Текст книги "Кровавые слезы Украины"

Война и гибель переселенца

Советские люди Отечественную войну не хотели видеть, но вот что удивительно: ее ждали и верили, что она наступит, как наступила Вторая мировая, нападением 1 сентября 1939 года фашистской Германии на гоноровую Польшу, мечтавшую вместе с вермахтом встретить победу сил «нового порядка» на Красной площади. Не дождались – ни нацистская Германия, ни панская Польша.

А пока Германия ускоренным порядком наращивала боевую мощь, чтобы подготовить Третий Рейх к столкновению с враждебными силами не только на одном фронте. Гитлер жил горькими воспоминаниями опыта страны в Первой мировой войне, в которой он участвовал и получил вместе с легким ранением Железный крест.

Он требовал и все сделал к сороковым роковым: укрепил уязвимые границы рейха и приободрил вермахт строительством ряда оборонительных объектов, сооружением вдоль французской и бельгийской границ – линии Зигфрида, противостоящей французской линии Мажино, поднял угасший за период Первой мировой войны промышленный Рур.

Армия и флот стали его друзьями. Освободился от экономических, политических и военных санкций со стороны вчерашних противников по недавней мировой бойне, которые, по мере развития Германии, стали постепенно заигрывать с фюрером и его политикой.

Вскоре накачанные стальные мускулы вермахт применил против Варшавы, а теперь готовился использовать силу, направляя ее на Москву. Репетициями германского блицкрига явилась не только Польша, а практически вся Центральная Европа, в том числе и Франция, располагавшая в то время одной из самых сильных армий Старого Света. Но французским солдатам не дали возможности победить коварного соседа недалекие и трусливые политики-предатели.

Весной 41-го года все чаще местные собиратели ягод и рыбаки замечали в лесах и на проселочных дорогах неизвестных то в цивильной одежде, то в красноармейской форме, интересующихся, как лучше проехать или пройти до того или иного населенного пункта. В основном их интересовали места, где стояли советские воинские гарнизоны или располагались склады с ГСМ, аэродромы и арсеналы с оружием и боеприпасами.

Однажды Сашко встретил двух «грибников», которые задали нелепый вопрос: стоит в Степани воинская часть или ее перевели в другое место?.. Школьник, комсомолец, дотошный и проинформированный отцом юноша о вылазках немецких лазутчиков вдруг как бы с наивной прямотой спросил любителей лесных даров:

– А зачем она вам?

– Мы по мобилизации приписаны к ней, – хором и как-то заучено проговорили они.

«Но никакой части там нет. Как же сообщить мне о них председателю сельсовета?» – задал себе вопрос Александр. И все же он нашел время и рассказал Дмитрию Ивановичу о приметах подозрительных незнакомцев.

Вскоре их задержали. Попадались в руки правоохранителей и другие подобные. Разоблаченные органами госбезопасности, в том числе и армейскими контрразведчиками, многие признавались, что работали по заданию абвера-2.

Чем же занималась абверовская «двойка»? Прежде всего, это подразделение практиковалось на организациях саботажа, диверсий, террора, восстаний, разложения противника и т. д. Это был своеобразный спецназ абвера и действовал он от имени подразделения, называемого «Бранденбург-800», который вырос от роты до дивизии. С февраля 1943 года соединением командовал генерал-майор Александер фон Пфульштайн.

Гитлера радовали успехи детища шефа абвера адмирала Канариса. Не случайно он давал указания – «не жалеть денег там, где есть результат». А показатели успешных операций росли, как и росло финансирование подобных подразделений и постепенное их укрупнение.

Накануне вторжения оккупантов прошло заседание сельсовета в относительно пустынном клубе, любящем приветствовать волнующуюся человеческую переполненность с рядами одинаковых, сколоченных рейками в ряды, фанерных стульев. Они походили на близнецов или клонов, взгрустнувших без привычной веселой людской массы. На заседания присутствовал только актив села.

На этом несколько засекреченном сборе было единогласно принято решение в случае неминуемой оккупации противником села осуществить эвакуацию членов семей советских и партийных работников, принять меры к организации партизанского сопротивления и раздаче местному населению запасов зерна, овощей, мяса и прочих продуктов. Даже колхозная пасека, стоящая в липовой рощице, должна была поделиться своим сладким продуктом с полещуками.

