Текст книги "Поэма о жизни, о Йоге и о Боге. Часть первая"

10

Минуло время их свиданий,

Минули дни, недели.

Часы упорно не хотели

Сказать влюблённым «до свиданья».

Дух перемен вставал с постели,

Подкрались муки расставания.

Она качалась на качелях,

А Любомир стоял в молчании.

Она изящна, словно ласка,

Её слова – теченье сказки.

Ей имя – Адриен иль просто – Ми́ла,

Ах, до чего ж она милá!

Ах, до чего ж она красива!

Слов ручеёк тихонько вила:

– «Мой милый, где же силы

Слёз расставанье превозмочь?!

Как дни с тобою были милы,

Я не могу себе помочь».

– «Моя родная Мила,

Пошлём сомненья прочь,

Мы время пересилим,

Настанет наша ночь».

– «Любимый мой, красиво

Ты рассказал про ночь.

Всем ангелам на диво

Хочу от Любомира

Родить и сыновей, и дочь».

Момент прощания настал,

Под вязким тягостным покровом

Влюблённый мир молчал,

Не в силах вымолвить ни слова,

Нет слов всю выразить печаль.

Глазами разговаривали снова,

Ища надежды в них причал.

Глаза «люблю» лишь только молвят,

Хотелось насмотреться вдоволь

На годы, на всю жизнь —

Возможно ль?!

А мир тревогою звучал,

Автомобиль гудок уж пóдал снова

И в мрак любимую умчал.

Уехала прекрасная венгерка,

А юноша курение начáл,

Открыв впервые табакерку,

Достал болгарскую цигарку

И дымом думы умащал.

11

Внимания совсем не обращал

На ход событий ежедневных,

Немного даже отощал

От чувств проникновенных.

Огромный их водоворот

В судьбе романтика мгновенно

Великий совершили поворот.

Полгода как в тумане жил,

Едва других воспринимая.

По малу набирался сил,

Об Адриен любимой вспоминая.

И наконец он разложил

Программу действий, понимая:

Напрячь побольше нужно сил,

Чтобы отправиться из мая,

Чтоб Любомиру подарил

Он свой цветок из рая.

Любивший мир на том решил,

Хоть толком сам ещё не зная,

Лишь на удачу полагаясь,

Все средства изыскать спешил

На вечную поездку в зарубежье.

В иные дни у побережья

Он память мягко ворошил

О том, как с милою смуглянкой

Дубравы скромность всполошил.

12

По плану строго Любомир

Пришёл в загадочный ОВИР,

Который ведал заграницей.

Спросил упитанну девицу

Уже не самых юных лет,

К примеру, как поехать в Ниццу

Иль в Венгрию купить билет?

Она подняла вверх ресницы,

Цинично выдавив ответ:

– «Малыш, тебе наверно снится,

Паши, сынок, родну землицу.

Ты что уже успел влюбиться?

Поди домой, утри соплицы.

Ещё на губках не обсохло молочишко

Уже за иностранкой волочишься?»

Тут можно не на шутку разозлиться,

А Любомир испытывал удар

От этой барственной девицы,

Пропал от шока речи дар.

Была потребность сразу же умыться

Целебною водою из-под крана.

Кровоточилась больно рана.

Кровь из неё сочится и сочится.

Хотелось временно забыться,

Ведь он сказал всё без обмана.

Бюрократи́я царственного сана

Считала русского Ивана

Рабом для своего кармана.

Идей такого плана

Наметил много Любомир

И понял: он изменит мир!

13

Вот он уж лекций тонны слушал,

Науки институтские учил.

Информативностью душил

Поток научных стружек,

С трудом ум тщательный их кушал,

Уж слишком в горле было сухо.

Процесс учебный так спешил,

Что с осмысленьем было глухо.

Но Любомир залез по уши

В болото Гегелевской пущи.

Хоть и сгущались тёмны тучи

Над мудрою студента головой,

Ему неведом был покой,

Он мог трудиться и покруче,

Урезав сон себе ночной.

