Текст книги "Камешник. Сборник рассказов"

Камешник
Сборник рассказов
Анатолий Скала

Жене и детям на память о Таганах.

Иллюстратор Ирина Пахмутова

© Анатолий Скала, 2017

© Ирина Пахмутова, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-0759-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Какие странные люди живут на этой земле

Таганы

Таганы – это неофициальное название полузаброшенной деревеньки на самой границе Кировской области и Республики Марий Эл. За сто с небольшим лет в каких только краях, областях и уездах не перебывала эта деревня! А началась эта любовь её к самым разным переименованиям и превращениям ещё с детства, когда она представляла собой два отдельных починка по обе стороны одной узкой болотинки с двумя разными картографическими названиями. В одну сторону от болотинки – починок Бахтинский, а в другую – починок же, но Тагановский.

Живущие в ближних от болотинки домах по утрам слышали у соседей на той стороне и людской разговор, и мычанье коров, различали и звуки звенящего о подойники молока, но годами не видели лиц самих жителей – над болотинкой, разделяющей их починки, вился вечный туман.

Чтобы сходить до соседей, нужно было иметь и сноровку, и ловкость, и даже известную храбрость. Болотинка извивалась в дремучем лесу на немереное расстояние, была щедро усыпана и заломами, и провалами, и оконцами с чистой водой, из которых торчали макушки ушедших под воду деревьев, и чтоб всё это оббежать в оба конца, уходило полдня летнего времени. Зимой путь был короче, но белый туман и зимой никуда не девался, а был ещё гуще и основательнее…

Оно и понятно: болотинка не замерзала, и чем больше мороз, тем причудливее и изощреннее выплетались узоры туманных картин над её логовом.

Со временем люди всё-таки победили её своеволие и вместе с ним всё её таинство. Они вырубили дерева с длинными прядями мха на могучих ветвях, завалили оконца с бездонной водой разным хламом, пробили по кочкам тележные колеи и пошли и поехали через болотинку, разгоняя туман, не дающий им видеть друг друга… Говорят, что тогда расстроилось много свадеб между девками и парнями из этих двух починков. Объяснение было очень простое: в чужом селе всегда люди краше, а сейчас, мол, бахтинские и тагановские девки и парни стали односельчанами и утратили привлекательность друг для друга. И всё это было верно, никто с этим не спорит…

Но вот бабка Настя однажды сказала:

– Когда молодежь говорила, стоя на берегу, слова их в тумане красивее делались, словно кто-то их подправлял или, может, чуть-чуть подменял: что сердечко хотело сказать, то другому и доносилось… И всю душеньку так незнамо и выскажешь, и другую, с того бережка, вызнаешь. А когда после встретишься, слов-то вовсе уж и не надо, и так всё понимаешь – он лишь взглядом нахмурится, а ты наперёд знаешь, чего он тебе сказать хочет. Так и жили потом как-то больше молчком – по глазам всё угадывали.

И добавила, помолчав:

– А язык – он коряв, а ещё хуже – лжив. Как болотинку осушили, туман разогнали, так будто глухими все сделались: говорят, говорят с утра до ночи, а понять, что друг другу сказать хотят, не могут.

Мы с моим Александром, твоим дядей, полгода через болотинку разговаривали… И когда он потом на вечёрке у нас появился, я его без словечка узнала, и он меня тоже. Подходит и говорит: «Вот мы, Настюшка, и увиделись». Я в ответ ему «да» кивнула. Так весь вечер и простояли.

А когда уходил, опять мне говорит: «Значит, так и договорились?» Я опять головой: «Значит, так и договорились». И давай к свадьбе готовиться… К Рождеству, как и знала, сватов прислал, мясоедом же свадьбу сыграли.

