Текст книги "Репрессированный ещё до зачатия"

Хулиганистый чурбачок

Взял отгул за прогул на выпуске. Вожусь с дверью.

Со стула вправляю хулиганистый чурбачок над дверью. Он вроде вошёл на своё место. Да я не устоял, рухнул со стула. Зацепился за гвоздь в стене. Разодрал ладонь. Плеснул йода и в медпункт.

– Где работаете?

– В ТАССе.

– Это где же?

Медсестра трудно записывает под мою диктовку по аршинной буковке:

– Т… А… С…

Я в нетерпении:

– Добавьте ещё одну С. Больше не будет.

Вернулся в бинтах.

Снова лезу на стул и снова падаю.

Падая, хотел удержаться за бревно в стене. Конечно, не удержался. Только сильно саданул ладонью по бревну и кровь полилась сквозь толщу ваты и бинтов. От боли мне хочется писать. Холодно в животе и жарко в голове.

Да-а… Странно, Анна Ивановна. Чай пила, а живот холодный.

Отключили свет. Соколинка пожарила на керосинке мне сала и принесла пива:

– Пей! Не упирайся! А то услышит!

И кивает на стену, за которой наверняка надставила уши топориком бдительная Кэтрин, она же баба Катя.

Я поел и уснул.

20 апреля

Столетие Ленина

Идти на работу.

Лестницы пока нет.

Первый раз выпрыгнул в свою дверь-окно. Героем смотрю на торжественно окружающий меня мир.

Соколинка подобострастно:

– Соседи тебя хвалят. Молодец! Всё сам!

– Я и девок сам. Не зову на помощь. Универсалище!

В конторе тихо. Как в мавзолее.

Идёт столетнее заседание. Из конференц-зала выходить нельзя. На стене приказ

21, 22 апреля всем сотрудникам ГРСИ, не работающим в Кремле и на главном выпуске, прибыть в редакции к 9.00 и находиться на своих рабочих местах. Выполнение неоперативных заданий, связанных с выходом из здания ТАСС, запрещается.

Сидим. Обхватили пустые столы руками. Не отдадим исторические завоевания Ильича!

Вот и подарок к столетию Ленина.

В 10.00, за десять минут до торжества, в Кремле была коллегия и Лапина кинули на радио.

У нас сменился папа.

Теперь надо любить Замятина. Он заведовал в МИДе отделом печати.

Артёмов кисло:

– А наш новый генеральный – дярёвня! Митрофанович! Так только в деревне могут назвать.

– Теперь, – скребёт Медведев темечко, – и титулы изменит. Заведующие редакциями станут послами, редакторы – посланниками, редакторы в командировке – временными поверенными.

Медведев засиял.

Поглаживает ленинскую медальку на груди:

– Наверху баба из райкома вручала. Сказала: «Ленинскую премию можно когда хочешь получить. Только постарайся. А ленинскую медаль не получишь!»

Влетел малый из спортредакции и к нашему расписанию.

Медведев, поглаживая ленинскую медалишку на груди, с ядовитой усмешкой цедит:

– Это расписание для шпионов. Оно старое. Вот попадёт к нам шпион – введём в заблуждение.

Бузулук воет стих:

– Я видел, как ветер кобылу свалил…

Дальше дело застопорилось.

Он морщится и кричит входившему Молчанову:

– Нахапетов! Сюда!

Он называет Молчанова Нахапетовым.[110]110
  Родион Нахапетов – актёр.


[Закрыть] Внешне они похожи слегка.

Валька подходит ближе, и Олег начитывает ему своё горячее свеженькое творение:

 
– Приходите, тётя Лошадь,
Нашу Лену покачать.
 

Как гналась за мной злая лестница

Кусково ещё спит. Рань.

А я уже тюкаю молотком на своей веранде. Кладу последние половые доски.

Строю-с дорогую вер-р-рандео!

Моё Кусково спешно рушили.

