Текст книги "Камешник. Сборник рассказов"

Вылез пасечник из сугроба, проверил свой нос, потом руки и ноги, чтоб убедиться, что жив, и вдруг слышит, что под ногами чего-то хрустит. Наклонился он, смотрит – лежит на тропинке раздавленная улитка. Её-то, наверное, и искал Увалень. Отряхнул улитку пасечник от прилипшего снега, засунул в карман и пошёл себе к дому. А тут ему всю дорогу новый забор перегородил. Превосходный забор. Не зря хвастался Увалень – действительно постарался он с тем забором!

Глядел, глядел на него пасечник, потом спрашивает:

– Ну и что мне прикажешь с тобой делать?.. Сейчас разбирать или, может быть, подождать до весны, когда сам упадёшь?

Хотел пасечник уронить забор, чтобы после не объяснять людям, как он новый забор к примороженным столбикам приколотил, да опять-таки, что соседи подумают? Да и жалко забор: сам он столько лет собирался забор этот сделать, а Увалень за полдня сколотил. Захотелось ему даже Увальня за работу отблагодарить.

Возвратился он к улью неладному, да и сунул раздавленную улитку на доску перед летком – пускай Увалень радуется: может там, в ихнем мире сиреневом, левостороннем, улитки какое-нибудь божество, как коровы у нас в Индии, или может быть, как вот пчёлы. Подумал так и пошёл снова в дом – надо всё-таки поздороваться и с семьей.

Входит в избу, а там словно не видят, кто к ним пришёл? Словно так и должно у них быть: хоть ты Увалень, хоть отец родной – никакой тебе разницы.

– Ты куда это выскочил? – только что и спросила жена.

– Я?.. Да так, выходил тут по делу, – сказал пасечник, разобидевшись на такое к себе отношение; и решил ничего не рассказывать им про Увальня.

– А улитку куда утащил? – приступила Иринка.

– Улитку? А я её в улей отнёс, – сказал пасечник. – Дай-ка я посмотрю, что ты тут мне за пасеку нарисовала?

Взял он в руки картину, провёл пальцем по краске – она всё ещё была влажной. Под деревом с золотыми бутонами сидел пасечник, в синем небе висел улетающий рой, возле самого горизонта белели два облачка. Клубился туман из странного улья, и в него залезала улитка с левосторонней резьбой. Зацепил её ногтем пасечник – не шевелится. И с чего бы ей вдруг шевелиться – картина же!..

Грустно стало вдруг пасечнику, даже спать захотелось, как только представил, сколько времени до весны надо ждать.

– Пойти, что ли, ещё ульи сколь-нибудь позакидывать, – произнёс он зевая, но так и не трогаясь с места. Потом неожиданно заявил:

– Не бывает на свете улиток с левосторонней резьбой… Неправильно ты улитку в картине нарисовала…

– Конечно же, не бывает, – надулась Иринка. – Как я что найду, так вы сразу же – не бывает!.. А поясочек, какой ты нашёл… Поясочки такие бывают?

– Какой поясочек, какой я нашёл? – встрепенулся в ответ пасечник.

– А вот тот, – показала Иринка на кресло, в котором, свернувшись клубочком, лежал пухлый сиреневый поясок.

Подошёл к нему пасечник, и тот словно бы шевельнулся и даже как будто бы сколь-то хвостиком помахал…

– Ну-ну-ну! – сказал пасечник и добавил, – Эка невидаль! Поясок! Тут такое случается…

Уж собрался он рассказать про картину и Увальня, да внезапно раздумал. Опять скажут – спал тут без нас, вот во сне и приснилось. И к тому, неудобно ему стало им признаваться, что слышал он, как его лежебокой они называли. Как будто бы стыдно было за что…

– Эка невидаль! Поясок! – повторил он опять. – У меня вот тут рой зимой чуть не пошёл… – И опять помолчал и добавил:

– И ещё кошки в доме нет. Вот пускай поясок вместо кошки до лета живёт. А там, смотришь, пчёлки пойдут – жизнь начнётся и не до поясочков, пусть даже сиреневых, будет.

