Текст книги "Речитатив"

Предчувствие

Они лежали в обнимку, наполовину задрапированные простыней, освещенные голубоватым светом ночника. Казалось, их обнаженные фигуры появлялись из этой драпировки, как из мраморной глыбы появляются роденовские любовники. Комната, нагретая за день, еще отдавала свое тепло, но ночная прохлада надувала парусом тюль занавески и шевелила колокольчики на балконе.

Женщина, закрыв глаза, высунула разгоряченный поцелуями язычок и, словно кистью, провела влажный мазок от ямки на подбородке мужчины к уголку его губ; мужчина отвечал ей более сдержанно – он лениво поглаживал спину женщины и время от времени слегка надавливал пальцами на ее позвонки, создавая беззвучную мелодию, чьи такты заполнялись отдаленной перекличкой автомобильных клаксонов. Неожиданно он тихо рассмеялся.

– Ты о чем? – спросила она чуть хриплым голосом.

– Вспомнил льва из варшавского зоопарка. Когда он это сказал, я чуть из машины не выпал. Так себе и представил: рычащий лева… вроде заставки к голливудскому кино. А титры я бы сделал такие: «Дипломированный целитель и ясновидец – без страховки не входить».

– А все-таки он говорил интересные вещи, согласись.

– Солнце мое, ты легко попала под его грубое обаяние. Эта автомобильная экспертиза… Чистая лотерея. Он просто угадал. Или догадался. Что одно и то же. Конечно, какими-то способностями он обладает. Несомненно. У него есть интуиция и, самое главное, он ею хорошо манипулирует. У тебя интуиция не хуже, но ты ей не доверяешь. Понимаешь, Ключик, я на этот счет кое-что читал. Такого рода люди умеют гипнотизировать собеседника так, что тот полностью теряет способность соображать, превращается в подопытного кролика. Телеевангелисты – ребята из той же породы.

– Ты хочешь сказать, что его пациенты – а их сотни – жертвы его манипуляций? Я знаю людей, которым он действительно помог. Ты не можешь всего отрицать. Мне кажется, у него есть сила и определенный магнетизм. Разве нет?

– Поверь мне, все эти дипломированные шаманы, разные кашпировские выплывают на гребне успеха, а потом также безнадежно тонут. Он ведь зачем-то приехал в Америку. Видимо, в России его разоблачили…

– Совсем не поэтому. У человека семья. Ему надо немного заработать. В России тоже конкуренция, даже в этой профессии. Ирена мне говорила, он здесь по рабочей визе и к Новому году уедет.

– Из какого он города?

– Родом он, кажется, из Риги, но сейчас живет в Москве.

– Рижанин-парижанин… – пробормотал Юлиан. Его уже клонило в сон.

– У меня осталось очень странное чувство после сегодняшнего знакомства. Как будто мы с тобой ехали по привычной трассе и вдруг свернули на незнакомую дорогу. Точно, как неделю назад там, в Неваде. И мне немножко страшно и в то же время очень интересно. Появилось ожидание чего-то необыкновенного. Ты слышишь меня?

– Слышу…

– Что-то случилось, понимаешь, Жюлька. Что-то очень важное случилось или должно случиться… Да?

Но он уже спал, уткнувшись в ее плечо и посапывая, как ребенок.

Американец

– Если бы все мужчины были по натуре донжуанами, то к психотерапевтам на прием приходили бы одни женщины. Представляешь сцену: в моей приемной выстроилась очередь, как в женский туалет во время антракта! – выдав эту тираду, Юлиан сам же и рассмеялся, оживляя перед глазами столь необычную картинку.

Они медленно выплывали из тесной круговерти театрального фойе на свежий воздух после премьеры моцартовского «Дон Жуана». Толпа появлялась на выходе, как будто краска, выдавленная из тюбика. И тут же, словно схваченная кистью, расползалась по холсту театральной площади широкими мазками, подмалевками, пуантами, создавая палитру, которая только с высоты птичьего полета приобретала осмысленный рисунок.