Кругом прело полно уже покинутых домов и я быстренько натаскал оттуда досок, дверей, брёвен, старой жести для крыши. За апрельские вечера и выходные я слепёхал себе веранду. Какую красотищу залобанил!

Летом вокруг всё зацветёт. Фазенда! Под окном я посажу подсолнухи, фасоль и несколько корней огурцов.

И это ещё не всё моё богатство. Ещё были подобранная бездомная собачка с красным бантом на груди да отражённый в моём окошке чужой сад.

И вот положена последняя доска.

Пол готов!

Он у меня на столбиках высотой так с метр.

Под верандейкой я расквартирую дрова.

Но как входить? Нужна лестница ступенек в десять.

Самому её лепить – штука чумная.

Не проще ли раздобыть где в заброшенном старом вигваме?

Поблизости такой лестницы не попадалось и я побрёл на ту сторону железной дороги.

У дома без окон и без дверей на берегу пруда я наскочил на то, что искал.

Бросовой электропроводкой подхватил за скобу почти новёхонькую лестницу и, сунув топор за пояс, поволок.

Экую махину через бесчисленные пути не протаранить, я и попри свою ненаглядку на мост.

Как по ступенькам встащил на самый верх и не скажу.

Пот лился по всем моим желобкам.

По мосту красиво прожёг.

И остался самый пустяк. Спуститься с моста.

Потянул я по ступенькам вниз, и моя тушистая госпожа Лестница покорно и легко пошла за мной.

Вначале она медленно плыла, но потом вдруг взбесилась и полетела на меня.

Что делать?

Громокипящая громада чертоломит за мной во всю ширь мостовых ступенек. В сторону не стригануть. Но и пластаться впереди всё быстрей бегущей за тобой махины нет сил.

Я до сих пор не знаю, как она не настигла меня на мосту и не срезала с ног.

Уже на земле, сам не свой, подошёл я к своей буйной Лестнице и говорю:

– Милая! Ты что, спятила? Ты чего за мной гналась? Ты ж могла меня раздавить! И думаешь, тебе от этого было б лучше? Чужие люди тебя б раскроили топориками и сгорела б ты в печи. А при мне ты ещё поживёшь. Тебе у меня понравится. Вот увидишь. Ну, пошли домой…

Притащил я её.

Тут же скобами прихватил к своей веранде.

А ну ещё убежит, если отложу на потом. А теперь, когда прихвачена толстенными скобами, от меня ей не улизнуть.

Я ещё и снизу вбил в землю по штырю, чтоб её сдерживали.

– Ну, – смахиваю пот со лба, – нравится тебе, госпожа Лестница, у нас? Молчишь? Сказать нечего? Там ты, у пруда, кисла под открытым небом. Дождь, снег – твои. Невозможное солнце – твоё. А тут тебе рай. Над тобой крыша крыльца. И соседи какие у тебя. С одной стороны огромнющий куст цветущих роз, по другую сторону будет живой подсолнух в цвету… Вон там, чуть поодаль, видишь, будет цвести картошка, по забору будет виться фасоль, огурцы побежат по плетню… Раньше там гнила помойка. Со всего дома несли. А я возьми и разбей тут огородишко! Соседи какие у тебя… Красота всюду теперь какая! Любуйся… Всё равно, милушка, молчишь… Ну, я и сам не люблю байду разводить.[111]111
  Байду разводить – болтать.


[Закрыть] Спасибо, что на мосту не нагнала… Мы с тобой мирком да ладком ещё не один годок уживём!

1 Мая

Верандео

И снова продолжение пляски на верандео.

Где что подчистить, где что подогнать… Да мало ль радостных хлопот у подновлённого своего дупла?

Под окном разлился огромный куст роз.

Соколинка говорит:

– Если мешает… Сруби!

– Мне цветы никогда не мешали.

Мы потуже собрали куст, стянули старой бельевой верёвкой. На флоксы – они на полпальчика торчат из земли – поставили перевёрнутые банки. Чтоб никто не наступил.