Однажды сон был необычный,

Он в нём тревогу ощутил.

Ещё не ведал горемычный:

Гонец несчастий посетил

Души восторженной обитель.

И днём встревоженный воитель

Письмо от Милы получил.

Конверт как будто непривычный,

Её он почерк изучил,

А тут какой-то нетипичный,

Слегка размашист, хаотичный.

Дыханья трепет затаил

Пока вскрывал конверт хрустистый.

И зубы крепко стиснул,

Как строки первые прочёл.

Стучала кровь в висках ключом,

И кулаком от боли хрустнул.

Резь появилась под плечом,

А в голове ужасно пусто.

Девчоночка какая-то писала,

Что Адриен в больнице умирала.

В аварию несчастная попала,

Её ничто уж не спасало.

Дней тридцать без сознания лежала,

Придя в себя всё Любомира вспоминала,

Других слов более не знала:

Лишь только «Любомир».

И с именем любимым на устах

Смерть душу светлую забрала,

Чтоб бедная тут боле не страдала.

Кругом всё стало пусто.

Как странно, даже и не грустно,

А просто пусто, пусто, пусто…

И слёзы капали так густо,

Что дождь заплакал от беды,

Добавив и своей воды.

Пустая стала тишина,

О чём теперь молчит она?

Не раз казалось – это снится.

Кошмар развеять бы, проснуться,

Лицом счастливым улыбнуться,

Так нет – ему теперь не спится.

И не понятно, где же сон

Из всех дремотных состояний?

Что делает в них он?

Играет странных изваяний?

Зачем теперь учиться?

И ум тяжёлым стал тупицей.

В семнадцать лет – совсем парнишке

Виски покрыла седина.

Не жить – дремать он стал повсюду

Подобно полусонному верблюду.

Подспудно думал: «Всё забуду»,

И сердце глубже укрывал

За тканью чёрствых покрывал.

С любимой Милой вместе

Часть Любомира умерла.

Бывало, что в футбол играл,

Но лишь от зноя скуки.

Иной раз пьяненьким бывал,

Оставил все науки,

Не думая: к чему, когда

Мог приложить бы свои руки.

14

В знакомый домик иногда

Ходил он к давешнему другу,

Где находил тепло всегда,

Лечил душевные недуги.

Вальдив со временем жил в ногу,

Про всё на свете знал немного.

Умён и многое умел,

Таланты разные имел.

Вальдив на этот раз был весел,

Достал он запись новых песен.

Вот это песни группы «Иглз»,

Мелодией красивою известна.

А это что за дивны звуки – «Битлз»?!

Так это же прелестно.

Веселья мелодичного полна,

Их музыка тут даже поэтична,

Внутри – воздушная волна,

И с настроением отлично.

Игра как будто бы вольна,

Звучит же очень гармонично.

Вот тоненько поёт струна

И проникает в очень личный

Мир Любомира без труда,

Весною тёплою оттуда

Песнь ожила вторично.

Ручьём звучали голоса

Четвёрки искренних парней,

Они взмывали в небеса,

Блистали радугой лучей,

Оттуда света полоса

Спускалась на цветы полей.

Трав распушились волоса,

Свиваясь в локоны кудрей.

Других мелодий звук мудрей

И глубоко философичен,

Тут яркость красок пободрей;

Конец вполне логичен,

Звучит и мягче и добрей.

А эта песня погрустней

Волнует и щемит,

Вот птицей синею летит

Чуть видимой, прозрачной.

Вот голос с нежностью звучит,

Задев немало трещин,

Образовавшихся в груди,

Звучит в нём прелесть женщин,

Средь них свою найди.

Пусть песня в памяти тревожит

Снопы сложившихся морщин,

Чувств гамму пусть умножит

В сердцах пылающих мужчин.

Ворвались «Битлз» вещей новью,

Щемящей чувственной любовью.