У Юлиана на плече висел большой черный футляр, а в нем лежал полевой цейсовский бинокль, когда-то принадлежавший его отцу, военному хирургу. Виола шла рядом и вполголоса мурлыкала мелодию из спектакля.

– Может, посидим в баре? Здесь за углом есть итальянский ресторан, – предложил Юлиан.

– Давай, – Виола встряхнула головой и улыбнулась. – Когда я слушаю хорошую музыку, да еще в таких количествах, мне просто необходимо время, чтобы переварить ее в себе. Тебе легче, ты научился не вовлекать себя в чужие страсти, смотришь на людей через бинокль и анализируешь их поступки… И вот, даже после такой волшебной музыки хладнокровно определил, сколько бы женщин выстроилось в очередь у тебя в приемной. Я так не умею…

– Да, Ключик, ты у меня существо эмоциональное. Боюсь, что в подобной жизненной драме, тебе досталась бы роль донны Анны.

– Под музыку Моцарта я бы, пожалуй, согласилась…

Они зашли в полутемный бар, сели на обтянутые красным

винилом высокие барные стулья. Виолетта поставила свою сумочку на стойку и достала пудреницу. К ним подошел бармен.

– Что ты будешь пить? – спросил Юлиан.

– Коньяк.

– Два коньяка, – приглаживая ладонью волосы на затылке, попросил Юлиан.

– Какой именно вы желаете…

– Хороший… Реми Мартин, пожалуй.

– Милый, – почти пропела Виола. – Ты чертовски щедр. Заказываешь один из самых дорогих. Мой Дон Жуан…

– Мне доктор Зиглер сегодня послал двух новых клиентов. Так что, считай, один из них оплатил свой первый визит парой бокалов коньяка.

– Но ты немножко все же понервничал.

– Разве? Я абсолютно спокоен.

– Я давно приметила у тебя такую интересную привычку. Когда ты приглаживаешь волосы на затылке, это значит ты немножко нервничаешь и таким образом как бы сам себя успокаиваешь. Я права?

Юлиан рассмеялся и поднял бокал:

– За тебя!

– Ты уходишь от ответа.

– Я любил, когда папа меня гладил по голове, – признался Юлиан. – Для меня это была высшая форма похвалы. Не доброе слово, а его рука, которую я чувствовал на затылке. Выражение «отеческое тепло» могло произойти именно от этого жеста… – он замолчал, поглаживая большим пальцем выпуклое стекло бокала.

Рядом с ними кто-то осторожно кашлянул. Юлиан повернулся и увидел на соседнем стуле долговязого американца в очках с толстыми бифокальными стеклами.

– Я прошу прощения, – сказал американец, – на каком языке вы разговариваете?

– На русском, – ответил Юлиан.

– Я так и думал. Мне очень нравятся русские…

Юлиан слегка наклонился в сторону Виолы и скороговоркой произнес:

– Разыгрывается защита Нимцовича. – Затем он посмотрел на американца: – А что вам нравится в русских?

– То, что отсутствует в американцах… Я бы назвал… – он помялся, подбирая слово.

– Загадочность, – подсказал Юлиан.

– Нет, все немножко сложнее… В русских загадочность часто совершенно неожиданно переходит в предсказуемость. Создается впечатление, что загадочность они носят как маску, под которой прячется их предсказуемость, и они даже не пытаются ее контролировать. Такая предсказуемость свойственна людям, которые из закрытого общества неожиданно попадают

в капиталистический бедлам, отпускают тормоза и совершают поступки, часто идущие вразрез с их внутренним компасом.

– Защита Нимцовича отменяется, – не сводя глаз с американца, произнес Юлиан по-русски.

– Извините, что вы сказали? – спросил тот, напряженно улыбаясь. Его глаза за толстыми стеклами казались немного кукольными.