Так без лишних слов двадцать лет с ним и прожили… А потом на войну ушел…

В этом месте она замолчала и долго шептала о чём-то, крестясь на иконы, а потом уж продолжила:

– Дочка с сыном у нас выросли, слава Богу, красивые и здоровые… А последняя, младшая Валя… Валюшка… простыла и заболела. Не могли вылечить… Восемнадцати не было… – бабка Настя достала платок, провела уголком под глазами и, прижав его к щеке, как при зубной боли, надолго оставила разговор…

Я её, Валю, помнил, хотя был совсем маленьким, лет пяти или, может быть, четырех: она часто ходила в наш дом к моим старшим сёстрам. Я всегда начинал с ней войну – наверное от того, что она никогда не отказывалась от игры, не то что другие в её возрасте…

Я размахивал перед Валиным носом какой-нибудь деревяшкой, изображая вооружённого всадника; Валя чаще всего после шуточного отступления разоружала меня и перебрасывала отнятое оружие через крышу амбара. Я ревел от обиды за поражение, а потом хвастался перед товарищами Валиной ловкостью.

Потом помню Валю сидящей под черёмухой. Наверное, это было во время болезни. Она сидит бледная, вся усыпана лепестками отцветшей черёмухи и глядит на нас, бегающих по двору за черёмуховым опадающим цветом.

Сейчас той черемухи нет. Она лопнула от мороза и высохла на корню. Мы её аккуратно спилили, оставив пенек высотой с метр, детишки пристроили на нём птичью кормушку и накладывают в неё хлебные крошки.

И ещё одно яркое воспоминание, которое связано с Валей уже в день её смерти. Мы, мальцы и ребята постарше, идём из лесу, в руках кепки с грибами. С бугра видна наша деревня: середина её и белый каменный дом в центре с тополями перед ним – всё купается в белом тумане. В этом доме живут бабка Настя и Валя. И вдруг белое облачко отрывается от тумана, поднимается над тополями, над горизонтом и растворяется, пропадает в небесной лазури.

– Кто-то умер, – немедленно комментируют старшие это явление. Вернувшись в деревню, мы действительно узнаем – умерла Валя. И хотя, наверное, то облачко и смерть Вали ничем не были связаны между собой, кроме как нашей фантазией, подготовленной к необычному разговорами наших родителей о тяжелой болезни Вали – всё равно то облачко и туман не выходят из памяти. Как и всё, что рассказывала бабка Настя.

По вечерам, когда из болотинки поднимается белый туман и клубится, и тянется по низине почти к самому нашему дому, тогда, кажется, слышу я из тумана спокойный голос бабки Насти:

– Туман увёл дочку. Видать, лишнего я рассказывала ей про отца, как мы с ним познакомились… про болотинку. Стала Валя туман слушать и с ним разговаривать по вечерам. А вечера-то хоть летние да обманчивы… Простудилась, не стало моей доченьки.

Порой кажется, что в тумане звучат и другие, совсем незнакомые мне голоса, истории чьих-то жизней. Клубясь, поднимаются они над туманом, над тополями и летят над землей по высокому небу. И тогда остается лишь взять карандаш и записывать эти истории, пока они не исчезли, не растворились в огромном, без конца и края, поднебесье.

Как Иринкина шуба
без рукавов осталась

Жили мы в Таганах. И вот ещё с осени затеяли шубу шить для Ирины. Из кроличьих шкурок. Красивая такая шуба у нас получилась: мех белый, пушистый и капюшон тоже белый, пушистый. Приложит его Иринка к щекам, завернётся в него как Снегурочка, так бы и смотрел целый день – такая красивая девочка. Постоит она так, постоит, вздохнет украдкой, да и положит опять недошитую шубу на место.

Не хватало нам на рукава двух больших шкурок. Были у нас ещё белые кролики, да ведь всё малышня. Жалко было их шубки для нашей отбирать. Так оно бы не хитро: когда малышня разгуляется, им так жарко становится, что они шубки скинут, повесят на стенки и носятся как угорелые из одной комнатки в другую. У нас для них клетки сделаны семикомнатные: одна комната как спортзал, а остальные поменьше – как спаленки. Ну так вот, не стали мы шубки у них забирать. Заболеют ещё, думаем – вдруг мороз?