Баба Катя выпустила из закутка своих двух поросят погулять по солнышку. Пощипали они немного травки и ну по Катиной делянке лихо носиться, весело похрюкивая друг на дружку.

Бабка не надышится на них.

Пёс Байкал вылетел из своей конуры и вдоль соседнего забора носится за ними с диким лаем.

– Ну чего ты, Байкалушка? – лаской успокаивает его бабка. – Иди в свою каюту, – ткнула пальцем на конуру. – Иди. Не шуми. И на мальчишек, – улыбнулась проносящимся мимо поросятам, – не серчай. Они у меня лихачи! Вишь, как носются! Хоть милицию вызывай, чтоб свистела им за завышку скоростёв!

Пёс не унимается.

– Байкалка! Кончай эту злую припевку! А то, – она положила руки на подпояску на животе, – горячих насыпаю! Целый возок!

Напоминание о ремне производит на Байкала впечатление.

Он как-то срезанно авкнул и стих.

– Ну! Вот и молодец! Не серчай на моих ребяток. Они травки покушают, косточки расправют и пойдут к себе баюшки…

Пёс удивлённо уставился на бабку.

– Ты не всё понял? Иль тебе не в понятку, чего они хрюкают? Так они это так смеются! И боль ничего! И не над тобой смеются. А так, промежду собойкой. Играются!

Пёс зевнул и лёг, положил голову на лапы.

Тут поросята, разом оттолкнув носами калитку, побежали к дороге.

– Эй! – кричит им вдогонку бабка. – Вы куда-а? Там машины!

Как ни странно беглецы остановились. Будто задумались: и в самом деле, куда мы летим?

Бабка подошла к большенькому, почесала бок, и он готовно опрокинулся, будто подкошенный. Бабка скребёт ему живот и что-то ласковое говорит, а он тихонько хрюкает и выворачивается весь, подымает живот всё выше, выше. Вот лежит он уже на спине, упираясь ногами в небо.

– Нравится? – улыбается ему бабка и продевает под него бечёвку. Он не чует подвоха и в ответ лишь легонько похрюкивает. Бабка потуже стягивает верёвку, взваливает поросёнка на спину и тащит назад. Сделала шага три и ушастик выскользнул из неплотного кольца бечёвки, побежал к закутку.

Бабка сияет. Роняет ему вослед:

– Ничегошко… Живой…

Я с улыбкой наблюдал за милой идиллией. Бабка это заметила и, проходя мимо, спросила:

– Как дела, Толя? Идут?

– Куда ж они денутся? Что им делать? Идут… Вчера из дома получил посылку. Прислали яйца и кусок сала. Заходите как-нибудь. Угощу.

– Тут меня упрашивать не надо…

Она услышала шаги. Повернулась.

Соколинка несла завтрак Байкалу, и баба Катя сказала ей:

– Мань! Ну когда мы с тобой женим нашего Антолика?

– Это вопрос с задачей…

– И с большой! Ты, – говорит мне баба Катя, – всё ищешь запечатанных.[112]112
  Запечатанная – девственница.


[Закрыть] А их тольке в таких и найдёшь, как я. Вот на днях была у врача. Он ясно мне сказал, что всё моё всё при мне. В полной сохранности. Никому чужому ни грамма не дадено. Всё при мне! А у молодых этого добра незнамо. Да и где этих целинок наберёшься для вашего брата?

– А всё мужики виноваты! – шумнула Соколинка. – Норовят перепортить всех девок и невинность в дом привесть.

– А где её взять? – разводит руками баба Катя. – Горбатый вопрос.

2 мая

Персональный гимн

За праздник я так наломался на веранде…

Все костоньки плачут.

Работа. Заметок нет. Чем заняться?

Что вижу, что слышу под интерес – всё тащу в дневник.