– Был такой шахматист Нимцович. Из многих шахматных начал есть одно очень популярное, и оно носит его имя. Ваши слова о русских вначале строились по предсказуемой схеме, как защита Нимцовича, и вдруг вы отошли в сторону. Хотя должен вас разочаровать: ваши представления лет на десять устарели. Нынешние новые русские совсем другой породы… Как вас зовут?

– О, простите, я должен был представиться вначале: Алекс Хофт.

– Очень приятно. Я Джулиан Давиденко, а это моя подруга…

– Меня зовут Виолетта…

– Какое музыкальное имя! Довольно редкое в Америке. Я на вас обратил внимание еще в антракте. Вы чудесная пара.

– Ах, так вы за нами давно вели наблюдение, – усмехнулся Юлиан.

– Знаете, вас нельзя было не заметить, вы просто очаровательны, – это он уже добавил, обращаясь к Виоле.

– Конечно ее нельзя не заметить, – согласился Юлиан. – Рядом с ней нормальный мужчина кажется пигмеем.

– Не преувеличивай, милый, – сказала Виола, холодно улыбнувшись, и сильно ткнула его в бок острым кулачком.

– Вы очень похожи на Анну Нетребко. Я был совершенно потрясен ее голосом и драматическим исполнением в «Ромео и Джульетте». Вы видели эту оперу? – сияя стеклами очков, тараторил американец.

– Конечно. У Анны восхитительное сопрано. Она еще пела в паре с этим испанским тенором – Роландо Вильязоном. Он, кстати, ниже ее ростом, – последние слова она произнесла не совсем уверенно и еще раз ткнула Юлиана в бок, но на этот раз не так сильно.

– А любовная сцена, где она была почти полностью обнажена и в то же время целомудренна, как ангел. Сцена, которую просто невозможно забыть! – мистер Хофт закатил глаза и еще больше стал похож на куклу.

– Почему ты меня не повела на этот целомудренный стриптиз? – спросил Юлиан.

– Ты в тот вечер пошел к друзьям играть в покер. Сказал, что тебе надо расслабиться, а с Монтекки и Капулетти это вряд ли получится.

– Жаль. А скажите, мистер Хофт, как вам сегодняшний Дон Жуан?

– Если говорить о постановке, она очень современна, порой даже слишком. А вот характер самого Дон Жуана не меняется, как бы новомодные режиссеры ни старались. Это человек на все времена. Он и сегодняшний, и вчерашний, и завтрашний и вполне попадает под тип, определенный Шопенгауэром. Дон Жуан – воплощенное зло, им правит инстинкт, и, хотя это литературный образ и, с точки зрения обывателя – маргинал с гиперболизированными чертами, – он, пожалуй, интернациональный типаж. Потаскун и мужской шовинист, который даже отталкивает своим цинизмом… К сожалению, подобные типы существует везде. Человечество, несмотря на отдельные благородные порывы, в целом эгоистично, неразборчиво в связях, информационный голод оно утоляет низкопробной продукцией зрелищ и потому неизбежно деградирует. В Америке это началось давно, в нынешней России, вероятно, это пока проба пера… то есть, медленное, но неуклонное сползание в прозападную трясину: сначала анархия при выходе из просоветского мышления, потом ранний империализм, необузданный консьюмеризм – пока подражательный, но постепенно захватывающий все большие слои населения.

– Кто вы по профессии, мистер Хофт? – спросила Виола.

– Я бизнесмен. У меня небольшая бухгалтерская фирма. Вы можете называть меня просто Алекс.

– А я решила про себя, что вы профессор в колледже. Вы словно читаете лекцию студентам.

– Знаете, вы почти угадали. Я заканчивал философский факультет университета, но неожиданно умер мой отец, и мне пришлось перенять семейный бизнес; вначале мне казалось это временным занятием, но я втянулся и не жалею. А философией занимаюсь в ночные часы, когда мучает бессонница. А вы, мистер Дэвдженко…

– Просто Джулиан.