И правильно сделали – через день такой мороз на деревню напал, что мы даже и не поверили. Вначале деревья вокруг нашего дома потрескивать начали. «Что это такое? Неужели кто печку на улице затопил? Вроде некому!»

Посмотрели в окно – небо красное, и дым за рекой подымается.

– А-а, – догадалась Иринка, – Мороз печку свою затопил.

Затрещали сырые деревья в Морозовой печке – в нашей печке сухие так весело не трещат. Мы вначале нисколько не испугались: потрещат да и перестанут, крепче будут. А потом как война началась: ба-ба-бах, как из пушек, тра-та-та, как из пулеметов. Кто в кого пуляет – неизвестно.

А на другой день ещё провода на столбах загудели: «У-у-ууу», – словно волки. Ростик и говорит:

– Мультик что ли по телевизору показывают?.. Надо включить, давно что-то мультиков про волков не показывали.

Включили ему телевизор – пять лет Ростику, что с ним скандалить? Пускай смотрит. Посмотрел он, посмотрел, как два дяденьки между собой разговаривают, и выключил: у нас на завалинках старики летом так разговаривают…

Непонятно: всё выключил, а мультик слыхать!

– Пойду-ка я к другу, к Сашке: наверное, по другому каналу идёт. У них оба показывают, – сказал Ростик, оделся и вышел на улицу. Мы с Иринкой – за ним.

Смотрим: Сашка с Ростиком возле горки стоят, разговаривают:

– Надо горку полить, а то плохо скользит.

– А что, – спрашиваем, – мультик не смотрите?

– А-а, – говорят, – провода ремонтируют, вот они и гудят. Нету мультиков.

Всё понятно: зимой всегда что-нибудь ремонтируют. Мороз вот решил провода. Ему виднее, что ремонтировать. Не наше дело.

Взяли мы ведра, пошли поливать горку. Ничего не получается. Просто беда какая-то: пока от колодца до горки ведро донесём, у нас вся вода в нём замёрзнет. Начнём выливать – у нас вёдрышки ледяные выкатываются.

Посмотрели на нас Ростик с Сашкой и говорят: «Вы нам всю горку испортили. Давайте устраивайте». А у самих, когда говорят, изо рта шарики разноцветные появляются и лопаются.

Иринка и спрашивает:

– Рось, ты где жвачку взял? Опять у меня стащил?

И пока она это всё выговаривала, у неё у самой изо рта целых пять шариков выскочило.

И начали мы шарики выдувать. Рот откроем пошире и выдохнем – пар как вылетит, так и замёрзнет. Вот и шарик, красивый и лёгкий, почти как новогодний! У нас и ёлка рядом стояла, только без игрушек. Ну, мы взяли да шариками её всю нарядили.

Посмотрела мама в окошко и говорит:

– Это кто же нам ёлку-то нарядил?

А мы отвечаем:

– Это мы нарядили. Жалко, если шарики растеряются. Пусть на ёлке висят.

– Ну, – говорит, – молодцы. Очень даже красиво!

Порадовались мы, что мама нас похвалила, и что с Морозом у нас так удачно всё вышло, и сели обедать. Только Мороз, который напал на нашу деревню, такой большой оказался, какого мы и не видели никогда. Бывало и раньше: придёт к нам Мороз, да мы сами его в плен и возьмём, затащим его с собой в избу. А он от нас – деру. Посмотришь, уже и след простыл. Лишь на окнах отпечатки от валенок останутся.

В этот раз по-другому всё вышло: Мороз нас в плен взял. Хотели мы выйти на улицу – двери не открываются. Вот тебе и в плену. Замёрз воздух. Пока мы его от дверей оттолкали, замучались. Снег легче отталкивать. Оттолкнёшь его, он и лежит, где лопатой пристукнешь. А Мороз ты куда оттолкнёшь? Его не перетолкаешь. Пришлось в рот набирать да глотать. Еле-еле дорогу проели – на улицу выбрались. Посмотрели: дым кольцами из трубы подымается и замерзает, и над трубой целая гора этих колец скопилась, скоро дыму идти будет некуда.

