Текст книги "Прорези на лице. Бессонница"

Sometimes we will die and sometimes we will fly away

Either way, you're by my side until my dying days…

I

Тишину прервали звуки холодной воды, переполнившей ванну; с тишиной должен умереть страх. Теперь он стоит в полумраке посреди комнаты, где когда-то жила его семья и где однажды он утратил страх жизни. Время от времени немое окружение будет обретать голоса, а те, что в его голове, будут утихать. Он слышит стучащую воду, страх утекает в щели его сознания… в грязные трубы и под плиты пола, наконец скапливаясь внизу дома, в темном подвале, где мгла скрыла пугающие мысли. В тех мыслях умерли сомнения, не осталось ни страха, ни ощущения жизни, только ее бессмысленная трата, болезненные размышления.

Вода растекается по полу, по холодной квартире; стоит шум. Он вглядывается в окно, в голубое марево, опустевший город, который люди когда-то знали. Блеклое небо заливает слабым светом затхлые и безжизненные улицы. Еще раннее утро; звуки воды уже стали его напрягать, он почувствовал усталость, ночью в этой квартире было жутко, он уверен, никто в доме не спал. Хотя он не мог точно вспомнить, есть ли у него соседи. Может это такой же оставленный и заброшенный дом, как и все остальные в этом городе. Он дошел до двери, рядом в мутном зеркале застыла расплывчатая фигура худого мучительно постаревшего мужчины в полинялом цветочном халате. Он открыл дверь и попал на балкон, вокруг него завыл ветер. Он стоял высоко над пустошью, над тихим городским трупом. За грядой многоэтажек вырисовывались в утреннем свете бесформенные облака, в единой массе создававшие оцепление, глубинную пропасть, которую по множеству причин человеку невозможно преодолеть. За строем отравленных деревьев и кустов, подернутых токсичной атмосферой, показалась водяная башня. В воспоминаниях о ночном погроме ненадолго появилась мысль о переполненной ванной, заполняющей квартиру мерзлой водой, и уже растворившихся в этой воде струях крови. Но этот шум уже не доносился до него.

Изорванный выцветший халат продувал ветер, мужчину окутал холод. Но он оставался здесь. Медленно светало, и в темной пустоте сада под призрачной тенью домов мерцали части гниющих ветвей деревьев. В далеком прошлом существовал этот город, в утерянной туманной эпохе оставленный и неизвестный миру, но нельзя сказать точно, сколько лет отделяет смерть его последнего жителя и тот день, когда вы, читатель, возьметесь за эти страницы. Дома здесь походили на памятники угасшего поколения людей, чье настоящее имя никому и никогда в истории не было известно, и в зависимости от человеческих страхов в разное время оно обретало разные маски… В опустевшем городе, где не было ни малейшего движения, где давно уже не звучали голоса на улице; в этом городе, отравленном и гниющем, смотря в нависшее голубое марево, встречал день одинокий житель. Холод усиливался, усталость по прежнему нависала над ним.

II

На далеком берегу жизни, мертворожденной природой, в забытой реке плавало набухшее синее тело…

У берега стоял город. Где-то начиналось собрание. У подъезда уже долго пустует машина, его никто не отвезет. Мужчина в халате взял пальто и отправился на собрание пешком. Он задержался, он явно задержался в этом городе, со своей мигренью; на собрания ходит один молодняк, по крайней мере, раньше ходил, когда мужчина видел тут людей, все потому что уже много лет они умирают, и все до того, как постареют, намного раньше. Он стал много думать об этом в последнее время. Мужчина шел задумчиво, не видя никого вокруг. Может он просто не обращал внимания, может из-за своих мыслей он и не искал никого, он не знает. Его мучали обрывистые воспоминания о сыне, обрывки, больше он не мог вспомнить. Что там произошло, что с ним произошло тогда?

На далеком берегу в забытой реке плавало набухшее синее тело…

Мужчина, изможденный, давно потерявший сон, шатаясь, с трудом продолжал идти, в туманной дали кричали голоса, это были его забытые друзья, знакомые, простые жители. Разве они еще здесь? Разве город не пуст?.. Я устал поддерживать это, я больше не могу, повторял он сам себе.