Лягушка-колодезница

Раз зашёл я к соседям. Не помню, зачем, только помню – по делу. А дело зимой было. На улице холод – ни галок, ни воробьев не видать, собаки и те по задворкам попрятались… А у соседей стоит на столе банка стеклянная, трёхлитровая, а в ней – лягушка! Живая, глаза через банку таращит и лапками шевелит. Детишки соседские через банку, как через лупу, подробности лягушачьи разглядывают. И особенно, что запомнилось мне в тот раз, они пальцы на лапках лягушачьих сосчитать не могли, что-то всё у них там по-разному получалось.

Я у них спрашиваю: откуда у них посредине зимы в самый лютый мороз, оказалась живая лягушка?!

Сосед вышел из кухни и начал рассказывать:

– Вчера баню топили…

Конечно же. Так и есть! Накануне суббота была – значит, я заходил в воскресенье. За каким-нибудь инструментом. У соседа наждак электрический, мелкозернистый, стамеску там поточить или топор – самое милое дело. Вот, наверное, я за ним и пришёл… А сосед продолжает:

– Стал воду с колодца таскать в банный котел. Каждый раз, как ведро из колодца достану, оно полное льду – ну я вместе со льдом и ношу: надоело мне каждый раз в ведро голой рукой за льдом лазить. А в последнем ведре вовсе глыба большая попалась, наверное, с осени намерзала. Хотел я её всё же выкинуть – а то, думаю, не дождёшься, когда и растает, – потом присмотрелся: внутри что-то виднеется. Края глыбы неровные, больно не разберёшь, что такое… А что, кроме лягушки, зимой из колодца ещё выудишь? Да и с краю видать лапки лягушачьи…

Ладно, думаю, отогреется в бане, потом выкину. Любопытно и самому: сумеет лягушка такое своё замерзание перенести или нет? Когда рыбу с рыбалки зимой принесёшь – вроде мёрзлая. А в ведро с водой сунешь – оттает и плавает как ни в чём не бывало. Вот и думаю: «А лягушка сумеет оттаять?» В общем, выплеснул эту глыбу в котёл, затопил баню и позабыл, что лягушка в котле греется – отвлекли меня разные безделушки. Жена баню дотапливала, а я с бензопилой возился. Даже мыться и то напоследок с сынишкой пошли.

Так мы с Ростиком первые париться ходим, а тут с этой пилой пришлось ждать девок. Они, правда, вернулись скорёхонько. Говорят, завелась в бане нечистая сила, шуршит, шлёпает, напугала их до смерти.

Мы с Ростиком посмеялись над их болтовней и пошли мыться сами. Ещё думаем: хорошо, что девчонки удрали, весь жар нам оставили.

Зашли в баню. И как глянул я на котел, так и вспомнил лягушку. «Давай, – говорю, – беги, Ростик, домой за фонариком. Поглядим, что у нас в котле делается…»

Принёс Ростик фонарик. В котле – ничего, за котлом – тоже. Давай шарить вокруг каменки, под полком; нашли нашу гостью. Сидит в уголке, в самой сырости, на нас смотрит. Живая… Наверное, когда глыба растаяла, ей в котле жарко стало, она выбралась и отправилась вдоль по бане. Пока прыгала да искала себе подходящее место, девок перепугала. Нам тоже хлопот понаделала: еле-еле загнали её в пустое ведро и отправили в дом. А тем временем баня выстыла.

Сосед в этом месте нахмурился. Мне хотелось смеяться: история, в общем, весёлая, я ни капельки не переживал из-за чужой выстывшей бани, но сосед был задумчив и хмур. Чтоб его не обидеть, я как будто бы тоже расстроился и произнёс:

– Да… Занятная эта лягушка! В колодце перезимовала, в бане попарилась, теперь в доме у вас поселилась. А чем же кормить вы её собираетесь? Она ведь в колодце, наверное, за зиму проголодалась?

– А ничем… Выпускать её будем, – ответил сосед.