Взял я лопату, полез эти кольца замёрзшие разгребать. Немного разгрёб – пошёл дым из трубы. Сел я в кольцо, словно в кресло, решил передохнуть. Только кресло на месте стоит, на полу, а кольцо – в воздухе. Ну и поехало потихонечку. Хорошо, что за дерево зацепилось, а то бы совсем неизвестно куда унесло. Пришлось мне по дереву, словно белке, на землю спускаться.

И вот тут, как про белок вспомнили, так и решили мы идти в лес: посмотреть, что Мороз в лесу делает? Взяли топорик, прошли мимо горки, потом мимо брёвен, потом переправились через речку – вот и в лесу.

Только там, наконец, и поняли, какой большой Мороз напал на всех нас. Птицы, белки висели, застыв в воздухе. Как замёрзли на лету, так и остались на том месте, где замёрзли. Лоси, волки и лисы, словно в музее, стояли застывшими между деревьев. Зайцы, кто куда прыгнул, тот там и остался – кто за кустиком, кто над полянкой, висят, ждут, когда Мороз кончится и можно будет дальше бежать.

Лисы, волки, те нам ни к чему были. А вот парочку зайцев, которые побелее, я на верёвочку привязал, да и повёз за собой, как воздушные шарики, а верёвочку сзади к ремню привязал, чтобы идти не мешала.

– Вот, – говорю, – Ирина, и рукава к твоей шубе!

– Ладно, папа, – говорит, – молодец. Ты шагай, не оглядывайся.

– Шагаю, шагаю, а как там Ростик? Наверное, руки замёрзли?

– Не замерзли. Ты, папа, шагай.

Пришли мы домой. Посмотрел я, а зайцев-то нет!

– Как же так? – говорю, – Где зайцы?

– Улетели, – Иринка с Ростиком отвечают.

– А верёвочку кто перегрыз?

– Так они и перегрызли.

– Мороженые?! И сумели верёвочку перегрызть?

– Да. Мороженые! – отвечают. И так твёрдо, что призадумаешься: нужно ль дальше о чём-нибудь спрашивать?

– Ну, улетели так улетели. Дело ихнее. Только шубу, Ирина, мы нынче тебе не дошьём, не хватает двух шкурок на рукава. Улетели.

А Иринка в ответ

– Ладно, не расстраивайся, на будущий год дошьём. Нынче я так похожу. Мороз-то кончается.

В самом деле, Мороз кончился. Вначале на нас сверху упала лопата, которую я забыл, когда слазил с кольца. Потом сквозь туман выглянуло солнышко, оттаяли и полетели по воздуху птицы. И, наконец, повалил мягкий снежок. Мороз кончился. Ребятишки стояли поодаль и разговаривали.

– Ты, Ростик, топорик всегда с собой бери. Когда путешествуешь, всякое может случиться. Вдруг опять папа придумает зайцев ловить.

– Я, Иринка, всегда его буду брать, пока шубу тебе не сошьем, – сказал Ростик.

Они взялись за руки и пошли в дом. А я сел в сугроб и хохотал до тех пор, пока он не растаял. Потом встал из лужи и тоже пошёл в дом. Одному в луже было неинтересно.

Таинственный кашель

«Все люди, как люди, один я – домовой», – рассуждал на крылечке Тимоня, поглядывая на детей, которые собрались на рыбалку.

«А где это сказано, что домовым нельзя на рыбалку ходить? Вот возьму сейчас удочку и пойду… И причина есть: кошка Мурка, как только котят завела, никакого прохода мышам не даёт, куда только ни глянь, везде глаза с хвостиком выставляются. Притащу кошке рыбы, а мыши мне – сыру за то, что их спас от разбойницы».