Многие селяне не хотели верить тому, что их спокойна жизнь скоро останется в прошлом и их стремление поверить, что Господь или кто-то великий в стране (кроме Сталина никого не было) способен сдержать события, оставалось тщетным. События смены времени катились валом…

Распоряжался всеми хозяйственными, животрепещущими вопросами в селе в это суровое время председатель колхоза «Перемога» Николай Григорьевич Берест.

Вел совещание и выступал председатель сельсовета Дмитрий Иванович Корж. Его еще называли головой рады – председателем совета. Он сообщил, что, по решению Сарненского райкома партии, в районе создаются добровольные народные формирования в виде боевых дружин, отрядов и групп по охране предприятий, учреждений, колхозов для борьбы с вражескими диверсантами.

Они все чаще засоряли своим присутствием леса, хутора и стежки, двигаясь по ним для того, чтобы навредить людям, жившим здесь по законам новой, порой не понятной и непонятой ими поначалу советской власти. Спецназовцы абвера расчищали разведывательной деятельностью, подрывами оборонных объектов и убийствами активистов дорогу для относительно легкой добычи плацдармов на территории противника вермахту.

Добровольные народные дружины в народе называли еще «истребки» – истребительные батальоны. Нужно отметить, что на Ровенщине такие батальоны были созданы перед войной в областном центре в Ровно, а также в Сарнах, Владимирце, Клесове, Костополе, Здолбунове, Дубно, Красноармейске и других городах.

Но руководство предполагало планомерность в действиях, а немец располагал превосходством моторизованных частей и броневой мощью. Он ею пользовался умело, благодаря теоретическим разработкам гения танковых атак Гейнца Гудериана, успешно встроенным в практические дела. Его броневые «клинья», бронированные «кулаки» способны были взломать или прорвать любую преграду, в том числе и жидкую оборонительную ниточку, какую представляла собой наша новая, практически не оборудованная, госграница с ее первым эшелоном – до конца неукомплектованным войском. Когда тараканы тевтонских полчищ хлынули на нашу землю, у солдат и командиров, державших оборону у этой самой «ниточки», не хватало не только в достаточном количестве личного состава, но даже оружия и боеприпасов.

Надежда была на пограничников, о которых историки со временем скажут, что «они сражались, как львы». Но даже «львы» не способны были противостоять бронированным «черепахам». Немец в лихорадочном запале рвался вперед… Поэтому, в связи с тяжелым положением, сложившимся в ходе приграничных боев, соединения и части Красной армии после десятидневных упорных, ожесточенных и кровопролитных боев, в соответствии с приказом Советского командования от 30 июня 1941 года, оставили западные области Украины. Потрепанные и уставшие наши войска отошли на линию старых укрепленных районов вдоль государственной границы образца 1939 года.

Пленных, в отличие от бытующей сегодня трактовки некоторыми «историками», в первые дни войны не было. Существовали только три категории наших воинов, участвовавших в этой мясорубке: геройски павшие, неорганизованно, панически отступившие, но сохранившие себя для будущих сражений, и бежавшие с поля боя.

Массовое пленение начнется в июле, августе и ранней осенью 41-го года, после разного рода котлов, «расчленений», фланговых ударов и броневых клиньев. Именно тогда потекут полноводные ручьи и реки наших воинов, слепо поверивших ворошиловской агитации, что «Красная армия всех сильней».

Так, 6 июля 41-го года, после массированных бомбежек железнодорожного вокзала, паровозного депо и других объектов города, немецкие войска вошли в районный центр Сарны, 17 июля они были в Степани и в ближайших от поселка деревнях, в том числе в селе Малое.

20 августа, по приказу Гитлера, на территории захваченных западно-украинских земель был создан рейхско-миссариат «Украина» во главе с гауляйтером и обер-президентом Пруссии Эрихом Кохом, прославившимся со временем невиданными зверствами над советским, в том числе и украинским народом, так как западные области Советского Союза представляла Украина.

До зимы 44-го она оставалась под оккупацией недочеловеков, мечтавших стереть с лика земли триадное понятие «Русскость, Славянство, Православие».