И Любомир с блестящими глазами

Умылся чистыми слезами.

Не даром «Битлз» мир перевернули,

Чтоб люди в снах безумных не тонули,

Мрак ярким светом полоснули.

В судьбе страниц перелистнули

Они истории людской

Немало творческой рукой.

Дух искренности, чистоты,

В них боги нотной красоты,

Богатство редкой доброты

И чувство нежной теплоты.

Шутя, с намёком на поэта,

Ушедшего в архивы лет,

Пусть будет шуткой не задет,

Его перефразирую я строки.

Пусть, может быть, не очень и глубóки,

Но нету в том какого-то порока,

Ни слов вещающих пророка.

Немного слог я изменю,

Вставать не буду на колени:

«Английский бы выучил

Только за то,

Что пел на нём в «Битлз»

Джон Леннон».

Гитары чувствами поют,

А голоса им подпевают,

Как будто муза затевает

Всем дать заботливый уют.

Что было, то прошло:

Печали и невзгоды,

Тяжёлых тонн былые годы

Вчера внезапно отошли.

Дни встреч с подругою ушли,

Вставай, идти пора,

Всё было «Yesterday» – Вчера.

Всю ночь бы слушал до утра

Как шепчет колыбельная игра,

Как мать баюкает ребёнка,

Ласкает кошечка котёнка.

Любовный аромат витает в марте —

Так бархатисто мягко пел

Души добрейшей

Пол Маккартни.

15

Лишь чуть птенец расправит крылья,

Он словно пойманный беглец.

И вместо широты раздолья

Хлебать ему солдатских щец.

Военной нивы хлебопашец,

О волосах своих грустя,

Немного времени спустя

Отведал много грубой каши.

Ему поклон сочувствий наших,

Как видно, вовсе не шутя,

С Советской Армией столкнулся,

В арык застойный окунулся.

Ему бы просто улыбнуться,

Умыть лицо от порчи гнойной,

Ходить всегда походкой стройной,

Держать себя всегда достойно.

Но слаб ещё романтик неразумный

От страхов, унижений непристойных

Головушку совсем повесил буйну,

И было от чего:

Бессмысленный режим муштровки,

До пота тела тренировки —

Всё было б ничего.

Но злость сержанта для чего?

Чтобы все слушались его?

Орёт неудержимым матом,

Поддержанный начальником-комбатом.

Язык из грязи каждый день,

Как плесень на дубовый пень,

Слоями налипает

И смрадной горечью воняет.

И это всё, что есть в учебке,

Как-будто ты в тюремной клетке.

И странно, что из офицеров

Немало думающих сэров,

Отваги, мужества полны,

Как раз что нужно от бойцов,

Достойных памяти отцов.

Их не хватает для закладки

Оплота воинской повадки.

В чём дело, в чём загадка

Бессилия армейской хватки?

И почему на месте чести

Растёт пена ретивой спеси

И лоск от грязно-жирной лести?

И только в армии пожив,

Поймёшь, как много в людях лжи.

Её плодят и генералы,

И их приспешники-пажи.

Тут не увидишь Ганнибала,

Зато попробуешь ножи

Руки махровой дедовщины,

Пока не отслужил ты годовщины.

И сколько ж покалечено, избито

И зверски пытками убито

Простых, улыбчивых парней

Своих российских же корней.

Как допустили офицеры,

Что в наглости не зная меры,

Вжились тюремные манеры

В столь важные Отчизне сферы?!

Поверьте, что не до сарказма

От тупости армейского маразма.

Возьму немного для примера,

Пусть состоится малая премьера

Курьёзных случаев цветистой

Армейской жизни «волосистой».

Вот выходил один из миллиона,

Подмёткой новой издавая клац,

Полковник – командир дивизиона

Перед рядами стройными на плац.

И чтоб слегка повеселиться,

Любил шутя поматериться.