– Пока я говорил, вы два раза поморщились, как от зубной боли, или мне показалось…

Юлиан пожал плечами:

– Знаете, Алекс, говорили вы красиво, но все-таки в Дон Жуане есть магическое очарование. Он негодяй, но он привлекает. Его сексдрайв неистребим и заразителен. В глубине души солидная половина мужчин хотела бы слыть этакими донжуанами. И я скажу вам больше того… Вы воспринимаете Америку как необузданное зло, которое затягивает в свою трясину разнокалиберную эмигрантскую массу и использует ее целиком, выжимая все жизненные соки. Эту антиамериканскую арию я слышу довольно часто. Но у меня возникают совсем другие эмоции. Америка сегодня напоминает мне пентхаус в виртуальном небоскребе, как бы в современной Вавилонской башне. Здесь наверху много соблазнов, но и амплитуда колебаний такая, что становится страшно. И то, что любой из обитателей башни может в следующий миг вылететь в окно или быть раздавленным в толчее, мы осознаем куда острее, чем, скажем, голодающие где-нибудь в Африке или нищие в Бангладеш. Мы этими наркотическими затяжками подхлестываем себя по многу раз на день и потому нутром ощущаем критическую высоту небоскреба и размах колебаний. Но именно наш индивидуализм, пусть авантюрный, пусть вызывающий зависть – именно он, как стальные болты, скрепляет блоки пентхауза. Движется ли наш мир к коллапсу? Возможно… но процесс не летальный, его еще можно остановить. Только задача эта не для либеральных паникеров. Вегетарианцам она не по силам, кишка тонка. Здесь нужны мужчины с донжуановским аппетитом, но умеющие держать себя в этических рамках.

– Что совершенно немыслимо для обжор, – съязвила Виола. – Ты, Жюль, пытаешься впрячь в одну упряжку коня и трепетную лань. Алекс прав. Дон Жуан – разрушитель, а не созидатель. Посмотри, что он оставляет после себя: ревность, ненависть, разбитые судьбы и вообще… – она сделала паузу. – Я считаю, что единственным и естественным хранителем этики – не как нормы поведения, а просто – как нормальности в этом безумном мире, может быть только женщина, потому что только женщина способна на самопожертвование ради продолжения рода, и ребенок, которого она вынашивает и растит, мог бы стать тем самым этическим эталоном, которого нам не хватает. Я так думаю… Не знаю…

Голос ее неожиданно дрогнул, и глаза заблестели.

К мистеру Хофту подошел официант:

– Такси ждет вас, сэр.

– Как жаль, мне, к сожалению, надо ехать. Было очень приятно с вами познакомиться. Он протянул Юлиану визитку. – Если вам понадобится консультация или помощь в заполнении налоговой декларации, я к вашим услугам. Первая консультация бесплатно, – добавил он с такой гордостью, как будто дарил выигрышный лотерейный билет.

– К сожалению, не могу вам дать свою визитку, – извиняющимся тоном сказал Юлиан. – Я ведь «шринк»,[3]3
  В последние годы в Америке «шринками» стали называть как психотерапевтов, так и психиатров.


[Закрыть] и как-то неловко заманивать вас в свои сети, а потом еще и потрошить вашу душу, пока вы не проговоритесь, что страдаете каким-нибудь трудно произносимым комплексом.

Мистер Хофт несколько секунд переваривал эти слова, после чего хихикнул и сказал, взглянув на Виолетту влажными оленьими глазами:

– В следующий раз, когда соберетесь в оперу, дайте мне знать. У меня постоянный абонемент. Мы обязательно посидим где-нибудь вместе, поболтаем. Вы исключительно милые люди.

– Это тоже свойство русского характера, – с трудом подавляя зевоту, произнес Юлиан.