К сожалению, мыши Тимоню не понимали:

– И чего ты затеял, Тимоня? Зачем тебе эта рыбалка? Ты рыбу не ешь, кошку Ростик с Иринкой прокормят. Сиди-ка ты дома. И дождик всю ночь под окошком стучал. Ну, куда ты по этакой грязи, да и в чём пойдёшь?

– Босиком, – отвечал им Тимоня. – Дождя ночью не было – это мошки в окошко стучали. Сам видел – полно было мошек и бабочек… Идти надо… Плотвички сейчас возле берега насекомых глотают… Конечно же, если лещ или тот же карась – им горох подавай или сыр… Ну да где мне хорошую рыбу… Придется уж этих… навозников наковырять… Может, кто и позарится. Но навряд ли…

– Да возьми ты свой сыр, забери, – совершенно расстроились мыши, – отстань только. А если к тебе же и гости нагрянут, тогда с нас не спрашивай – на стол нечего подавать.

– Рыбой жареной угощать гостей буду… Если кто-то придёт, – отвечал им Тимоня.

Сперва налови, – запищали тонюсенько мыши и хвостиками кто куда зашуршали, как будто бы с перепугу, что кошку увидели, – но скорей всего, лишь причину нашли, чтобы сыру не дать. Сколь Тимоня потом ни выглядывал, ни одной серой спинки нигде больше не выглядел. Кошки тоже в то утро нигде не было.

Повздыхал домовой, посмотрел ещё раз в ненадежное, словно мыши, и точно такое же серое небо – с него всё ещё капало, – снял обувку и следом за Ростиком и Иринкой отправился к пруду.

За ним следом хозяин снял сетку свою пчеловодную: в дождик пчёлки по ульям сидят – в дождик можно и рыбку сходить половить – да и тоже на пруд.

Идёт, смотрит: следочки по гряди нашлёпаны. «Ну вот, – думает, – надо будет сынишку ругать – в такую погоду и шлёпает босиком». Так до самого пруда следочки и проследил. А уж там – за поклёвками бы уследить! И ещё отвлекал его кто-то в соседних кустах: всё кряхтел да шумел, да плескался, как будто одну за другой рыб вытаскивает. Самого из кустов не видать, а шумит, словно кроме его никого рядом нет. Только рыбу соседям распугивает да вылавливает.

А Тимоня ещё ни одной рыбки и не поймал. Как закинул он с первого раза крючок на кусты, так с тех пор и не мог его выручить. И чего уж он только с кустами ни делал: и ветки, какие сумел, пообламывал, и водой под кустами бродил, думал, так будет ближе к зацепу добраться – нет, никак не выходит крючок отцепить. Хоть совсем всю рыбалку бросай и домой уходи.

А погода как раз для рыбалки и разыгралась. Сквозь белый туман солнышко проглянуло, тепло сделалось. В середине, где солнышко, там пожарче, к бокам – попрохладнее, только-только бы рыбу ловить! Неохота домой уходить.

Отыскал домовой кусок хлеба, скатал маленький шарышек, прилепил его на листочек осоки и в воду засунул. Слыхал, что и так можно рыбу ловить, когда нет под рукой другой снасти. Глядит – что дальше будет?..

А что дальше будет? Приплыл большой окунь и встал у коряги, разглядывает домового: откуда такой к ним пожаловал? Сам с пенёк – борода до ног! Кто такой?.. У своих рыбаков все повадки изучены – кто на что рыб ловить придёт. А у этого ничего с собой нет.. Хлебных крошек у берега насорил и сидит. Чего сидит, ждёт?

Из подводной прохлады уклейки на свет выплыли. Подобрали бесплатное угощение. Одна для чего-то на бережок выпрыгнула… Глупая… Только выпрыгнула – и схватил её бородатый пенёк. Так и надо, вперед будешь думать, куда прыгаешь… Опять крошек у берега понасыпалось. Удивляется окунь: когда пенёк рыб ловить начнёт? Или так и будет их за ничто кормить?