– Это ясно, что выпускать… А куда? – спросил я. – Сам ведь видишь: в колодцах и тех вода скоро вымерзнет. Где ты воду найдёшь?.. Уж придется держать эту живность, пока снег не растает.

Я ещё раз взглянул на лягушку: она была взрослая, не какой-нибудь лягушонок.

– И как такая в колодец сумела забраться? Крышку, что ли, оставили незакрытой? – спросил я ещё у соседа.

– Я вот тоже тому удивляюсь: откуда такие лягушки в колодце берутся?! – ответил сосед. – Маломерки, так те через щелку какую-нибудь могут протиснуться… Да и то непонятно: зачем это нужно – в колодец протискиваться? Что, им в лужах воды мало?

Сосед выразил полное недоумение. Ребятишки тем временем продолжали свой спор из-за пальцев.

Я склонился над банкой и посчитал: на передних лапках пальчиков три, а на задних – пять.

А сынишка соседский мне говорит:

– А сейчас через банку, через стекло сосчитай!

Сосчитал я через стекло: оказалось на задних ногах – пять и на передних как будто бы тоже пять, а не три. Стекло, что ли, неладное? Ростик это же говорит:

– Стекло выпуклое, увеличительное. Вот оно из-за этого увеличивает!

Посмеялся я над таким объяснением, взял штуковину, за которой к соседу ходил, и пошёл домой. И там выбросил всю эту историю из головы.

Прихожу в следующее воскресенье соседу наждак отдавать, смотрю, банка с лягушкой по-прежнему на столе.

– Что не выпустил? – спрашиваю.

Сосед снова хмурится. Я тогда говорю:

– Хочешь, я научу, как под лёд вашу гостью отправить? Возьми ледобур, просверли во льду дырку и сунь в неё лягушенцию, а уж дальше она сама путь отыщет.

– Уже отыскала, – ответил сосед как-то странно, а сам в сторону смотрит.

– Куда отыскала? – спросил я его.

– Куда надо – туда и отыскала! В колодец.

– Так-так, – говорю. А сосед взял да передразнил:

– Квак и есть, – говорит. – Насчет дырки во льду я и сам догадался. Проделал дыру, затолкал в неё это животное, а пошёл вчера баню топить, достаю из колодца ведро – из него на меня эта самая глаза пучит, тоже «квак» сказать хочет, да выговорить, видно, не может.

– Так, так, так, – произнес я задумчиво. Сосед тут же передразнил:

– Квак, квак, квак…

– Может, это не та? – спросил я, словно в чём-то был виноват. Не моя была эта лягушка, ничего общего у нас с ней отродясь не было, а получалось, что я её защищаю. Сосед рассердился…

– Возьми, – говорит, – посчитай ее пальчики, тогда сам убедишься: она или не она.

Подошёл я к столу, посчитал пальчики – сперва сверху, через отверстие, потом через стекло. Выходило как в прошлое воскресенье: просто так, без стекла, на передних ногах пальцев три, через стекло баночное – пять. Как и на задних.

– Я удивляюсь, – сказал Ростик, – стекло это увеличительное для одних лапок – передних. А на задних, хоть сверху, хоть через стекло, всё равно пальцев пять!

Я задумался: парень прав, со стеклом было что-то неладное. А гостья была прежняя. И без лапок видать…

– Ну, что? Убедился? – спросил меня, не переставая сердиться, сосед.

– Убедился, – сказал я и пошёл к дверям.

– Ещё выпущу раз, а потом – не взыщите! Возьму в руки топор… – пригрозил вдогонку сосед.

Ростик крикнул ему: «Папа»… А что папа? Я бы тоже, наверное, рассердился: выпускаешь лягушку в реку, а вылавливаешь из колодца. От реки расстояние чуть ли не километр, по сугробам лягушке пешком не прийти – только вплавь. А где вплавь? Под землей? Что-то не верится!..