Он после критики продснаба

Взглянул на виноватого начштаба:

«Майор, пред тем, как будешь ты е… аться

Отправлю я в такую мать

Тебя налы́со подстригаться.

И буду я тебя е… ать,

Как самую плохую б… ядь»

……………

Продснабом прапорщик там был

С фамилией редчайшей – Хмель.

Всяк в части накрепко забыл,

Когда ж была средь хмеля мель.

Фамилию свою он уважал,

Её звучанью жизнью отвечал.

Вот старший лейтенант.

Пред гномом

Он выглядел, конечно, громом.

Любил он пахнуть табаком и ромом,

Любил он отдавать приказы:

«Внимание, надеть противогазы».

С ехидцею злорадною смотрел,

Как в нём солдат отчаянно потел.

Для прохожденья трудовых манёвров

Он барственно кричал:

«Грузи десяток негров!»

При этом оскорблял всех сразу:

И слýжащих солдат

И неслужáщих негров.

Цинизма гадкую заразу

От грубости пудовой нервов

Вояка тот распространял,

И офицерской чести веру

Он столько много раз ронял,

Что даже этого не понял.

Такая армия убийц готовит,

А не защитников страны,

И совесть у людей

В ловушку ловит,

И ум очистить норовит

От мыслей светлой стороны.

Такую армию бросают

В грязь политической возни,

В Афганистан на смерть швыряют

И в пламя буйственной Чечни.

Там учат танками давить,

Пусть даже безоружных,

Для них людей ненужных,

Была б команда «Бить».

Нет, армии бездушной

Ум Любомира не приня́л,

Ему дышать там было душно,

Но он жестокости не внял.

Искомой истины не понял,

Её загадкою мучимый,

Он скуку серых дней влачил.

Давно свободою томимый,

Он здешней грубостью гоним.

Табачный дым им стал любим,

Для дум туманных значим.

Уж дух свободы замаячил,

Он долг стране своей отдал,

Хотя нисколечко не знал,

За что так много был ей должен.

Может за то, что был рождён?

Что ж, дорого обходится рожденье,

Что из-за детской кутерьмы

Попал в армейскую тюрьму.

Ужасны лики наваждений.

И после кирзовых хождений

Не раз ещё бывали сны,

Как Родины своей сыны

На службе тяжких прохождений

Своей не чувствуя вины,

Бывали тяготой больны,

Поскольку не были вольны

Самим собой распоряжаться.

Понятно, низости раздолье

Не может больше продолжаться,

Пройдёт по армии расколье,

Придётся ей чуть-чуть ужаться,

Пока келейное застолье

Не сможет больше возрождаться.

Отчизне армия нужна

Сынов геройских и отважных,

Таких, как Бхишма и Арджуна,

Известных силою Перуна,

И духом Богу важных.

Во времена, известных Кришне,

Военных не было затиший,

Но изуверств и грязи лишней

Не числилось в военной нише.

Война была большим искусством,

Хоть и велась ничуть не тише.

Доспехов сталь ломалась с хрустом,

И тел на поле брани густо.

Война была проверкой свыше

Отваги, доблести, уменья,

В ней чувства – ненависти выше,

К врагу питалось уваженье.

Любовь и трепета моленье

Родных домов хранили крыши.

Известны красотой единоборства

Китайские великие системы,

В них достигается нехитрое проворство —

К таким секреты Дао нéмы.

И не тупой, бездушной дисциплиной

Даётся битвы мастерство,

Слепой шагистики рутина

Лишь убивает естество.

Военное искусство

Духовным быть должно,

Оставь никчёмное распутство,

Ученье тонкое сложнó,

В бесстрашной доблести искусно

И чести воинской полно.

В нём чувствует себя воитель

Надёжно, храбро и вольнó.

Он качеств подлинных носитель

В сраженье действует умнó,

Врагов непрошенных гонитель,

Красавиц пламенных любитель.

Сейчас гроза висит над миром,

На бочке с ядерным бензином

Сидит военная машина.