Своей резиденцией актерствующий Эрих Кох, манеру поведения и внешность выстроивший под своего фюрера, даже усы велел выстричь на подобие гитлеровских «соплей», выбрал город Ровно – столицу украинского Полесья. Киева испугался из-за ненадежности обеспечения собственной безопасности, считая, что этот мегаполис слишком далеко отстоит от Берлина и близок к Москве, если придется бежать. Надо заметить, что он правильно рассчитал. Это помогло ему благополучно и вовремя улизнуть из Ровно.

Трудящиеся западных областей Украины одним из первых испытаний ощутили на себе безграничную жестокость германского оккупационного режима, настоящий военный разбой. Нацизм стравливал народы для самоуничтожения, и главным проводником этих идей являлся Эрих Кох. В связи с этим есть смысл привести слова палача Украины, которые станут известными несколько позже:

«Мне нужно, чтобы поляк при встрече с украинцем убивал украинца и, наоборот, чтобы украинец убивал поляка. Если до этого по дороге они пристрелят еврея, это будет как раз то, что мне нужно…

Некоторые чрезвычайно наивно представляют себе германизацию. Они думают, что нам нужны русские, украинцы и поляки, которых мы бы заставили говорить по-немецки. Но нам не нужны: ни русские, ни украинцы, ни поляки. Нам нужны плодородные земли…

Мы народ господ и должны жестко и справедливо править. Я выну из этой страны все до последнего. Мы должны осознавать, что самый мелкий немецкий работник расово и биологически в тысячу раз превосходит местное население…»

Он был причастен к смерти более четырех миллионов человек на Украине и двух с половиной миллионов к депортации в Германию, где они работали как гостарбайтеры. Под его руководством беспощадно эксплуатировались природные ресурсы Украины. Грабежами отмечена «любовь» нациста к памятникам культуры, особенно к картинным галереям и музеям: многие произведения искусств оседали в его домах, а также на виллах нацистских бонз.

Николай Григорьевич Берест на семейном совете решил уйти с группой «истребков» в партизаны. По договоренности со связным партизанского отряда Григорием Очеретом, за его семьей должна была подъехать машина или повозка. Это был обман, а Григорий являлся связным не столько советской партизанки, сколько бандеровского отряда ОУН, возглавляемого бандитом Вихорем.

Задержка стоила жизни семье переселенца, председателя колхоза «Перемога» – Николаю Григорьевичу, его супруге Агафьи Евдокимовне и их дочери Оксане. Сашко в это время пас на лугу корову и обещал пригнать ее к полудню, а в случае приезда транспорта его должны позвать – луг находился недалеко от председательского дома.

Где-то далеко на подходе к селу гудели моторы немецких бэтээров и грохотали гусеницами бронированные чудовища – средние танки RzIII и RzIV, тяжелых в начале войны у фашистов не было. Именно в это время в село ворвались бандеровцы одной из местных банд. Они арестовали весь партийно-советский актив, состоящий из двух семей Береста и Коржа, а также молодых специалистов, прибывших в Малое поднимать социальную жизнь сельчан.

Когда прибыли первые мотоциклисты вермахта, бандиты, встретив их хлебом-солью, решили передать оккупантам для расправы «подарок» – большевиков. Но немцы, то ли не захотели возиться с ними, то ли были ограничены во времени в связи со стремительностью наступления, возложили учинить суд над «советами» оуновцам.

Коржа и Береста вывели на майдан избитыми, испачканными красной жидкостью, которая должна течь в сосудах каждого человека, обретшего жизнь. Но, по злой воле злодеев, ее вылили из порванных сосудов на землю. От домов их везли с завязанными сзади руками на фурманках – повозках, запряженных колхозными лошадьми, которым суждено было доставить на казнь своего хозяина и кормильца – председателя колхоза, окружившего особой заботой «живые лошадиные силы» – главную сельскую силищу и тягло.

Когда повозка подъехала к майдану (рус. – площадь, выгон. – Авт.) в центре села, где располагался сельсовет, Григорий Очерет оказался главным распорядителем казни. Бандиты согнали на площадь многих селян. На огромной березе, выросшей на воле и раскинувшейся двумя толстыми снизу ветвями, бандиты вязали веревки с петлями. Под ними стояли две казенные, выкрашенные коричневой масляной краской и уже облупившиеся табуретки.

