Текст книги "Репрессированный ещё до зачатия"

Бабка канючит с платформы:

– Детки… Вы ж пожмитесь… Молодые…

Хмельной мужик:

– Граждане! Подвиньтесь на полчеловечка. Пускай милиционер войдёт.

Створки сохлопнулись. Из щели между ними торчит рука милицейская и пол-лычки.

Двери открылись. К первому вагону снова вальнулась толпа. Волосатый мужик просит машинисточку:

– Пусти к себе, любушка ах и голубушка ух!

– Пусти одного… Всё стадо тут будет!

Поезд тихонько трогается.

Одной рукой я держусь за поручень. Вежливо бегу рядом.

Мне кричат:

– Брось, шальной!

Машинистка ловит меня за полу пальто – одной ногой я стою уже на её территории.

– Ну вот, – улыбается она. – Входи, входи, бледненький. Это из-за тебя пришлось второй раз открывать двери?

– Из-за лычки.

Она внимательно посмотрела на платформу и впустила меня из своей кабины в головной вагон.

В Бусинове мело.

Было холодно. Я бежал. Ветер подхалимно поталкивал меня в спину.

На заледенелой горке я поплыл. И тут же боком поплыл на меня грузовик. Колёса не крутятся, а махина надвигается на меня. Я прыгнул в канаву. Еле уцелел.

На мостике я нагнал пьяную дебелую старуху. Пальто полурасстёгнуто, волосы выбились из-под платка.

Ударит ветер в спину – пробежит чуток. Ветер стих – на месте замерла старуха. Стоит ждёт толчка ветра. Самой ей и шагу не сделать.

Но в пенье ей помощи от ветра не надо.

– Г-улял по Уралу к-казак молодой…

– Да не казак молодой, – поправляю её, – а Чапаев-герой!

Старуха обрадовалась подсказке и схватила меня за рукав:

– Из школы, сынок! Ой и дура же я?.. Ну скаж-жи…

– Вам видней.

– Сестра дала одну стопку, другую… Я и зареви на неё тигрюхой: «Что ты напёрстком дражнишь?» – И хлоп водяру[96]96
  Водяра – водка.


[Закрыть] в гранёный. Надралась… А ведь никогда не пила…

Она крепко держится за мой локоть и просит довести её до церкви.

– Ты чейный будешь?

– Я ничейный.

– Ой же ж и хор-рошо! Поплыли ко мне… Что я буровлю? Ты и вправдешке ничей?

– Инкубаторский я.

– Ну айдаюшки ко мнешке в инкубатор! У меня ой же и тепло-о…

Мы вместе дошли до анохинского сераля. Дальше старуха, пошатываясь, побрела одна.

Я вхожу в наш чум. Щёлкнул выключателем – света нет. Наверно, ветер оборвал провода.

– Тут живой кто-нибудь есть? – спрашиваю я темноту коридора. – Отвечайте! Боитесь? Ну не бойтесь. Я сам боюсь!

Хочется есть.

С выступа над хлипкой коридорной дверкой – там мой холодильник – ощупью натыкаюсь на две варёные картофелины со вчера, хлеб в целлофановом мешочке и кусок селёдки. Есть чем отужинать.

Пошарил вправо от своего холодильника – наткнулся на военную фуражку на гвоздке. Летом один солдат стоял у Анохина. За неуплату отдал с головы фуражку.

Я быстренько умял картошку с селёдкой и завалился спать. Под одеялом всё же теплей.

Не успел я заснуть, дали свет.

Я вскочил, намешал в железной миске с ушками блинов, напёк на электроплитке.

Блины со сметаной согрели меня, и я вспомнил, что мне бы не мешало заняться стиркой.

Я притащил бидон воды из колонки.

Влил кастрюльки три в чистое ведро, нагрел на электроплитке и уже в горячую воду плеснул «друга» (моющее средство). Простирнул белье в горячей воде, потом пополоскал в холодной и развесил всё своё приданое сушиться где придётся. Трико накрутил на трубу, пододеяльник повесил на спинки двух стульев. Примерещилось мне почему-то, что на стульях стоит гроб и его прикрыли белым. Простыню я раскинул по этажерке, а наволочку для подушки определил на зелёный металлический абажур настольной лампы на приёмнике. Лампа включена. Наволочка быстро сохнет.

