток. И вот здесь, в разломе грудей». Обтянула юбку, озирнулась в зеркало напоследок. «Черт, а сердчишко-то не на месте?!» Достала парочку таблеток валерианы – всухую проглотила, подержала в руках третью и, подумав, вернула назад. С убойными средствами Лариса не дружила, даже при бессоннице – старалась самоубеждением.

На улице стемнело. Такси всегда игнорировала, общественный отвергла. «Время нелимитировано. 19:30, какая разница? Как раз время взять себя в руки». Стараясь о больнице не думать, напрягла память на лирику. О!

 
…Бренчат кавалергарда шпоры;
Летают ножки милых дам;
По их пленительным следам
Летают пламенные взоры…
 

Лирическое отступление из «Евгения Онегина» помнила со школы наизусть. Прочитала на уроке, тем и прославилась. Медленно, несвойственно себе, Лариса вышагивала павой в нужном направлении. Стало весело. «Отчего, собственно, волнение?» Пушкинский блок крутился в голове, все больше веселя.

 
Я помню море пред грозою…
 

«Еще бы Штрауса подключить, зажечься ”Прощанием с Петербургом“. А почему ”Прощанием“? Потому что в унисон состоянию: резво, задорно, но грустно…

Таб-леточ-ки, начинайте тормозить. Надо было третью присовокупить и водой запить для ускорения».

Глава 27

– Пап, мам, а вертолетик не хочет лететь, – кричал им Ванюша.

Матвей подошел и развел руками.

– Все, Ванечка, моторесурс закончился, вертолет устал. Подзарядим и снова полетаем.

Эльвира согласно кивнула головой.

– Хорошего понемножку, и ужинать пора. Вы к нам на чашечку чая не откажетесь? – спросила она у Матвея.

– Папе не предлагают, папа сам идет, – пошутил Матвей. – Назовите квартиру, сбегаю за выпечкой и вернусь.

– Вы не держите меня совсем уж бесхозяйственной. Не далее как вчера налепила «картошку», ждет нас в морозилке. Сладость моего детства – вам понравится.

– Тогда пас. Пошли, малыш, отведаем маминой картошки, любимой сладости и моего детства, а кукла вздремнет пока.

Поднялись на третий этаж – вошли в квартиру. Ванюша деловито указал на место Матвею в шкафу.

– Вешай на свое место, мамочка не любит, когда одежду бросают.

Сам он по-хозяйски повесил свою курточку на нижний крючок.

– Туфли ставь сюда, рядом с моими, запомни свое место. Ты долго не был у нас, мог забыть наши порядки. Пошли мыть ручки.

Эльвира стояла у двери, опустив руки.

– Такой он у нас хозяин. Не удивляйтесь.

– Мой ручки первым, а я уложу спать куколку.

Матвей онемел, не без спрятанной в губах улыбки, покорно исполнил все его указания.

Вернувшись из своей спальни, Ванюша поинтересовался, какое полотенце выделили Матвею, и остался неудовлетворен выбором.

– Мамочка, почему ты не дала папе его большое мягкое полотенце?

– Сынок, оно для бани. Я повесила среднее, для рук и лица.

Но Ванюша уже не слушал, он вскарабкался на высокий стульчик с подушкой.

– Иди, иди, мама на твое место никого не пускала, даже дядю Женю.

– Красивая у тебя кашка, с чем она? – спросил Матвей, увидев что-то необычное у него в тарелке.

– И вам положить? Манная каша с тыквой. Только в таком сочетании можно заставить его есть эту кашу. Манную едят дети, а Ванюша у нас ушел от того возраста.

Мальчик с аппетитом орудовал в тарелке.

– Картошку есть будем с вами, – улыбнулась Эльвира, – с утренним чаем он возьмет свое, нам жидкость на ночь противопоказана. Извиняюсь, спит как убитый.

Ванюша обихаживал свой вертолет в зале, Матвей и Эльвира, прихлебывая чай, болтали о всяком. Ее раскованность и желание много говорить напоминали человека, пережившего тяжелое время, когда самое страшное миновало, а впереди светлая дорога в полноценную жизнь. Ей хотелось открыться, почувствовать свое место в будущем продолжении. Матвей, всегда не по годам умудренный, и в общении со школьными друзьями, и в армии играл роль наставника. За природный дар наставлять с подачи острослова к нему приклеилась кличка «Папочка». Все сомнительные делишки, коими славился армейский контингент, от него скрывались. За добрый нрав его оберегали, не хотели подставлять пред карающей десницей комроты. В последние три месяца его повысили до сержанта и назначили заместителем командира взвода.