И нету в армии мужчин,

Солдаты вроде тех машин

Подчинены единой воле

И роботов играют роли.

Несут в себе разрывы бомбы

Сердец лишившиеся зомби.

Меж тем больные властолюбцы,

Ведомые безумною идеей,

Что лишь они благие боголюбцы

И, за религии священные радея,

Запалом ядерным владеют.

Себя мессией возомня,

На мир «неправедный» злодеи,

План сумасшедшего лелея,

Ракет убийственных полёт

Хотят направить.

Зеленея,

Их ярость злобная встаёт.

В других же странах президенты,

Рекламы денежной агенты,

Готовы в гордости своей

Взлететь в опасный апогей.

Вершить желая судьбы стран,

Себе соткав самообман,

Ракетой ядерной пугают.

Они того не понимают,

Что страхом страха не удержишь.

К себе могильщика зовут:

Свою же гибель создают

И бед салют зловещий.

И не спасут в разгар ужасной мести

Долги раздавленных валют,

Увы, они не будут вместе,

Поскольку цель порабощенья

Уж не спасёт от отомщенья

Народов тихое прощенье.

Одно на свете есть спасенье

От ядерной чумы:

Любви воздать благоволенье,

Пускай великие умы

Гордынь отпустят словопренья

И в свете умственной луны

Внесут порывы вдохновений

В поля для мирных сотворений.

Не станет на Земле войны.

Устала Матушка родная

От войн чудовищных страдать,

От ран гноящихся стоная.

Решила демонов изгнать

Из стран земного рая,

Их катастрофами карая,

Уничтожая злую рать.

Нельзя уж более играть

С Землёй, как с денежной поилкой,

И безвозвратно пожирать

Её живительные жилки.

Давно уже пора понять:

Земля нам – истинная Мать.

Весь мир энергией питает,

Даёт и пищу, и тепло,

Всю жизнь водою поливает,

На ней уютно и светло.

Она нам Мать,

А мы ей дети.

Так постарайтесь же понять

Простые мысли эти.

Земля такая же живая,

Как живы чем-то строки эти,

И живы все мы – человеки.

Вам кажется – Земля немая,

Не может счастье подарить

И ничего не понимает.

Она ж всё время к нам взывает,

А мы ещё совсем слепые

С хвастливым чопорным умом,

С его запутанным клубком

Не видим росписи резные,

Фигур ваяния лепные,

Земной природы красоты.

Так почему не слышишь ты

Язык понятный и простой,

С тобою говорящий красотой

Такой живой и нам родной?

Всмотрись, в себе его открой,

Тогда услышишь Землю

И зову её внемлешь,

И злобы не приемлешь.

Любви потоки дремлют

В груди родной Земли,

Проснись же, сын великий,

Любви поток возьми,

Подаренный Вселенной,

У Матери в груди.

Вы – мнимые владыки,

Раз не владеете любовью,

Как ни казались бы велики,

Хоть с «голубой арийской» кровью,

Вы не владеете ничем.

Власть отзовётся сильной болью,

Так эта язва вам зачем?

Пошлите сонмы добрых мыслей,

Цветов изысканный букет,

Поток добра из ризы вышней,

Красивый песенный куплет

Своим врагам, что грозно дышат

На вас убийственной войной.

А вы их дарственной волной

Умойте, пусть они услышат,

Как вы бесстрашны и крепки,

Бессильной злобе вопреки

Готовы пригласить их в гости.

Ведь мыслей брошенные кости

Готовы силу запустить

На драмы жизненной подмостья.

Чумных ракет готовы гроздья,

Уж дух готовы испустить,

В тела вонзая смерти гвоздья.

Лишь стоит мысль допустить,

На вас обрушатся ракеты

И пронесутся над страной

Уничтожающей кометой,

Кошмара бедственной стеной.

Стремитесь же кровавую вендетту

Скорей от дома отвратить,

Спасти свою планету.