Дело сделано. Можно и передохнуть.

Я включил приёмник. Шла опера Моцарта «Свадьба Фигаро». Включаю на всю. Чтобы праздничного Моцарта слышали все. Даже мыши под полом. Слушайте и плачьте от радости приобщения к великой музыке!

Я не заметил, как меня понесло подирижировать. Не знаю, откуда у меня взялся в одной руке бледно-розовый пакет с блинной мукой, а в другой – чашка, из которой я пью чай.

Музыка нарастала, надвигалась лавиной, сминающей всё…

Руки затрепетали над головой. Утверждение торжества могущества, красоты!

На последнем высоком аккорде пакет выпорхнул у меня из руки и полетел вверх, ударился о потолок, лопнул и рассыпался мучной пылью по всей комнате.

Опера кончилась.

Слышу, кто-то вошёл.

Оглядываюсь – загазованный Николай Григорьевич, покачиваясь, трудно поднимает два пальца и делает широкий шест с поклоном:

– Здоровэньки булы! Ч-что здесь д-дают? Аустерлиц? Сталинград? Курскую дугу?

– Моцарта! – выкрикиваю я.

– Хорошо! Сегодня Фигаро здесь, – показал он рукой на диван и подался к нему всем корпусом, а завтра – там, – ткнул пальцем в пол. – А ты тут валяешь дурака?

– Предпочитаю валять дурочку.

– Я хотел сейчас свалить свою, а она меня под ручки и айнс, цвай, драй – за дверь. Цоб-цобе! Не дозволила сбросить давление. Говорит, иди пробздись! Ох же с солькой у меня масштабиха![97]97
  Масштаб – учитель географии.


[Закрыть] А ка-ак я хотел вертухнуться. Не вышло! Ну да ладно. Всё это пустота, схоластика. Во-от же скотобаза… Я фальстаф, обманутый, Толя, муж. По девять месяцев она где-то в Химках каталась на радостных каруселях. С кем? А я перебивался всякой падалью. Потом подлезла… Развелись… Четыре года как я развёлся. А вон какая каруселя. Накануне получки такая добрейка… Накормит. Спать уложит. По-всякски перед тобой вертится. И так, и через эдак. Везде Анохин достанет. Со всех фалангов. А вот сегодня желал. Хотел её вдоль по Питерской. Не дала. Получка нескоро. Я не верю этим крестоносицам. Не будет сегодня малёвки…. Да не в этот методика. Всё это туфта.

– А в чём нетуфта?

– Заниматься трепачевским не хочу. Прожил 53 года. Пытаюсь понять и никак не пойму, что за сила в женщинах. Женщина убивает мужчину влётку одним взглядом!

– А мужчина её одним ударом?

– Я не дерусь. Мужчина не может так сильно на неё влиять. Вот в чём разница между мужчиной и женщиной. Вот в чём вопрос.

– Вы её любите?.. Чего молчите? Так живите!

– Она требует: брось пить. – Анохин покаянно усмехнулся. – А я рака боюсь. Я пью, чтоб не было рака желудка. Это так… Резюме. Вроде комплимента себе. Оттедева – отседева, как говорит один у нас в мастерской. Когда я переходил в сельское министерство, мне устроили экзамен. «Водку пьёшь?» – «Нет». – «Четыреста грамм без отрыва от горлышка можешь?» – «Где же водка? Бесконечно могу пить, глядя за чей счёт».

Он помолчал и продолжал:

– Я дам тебе тему. А ты напиши. Капитал на двоих. Мне платишь по рублю за строчку.

– Давайте тему.

– Завтра Сергей с левого берега приглашает меня на свадьбу. На Любке женится. Девка-плотняжь! Студентка института культуры. Есть на что глянуть. А он до армии в девятнадцать лет чуть не женился на горбунье. Жил с матерью. Одна комната. Комнату перегородили шкафом и взяли на постой двух студентушек. Одна, Аня, горбатая. Поиграли разок в буёк.[98]98
  Поиграть в буёк – совершить половой акт.