Вокруг появлялись и исчезали люди, немые голоса. Мелькало собрание, эти черные промокшие платья и стихающий в мороси и холодных ветрах траур, сегодня они соберутся без отца.

Мужчина молча шел к реке, спустя месяц после смерти его сына теперь эти люди собрались, чтобы похоронить отца.

ОЗЕРО НЕИСЦЕЛИМЫХ

Часть первая

Неоновая кровь

На мосту, который вел с проезжей дороги к центру сбора, появились разведчики. Они вдвоем продолжали свой путь за южной АЭС. Вокруг безликая пустошь, уходящая в небо. И ничего кроме блеклых серых облаков и серого песка.

Разведчики прошли до флигеля регистрации. За ним на фоне призрачной гряды холмов медленно вырисовывались постройки компании, исследующей дно высохшего озера. Стояла осень 2004-го, и в тени уходящего дня завершался второй поток разведки.

Оба истощенные после длительной исследовательской программы, они долго стояли на бетонных блоках моста. А под ними – растянувшийся до бесконечности ров южного округа, кажущаяся пустота, из которой доносился свирепый рев ветра. Вихри холодного воздуха пронизывали их униформу, заставляя разведчиков дрожать. И те тряслись в ожидании ответа регистрационного аппарата.

Наконец, ворота открыли, и отряд двинулся вверх по каналу. Центр сбора представлял собой комплекс лабораторий для научной работы. С этой стороны рва уже виднелись белые многоэтажки, квартиры инженеров и рабочих, высокие трубы за ними и нависшая над центром холодная мгла.

Служащие штаба наблюдали, как приближались исследователи. Рядом, по главной дороге, грохотали и проезжали грузовики с инструментами магнитной разведки. Больше месяца – начиная с того момента, когда отряд отправился к горам южного округа – все в центре только и ждали данных о новой изученной территории. О свойствах породы южного хребта, или о возможных останках кораблей. И теперь отряд ученых, изучавших этот участок, вернулся в центр сбора.

Главная дорога тянулась к кирпичным домам, окруженным охладительными башнями. Вода, превратившаяся в направленный поток воздуха, поднималась над ними и растворялась вокруг. Там находился пункт руководства, где уже ждали разведчиков с результатами похода.

В комнату, где они оказались, проникал слабый холодный свет из окна. Серый кирпич проглядывал в одной полуразрушенной стене. А возле другой, выложенной плитами, были привинчены к полу две кровати. Напротив окна, за прозрачной завесой появились фигуры смотрителей.

– Сегодня уже займутся записями ваших магнитометров, – сказал один из них, войдя в комнату.

Второй держал в руках чистую одежду.

– Пока ваша форма на чистке, можете использовать эту… Значит, ваши результаты оказались положительными, и другие ученые остались в лагере?..

Наступило молчание, разведчики не смотрели на вошедших. В окне синева уступала вечернему мраку и рисовались горы, такие же молчащие, что скрывают свои тайны и историю от чужого взгляда. Потом каждый взял одежду и положил на свою кровать. Наконец, один сказал:

– Там сейчас Ламмерт и Руди.

После этого он уселся с курткой в руках и некоторое время не сводил глаз с офицеров. Тишина… Синяя полоска света совсем истаяла, и комнату заполнила мгла. Он опустил голову и начал одеваться.

– Эти квартиры оборудованы для зимнего сезона, – сообщил смотритель.

В центре комнаты на грязных ледяных плитах стояли осветители. Белые погасшие лампы вытянутой формы. Неон внутри стекла, искусственное пламя, которое не греет. Разведчик ощутил пульсирующую головную боль, и его начал разрывать кашель.

– Как вы себя чувствуете?..

Тишина.

– Ваш поход. Ни одна крупная экспедиция не обходится без болезней… Даже здесь, в округе, в синевато-пыльной пустоши, наши рабочие от раза к разу подхватывают инфекцию. Наверное, людям недостает солнца. Так что… – разведчик не шелохнулся, – В любом случае, вас ждет медицинское обследование.

Офицеры переглянулись. До разговора с руководством, где разведчикам придется доказывать пригодность изученной территории, оставалось меньше часа. И тот, что принес чистую одежду, теперь вышел из помещения.