Своею мягкой добротою

Стремитесь благость воплотить

В благоухании весною,

Себя стремитесь полюбить.

Целебной чащею лесною

Себя стремитесь напоить

И всю природу сохранить,

Прохладой чистою речною,

Чтоб мы могли лицо умыть.

Нам предвещают катастрофы,

Не уложить беды слова

Никак рукой на эти строфы.

Пусть ярче светит нам Луна,

Мы не хотим опять Голгофы.

Нам вовсе ничего не предвещают,

Хотят лишь так предупредить:

С Землёю горе может быть,

И нам судьбу её вручают,

И счастие творить

На ней нам поручают.

Лишь позже понял Любомир,

Что скоро он изменит мир.

Вот для чего прошли мгновенья

Тех грубостей и унижений,

Чтобы впитав их мог понять, —

Довольно манну ожидать,

Но он того пока не понял

И поступь неуверенных шагов

В один из городов направил,

Который славится историей своей,

Поскольку был пристанищем царей.

16

Предпринимать хоть что-то было рано,

И он устроился в охрану,

Чтобы немного обтереться

И в круге новом осмотреться.

А посмотреть там есть на что:

Людей комичных персонажи

Найти там было бы легко

Для доброй книги на продажу.

Об этих лицах речь пойдёт

Шутейная немного,

Пусть всякий в ней своё найдёт.

Весёлая дорога

Нам вместе нынче предстоит.

Не всё же о серьёзном,

Серьёзное внутри пусть постоит

И там решит, что делать с Грозным.

А Любомир пришёл в отряд

Довольно одиозный.

Там принимали всех подряд,

Но проверяли сложно

Идейно-политический заряд,

А пьяниц и больных —

Их можно.

И вот приня́ли Любомира

В отважные стрелки

Стальным приказом командира

В охранные полки,

Которые надёжно охраняли

Большие денежные банки

И честь охраны не роняли,

Ведь банки – вам не склянки.

Пришлось однажды Любомиру

Прийти по делу к командиру.

Начальником того отряда

При соответствии наряда

Служил полковник Буркин,

Но бурки не носил.

Терпеть не мог окурки,

Поскольку не курил.

Был человек военный,

Майора заслужил.

А будучи уж бренным,

В запасе не тужил,

И партией назначен.

Любил самозабвенно

Полковником служить.

Он не был озадачен

Или хотя бы мрачен,

Что званье не военное,

А так – обыкновенное,

Годится не для армии,

А только для охраны.

Пусть даже не пожарное,

Он рад, что стал так рано

Полковником охраны.

Звучит высокопарно,

Ему тепло и гарно.

Вновь принятый стрелок

Не знал про сей урок

И обратился к человеку,

А не к служебному лицу,

Как к старшему по веку,

А не к военному спец-у:

«Борис Михалыч,

Вам на подпись

Принёс я справочную роспись».

Начальник крякнул, покраснел,

Наверно про себя подумал:

«Ну, как стрелок посмел,

Быть может, не подумал?

Сейчас я объясню».

Он причесал три волосины,

Уложенных вьюнком,

И сделал барственную мину, —

Ну, вылитый нарком:

«Не так, стрелок, – это неверно.

Я вовсе не Борис Михалыч.

Полковник я – вот это верно,

А не какой-то там Михалыч».

*

Был командиром батальона

Штабс-капитан Зиновий Палыч,

Любитель жирного бульона.

И что досталось командиру

Сегодня на обед,

Увидеть можно по мундиру,

По пятнам масленых котлет.

Фамилия его Блинков.

Следы блинов увидеть можно

На кителе его несложно.

Не брал он лáвровых венков,

Зато набрался весу.

Не числился повесой,

От женщин он имел завесу

И жил холостяком,

Считая женщин пустяком.

Имел другие он страстишки:

Любил сыграть в картишки.

Сей ум не ведал книжки,

То глупые делишки —

Не годны для гурмана.