По временам мелькает перед носом белая поддёвка – Аккуратова садится, приподымая платье. Уж лучше бы вовсе не видеть эту каравеллу Колумба с кормой[113]113
  Корма – задница.


[Закрыть] шире клумбы!

Медведев читает её заметку и выговаривает:

– Не «Началось сооружение», а «Начато сооружение». Так надо.

– Всё закавыка в -лось. Люди ведь строят! – вскакивает Татьяна. – Я всегда правлю: «не началось», а «начали».

Владимиру Ильичу тоже, глядя на начальство, хочется ввязаться в дискуссию:

– Разве можно сказать «Изготовили 100 тонн стали»? Изготовить можно машину, а сталь плавят.

Бузулук звонит на междугородную телефонную станцию:

– Девочки! С послепраздничком вас! Как нам вытащить на редакцию Кривой Рог?

– Какой лисий голос! – восхищается Артёмов.

Я выстриг из липецкой газеты за 22 апреля на всю страницу две красные строки:

 
Ты всегда с нами,
Наш дорогой Ильич!
 

Вырезку отдал нашему Ильичу со словами:

– Это о тебе персональный гимн.

Он лишь довольно хмыкнул.

Бузулук:

– Ну, я понёс заметку Лю Сяо Ци (Люсе Ермаковой на выпуск Б).

Люся пришла с Олегом и спрашивает:

– Где ваш вождь и слегка учитель Новиков? У него моя зарплата.

– Неужели вам, – усмехается Медведев, – почти главному выпускающему, нужны деньги?

Ермакова полуобиженно:

– Зачем так жестоко смеяться? Надо мной уже смеялись.

– Кто?

– Общественность?

– Когда?

– Намедни.

– А у нас Калистратов пропал. Три дня не работал до праздника. Нет его и сегодня. Говорили, что в подмоге у Смирновой. Спросил её. Отвечает: «Никакого Калистратова у меня нет».

Бузулук горько вздыхает:

– Что вы хотите взять с лодыря необученного?

– Его учить дороже обойдётся, – уверяет Медведев. – Такого работника надо уволить.

Артёмов уходит и предупреждает:

– Если позвонит Брежнев или кто из политбюро – я буду через час.

4 мая

Грушевое варенье

Мария Александровна показала из окна на рясную грушу в своём саду:

– Толя! Не дай пропасть экой красе! Я груши не люблю. Все они твои. Рви себе, неси на работу кому. Не дай пропасть.

– Это пожалуйста! Я по грушам умираю!

И разлетелся я наварить на зиму грушевого варенья.

Да на чём варить?

У меня в пенале стоит изразцовая печь без плиты. И готовлю я себе на крохотульке электроплитке. Пока стакан воды вскипятишь – год пройдёт!

На электроплитку я поставил четырёхведёрный котёл, доверху насыпал нарезанных груш и варил двадцать шесть часов. Ночь не спал!

На медленном, сонном огне груши хорошо уварились.

Варенье получилось сказкино.

И через пять лет оно будет смотреться таким, как будто только что сняли его с огня.

12 августа

На картошку!

Меня вызывает Колесов.

Не Таймыр, не Колыма. А именно вот пан Колёскин.

За что на ковёр? Я ж месяц был в отпуске. Грехов ещё не напёк.

Захожу.

У него масляная улыбка до ушей.

– Анатолий Никифорович! Зайдите через пять минут.

Странно… По имени-отчеству…

Я ухожу в кабинет задумчивости[114]114
  Кабинет задумчивости – туалет.


[Закрыть] и тупо гадаю, что же сейчас со мной будет. Да-а, тучи всё сильнее сгущаются. Снаряды рвутся совсем рядом… Ох… Подождать, когда снаряды начнут точно попадать? Тогда будет уже поздно. Как и где пересидеть эту бурю? Не высовываться отсюда? Ну, ваньзя!

Я выхожу из туалета.

– Где тебя хрен качает? – набросился на меня Иткин. – К главному на одной ноге!