– Вы готовы? Если прямо сейчас нужны лекарства или другая помощь…

Звук застегнутой молнии на куртке, вспыхнувшая искра в темной комнате. Он оделся и закурил, и вместе со смотрителем вышел на улицу. Та была освещена мачтами вдоль главной дороги. За ней бесформенное поблекшее синее пятно смотрело на разведчика, вышедшего из корпуса. Горы южного округа. Он вновь ощутил холод, а потом вернулись чувства…

Таким же поблекшим и бесформенным потоком. Злоба и горе, и ужас, разбивший их жизни. Застучали мачты под усилившимся ветром. Пустошь накрыло тяжелым громом. А в эту минуту другой, его напарник, оставался в одиночестве в заполненной мраком комнате штаба.

. . . . . . . . . . . . . .

Разведчики спускались вниз по равнине, погружаясь в окутанное дымкой тусклое облако. Слепящая пустошь…

Научно-исследовательская группа, прибывшая на озеро, осваивала пустыню. Безликую котловину, полную развалин машин и судов. Строила лагеря и электростанции, катила водоканалы с берега и отправляла экспедиции, одна из которых вышла в 2004-ом к южной гряде холмов.

Отвесные железные стены из обломков кораблей прорывали толщу тумана, внезапно появляясь перед человеком и также внезапно исчезая у него за спиной.

Сквозь шум ветра разведчики слышали отдаленный голос диктора. Он сообщил о прибывшем в центр сбора отряде исследователей, об успехах в изучении кряжа южного округа и об оставшихся в том лагере разведчиках. Потом диктор сообщил о начале первого, утреннего потока и ожидаемой пасмурной погоде. Когда голос пропал, из радиопередатчика снова донесся шум.

И сливаясь с шумом ветра, подобно волне, сходящей с южных гор, накрыл бы это местечко, срезав какие-либо отпечатки жизни… И это не только про одиноких разведчиков в синевато-пыльной пустыне, идущих через железные развалины, но и о прошлой жизни, о самих развалинах кораблей, сохранивших в себе призраков былого времени, когда здесь шумел не ветер в пустыне, а шторм на воде.

Поток воздуха, вырывающийся из южных скал, накрывал равнину, шурша редкой серо-зеленой травой. Ветер не стихал, а ученым уже виднелись горы вдали. Разведчики шли по пустыне в поисках капли жизни.

Теперь в белой и необозримой котловине сквозь поглотившее ее марево показалась станция. Ламмерт выключил радиопередатчик, когда они дошли до нее. Рядом с одноэтажным зданием высилась сигнальная мачта, а на бетонной площадке стояли ящики с найденными металлами. Ученые зашли во флигель, плотно закрыв дверь и приглушив завывания снаружи.

Условия в пустыне меняются непредсказуемо, думал Ламмерт, и никто не знает, чем это закончится.

Тусклый свет падал на желтые прогнившие стены и старомодную мебель вокруг. Разведчики, не снимая верхней одежды, вошли в комнату, включили печь и рухнули на диван. Ламмерт почувствовал, как медленно слабеют его мышцы и зрение. Он проваливался сознанием в темный тлеющий призрак.

«На дне высохшего озера ничто не остается прежним. Все меняется… Это может произойти сегодня, или в любой другой день. Но может уже произошло».

Нарастающая головная боль. Темная тлеющая масса теперь перед ним, она в комнате и, кажется, во всей пустыне. Это общее чувство приближающихся изменений. Страх упущения.

Вой ветра, исчерпанный и слабый, еще доносился до ученых. Ламмерт взялся за радиопередатчик, в нем искривленно прозвучали координаты станции. После чего прибор стих, не воспроизведя больше ни звука. Разведчики просидели так долго, усталые и молчащие, не глядя друг на друга.

…Ламмерт проснулся, чувствуя озноб и жар, медленно различая очертания комнаты. Он вдруг понял, что находится здесь один. Вспоминая потом эти минуты болезни, он не раз замечал, как его окружение впадало в безмолвие. Немой ветер, стучащий за тонкой стеной. Разведчик, бесшумно чинящий сигнальную вышку.

Ламмерт поднялся, подошел к столу, на котором ему понадобились две таблетки и стакан воды. Он принял лекарство и отпил из стакана. Теряющий сон первый разведчик. Он не спит уже больше месяца и страдает от истощения.