Матвей, кивая, не мешал Эльвире излиться.

Лицо ее раскраснелось возбуждением. Вдруг она спохватилась.

– Подозрительная тишина в зале. Пойду погляжу на Ванюшу.

Матвей пошел за ней. Обняв вертолет, скрючившись на полу, Ванюша сладко посапывал.

Часть 2
Ожидание

Глава 1

Наступали ветреные холодные рассветы, обрывая листья засыпающего сада, разгоняли залегшую с ночи туманную мглу. К полудню наметившаяся борьба затихала в пользу излучающей тепло земли. Ветер стихал, мгла осветлялась до малейшей летучей паутинки, и сад замирал, как замирает старик в теплом солнечном закутке, отдыхая с надеждой на затяжную остановку дарованного счастья. Отжившие, засвинцовевшие листья персика, еще цепкие на коротышках черенках, величаво обвисли, оголяя солнцу поздние плоды. Немало испытаний претерпят они, прежде чем сочный желанный плод, тронутый румянцем солнца, окажется у вас в руках. Содержательный аромат вернет вас в обильное прошлое, оставляя непротиворечивую память – это нечто специфически тонкое, согревающее душу.

Жизнь растений сродни судьбе человека – трагичность финала очевидна в обоих случаях.

Подобно поздно созревшему плоду, самобытная красота Ларисы открылась окружению ненавязчивым, но содержательным румянцем, ища в лицах людей ответ на молчаливый посыл.

Изо дня в день она углублялась в узкую улочку, возвращаясь с работы к родному поселку, к саду, что посадил отец, к нависающему на близком взгорке лесу, упоенная сладкими мыслями своего воображения. Если вы попытаетесь в это время окликнуть ее, она не скоро вернется оттуда в ваш мир, к заплеванному жвачкой асфальту, к окружающей серой действительности. И только долг, осмысление своего значимого места в сложившемся социуме оставляют ее работать здесь, среди шума машин, циничных, оценивающих взглядов, среди оскудевающих душой людей, возомнивших себя носителями современности. Каждый день, двигаясь среди людей, придумывающих себе трудности, убивающих попусту годы, Лариса не находила своего места в продолжении пути, в этом реальном, но бестолковом мире. Весь недлинный путь, поневоле вращаясь колесиком в огромном механизме сложившейся общности, она теряла тлеющую надежду на ответ, все больше погружаясь в виртуальный мир фантазий и грез. Ее природная особенность строила в воображении воздушные замки, а из настоящего мира оставалось одно ожидание.

В переполненном автобусе толкался рабочий люд, озадаченный добычей хлеба насущного. Много престарелых, продолжающих работать, уставших от нескончаемой колготни, немало раздраженных работяг, поругивающих власть за несправедливо низкие пенсии, за иссушающий тело и душу неустроенный быт. Были и другие, кто нашел свою нишу в легкой работе, полный сил и энергии, шарил глазами, ища любого разнообразия. В этом рейсе собирался весь цвет не самого низкого общества. Ниже – это опустившиеся, недалекие, неучи, извращенцы и прочая, подобная им, людская челядь. Среди пресса пикового рейса она отличалась изысканностью одеяния, так каждое утро она заряжалась энергией новизны, не противясь ей, наоборот, мотивируя женскую слабость. Парадоксально, ведь многое женское ей претило! Ритуал наряда сдерживал ползучий мрак, питая хотя бы этой толикой ждущее сердце.

Автобус постепенно терял содержимое. С каждой очередной остановкой в растянувшемся вдоль автострады поселке люди растекались. Появлялись свободные места, и она садилась скорее механически, чем осмысленно. Сопутствующая движению речушка резко проваливалась под мост, поменяв русло за ним под прямым углом в сторону. Дорога же языками поворотов определила свое место между скальными склонами. В этом месте Лариса обыкновенно оживлялась. На подъеме открывалась панорама на глубокое ущелье, густо покрытое смешанным лесом. Ей представлялось ущелье стародавних времен – в том же виде его обозревали гордые абреки. Вне зависимости от времен года наша героиня сосредоточенным взглядом улавливала в пейзаже что-то, доступное исключительно ей одной. Сколько отчаяния и следующего за ним сожаления отпечатывалось на ее открытом русском лице, когда туманная мгла или насыщенные влагой дождевые облака наползали на склоны, скрывая обзор. Мы узнаем в ней замороченную поиском плеяду людей, желающих слиться с природой, с теми, кому хочется достичь вершины своего совершенства.