Переплыл он поближе: уклейки заметили – сиганули, как брызнули по воде. Вместо них появились плотвички. У окуня сердце замерло: ходят, ходят плотвички, поглядывают, крошки носиками подтыкают, закусывают… Вот одна увидала ещё крошечку, на осоку упавшую. Ухватила её, плещет хвостиком, развлекается. Вот куда-то помчалась. Не выдержал полосатый да цап её за сверкающий хвостик. Плотвичка – на берег, а окунь – за ней, треплет хвостик. Чуть вовсе не оторвал!

Уж Тимоня в пакет его затолкал, а он всё ещё перепуганную плотвичку сглотнуть приспосабливается… Пришлось глупую выручать.

– Ну, злодей, отпускай её, я кому говорю! – зашипел на него домовой.

Бросил окунь плотвичку, уставился через пленку на домового, передними плавниками его к себе манит. Приблизился домовой, а разбойник глаза на него выпучил и грозит:

– Я тебе сейчас так поддам плавником, ты ещё у меня тут наплачешься. Выпускай меня в воду немедленно, пока я у тебя весь пакет не истыкал.

«Ну, – думает домовой, – пугать меня вздумал!». Насадил снова хлебушка на осоку и снова плотвичку поймал. Интересно ему: только схватит рыбешка за листик, чтоб хлебушек сдёрнуть, а вместо того – дёрг – и вылетела на бережок. Схватит рыбку Тимоня и тут же в пакет. Пускай плавает.

«Хорошо им там, – думает, – как в аквариуме!» Ловит, ловит он рыб, потом вздумал пересчитать, сколько рыбок поймал? Удивляется: как было в пакете три рыбы, – две плотвички и окунь – так три и осталось!

– Куда рыб подевал? – зашипел он на окуня. – Сознавайся, утроба твоя ненасытная, съел уклеек с плотвичками?

– Не извольте напраслину возводить, – отвечает сердитый разбойник. А сам в сторону смотрит, и хвост самой последней рыбешки ещё изо рта торчит.

– Это как не извольте? – тоже начал сердиться Тимоня. – Было три рыбки вместе с тобой, да ещё трёх поймал – всего, значит, полдюжины. Куда остальных подевал?

– Не извольте напраслину возводить, – повторил снова окунь, управившись с хвостиком. – Мы на дюжины не обучены, мы по весу определяемся. Вы прикиньте пакет на весах – сколько было в нём весу вначале и сколько сейчас? А потом с вами будем и разговаривать! Если прежнего весу не обнаружится.

– Хорошо, пойдем вешаться на весах, – рассердился Тимоня. – Не может быть, чтобы рыбок не стало, а весу не убыло. Заморочил мне голову полосатый разбойник!

Дошли до дому. Чтобы было удобнее наблюдать за разбойником, притащил домовой на весы большой таз. Запустил в него одного окуня и двух рыбок уклеек. Сам в сенцы за гирьками побежал. Пока рылся – хозяин с рыбалки вернулся…

Ступил на порог и кричит:

– Ростик, вы чего рыбу бросили? Посмотри, там ворона уже одного окуня утащила…

Хозяйка ему отвечает:

– Так ещё ни Ирина, ни Ростик не приходили… Откуда бы рыбе там взяться?

Бросил гирьки свои домовой, через щелочку во двор выглянул: что там окунь успел натворить? Смотрит: доэкспериментировался полосатый разбойник – ворона сейчас над ним свой эксперимент производит. Уселась на веточку и глядит, с какой стороны за обед взяться удобнее?

А у тазика кошка Мурка одну рыбку съела и за последнюю принялась. Уж такого бесстыдства от Мурки Тимоня не ждал. От вороны, от той чего угодно дождёшься, но Мурка!.. Ведь видела, кто с рыбалки тех рыбок принёс?..