[Закрыть] Она – у, какой вертушок под ним! Понравилось. Жениться! И конец! Жил с нею у меня. Оттартали заявку в загс. Вот завтра расписка. Знакомка его матери спрятала его паспорт. Какой ёперный театр открылся! Лезвием Аня порезала себе вену. Спускала кровь в тёплую воду. В таз. Позвали мильта. Он только ручки раскинул: «Горбунья! А бесится!» Полежала Аня три дня и уехала к себе в Курск. Писала Серёге, что там её любят. Сергей столяр. Уже отсолдапёрил армию. Всё! Я сливаюсь с палубы!

Николай Григорьевич устало повалился на свой жёлтый потёртый диван.

Раньше этот диван служил в министерстве. Потом Николай Григорьевич перевёз его сюда. Диван прожжён в нескольких местах папиросой. У изголовья с гвоздя свисают по стене выгоревшие анохинские брюки.

Уже через минуту Николай Григорьевич угрозливо захрапел.

– Эту песню прекратить! – шумнул я с напускной сердитостью.

Николай Григорьевич извинительно улыбнулся и затих.

Мы с ним жительствуем в одной тесной келье. Размером она примерно метров пять на четыре. Между анохинским диваном и моей койкой вжат маленький столик. У этажерки, у кровати – книги мои на полу. Стул у меня служит вешалкой. На спинке его собрано всё, что я ношу. Два пиджака, брюки, свитер, три рубашки. За этажеркой на полу два бумажных пакета с картошкой, кулёк с луком, сетка с морковкой. За спинкой койки, на гвозде в стене, – выходной чёрный костюм и нейлоновая рубашка. Мама подарила.

Под койкой стоит электроплитка. На ней я всё себе варю, жарю.

Почти во всю стену шишкинская картина «Рожь». Копировал сам Николай Григорьевич. Засыпая, я всегда последней вижу эту картину.

Вот и весь мой обычный день.

Сколько таких в жизни?

Все!

У стаканохватов

Анохинские холода допекли. Полетел я на Банный, 13. Здесь толкутся те, кому надо снять, сдать, обменять жильё.

Ищу, к кому бы пристроиться на коечку в добротном доме. Чтобы в новую зиму не мёрзнуть.

Одна тётечка взялась меня приютить.

Еду с нею в Красногорск.

Новая башня. Капитальная.

Подымаемся в лифте на девятый этаж.

Входим.

И настроение у меня покатилось к нулю.

Жуткая алкашная семейка!

Отец, мать, дочь, зять – все стаканохваты.

Папанька уже отхватался.

В состоянии готовальни[99]99
  В состоянии готовальни – пьяный.


[Закрыть] полез ночью гулять на пруду по первому зыбкому льду. Был один. Провалился, вмёрз в лёд. Три дня провёл на свежем воздухе в пруду. Вмёрз крепонько, еле вырвали у льда.

Мать молчит.

19-летняя дочка с малышкой на руках жалуется:

– Муж у меня бык с задвигами. Если спросишь, с чего он начинает день, отбомбит коротко: «С безделья!» Всего-то и забот – керосинит да давит подушку.[100]100
  Давить подушку – спать.


[Закрыть] Дольше трёх месяцев нигде не задерживался на работе. Вечно сыпит лапшу! Свои частые прогулы объяснял начальству только похоронами родни. Он три раза похоронил мать, восемь раз отца и двенадцать раз меня, жену. Мы с ним не расписаны. Ты не пугайся… Если надо, – смотрит на дочку, – я её покормлю и она у меня надолго отрубается. Мешать нам не будет…

И тут она наливает в бутылочку вина, надевает на бутылочку соску и «кормит». При этом пританцовывает и поёт, гонит веселуху:

 
– Мы смело в бой пойдём
На суп с картошкой
И повара убьём
Столовой ложкой.
Я плюнул и ушёл.
 

25 марта

Полёты китайской грамоты

Эта забавка спеклась в те дни, когда наши отношения с Китаем были как ни досадно далеко не сладкие.

Тассовские аппараты в китайском посольстве были отключены.