Взял я дома учебник по зоологии, посмотрел, чем питается, где живёт и зимует лягушка. Про колодцы в учебнике ничего не было. Отыскал иллюстрацию, на которой лягушка распорота, и стал ждать следующего воскресения. Что там, думаю, эта лягушка ещё вытворит? Только дело прибрал, чтоб к соседу идти, – а он сам на порог.

– Давай, – говорит, – собирайся. Поможешь колодец мне чистить.

«Вот ведь, – думаю, – что затеял в такую-то холодину!»

– А что, – спрашиваю, – его чистить?!. Году нету колодцу – зачем его чистить?

– Давай, – говорит, – не разговаривай… Забирай лучше верёвку с лопатой, пойдём, будем ворот устраивать.

Прихожу. У колодца стоит такое сооружение квадратное, метра три или пять в высоту, из досок сделано, ни одной щелочки не видать. Ребятишки назвали бы параллелепипед, а по-нашему – ларь. И, похоже, сосед собирается этот ларь внутрь колодца спускать. Ладно, если в колодце внутри стенки ровные, а то будешь обтёсывать, чтобы этот ларь до дна отпустить.

Ладно. Начали приспосабливать ворот: вышку сделали треугольную над колодцем, подвесили блок, чтобы ларь на верёвке в колодец спускать. Сосед хвалится:

– Погляди, до чего плотный ларь: «в закрой» каждую досочку подогнал, а углы «в замок» сделал – ни одно насекомое не пролезет!

– Не слепой, – говорю, – вижу, чего понаделал. А как, – говорю, – вода будет к тебе попадать, если ты для неё ни одной щелочки не оставил?

– Ничего, – отвечает, – вода путь найдет, но зато посторонним сейчас ходу в колодец не будет.

– Опять, – говорит, – вчера эта лягушка в колодце была. – Это он уже после сказал, когда стали воду отчерпывать. Я всё в вёдра заглядывал: не видать ли чего интересного?

Когда чистишь колодцы, всегда много находок на дне попадается. И откуда чего там берётся? Когда успевает всего накопиться? И году колодцу тому нет, а мы кроме пары заржавелых вёдер уже вытащили из него мотыгу и детский велосипед, а потом очень старинной работы флакон из-под духов.

Велосипед забрал себе Ростик. Хороший велосипед: с железными, ручной ковки, колёсами и сиденьем. Садись и езжай: нажимай на педальки, приделанные к переднему колесу, и кати куда хочешь! Ростик сел и поехал.

Флакон с вычурной пробкой и какими-то иероглифами на боках взяла у соседа жена. Повертела его, повертела, потерла, потом пробку открыла, понюхала и говорит:

– Шарь Мошер, – говорит. – Очень редкий букет, секрет выделки в прошлом веке утерян. – Кричит мужу в колодец:

– Посмотри, – говорит, – нет ли там ещё…

Уж не помню, чего-то ему с номером назвала, словно муж не в колодце сидит, а в каком-нибудь магазине на Елисейских Полях прохлаждается… Он ей что-то сказал, и она сразу ушла.

Оставалась ещё нам в помощницах его дочка. Стоит, прутиком грязь колодезную ковыряет, пока её вовсе морозом не прихватило, – и вдруг ойкнула:

– Ой! Шкатулочка!..

Посмотрел я: ну что за напасть – и действительно, откопала из грязи какую-то чудесную штуку!.. «Ну, все! – думаю. – Хватит…»

– Давай вылезай! – кричу я соседу. – Тоже что-нибудь будем искать, пока к нам вся деревня не прибежала и всё ценное не растащили.

Сосед вылез.

– Ну, всё, – говорит, – сейчас малость передохнем и ларь будем спускать.

А Иринка шкатулку показывает и смеется:

– Это мне от лягушки подарок…

Сосед вытер брезентовой рукавицей штуковину, которую дочка из грязи достала, и она засверкала, запереливалась разноцветными огоньками, словно радуга из-под грязи на свет проглянула. У Иринки от радости слезы закапали: вот подарочек так подарочек!