Приглашение

– …Только не гони. Полиция очень любит ставить ловушки в пятницу вечером.

– Не волнуйся, Ключик, достань мне жвачку из бардачка. Один дринк погоду не делает. И кроме того, уже наступила суббота, и уверяю тебя, план по пятничным штрафам давно перевыполнен.

– Ты это им объясни, когда нас остановят.

– Меня сценарий с полицией сейчас не интересует. Ты лучше скажи, что случилось?

– Ничего…

– Я видел слезки у тебя на глазах там, в баре.

– Это музыка… Моцарт. Ты же сам говорил – я существо эмоциональное…

– В тот момент ты о другом думала. Не хочешь поделиться?

– Жюль, чем здесь делиться… Ты же знаешь, мне скоро тридцать шесть. И чем женщина становится старше, тем труднее и опаснее принимать это решение… И мне страшно… Я словно плыву к далекому берегу, и вначале казалось, что легко доплыву, но берег еще далеко, а плыть становится все тяжелее. Понимаешь, о чем я говорю?

– Ключик, мы живем вместе всего полтора года. Я думаю… я надеюсь, ты – моя женщина, но я сам не очень-то надежный спутник. То есть я хочу сказать, что у меня в мозжечке то и дело включается такая «тормозилка» и кто-то произносит «а вдруг…». Понимаешь, я сам с собой никак не разберусь. Давай еще немного подождем.

– А почему у тебя не было детей со Светой? Вы же прожили вместе семь лет.

– Как-то не получилось. Она делала карьеру. Я тоже бултыхался в незнакомых водах, медленно приобретал клиентуру… Будущее казалось весьма туманным, и потом, не забудь, что у Светки был мальчик от первого брака. Он, правда, жил с отцом, но раз в неделю мы его забирали и он проводил день с нами. Трудный был мальчик. Каждый раз после того, как я сдавал его настоящему папочке, долго приходил в себя.

И думал, что повесить себе на шею еще одно такое сокровище… Я не был готов к отцовству, Ключик.

– Я все понимаю, но…

– Хочешь я тебе что-то скажу… У меня с тобой великолепная обратная связь. Это редкость. Мне кажется, мы хорошо дополняем друг друга. Мне с тобой интересно. Ты меня, можно сказать, озвучила. У меня в голове стали появляться красивые мелодии, чего раньше не бывало, и даже сейчас я слышу арию великого соблазнителя, и она меня так растормошила, что если ты положишь руку на мой возбудившийся инструмент, ты это почувствуешь…

– До чего же вы хитрый, мистер Давиденко, или как там тебя американец назвал… Дворженко…

– К черту американца. Скажи лучше, что мы будем делать завтра, послезавтра… Хочешь с кем-то встретиться, сходить в киношку, поехать к океану?.. Любой ваш каприз, мадам, будет исполнен…

– У меня есть одна идея… не знаю, как ты к ней отнесешься. Ирена была вчера на приеме у Варшавского. Она мне уши прожужжала о том, какой он потрясающий целитель.

– Целитель? А я думал он ее просто съест. Она ведь очень аппетитная.

– Нет. Он ее лечил, причем поразил тем, что рассказал про все ее болячки. Его руки чувствуют точки в теле, где застаивается кровь и возникают воспаления и боли. У него сильная энергетика, он умеет снимать порчу, применяет разные техники массажа… И знаешь, послушать такого человека было бы интересно…

– Короче, ты хочешь позвать его в гости…

– Я хочу пригласить его к нам на обед в это воскресенье. Мне Волик немножко о нем рассказал. Понимаешь, Варшавский работает почти без выходных, а по воскресеньям делает специальные упражнения для восстановления утраченной энергии, при этом в американские рестораны он не ходит, сам себе готовит еду… Я хочу его позвать часов на пять вечера, что ты думаешь?