А в посольство надо было передать важную бумагу.

И поручили это сделать обозревателю ТАСС Николаю Железнову. Молодому провористому кряжику.

Поехал важный Коляк в посольство – дальше проходной не пускают и послание не принимают.

Что делать?

Отошёл Коля от проходной метра два и, уныло-философски глядя в сторону, небрежно так, тайком метнул через плечо за забор пакет.

Тут же через тот же поименованный забор тот же пакет прибыл назад, ответно посланный уже каким-нибудь бдительным Ху Дзыньдзыньдзынем, и жабой плюхнулся у Колиных ножек.

Но Коля из тех, кто не допускает, чтобушки кто-то его обошёл.

Коля негордый. Нагнулся.

Взял пакет за уголок и швырнул ещё сильней…

И летал пакетино белой загнанной птичкой туда-сюда, туда-сюда…

Минут десять летал.

Уже выработался ритм. На полёт пакета за забор и из-за забора нужно всего четыре секунды.

И Коля подразинул рот, когда пакет не уложился в четыре секунды.

Нет уже пять…

Нет уже шесть…

Коля в спешке запахнул рот и пошёл-побежал прочь.

И не знает Коля, приняли ли китайцы пакет, или пакет заблудился где, когда летел на чужую территорию через суровый забор московский.

14 апреля

Кто мы

В конференц-зале я был на встрече с Генеральным директором ТАСС Лапиным. Говорил Сергей Георгиевич об информации.

– Разовый тираж газет 138 миллионов экземпляров, журналов – 120 миллионов. Вот наша аудитория. За рубежом у ТАСС сто отделений. В ТАСС работает около двух тысяч профессионалов. Нет определения информации, которое было бы утверждено… Это война слов. Правдивая информация не самоцель, а средство достижения цели. К сожалению, не обходится без казусов. Мы выдали речь Сергея Михалкова на пленуме детских писателей. А выступление перенесли. Сообщили об этом газетам. Однако «Московская правда» всё-таки напечатала речь до её произнесения. Или такое. Звонит мне Промыслов[101]101
  Владимир Фёдорович Промыслов – председатель исполнительного комитета Моссовета в 1963–1985 годах.


[Закрыть] и говорит: «По «Правде», сессия Моссовета закончилась, а мы её и не начинали». А информация в «Правде» – то наша.

Сказал Лапин и о «большом Дубчеке» Михалкове:

– Если воспитывает Михалков, то уцепится за пуговицу вашего пальто и будет крутить до тех пор, пока не открутит.

12 июня

Шашлык для генералитета

Сегодня открылась какая-то армянская выставка на ВДНХ.

По этому случаю устраивался обед.

Бузулук на правах почти хозяина – ВДНХ – его объект-вотчина – захватил почётное место для Колесова.

Раздавали шашлыки. Бузулук цапнул аж две шпаги.

Сглотнул он свой шашлык, а хоря[102]102
  Хорь – начальник.


[Закрыть] всё нет. Задерживался пан Колёскин!

Подвыпившие гости стали нападать на Бузулука. Хотели его обезоружить, конфисковать у него начальничью шпагу с мясом, поскольку нечем стало заедать армянский коньяк.

– Не отнимайте, клизмоиды![103]103
  Клизмоид – вредый, нехороший человек.


[Закрыть] Вы что! Это шашлык для генералитета!

Еле отмахался шпагой с мясом для начальства.

С этим шашлыком на подносе Олег выбежал к воротам Выставки встречать своего патрона.

По словам Олега, Колесов схомячил шашлык по пути, придя к столу лишь с одной голой масляной шпажкой.

Надурняк Олег решил подкормить Новикова. Позвонил ему. Владимир Ильич прихватил с собой и голодный желудок Надежды Константиновны, ой, пардонушко, Лидии Ивановны. В минуты они уже бежали по Выставке. Но Владимиру Ильичу и его верной спутнице не повезло. Досталось им лишь по одной синеглазой котлетке.

Лидушка пошла к замминистра Армении и жалконько заныла:

– Подайте, пожалуйста, несколько яблочков для голодающего Поволжья…

– Если так – берите!