Он тут за атамана

И, как «дивизионный» командир,

Имел без пуговиц засаленный мундир.

А у пивного шумного шалмана

Он доставал купюру из кармана,

Для боле пущего дурмана

Вливал десяток кружек пива

Всем завсегдатаям на диво

В свой толстый барабан.

Домой шатаясь брёл лениво

Большой хромающий кабан

От выпитого пива.

В мозгу оно шумит игриво,

Вот он и ходит криво.

Вот капитан своих опять

Приходит службу проверять

Отважных часовых.

И всякий раз на будке той,

Где зорко служит часовой,

Опять талантливый художник,

Видать, бессовестный безбожник,

Изобразил карикатуру

На всем известную фигуру.

Под нею надпись написал,

Чтобы народ картину знал.

А надпись значила: «Свинков».

Краснея и обиженно Блинков

Стесняясь отдавал приказ:

«Сотрите это, часовой».

Художник же не оставлял проказ,

Талант точил с лихвой,

И всякий раз звучал приказ:

«Сотрите, часовой».

*

Полковник важно поутру

В сопровождении Блинкова

С поднятым носом по ветру́

Смотрел владения полка.

Блинков глядел на командира,

Как на поход степного волка.

Полковник – мелочный задира

Не знал ни в чём большого толка

И придирался к мелочам.

Вот чинно поднимаясь по ступеням,

Остановился, присмотрелся,

Чуть-чуть присел на согнутых коленях

И от находки внутренне зарделся.

Он обнаружил беспорядок,

Теперь есть повод для повадок

И строгих, царственных нападок,

Высоким званиям присущих.

Остановил кивком идущих —

Нельзя полковнику мешать

Решать проблем насущных.

Блинков от страха задрожал,

Хотелось пулей убежать

От трёпки вездесущей.

Полковник рявкнул звучно:

– «Блинков, совсем коров не доишь,

Кругом одни помои».

– «Коров я не имею,

Доить их не умею,

Товарищ генерал!

Скажите, где помои,

Сейчас мы их помоем».

– «Ну, ты болван, Блинков,

Не знаешь ты чинов.

Меня причислил к генералу,

Ты что же, плохо спал?

Тебе приснился Ганнибал?

Иль ты всенощно пиво жрал?

Твоей ошибки не забуду

И генералом точно буду.

Я и сейчас – большой чиновник,

А звание моё – полковник!

Короче, я – верховник,

А ты покамест тут – виновник».

Сказал полковник скромно

О звании своём.

– «А про коров хотел сказать,

Ты мух совсем не ловишь.

Тебе язык мой не понять,

Моей литературы не освоишь.

Смотри! – Там таракан!»

И растерялся капитан,

Он стал оглядывать других:

– «Кто таракан из них?»

– «Ты сам похож на таракана,

Совсем уж спятил, капитан,

Что с человеком делает стакан?!

Смотри сюда, вот, видишь?

Тут таракан лежит

И почему-то не бежит.

Наверное попал в капкан». —

Зафантазировал полковник.

– «Ты б мне ещё развёл клоповник,

Повесил бы тебя я, капитан.

Что будем делать с тараканом?»

Блинков на корточки присел,

Капкана он не разглядел,

Но вдруг чуток повеселел:

– «Товарищ генерал!

Так это муха,

У ней совсем другое брюхо».

Полковник так и обомлел:

Как мог он ошибиться?!

Совсем такое дело не годится,

Чтобы грядущий генерал

Простую муху не узнал.

Но главное – не падать духом:

– «Блинков, какая муха

Тебя кусила в брюхо,

Иль ты лишился слуха?

Тебе ещё раз говорю,

Товарищ глупый капитан,

Глаза тебе я отворю,

Чтоб ты увидел таракана.

Предупреждаю без обмана,

Коль перестал ты видеть спьяну

Или нанюхался кальяну —

Перечить вздумал генералу,

Сведу тебя на экспертизу».