Колесов, Князев, я. Триумвират.

– ЦК КПСС, МК КПСС, Моссовет, – духоподъёмненько затягивает свою лебединую песнь Коляскин, – поставили задачу о завозе продуктов в столицу местными силами в связи со сложившимися трудными обстоятельствами. Вы об этом знаете. Мы обращаемся к вам за помощью. Задача такова: надо организовать сбор и завоз продуктов. Придётся заниматься и переборкой капусты. Это нетрудно. Чтоб отрывать капустные листья, не надо быть Геркулесом.

– Достаточно быть зайцем, – уточнил Князев.

Я обрадовался, что зван не на эшафот, не на ковёрную прокатку, и проблеял:

– Не знаю, какой я руководитель, но сделаю всё, что от меня зависит. Овощи будут! Поверьте моему честному слову. Все силёнки кину! Организую. Вот…

– Там нужен личный пример, – робко подсказал Князев.

– Я и пример подам. Не то подавали.

– Там работать надо, – уточняет он.

– И поработаем!

– Там нужно самому работать.

– А я и не собираюсь перекладывать на чужие плечи.

– Там нужно просто самому убирать картошку.

– Не привыкать… С детства пахал у себя на огороде. Физического труда не боюсь. Вон полдома сам построил. Купил чёрте что и построил.

Колесов крякнул:

– Здесь у вас будет идти стопроцентная зарплата. Плюс то, что заработаете в совхозе.

13 августа

Дадим!

Еду в совхоз «Чулки-Соколово».

Нас битый час наставляли уму-разуму в парткоме.

В автобусе ко мне подсел бочком Шурик, верзила-шкаф из грамзаписи «Мелодия».

– Ну какая от нас польза? Это же порнография! У вас длинные музыкальные пальцы, а у меня любовь к вину и работать на сельской ниве мне противопоказано.

Шурик вернулся к своим на заднее сиденье, и там они шумно разыгрывали на спичках, кто ж выпьет первый халявную лампаду[115]115
  Лампада – стакан.


[Закрыть] на 101 километре. Выиграл Шурик.

Автобус летел по Зарайску, когда к водителю еле подошёл пьянюга:

– Шеф! Остановились! У нас не стало одного…

– А куда он делся? Я ж нигде в дороге не останавливался…

– Святой! Чудотворец! Вышел сквозь закрытую дверь! – хохотнул Коля. – Открой! Я пойду его искать.

– Не валяй дурочку. Бутылку будешь искать? Мало набрался? Потерпи. До совхоза осталось всего пяток километров. Там и отоваришься!

– Тебе в доклад не пойду. Открывай, ящер печной!

Водила шумнул в салон:

– Ребята! Возьмите этого чумрика…

Но никто не шевельнулся. Никто не хотел связываться с пиянистом.[116]116
  Пиянист – пьяница.


[Закрыть] И шофёр, плюнув, открыл дверь.

Коля побрёл по проезжине.

Навстречу лошадь в телеге.

Нашла коса на камень.

Коля мужественно держался на ногах и храбро не уступал дорогу. Лошадь не собиралась обходить поддатика.

Они сошлись лицом к лицу. Мордой к морде.

Коля стал бить лошадь по голове.

Возница не стерпел избиения своей живности. Скрутил Колю и привёз на опохмелку в вытрезвитель.

Коля напоролся, за что боролся, – на штраф в двенадцать рублей и ночь провёл в вытрезвителе.

Наутро он сходил в собор Николая Чудотворца, посмотрел свою икону и на попутке доскакал до нас в Жемово. До места уборки картошки.

– Ну так нашёл ты того, кто вышел из автобуса сквозь дверь?

– Нашёл… Он перед тобой. Не выпивки ради я вылез в Зарайске. Хотелось посмотреть на свою икону. Икону Николая Чудотворца! И я посмотрел. Теперь можно и вожжаться с картошкой.

Вот такая чумная комедия…

И вернусь я к той минуте, когда мы прибыли в совхоз.