Она сгоряча и явно по ошибке вместо одного яблочка цапнула всю полную яблок вазу.

Дали пальчик, отхватила руку.

С обеда на халтай все вернулись довольные и пьяные. Не надо идти в столовую!

Подобревший с сытного армянского стола Колесов даже ответил на мое приветствие:

– Здравствуй, Анатолий!

И заулыбался, обнажив стальной рот.

Увидев меня, Николай Григорий трудно поднимает над головой указательный палец:

– Вот скотобаз-за!..

– А точнее?

– Никифырч! Без трепачевского… Дура эта Лидка… Купила диплом масштаба в войну за шматок сала… Эта хохлушка… Стараюсь для неё же… Я ж кенгуру, тащу в сумке всё домой! В субботу сбегал в ГУМ…

– На Красной площади?

– На Красной… На Зелёной… За Бусиновом! Свалку мы так называем. В нашем ГУМе больше товару, чем на Красной! Рылся целый день. Принёс двенадцать пар туфель. Тамарке одни такие хорошие отдал… Обул… Вчера с Володькой десять пар отнёс на Преображенский рынок. Продали по вшивику за пару. Купил себе брюки за три рэ, рубашку за полтора. Володьке купил часы за три. А ей – я не забываю про дамские нагрузки – большой кочан капусты! И недовольна! Натравляет на меня ребят. Володька ей стеганул: «Я б с таким мужем, как папка, не жил». Хотел по шее ему съездить, да сдержался. Учит, как жить. Ну… Выпил… Так не на мозолистые ж вшивики… На гумовские…

28 июля

Стахановцы

Доброму почину – крепкие крылья!

Под таким девизом трудятся в поте лица доблестные стахановцы РПЭИ.

Воодушевлённый примером орденоносного Бузулука сегодня разродился сыном и Петрухин.

Под вечер он принёс две бутылки.

Наша редакция фестивалит.

Хором запела:

 
– Петрухин Саша – гордость наша!
 

Прыткий

Звонили от Миля, генерального конструктора вертолётов. Просили взять готовую заметку.

Я сказал об этом Медведеву, зажав микрофон ладонью.

Он кивнул:

– Благословляю в добрый путь!

И Татьяна не забыла подсуетиться с советом:

– Не надо ссориться с Милем.

Я заартачился и ответил в трубку милевскому заму Ремизову:

– У нас некому ехать.

– Тогда я отдам материал «Красной звезде». Рвут!

– Вам же хуже! Вы не учли одного. «Красная» напечатает, а другие газеты не станут. Мы же даём сразу всем газетам.

Ремизов сам привёз информашку «Рекорды в небе».

У Аккуратовой глаза по семь копеек. Шары на лбу.

Медведев доволен моей прытью. И разметил мне редактирование заметки.

Я покружил красным карандашом в уголке листка – срочно! – и в машбюро.

– Опять ты красным уляпал заметку? – выговаривают там мне. – Мы не индюшки. Что ты нас дразнишь? Придёт время и так отпечатаем! И без красных пометок по сорок раз перепечатываем вашу бессмертную классику!

– Не всё потеряно. За сороковым идёт сорок первый.

– Мы скажем, чтоб не давали вам красный карандаш.

– Я куплю новый. Вот тогда была беда, если б вы в Совете Министров потребовали прекратить выпуск красных карандашей.

– Мы управимся и без твоего Совета Министров.

И действительно…

Через несколько минут Тамара, жена Медведева, принесла ему вне графика яблоко. Обычно она приносила яблоко в конце трудового дня. Мол, заработал – получи. А тут… Ещё утро.

Возвращаясь, она остановилась у моего стола и игриво спросила:

– Ты назовёшь по памяти все цвета радуги по порядку?

– Н-нет, – растерянно промямлил я.

– Так слушай. Внимательно слушай! Маленький ликбез… К(красный)аждый О(оранжевый)хотник Ж(жёлтый)елает З(зелёный)нать, Г(голубой)де С(синий)идит Ф(фиолетовый)азан. Первая буква каждого слова в прибаске начинает название цвета. Как ловко придумано!

Мы посмеялись и расстались.