Сначала к петле подвели председателя сельсовета – он не мог стоять. Поддерживая руками, бандеровцы поставили его на табурет и, просунув голову в петлю, тут же выбили опору из-под ног. Тело Коржа какое-то время подергалось и застыло.

К другому эшафоту публичной казни вели окровавленного председателя колхоза Береста. Когда Николаю Григорьевичу надели на шею веревочную петлю, он сам взошел на табуретный постамент и громко крикнул:

– Будьте вы прокляты, холуи фашизма! Победа будет за на…

Он не успел договорить, как под сильным ударом ноги Очерета табурет покатился кубарем…

Жену и дочь Береста расстреляли вместе с родственниками Коржа.

Сашко издали заметил судилище на майдане и понял – его участь будет решена таким же образом.

– Ну, Манька, гуляй на лугу и кушай травку. Тебя одну не оставят. Найдется хозяин или хозяйка и подоят, и приютят, и накормят, – проговорил со слезами на глазах Александр.

Он подошел к ней и поцеловал «малую молочную фабрику», так ее называл отец, между рогами в лоб, над которым жужжала и прилипала.

За своей коровой приплелся на луг и добрый сосед Кондрат Овчарук. Он поведал, что его отца Николая Григорьевича повесили только что, а мать и сестру расстреляли оуновцы.

– Беги отсюда, сынок, а то они тебя достанут, – посоветовал Кондрат.

Сказал искренне и предложил срочно переместиться на хутор Песочная Яма к его одинокому деду, отцу его жены Тарасу Евсеевичу Котику, рассказав, как туда можно безопасно добраться.

– Я сейчас возьму коня и слетаю к нему. Предупрежу. А ты к вечеру подходи. Он будет тебя ждать, – продолжал Кондрат.

«Как же это могло случиться, да так быстро, в одночасье? – Сашко размазывал пыльным кулаком мокрые разводы от слез на лице, отчего оно стало пятнистым. – Дороги домой теперь у меня нет, как нет дорогих мне людей – батьки, мамы и сестрички Оксаночки. Мы все друг друга любили».

Он сначала захныкал, а потом внезапно завыл от той внезапно появившейся боли, которая усиливается пониманием безвозвратности того, что было реальным и радостным несколько часов назад.

Сосед подошел поближе к пареньку, обнял его и прижал к груди, слегка согнув для этого ноги в коленях, так как был высокого роста:

– Сашко, они тебя будут искать… И бандеровцы, и немцы…

– Дядя Кондрат, заберите нашу корову, а то ее украдут или зарежут на мясо немцы, – предложил паренек.

– Добрэ, добрэ, сынку, она будет у меня в хозяйстве под присмотром, только ты не забудь, куда тебе идти и хорониться – заверил Кондрат паренька…

– Хорошо, спасибо, дядя Кондрат, – последовал ответ раскрасневшегося и заплаканного паренька…

Поиск полицаями Сашко

Целый день Сашко, отойдя километров семь от села по направлению к хутору, просидел в густолесье, заросшем метровым подлеском на опушке соснового леса. Он находился почти в идеальных условиях скрытности и при желанной прохладе. Паренек глядел на такое чистое, синее-синее небо, словно оно было вымыто прозрачной водой ставка, образованного из песчаного карьера, который располагался по соседству с домом, куда он с друзьями любил ходить купаться.

Где-то близко, очевидно, на высокой сосне куковала кукушка. Он не считал ни дней, ни годов, отводимых ему крылатой кудесницей. В его голове роились другие мысли: найдет ли дом деда? Хотя Кондрат и объяснил, как выйти на хату близкого родича соседа, сомнения стали все чаще и чаще закрадываться с появлением сумерек. «Как же в темноте его отыскать? – спрашивал сам себя Александр и тут же отвечал уверенно и бойко: – Найду!»

Когда над горизонтом показалась переливающая и мигающая звездочка, душе стало приятно от осознания того, что скоро наступит вечер, и он двинется в спасительный путь к хутору Песчаная Яма и там найдет приют у деда с интересной фамилией Котик.

После скоротечной казни руководителей села и колхоза специалистами кровавых расправ – бандеровцами, заигрывавшими с германскими властями, утверждавшими везде, где ступал их кованый сапог, «новый порядок», начался лихорадочный поиск того, кого надо было зарубить, удавить, расстрелять или повесить. Шла волками охота на подростка.