Остановились у конторы.

А выходить боязно. Наполаскивал сатанинский дождь. Кругом непролазная грязь по колено.

Так что же делать?

Спускаться на грешную землю!

Выдал комендант нам постельные тряпочки и понеслись мы дальше. В клуб в селе Жемово.

На клубе ветер теребил плакат

Дадим больше овощей Родине!

Ну…

Кому чего…

Родине – овощи.

Нам же – жильё.

В вестибюле на нарах будут спать женщины. Мы же, товарищи мужчины, будем спать в зрительном зале, а избранные – в президиуме (на сцене). Но все на нарах.

Из автобуса мы выскакивали каждый со своим матрасом. Каждый под дождём набивал его тут мокрой соломой, которую подвезли к нашему появлению.

Ночью шёл пар от нас. Мы испарялись.

Дверь между вестибюлем и залом – между женщинами и мужчинами – не была заколочена, и ночью в потёмках публика хаотично мигрировала куда угодно сексу.

В президиуме же жительствовал лукавый народец. Есть там дурка Валера. Он кричит:

– Отбой в двенадцать. Кто опоздал… Я не виноват. Выключаем свет и… и… Опоздунам устроим весёлый бег с барьерами!

В проходе между нарами он ставит поперёк лавки и хохочет.

Входившие по темноте налетали на лавки, падали. Кто-то смеялся, кто-то ругался, а кто-то в то же время уже звонко целовался за сценой.

Там была светлица. Комната на четыре койки. Туда шли девицы, которые не хотели как простолюбинки заводить шашни с мужиками в общем стаде хотя и в потёмках.

У столовой произошла забавная сцена. Коля узнал одного гуся из вытрезвителя. Хлопнул его по плечу:

– Слушай! Почему мне знакома твоя синяя рубаха? Где я тебя видел? Ты на днях не был в райском-зарайском аквариуме?[117]117
  Аквариум – медвытрезвитель.


[Закрыть]

– Почему не был? Как же вытрезвиловка без меня? Обижа-аешь…

– О-о-о! Обмоем встречку! Устроим себе бенефис! Что мы, хуже артистов?

Скинулись по рублю и в посадку.

И на этом бухенвальде[118]118
  Бухенвальд – пьянка.


[Закрыть] Коля рассказал про свои последние домашние бенефисы.

– Выпили. Наутро воскресенье. Надо похмелиться, а паранджа[119]119
  Паранджа – жена.


[Закрыть] не даёт на выхлоп.[120]120
  Выхлоп – похмелье.


[Закрыть] Ладно. Я ей и говорю: дай хоть рассолу! Она молча полезла в погреб за рассолом. Только опустилась в яму – я крышку хлоп! Поставил на крышку шифоньер. Стал я для надёжности на крышку и засылаю ей вниз условие: пока не дашь на отходняк,[121]121
  Отходняк – похмелка.


[Закрыть] не выпущу. Сходил к соседу, похмелился. Возвращаюсь, руку к виску и докладываю: «У меня не горит. Буду ждать твоего раскола!» – Она просит выпустить. А я еду на своём козыре: «Не дашь – не выйдешь!». С утра до полдника отсидела и больше нет её терпения. В щёлку люка пропихнула мне горбатого.[122]122
  Горбатый – рубль.


[Закрыть] Чмокнул я благодарно ту люковую щёлку и выпустил на волю послушницу целую и невредимую. Ага… В другой раз выпил её одеколон и в пузырёк налил какой-то солярки. Собираемся в кино. Она перед зеркалом и ну себя хлестать из пузырька во все места. Носом что-то задёргала… Догадалась… Ка-ак пужанёт в меня тот пузырёк! Да промахнулась. Пробила окно. Я выбежал на улицу и забросил тот пузырь в кусты. Вдруг дурь ещё не улеглась, чтоб не повторила свой бросок… Потом как-то напоил не знаю чем мужа своей сестры. Мне ничего, а он в 24 часа облез. Больше в гости ко мне не ходит. А то очень обожал кудряш по гостям слоняться. Я отучил… Е-есть польза от бенефисов…

– А вот я заступлюсь за облезлого! – вдруг замахнулся пустой бутылкой зарайский варяг. – Не смей изнущаться над хорошими людьми!