После её ухода со мной тайно расстался и мой красный карандаш. Я и не заметил, как Тамарушка его увела.

Пришлось покупать новый.

13 августа

Колесов

С задания возвращаюсь в контору трамваем. Взял билет. 743158. Счастливый!

Неужто что-то и прибудет от этого счастья?

Последние месяцы я хлопочу о выделении мне комнаты за выездом. Моё заявление в Ленинградский райисполком подписали заместитель Генерального директора ТАСС Постников и заместитель председателя месткома ТАСС Шабанов.

В коридоре наткнулся на Шабанова.

Он печально мне улыбнулся:

– А комнатка-то ваша сгорела?

– Райисполком спалил?

– Если бы…

– Кто подставил ножку?

– Ваше низовое начальство. Серов… Колесов…

Я в редакцию международных связей. К Серову.

– Володь! Это что же такое?

У этого понтовоза[104]104
  Понтовоз – человек с завышенной самооценкой.


[Закрыть] вид порядочно напакостившей сучонки.

– Это не я, – отбрёхивается он. – Это Колесов.

– Да вы садитесь, – предлагает мне из-за соседнего стола масляный партайгеноссе Шишков, вчера вернулся из ГДР. Как обычно, он сиял приторной улыбкой, в которую переложили сахару. – Садитесь. Правды в ногах нет.

– Нет её и в верхах. Где же мне жить? Поставить койку на Красной площади?

– Заявление недействительно без треугольника, – говорит Шишков. – Нужна подпись парторга. Я поговорю с Пименовым. – И к Серову: – Володь, к тебе Анатолий обращался?

– Официально нет.

– Зачем ты врёшь? – резанул я. – Моё заявление лежит у тебя. Я с тобой трижды говорил. Ты обещал помочь.

– А почему ты не хочешь зайти к Колесову?

– Только в этом и загвоздка? Так я уже одной ногой у него в кабинете.

– Николай Владимирович, – с порога обращаюсь к Колесову, – тут такая карусель с жильём…

– А при чём тут ТАСС? Правительственная организация?

Он брызжет ядовитой слюной из стального цельно-металлического рта. Лицо – жевал верблюд да выплюнул – стакановца. Глазки бегают…

– Помочь бы не грех…

– А почему мы должны вам помогать? Вы здесь год. Но разве сравнить вас с Димой Дмитриевым. Специалист!

Жить тоже негде. Хоть в сарай иди живи.

– Так я уже живу в сарае! Я ж за выездом прошу…

– Люди по пятнадцать лет ждут за выездом.

– Им есть где жить.

– Ну почему я должен отдавать вам квартиру?

– Да про какую вы квартиру? Всего-то надо подписать заявление в райисполком.

– Ну… Раз вы пошли через голову…

Оказывается, вон где собака зарыта. Сам гневается, что его обошли.

– Давний тассовец Петрухин, – мямлю я, – посоветовал идти сразу к Шабанову.

– Подумаешь! Петрухин тут фигура!

И в его гневе я слышу подтекст: здесь фигура я!

– Я письма в райисполком не задерживал, – гремит он. – Это массы. Местком. Партком. Скажите Серову, пусть он на собрании разберёт ваше заявление и будет ли разбор в вашу пользу? Попросите! – прищурил он холод в глазах.

Он так быстро говорит, что два ряда стальных зубов постоянно обнажены, вразбег мечутся навстречу друг к другу и сливаются в один ряд высоких блестящих бивней.

– Ха! – выпалил он. – Дайте ему! А чем хуже Дмитриев?!

– Это вы уже говорили.

– Я в «Правде» проработал шесть лет! Даже в «Правде» только через пять лет дают за выездом, если ЦК вас приглашал на работу. Вас ЦК не приглашал! У меня, – смотрит на часы на стене, – в три планёрка у Лапина. Хоть пойдите к самому Сергею Георгиевичу… Не даст!

Снова грести к Серову…

Как-то я должен был делать с ним материал с актива станкостроителей. Он заболел. А в авторы я всё равно сунул и его. Угрёб он халявную десятку. Сейчас и я получил от него. Только не той монетой он мне отблагодарил, ой, не той…

23 сентября