Вот хозяин не видел, так, значит, не видел – с хозяина спросу нет. Он и сам до сих пор в толк не возьмет, кто с реки домой рыбу принёс. Ходит по двору взад-вперед, сам с собой разговаривает:

– Если Ростик с Иринкой ещё не пришли, то сама что ли рыба к нам с речки пожаловала? И чьи это следочки до самых ворот понашлепались?

– Вот не знаю, – жена ему отвечает, – разве только сапожки одни с речки пришли, а детишки ещё ловить рыбу остались.

Хозяин ещё раз на улицу вышел – следочки в грязи посмотреть.

– Нет, – кричит жене, – если бы сами сапожки пришли, то тогда бы рисунок другой от подошв отпечатался. У ребячьих сапожек протекторы как у машин, а здесь пятка и пальчики отпечатались. Надо дальше по этим следочкам пройти, может быть, и подошвы с таким отпечатком отыщутся?..

Домовой видит – дело неладное. Убежал да и спрятался от хозяина в подпечь. А о том, что печь летом холодная, не подумал; и что сам сырой – тоже, видимо, позабыл. Так от этой забывчивости да холодных ног и стал к ночи подкашливать… Днём ещё не заметно бы было, а вечером вся семья села ужинать. Все молчат. Тишина за столом. Только изредка кашель вылетит из-под печи: «кхе-кхе-кхе». И опять тишина.

Слушал, слушал хозяин таинственный кашель, не выдержал – бросил ложку и говорит:

– Надоел мне уже этот кашель. Простыл если кто, так ему надо мёду дать и горячего молока… А чтоб больше не кашлял, пускай босиком по рыбалкам не шляется. Пускай дома сидит.

После этого взял табак и ушёл на крылечко курить.

Только двери захлопнулись, сразу начали ребятишки о чём-то шептаться. Потом кто-то пришёл и под печку что-то поставил. Домовой протянул туда руку – стоит кружка горячего молока, а на блюдечке рядом с кружкой лежит сотовый мёд… И ещё на него листик сыру рывочками залезает – как будто кто его снизу подталкивает и шуршит в темноте.

Ну а кто в темноте шуршит? Кошка рыбой объелась и спит – мурчит на всю избу с котятами. А сыр влазит тоню-ю-юсенький, тоньше мышьего писку. Как раз такой, какой больше всего домовой и любил.

Съел он мёд, выпил кружечку молока и уже собирался за сыр приниматься, да тут и опамятовался!.. Окунь что говорил?.. Если что-нибудь съесть на весах, то продукт никуда не девается… А я где молоко с медом съел? На полу! На весы надо было идти!

Взял он сыр и пошёл на весы. Прилетела ворона, поглядела на сыр, спрашивает:

– Ты чего это, сыр собрался поесть?

– Сыр, – ответил Тимоня. – Не всё другим свое пузо едой набивать… Ты зачем моего окуня утащила?

– Твоего? – переспросила ворона и о чём-то задумалась.

– Я с ним опыт хотел провести, а ты – раз, и стащила, – по-прежнему выговаривал ей Тимоня, устраиваясь на весах.

– Какой опыт? – полюбопытствовала ворона. А выслушав, сказала Тимоне:

– Раз уж я виноватая, проводи этот опыт со мной. Этот окунь опять бы тебя обманул: много ты разглядишь сквозь пакет, как бы он тех плотвичек ел? А я вся на виду – сразу видно, что с сыром произойдёт.

Она вспрыгнула на весы, приготовила клюв пошире для опыта, да тут кошка Мурка откуда-то появилась и замяукала. Сыр со страху в желудок вороне упал, а ворона на дерево убралась.

Посмотрел домовой – вот разбойники так разбойники, ведь опять же меня обманули: нет ни рыбы, ни сыру. А гости нагрянут, и опыт им не на чём показать, а не только уж чем-нибудь угостить… Постоял, порасстраивался домовой. Делать нечего – и пошёл к себе под печь, простуду лечить.