– Ну, чего ты ревёшь?! – говорит ей отец. – Никто у тебя эту безделицу не отберёт. У нас здесь богатеев больших не было: стекляшки какие-нибудь для красы сверху прилеплены, вот и светятся. Твоя будет шкатулка, иди, в тёплой воде вымой, потом поглядим, как она открывается…

Дочка тут же ушла. Мы спустили в колодец новехонький ларь. Сосед хмыкнул:

– Ну, всё! Завтра выпущу пучеглазую – пусть плывёт, куда хочет: в колодец уж больше ей не попасть. А то, видишь, повадилась по субботам к нам в баню ходить! Наверное, внутри жила широкая до реки, вот по ней к нам в колодец и добиралась квакушка.

Отработавшись, мы пошли в дом погреться и закусить. На столе вместо разных огурчиков и грибочков, ожидаемых мною, стояла всё та же стеклянная банка с лягушкой. У хозяйки, видать, времени не осталось на угощение, всё флакон свой, наверное, нюхала.

Подошёл я к столу, ткнул в стекло, сквозь которое, не мигая, смотрела лягушка, принесшая столь хлопот, и шутливо сказал:

– Ути-ути, а сколько у нас нынче пальчиков на передних ногах?

– Не ногах, а руках, – вдруг услышал я из-за спины чей-то голос. Я не сразу и сообразил, что Иринка со мной разговаривает: такой странный был голос и сами слова тоже. Я ей так и сказал:

– Ну вот, странно ты рассуждаешь!.. У животных бывают или лапы, или ноги, а рук не бывает…

– Она не животное, а царевна, которую злой волшебник заколдовал в лягушку. Поэтому у неё и пять пальчиков впереди, как у нас, а не как у лягушек.

– Ну, это стекло увеличивает, – сказал я.

– А ты сверху глянь, – посоветовала мне Иринка своим странным голосом.

Я взглянул в банку сверху, а в ней – никого…

– А лягушка где? – спросил я и снова взглянул в банку, теперь уже через стекло. Так я снова увидел лягушку. Она, как и прежде, стояла на задних ногах, опираясь передними о стекло, и как будто внимательно вглядывалась в меня. Но была неподвижна и даже прозрачна – в общем, одна видимость, а не лягушка.

Сосед, как и я, позаглядывал в банку, обрадовался и говорит:

– Ну, вот видишь, как само всё получилось, даже лунку сверлить во льду больше не надо: исчезла лягушка.

Жена его вышла из кухни и говорит:

– Вы вот тут рассуждаете, а о главном не знаете. – При этих словах она вытащила из-за спины дочку. А у той в ушах вздеты серёжки, похожие на паутинки из тонкого серебра, а по ним камушки переливчатые, как росинки, разбросаны. Мы лишь ахнули. Я таких в телевизоре не видал, а не только на ком-нибудь из деревни.

А хозяйка нам объясняет:

– Наверное, всё-таки непростая лягушка была. Когда дочка шкатулку домой принесла, лягушка тогда ещё плавала. Я сама видела, как Иринка ей что-то шептала… Потом мы отмыли шкатулку, потом открывали, потом уж Иринка обновку надела. Вышла, значит, Иринка; сережки лягушке показывает. Та, как будто бы, тоже любуется, через стенку вот так смотрит. Хотела Иринка её на руки взять, – а там нет никого!!!

Тут Иринка на ухо своей матери что-то проговорила, взяла со стола банку и утащила за переборку.

– Я её кормить буду и воду менять, она ко мне снова вернётся, – долетел до нас её голос. – Она вас боится, поэтому и не кажется. А то вы её снова в реку к щукам бросите!

Мы с соседом переглянулись и промолчали. Сосед, правда, хмыкнул, но спорить не стал: пускай, дескать, делает как ей нравится…

Сыновья

«Вот и сын! Всё же сын! После пяти девок сын!»