Тут капитан уже вспотел,

Ещё подался к низу,

От напряженья засопел

И муху пальчиком потрогал,

Хотел снять пробу на зубок.

Так не хотелось экспертизы,

А то ещё получишь визу

В профилакторий на леченье,

Без пива там одно мученье:

– «Товарищ генерал!

Действительно, не муха,

Как перепутав полагал,

Был с толку сбит я брюхом.

Сейчас я просто чую нюхом —

Вы правы, генерал».

Борис Михалыч посветлел,

Довольствуясь победой,

От вкуса коей разомлел

И повернул к обеду.

*

Случилось как-то на беду

Тяжёлое несчастье.

Один стрелок прям на посту

Простился с милой Настей.

Из-за несбывшихся надежд

Он выстрелил в висок.

Чтоб уберечь других невежд,

Полковник на часок

Провёл беседу в карауле,

Чтоб берегли себя от пули.

А речь его была достойна,

Немного разве непристойна.

Тон был его изменчив,

Рассказывал про женщин:

– «Вот глупые юнцы,

Не знающие жизни.

Так сразу отдавать концы

Не в битве за Отчизну?!

Из-за одной пустой девицы,

Да лучше попросту напиться

И крепко-накрепко забыться.

Когда одну ты забываешь,

С другой играться начинаешь,

Вот так-то лучше – понимаешь?!

Девиц вокруг голодных много,

Их всех не сосчитать,

Не то что переспать

Хоть даже и с подмогой.

С одной, конечно, сложно,

С ней скучно,

Можно и устать.

Жениться тоже можно.

Но если неотложно

Захочется к другой,

Жене скажи, – поможем, —

Поехал на два дня

Для дел в командировку,

Да так скажи – построже,

Чтоб не увидела по роже,

Что вяжешь ей шнуровку.

Когда-то был я помоложе,

Майором я служил.

С женою – стало мне негоже,

Тогда смекалку приложил.

Жене сказал, мол, на дежурство.

С одной блондиночкой дружил,

Соображала очень шустро:

Стемнело чуть, мы с ней в кусточки.

Тепло, зелёные листочки.

Ну, мы, конечно, раздеваться,

Потом, понятно, не купаться.

Всё хорошо, и все довольны.

Так с бабой надо обращаться,

Любезничать не надо больно,

С неё и этого довольно.

А то тут, понимаешь,

Вобьёшь себе, чего не знаешь,

Да книжки про любовь читаешь,

Потом о ней всю жизнь мечтаешь

И в мыслях романтических витаешь.

Себя же сам пытаешь.

А жизнь – она простая,

Замужняя иль молодая,

К примеру, мне так лично,

То вовсе безразлично.

Считай, с женою повезло,

Когда кухаркою приличной

Могла бы быть, не очень зла,

А коли глупая иль дура,

То тоже не беда —

Была б хорошая фигура.

Понаписали всякий бред

Поэт Есенин, Пушкин, Фет.

Их почитают молодые,

Поверят в ихнюю любовь,

И всё – им гроб готовь.

Читать вам надо Мопассана,

Кататься учит он на санях,

Иль как там говорят,

Намылить лыжи,

Чтоб быть всегда поближе

К местечку между ног

У женщины пониже, —

Я б с длинною не смог».

Шутя сказал полковник,

Как давних лет любовник.

Теперь же он поклонник

Совсем другой красотки —

Той старой доброй русской водки,

А, может быть, и злой.

Уж был в хмельных колодках

И знал её походку,

Он пил помногу и в охотку.

*

Довольно пьянствовать, Россия!

Стряхни хмельную паутину,

Восстань от гибельной рутины —

Ты станешь в будущем мессией!

Помочь бы надобно России,

Нельзя жизнь продолжать в бессильи.

Нам надо черпать знания

И, правдою дыша,

Усилить мощь стараний.

На сердце руку положа,

Избавить от страданий

Свет девственных дерзаний.