Прибывшие в село, представители оккупационных властей создали что-то вроде военно-полевого суда, в состав которого входили сотрудники немецкой жандармерии, быстро организованной из местных граждан полиции и, конечно же, сельских радетелей «незалежности» из кустовой боевки бандеровской ОУН.

Неожиданным для селян явилось воскрешение поджигателей зернового поля Гришки Палия и Остапа Парасюка. Как выяснилось, их отбили по пути транспортировки из одной тюрьмы в другую. Воронок обстреляли оуновцы на дороге из Сарн в сторону Коростеня.

Первого назначили начальником полиции, а второй стал то ли его заместителем, то ли помощником. Палаческие заслуги Григория Очерета, практически агента СБ ОУН и предателя, внедренного в советский партизанский отряд, оккупационные власти тоже оценили по достоинству – его завербовало гестапо для выполнения особо важных операций.

Один из начальников сарненского куста гестапо Курт Гурвиц и руководитель отряда СС штурмбанфюрер Фриц Краузе, оказавшись в селе Малое, получили от бандеровской агентуры информацию, что колхоз «Перемога» был лучшим, передовым колхозом в Сарненском районе, а мощная комсомольская ячейка работала настолько идеологически активно, что за год деятельности в период с 1939 по 1940 год приняла в свои ряды почти половину молодежи большого села Малое. Сюда потянулись юноши и девушки из ближайших деревень и хуторов.

Колхозники не только получили свои земельные наделы под огороды, но и за трудодни имели возможность отовариваться. В колхозной коморе (рус. – магазине. – Авт.) можно было членам артели получать продукты, возделываемые общиной. Авторитет председателя колхоза «Перемога» Николая Григорьевича Береста гремел по району.

После майданной казни началась охота на оставшихся комсомольцев и членов их семей. В списки преследовавшихся попадали и родственники активистов советской власти и колхозного строительства.

Пышным цветом расцвели злодеи в рамках местного шуцманства и бандеровского провода, а также главного карательного органа ОУН – ее службы безопасности. Задачей номер один перед бандеровскими сыскарями стояли поиск, обнаружение и арест сына председателя колхоза четырнадцатилетнего Сашко.

В селе избрали старосту – бывшего хозяина песчаного карьера Савву Волынца, не захотевшего идти в колхоз и не раз призывавшего бойкотировать новую власть.

На одном из сборов начальник местного полицейского околотка Григорий Палий прямо заявил:

– Наша главная задача – выловить и наказать всех сочувствующих советскому строю лиц, и в первую очередь этого песиголовца Сашко Береста. Он, если попадет к партизанам, нам будет мстить. Его надо изловить и задушить, как бешенную собаку. Яблоко от яблони далеко не падает…

Поиск Сашко полицейскими, их агентурой, навербованной из националистов и самих приверженцев идеологии Донцова и Бандеры, шел по правилам полицейско-сыскного жанра. Ищейки ездили по селам Степанщины с приметами и фотографиями подростка. Гестапо в Сарнах тоже было охвачено поисковой работой этого потенциально опасного преступника, не совершившего ни одного негативного проступка, тем более преступления против новых властей.

Полицаи несколько раз вызывали на допрос соседа Берестов Кондрата Овчарука. Однажды Григорий Палий приехал неожиданно к нему «в гости» на пролетке и забрал его в полицию.

«Неужели получился какой-то прокол с Сашко? – спросил сам себя Кондрат. – Нет, не может быть. Меня бы арестовали с грохотом подчиненные Григория, а не он».

– Кондрат, мне нужно выяснить некоторые детали вашего соседства, – скороговоркой, не глядя в глаза, промычал главный полицмейстер села.

– А что я могу знать. Знал, как все соседи, немногое о семействе Береста. Он ведь из восточных переселенцев. Прожил без малого всего-то два годика, – ответил Очерет.

Однако Палий все делал правильно. Доставленный человек в полицейские апартаменты может повести себя по-другому. Крылья самоуверенности опускаются у людей, понимающих, что можно и не вернуться домой, а оказаться в звериной камере-клетке.