Одурев от известия, услышанного по мобильнику от жены, Алексей сперва бросился к холодильнику, потом снова схватился за трубку. Одумался:

«Да что ж это я?.. Ведь не кто-то – жена позвонила! Не кто-нибудь! Уж она-то не спутает – уж не первый раз, уж шестой раз в роддоме. Хоть звонит впервые… До этого – о рождении дочек – он так узнавал. Из окошек роддомовских. А тут даже к окошечкам не пошёл – не надеялся! И вот на тебе!..

Ох, Олешина, ох, жена, расстаралась-таки. Девок пятеро: одна лучше другой. А всё словно бы не как все себя чувствовал. На деревне уж с испокон веку принято, что пока мужика не родил, и сам вроде бы не мужик.

«А сейчас – ты попробуй-ка!.. Уязви меня, – думал радостно Алексей. – Нет, сын всё-таки хорошо!

Хорошо!.. Это дело в истории рода Олешиных надо как-то отметить. И прямо сегодня же. Да не просто какой-нибудь пьянкой… А лучше всего посажу-ка я в день рождения сына дуб! И растение на два листика на примете есть! Ещё осенью на полянке траву косил так дубок, чуть побольше вершка, чуть косой не снес. Да успел уберечь тогда этот еле пробившийся на поверхность росточек, как будто бы сердце чуяло… Вот и пересажу его ближе к дому», – решил Алексей.

И сразу же сидеть в городе в доме тёщи, да ждать выписки новорожденного стало невмоготу. Подхватил он дорожную сумку, кой-как разбудил свою тёщу, обрадовал: «Дочка внука тебе родила. Собирай передачу… Чего им там в первый день разрешается?..»

– А сам куда?

– Сам туда!.. Срочно надо в деревню

– Да ты сдурел? Жена с сыном в роддоме, а он…

– Вот сказал бы тебе! – перебил её зять. Но сдержался, сказал в оправдание:

– На вечернем автобусе возвращусь. Так ей и передай. Дело срочное. Потом всё объясню… Всё, пошёл.

И уехал. В автобусе, и потом, пока шёл до деревни, всё места не находил себе, всё боялся – вдруг овцы иль козы соседские съели саженец?..

«Нет, не съели!» – обрадовался, увидав три зелёненьких листика.

Прослезился: «Ну, слава те, господи, жив сыночек мой маленький!»

И как вылетело тогда это «сыночек» к росточку дубовому, так после и звал его. Хоть в уме, хоть и вслух, при поливе, прополке ли.

Так в заботах да хлопотах потихоньку и выросли у него сразу двое сынков. Один – возле колодца, под тенью черёмух да верб. Другой – не закрывающий рта, вечно шлепающий босиком по зелёной траве вкруг него. Поначалу смеющийся да резвящийся обгонял в росте братца названного. Да годам к десяти подравнялся дубок, а потом и совсем обошёл непоседу ровесника.

И однажды сын, бегая у колодца, спросил:

– Папа, а о чём ты мечтал, когда этот дубок здесь сажал?

– О чём? Ясно о чём, – улыбнулся отец. – Думал: вот посажу я в твою честь здесь дерево – не простое обычное дерево, а могучий дуб, – чтобы рос ты таким же могучим и тыщу лет, как живут и дубы.

– Целых тысячу? – удивился сын.

– Целых тысячу! – подтвердил отец.

– Хорошо, – согласился сын.

«Хорошо бы», – подумал отец…

Время шло. Сын взрослел. Дубок – тоже. К семи годам перегнал он названного братца.

А раз, поздней осенью, на Покров привела Алексея дороженька на лесной деревенский пруд. Захотелось ему перед близкими вьюгами да метелями набрать крепеньких рыжиков, чтоб потом по зиме, подцепляя на вилку душистые, изумрудно-оранжевые, как осенний лес, пятачки, было чем вспомнить славное и красивое это время.

На том же пруду мужики из соседней деревни решили добыть себе на зиму пару вёдер упитанных желтобоких лесных карасей да линей.

У костра разговор как-то само собой с обсуждения добытого перешёл к окружению, средь которого это добытое произросло – елям, пихтам и прочим деревьям, всё более уступающим место слабому березняку.