– Если ты ради этого приготовишь баранью ногу, нашпигованную чесночком, как ты умеешь…

– Приготовить могу, но это поставит тебя в неловкое положение. Варшавский – вегетарианец.

– Лев вегетарианец – это даже не смешно…

– Зато не так опасно при личной встрече.

Гость

Она налила в бокал немного белого вина, вышла на балкон, где стоял старый шезлонг с провисшим брезентовым тентом, и легла, подставляя лицо солнечному свету, проникающему через мягкие иглы серебристой пихты, которая росла рядом с домом.

Это было ее любимое время дня: затихающий карнавал света, бьющего сквозь листву, появление в воздухе чуть горьковатого, полного неясных предчувствий запаха хвои и острого мятного запаха розмарина, куст которого рос из кадки, что стояла возле ее изголовья. Она часто использовала розмарин в качестве приправы, добавляя его в спагетти или в приготовленный на гриле кусок мяса; но в этот раз розмарину не нашлось применения. К воскресному обеду она приготовила чисто вегетарианский набор: салат из листьев аругулы, тонко нарезанные ломтики помидора, на которые положила белоснежные кружочки моцареллы, еще она приготовила рагу из овощей и специально для московского гостя сварила гречневую кашу – Волик по секрету сообщил, что дядюшка большой ее любитель. В русском деликатесном она подкупила винегрет, хумус, салат из морских водорослей.

Виола пригубила вино и, откинув шезлонг горизонтально, легла и стала смотреть на листья сквозь полуопущенные ресницы, прислушиваясь к легкому шелесту в игольчатых созвездиях пихты и незаметно сама превращаясь в невесомую мелодию ветра…

Она открыла глаза, почувствовав на себе чужой взгляд. Лев Варшавский, плотно сжав губы, внимательно рассматривал ее. Он был в белой накрахмаленной рубашке, светло-серой паре и в черных замшевых туфлях. В левой руке он держал коробку шоколадных конфет.

– Где Юлиан? – спросила она, быстро приподнявшись с шезлонга.

– Что-то забыл в машине, сейчас вернется. Здравствуйте, Виолетта.

– Здравствуйте, Ленард… то есть, Леон. Извините, вы появились неожиданно, а я, видимо, вздремнула.

– Устали?

– Немного. Готовила, сервировала стол и одновременно разговаривала по телефону. Звонили с работы. Я ведь программист. Занимаюсь тестированием новых программ. Иногда какая-то программа дает сбои, и мне звонят независимо от времени – днем или ночью… Одним словом, прилегла, чтобы сбросить напряжение, и уснула.

– Как вы себя сейчас чувствуете. Отдохнули?

– Не знаю… очень болит голова, как будто спазма, вот здесь…

– А ну-ка, подойдите ко мне. Он сделал шаг назад, положил коробку конфет на диван, затем неуловимым движением фокусника быстро сжал ладони и тут же выпрямил их перед лицом Виолы. Руки у него были красивые – с длинными пальцами, очень выразительные, как у хорошего иллюзиониста.

– Знаете, почему про усталость или боль иногда говорят – «будто рукой сняло?» Потому что целители на Руси умели снимать недуг руками в буквальном смысле слова. Руки являются своего рода оголенными проводами, но не каждому дано передавать энергию реципиенту. Мастера рейки хорошо владеют этой техникой. Но я использую несколько другую методу. Я являюсь не автоматическим проводником космической воли, а ее накопителем. Как конденсатор, накапливающий электрический заряд. Я выдаю энергию импульсами, пучками… понимаете? Расслабьтесь.

Он положил ладонь на ее затылок, нащупывая пальцами какие-то точки, и затем неожиданно большим пальцем правой руки сильно надавил на надгубный желобок. Виола вскрикнула.