«Немного естественного освещения не помешает. Сегодня днем облачно…»

Он отдернул штору, и его ослепила белоснежная пустыня. Ламмерт остановился взглядом на сигнальной башне. Возле нее стоял Руди в своем потертом зеленом пальто и копался во внутренностях мачты.

Вот уже больше часа, пока Ламмерт спал, он возился с передатчиком. Цепь таких мачт пролегала по всему южному округу, которые разведчики устанавливали для связи с центром сбора. Руди почти закончил, располагая лишь инструментами со станции, и готовился возобновить передачу. Их единственную связь с внешним миром через километры седой тлеющей массы, нависшей над дном озера.

К этому времени само движение ветра умерло. Комната станции залилась тишиной. Ламмерт вернулся на диван и слепо уставился на мерцающее мутное облако за окном, вдруг услышав громкий металлический скрежет.

И снова тишина… а после – шаги во флигели. Руди вошел в комнату.

– А! Ламмерт… Ты в порядке?..

– Ты починил вышку?

– Да. Пришлось поменять температурные датчики, – Руди сел, закрыл нижнюю часть лица воротником пальто и обхватил себя руками. Воздух медленно остывал вокруг него. Он посмотрел прямо на Ламмерта и добавил, – Но главное, теперь он выровнен по каналу И-лиен, и мы знаем, что центр сбора направит сюда второй поток.

– Значит, руководство дало добро, – помолчав, сказал первый разведчик.

Руди покачал головой, все еще укрываясь воротником и ощущая холод с пустыни. На мгновение его глаза возбужденно засияли, подобно неону внутри стекла, или искусственному пламени. Почти истлевшая надежда. Капля жизни в пустыне сознания… И только Ламмерт смотрел на эту тягу к жизни с отвращением.

Сколько раз он уже вел эту беседу, сколько раз смотрел на пустую надежду в глазах молодого разведчика. Всех их окутывал страх…

– Нам остается неделя, так? Исследовательская группа. Она будет здесь через неделю?

– Может больше, – ответил Ламмерт, – …Ты сам видишь, какая здесь погода. Наша сигнальная башня не выдержала холода. А теперь представь себе десятки огромных машин, с дорогой техникой, с хрупкими фильтрами для проб, и толпу трясущихся за эти приборы инженеров.

Ламмерт указал пальцем на слепящее окно, в котором белая и немая пустошь заглядывала им в глаза. Безликий и холодный труп озера. Сейчас там тихо, но Руди хорошо понимал, о чем говорит командир.

Стихия, опустошающая разум вместе с его последним пристанищем. Она накрывает пустыню в те ужасные дни, когда разведчики и начинают терять сон, когда они находятся в глубоком отчаянии, или уже не выносят тишины, потому что в этой тишине их разум рождает безумие. «Mors Ontologica». Боясь остаться наедине с самим собой, они цепляются за радиопередатчик, в котором в такие дни обычно звучит «Немного естественного освещения не помешает. Сегодня днем облачно…»

– Не сомневайся, они не будут торопиться, если дело касается их техники. А пока ты встанешь на полувахту смотрителем, – говорил Ламмерт, прерываясь на кашель.

– Торбен?

Первый разведчик приподнялся и расстегнул пальто, он оставался в нем все это время. Еще прокашлявшись, Ламмерт продолжил:

– Торбен в разведке. Он должен спуститься дальше, за южные хребты.

Руди не ответил, спустя несколько минут Ламмерт включил радиопередатчик.

Хребты и тайны

Гроза и тучи. В пустыне высохшего озера тлела ночь. Затухала и дымилась, медленно исчезая и оставляя морось. Дневные лучи проникали сквозь дым понемногу обнажая сырую поверхность. Накрапывал слабый дождь.