– Вот хорошее тоже дерево дуб или этот же вяз, только мало их нынче в нашем лесу, – приступил к своему Алексей.

Он никак не мог выбрать момент, чтоб похвастаться своим сыном, сравнявшим его с остальным мужским обществом. Похвалиться: что вот посадил он в честь сына рождённого дуб, и растут они наперешибку. Что у сына сейчас уже как у взрослого мужика сил в руках, и усы. И дубок тоже не подкачал: обошёл в своем росте черёмуху, заслоняющую поначалу свет, распрямил свои плечи. А нынешней осенью уже выглянул и над домом – не терпится, видимо, посмотреть на большой окружающий мир…

– Не сажают дубы! – неожиданно перебил его старший из рыбаков. – Не положено!..

– Почему это вдруг? – удивленно спросил Алексей.

– Говорят тебе: не положено! – повторил вновь мужик. Если кто дуб посадит, то, как станет ствол дерева толще, чем шея у посадившего человека, так тот и умрёт.

– Чушь какая-то, – произнёс Алексей.

– Чушь не чушь, а вот так говорят…

Посидели ещё, покалякали о том, сём, и расстались…

Нельзя сказать, чтобы сильно запомнился Алексею случившийся разговор. А всё ж изредка с той поры на дубок и посмотрит: как будто бы смеряет толщину своей шеи с его стволом. Тут же и обругает себя: дескать, будешь так меряться да бояться, тогда обязательно заболеешь, на что и рассчитана эта присказка – запугать да внушить человеку болезнь иль намерение свести дерево.

Усмехнется ещё: «Так и жди, вот схвачу я топор… побегу рубить дерево!.. Дуб в честь сына посаженый!.. Чтобы вечно рос. А тут на тебе: подруби его!..»

Год ещё так прошёл… Два… Уж желуди на дубке замечал отец. Повздыхал он ещё о так рано взрослеющих сыновьях. Да и начал прибаливать. Что-то словно неладное появилось внутри его той зимой. Сперва кашель стал одолевать. Потом температура откуда-то появилась. В больнице рентген сделали и анализы – а всё нет улучшения.

И болезни как будто нет, а исчах мужик за зиму – смотреть не на что! Одна кожа да кости остались. Да шея не толще лучиночки. Что ты будешь тут делать? Кой-как дотянулся до мая.

Семья живёт в городе в доме тёщи. У сына экзамены за девятый класс, дочки замужем: за своими мужьями успеть – и то ладно бы. До деревни ли тут?.. А ему тут всё хуже и хуже.

Раз утром чуть вытащил из-под лавки ведро – за водичкой сходить. С превеликим трудом добрался до колодца. Под дубом присел, чтоб слегка отдохнуть. Провёл рукой по коричневому, заскорузлому дереву:

– Приболел я тут что-то, сынок, – прошептал еле слышно.

И тут же неладное шевельнулось в груди, и подумалось: «Не годится, – случись чего, – здесь вот так, одному… Как подсохнет дорога – поеду-ка в город. У них там сейчас знахаря да учёные… Отведут беду. А уж если и грех какой, так на людях, с детьми…»

Порешил так; ещё оглядел стволик дерева, мимоходом отметил, что вырос он за последний год. Опустил в сруб бадью, стал выкручивать ворот – трудно, с одышкою, с передыхами.

Труден, долог в тот раз оказался путь ведра из глубин земли до верху – словно жизнь человеческая из кромешной тьмы к Свету Вышнему!..

И уж булькало ведро рядышком с прорезью, отражая в серебряной, как слеза, воде ветви дуба… Да вдруг сорвалась ладонь с металлической, гладкой ручки, за много лет отшлифованной им самим на беду свою. И на первом же круге в обратную сторону зацепило, ударило прямо в голову не успевшего отскочить человека.

Уже падая, повернулся он к дубу, охнул: «Ну, вот и всё, сынок! Не сердись на меня…»

Хотел что-то добавить ещё, но уже не успел…

Так его и нашли – у колодца и с веткой дуба в руке, за которую он держался остывшими пальцами.