– Знаю-знаю, это больно. Зато через несколько минут наступит облегчение. Один из главных постулатов целителя – боль снимать через боль. По-русски – клин вышибать клином. Я применил только что две техники: традиционную акупрессуру и Су Джок – это корейская мануальная медицина. А теперь можно улыбнуться, а то вы очень напряжены.

Виола засмеялась.

Входная дверь хлопнула, и в комнату вошел Юлиан. Он достал из бумажного кулька бутылку вина.

– Пришлось сбегать на угол, в ликерный, – объявил он, запыхавшись, – зато купил бутылку рецины. Вы никогда не пробовали греческие вина, Леонард?

– Я не особый знаток вин…

– Рецина, благодаря своему нестандартному привкусу, напоминающему попорченный грибком хлеб и подгоревшую резину, можно сказать, просто создана для вегетарианских блюд, исключительно хорошо идет под гречневую кашу…

– Не обращайте внимания, он шутит… – сказала Виола, сделав большие глаза и незаметно подавая знаки Юлиану.

– Вы приготовили гречневую кашу? – оживился Варшавский.

– Да, мне сказали, что вы ее любите.

– Спасибо, но признаюсь, я разочаровался в местных продуктах. Американская гречиха безвкусна, как и американский хлеб, а та, что экспортируется из России и Украины, тоже не высшего качества… чего-то в ней не хватает. Не тот вкус, слабый заряд.

– Заряд? – переспросил Юлиан.

– Понимаете… – Варшавский сделал многозначительную паузу, – гречка – это самая энергетическая каша. По крайней мере, я умею извлекать из нее максимальный потенциал… Конечно, не электрический, а протеиновый или лучше сказать – углеводный. Обратите внимание на форму гречневого зерна – оно не похоже ни на одну из хорошо вам знакомых по школе объемных геометрических фигур. С одной стороны, немножко напоминает примитивную огранку драгоценного камня, с другой – челнок космического спускаемого аппарата. Если вы начнете внимательно рассматривать зерно, то увидите, что оно имеет кроме базы три слегка выпукло-вогнутых треугольника, немного похожих на так называемые сферические треугольники Эйлера. Многие задачи по определению траектории движения небесных объектов невозможно решить, не зная математической модели построения эйлерова треугольника. Если перенести форму этого треугольника в нашу обычную, Евклидову геометрию, то на плоскости вы получите стандартный треугольник, но с радиально закругленными сторонами. Именно эта форма легла в основу так называемого двигателя Ванкеля и была успешно использована японцами при изготовлении автомобильного ротора новой конструкции… Но главной особенностью гречишного зерна является то, что эти эйлеровы треугольники разделены медианой на две равные части, слегка обращенные внутрь зерна. Такое геометрическое усложнение, видимо, имеет под собой определенную цель, и кое-какие догадки на этот счет у меня имеются, но… не хочу вас сильно путать. Я вижу растерянность на ваших лицах – поэтому, заканчивая, скажу одно: у гречневого зерна заметна более высокая эволюция формы и ведет оно свою родословную из космоса. Может быть, именно поэтому приготовление каши стало для меня настоящим ритуалом. Я готовлю ее в духовке на очень маленьком огне около двух часов. Я над ней, можно сказать, колдую…

– Ой, как мне стыдно, – засмеялась Виола, снимая фартук и комкая его в руках. – Моя каша варилась по традиционному рецепту, причем, чуть не подгорела, потому что мне позвонили с работы. И крупу я брала не в русском магазине, а в американском. Но, представьте себе, это китайская гречиха, выращенная на органических удобрениях, без использования минеральных.

– Что проверить практически невозможно, – ухмыльнулся Юлиан. – Китайские гречишные поля, боюсь, находятся вне досягаемости американской службы агронадзора.

– А мы сейчас это установим. Несите кашу, я ее протестирую, – внушительно произнес Варшавский.

– Тогда, давайте сядем за стол, – предложила Виола. – Так как нас всего трое, я накрыла на кухне, по-домашнему. Вы не возражаете?