– Чего ж хорошего? Болтался по гостям…

– Замолчи! Не буди во мне зверя.

– А ведь ты боишься меня.

– Я боюсь тебя? Да убить могу! А у меня семья, щенок!

Обменялись они тоскливыми оплеушинами и уныло расползлись кто куда.

На третий день появился на личной «Волге» МОЩ 69 – 39 запоздалый помогайчик из ТАССа.

Вылез из своей машины и заявил:

– Я покажу, как надо работать не прикладая рук!

И показал.

До уборки картошки и вообще ни до какой работы он не дошёл.

Во все дни не вылезал из машины.

За ним табунились девки. Возил их в город в кино, на танцы, в ресторан. В машину набивалось человек по десять.

Сам он приударял за юнчихой Кланей, которую звал Дрожит Бедро. Кланя собиралась поступать во ВГИК и была похожа на Брижит Бардо.

Но кончилось всё пшиком.

Кланю увезли в больницу.

С чем-то венерическим.

Уборкой картошки и не пахло.

Из шести тассовских мужиков создали бригаду.

На пилораме мы катали брёвна, убирали мусор. Приводили двор в порядок.

Вскоре меня из бригады перекинули в помощники печника.

Бледный, хлипкий мой печник был мне ровесник.

Начали мы с того, что на складе взяли печные плиты. Одну он отвёз знакомому, и тот принёс литр водки.

Мой начальник опорожнил бутылку, окосел, будто его подрубили.

Я его на плечо и отнёс домой. Положил на ступеньках.

После обеда он не пожаловал работать. Я пришёл к нему. Он беспробудно спал на ступеньках.

Я выговор заведующему пилорамой:

– Я сюда приехал работать, а не пьянь разносить.

– Это тоже дело. За это я тебе тоже выведу. И неплохо.

Всё же мы сложили две печки.

– Какие мы стахановцы! – похвалился печник.

– Может, стакановцы?

– Всё у нас может быть. Мы универсалы. Плохо, что ты совсем не пьёшь. Это о-ч-ч-чень большое упущение. Но я тебя исправлю!

– И не пытайся!

– Попытка не пытка. Я всё ж таки мастерец… На прошлой неделе сдал калымных бутылок на тридцать четыре рубля!

За полмесяца я заработал сорок пять рублей. Девчонкам за пятидневку выводили и по тринадцать копеек. Они пололи капусту, собирали помидоры и огурцы.

Питание в столовой было не ахти, и мы ломали грибы, варили и жарили. Хоть нас на уборку картошки и не пустили, но мы всё равно не обегали картофельное поле. Подкапывали под вечер по полсумки и варили. С постным маслом – объедение.

Кто-то на пилораме сделал из дранки меч. Я его взял себе. Хранил на своих на нарах под матрасом. Повешу дома над диваном…

Перед отъездом многие мужики взяли по поллитровке. Чтобы не затосковать в дороге. Ехалось весело. Один мухомор так набрался, что всё просился к девчонкам на колени. Ему уступили. Он всю дорогу спал у девиц на коленях.

Из совхоза я привёз два мешка яблок. Нарвал в заброшенном саду. Этой осенью собирались его вырубать.

Высадили меня у Курского вокзала.

Как добраться до электрички?

Два мешка на один горб не усадишь.

Я тащил один мешок и постоянно оглядывался, чтоб второму мешку не приделал кто ножки.

Метров через пятьдесят возвращался за вторым.

Впеременку нянчил то один мешок, то другой.

Так добирался и от платформы в Кускове до дома.

18 августа