Приехали быстро в полицейский участок – бывший дом сельского совета, который превратился в пугало для крестьян. Кондрат не раз бывал по разным делам в этом храме новой власти, поэтому хорошо знал, кто и где сидит из советских чиновников и какими вопросами занимается. Всегда здесь было уютно, чисто и тепло даже в зимнее время. Голландка, которую тут называли «грубой», располагалась посреди дома. Топилась дровами, торфом и углем с утра и обогревала все помещение.

Сегодня здесь ощущалось запустение. Пахло сыростью, несмотря на летнее время. На стенах небольшого коридорчика виднелись разводы свежей крови, не успевшей сделаться коричневой. В кабинете Коржа теперь сидел Палий. На стене в кабинете нового хозяина прямо за высокой спинкой стула у письменного стола висел черно-белый портрет фюрера.

– Кондрат, ответь на вопрос: как у тебя оказалась корова Береста? – спросил с прищуром глаз начальник полиции.

– На лугу оставалась она одной. Мычала – просилась, чтобы ее подоили. Да я знал, что она принадлежала семьи Береста, но причем тут скотина? Хочешь, Гришка, забирай ее, мне просто жаль было животинку.

– А куда девался пастушок этой коровы?

– Сашко?

– Да!

– А кто ж его знает. Наверное, сбежал, узнавши о смерти родных…

– А не знаешь, где он может прятаться?

– Бес его только знает, – немного подумал и добавил свои рассуждения: – Родственников по деревням у них не было. Они же приезжие. А вообще сейчас лето – тепло и под кустом, и в траве можно любо схоронить себя. Больше всего он мог где-то примкнуть к эвакуирующимся людям на восток, – отводил в сторону подозрения от себя Кондрат. – Но еще отступающие военные могли забрать хлопца с собой.

– Ежели узнаешь о нем что-либо, сообщи нам, – с досадой проговорил начальник полиции и, потеряв интерес к собеседнику из-за крика, избиваемого в коридоре молодого человека, отпустил Кондрата Овчарука восвояси.

К Палию полицаи привели пойманного местного комсомольца…

Через несколько дней после падения советской власти в село Малое прибыл с очередным немецким обозом бывший владелец дома, в котором два года проживала семья Береста, Ян Казимирович Стамбровский.

Возвращение польского пана люди восприняли с удивлением, понимая, что немцам поляки в союзники не годились, а тут прикатил с оккупантами. Значит, они сделали такой вывод: он нужный им.

По приказу старосты села Малое Саввы Волынца корову семьи Берестов забрали у Кондрата Овчарука и передали ее пану Стамбровскому. Потом народная молва стала гулять по селу, что Ян Казимирович после побега из своего дома находился вовсе не в Польше, а в Германии. Вот почему он стал люб немцам.

Доярка Матрена Пастушек, говорливая и знавшая все сельские сплетни тетка, как-то зашла к Овчарукам и, увидев на крыльце хозяина с молотком, прямо с порога изрекла:

– Кондрат, я тут слышала, что пан Стамбровский снова закабалит нас. Он с немцами заодно и готов возглавить новую артель.

– Ну и хрен с ним. Мне все равно. Лишь бы дал жить нормально простым людям, – внешне безразлично среагировал Кондрат на новость, которую на хвосте принесла сельская сорока.

– Поглядим, куды вывернет!

– Поглядим…

Коротким ответом Матрене он показал, что не желает дальше развивать и продолжать разговор с нею, тем более о политике. Он направился к сараю и стал стучать по куску рельса, выравнивая кривой крепеж, выбранный из кучи ржавых и кривых гвоздей, вырванных из старых, не сгоревших досок и собранных на пепелище после пожара на ветряной мельнице.

«Сгодятся в хозяйстве», – размышлял Кондрат, выбирая из битой эмалированной кастрюли гнутые, не побывавшие в огне, гвозди, чтобы несколькими ударами молотка по приспособленной для этого наковальне сделать их пригодными к вторичному употреблению. Обгоревшие цвяхи, как тут величали гвозди, откладывал в сторону. Это был уже металлолом.

«Как там Сашко? Может, полицаи что-то действительно прознали о моем плане спасения хлопчика? Нет, навряд ли! Дед Тарас – крепкий орешек и не болтун», – накатилась снова мысль о судьбе соседского мальчика…