Ламмерт в последний раз поставил на фильтр чашу с марганцовкой и утопил в нее аккуратно придерживая корни растение. Он закрыл крышку и оставил фильтр так. Его вахта подходила к концу, за окнами лаборатории светало. Он собрался и вышел, прихватив с собой ружье. В пустыне все вокруг имело такой мрачный и унылый вид, какой обретает окружение человека, страдающего бессонницей и несущего ночную вахту. Ламмерт ненавидел эти часы. Стало едва светло и зелено. Из мрака выступили черты мертвых деревьев, от которых остались только гниющие стволы. Разрушенная жизнь в мертвом озере. К деревьям спустились крупные птицы. Черные и блестящие телами скопы. Ламмерт видел, как они начали клевать влажные кости. «Останки коренного населения, – думал Ламмерт, – теперь они беженцы, распространяющие пандемию. Они умрут в своей пустыне, как и их отцы, только голодными и без одежды, переминая ногами десятки километров из-за нашего гонения». Крик скопы, раздирающий и мертворожденный, подобно крику тысяч душ потерянного поколения туземцев, вырвался над светлеющей зеленоватой пропастью. В светлеющей и зеленоватой пустыне наступило утро…

Позади Ламмерта все уменьшались и уменьшались, наконец совсем исчезнув, лаборатория с сигнальной мачтой, еще одной вышкой в южном округе. Первый разведчик возвращался на станцию.

Он оказался там спустя час. И долго стоял, рассматривая место вокруг, потом вглядываясь в грязное треснувшее стекло в окне. Свет был выключен, Руди еще спал. Ламмерт вошел внутрь, громко хлопнув дверью во флигеле и бросив там свое ружье. Голова слегка кружилась. Он вошел в комнату, не снимая пальто, он никогда не снимал верхней одежды в помещениях.

– Поднимайся! – крикнул он, стоя у кровати Руди.

Потом выпив лекарство и опустившись на диван, сказал это еще раз. Руди поднял глаза на исхудавшую фигуру командира перед собой и недоверчиво смотря на него встал с кровати.

– Ты отправишься в лабораторию.

– В лабораторию?.. – Руди припас болоньевый комбинезон и подошел к раковине. Достал из шкафа канистру с водой и наполнил небольшую фляжку.

– Полувахтой. До вечера. Надо будет залить фильтр снаружи, увидишь там невысокий кирпичный колодец с мутной оранжевой жижей, заодно проследишь за маяком… С этим же ты справился.

Руди молча повернулся к нему, держа фляжку, потом сел за стол и вылил воду в чайник, железный и блестящий. «Словно тело черной скопы – представилось Ламмерту». Вода скоро зашипела.

– Это там работал Торбен?

– Что?.. Да. У него было много заданий.

Ламмерт внимательно следил за помощником. В тихом полумраке тени закрывали его лицо и руки. На секунду Ламмерту показалось, что Руди уже ушел. Незаметно вскипела вода, Руди выключил чайник и оделся.

– Но почему ты спрашиваешь? Торбен был моим помощником до тебя, и отправил его на юг я лично. Тебя никто никуда не отправит. Ты дождешься второго потока. Сегодня, или в любой другой день, но для тебя все закончится здесь. Вернешься в город.

– Ладно… но если честно, я не думал именно об этом… – С сомнением: – Ты говоришь, что Торбен сейчас южнее хребта, один, по твоей воле? И когда второй поток доберется до него, то есть, сколько ему ждать? Сколько он проведет времени в этой пустыне? Столько же, сколько и ты? Потому что это было бы справедливо. Что ты сам знаешь о целях исследований; кажется, мы торчим здесь одну зиму, одну бесконечную зиму, но которая растянулась уже во много лет, и ничего мы не нашли. И то, что Торбен убьет еще пару лет жизни на юге долины, жизни, которую, мне кажется, тут уже все забыли; это поможет что-либо найти? Последние дни ты обещаешь мне счастливую возможность отсюда уехать, я не знаю, черт возьми, каким увижу теперь наш город. Но почему тогда ты позволил ему так растрачивать жизнь, то есть… почему?

Ламмерт молчал.

– Ты хочешь верить в светлое будущее, заставить меня поверить, но сам скрываешь прошлое, которое от того кажется только ужаснее. И в итоге мы просто замерли между одним и другим.

В комнате казалось тесно и холодно. Руди, опустошив бокал, быстро собрался и вышел во флигель… На станцию вместе с холодом проник свет, ярче того, что освещал дребезжащие мутные стекла окон. Ламмерт смог увидеть всю комнату целиком, затхлую и прогнившую, теперь она выглядела еще меньше.

– Полувахтой! До вечера! – крикнул Ламмерт.

Дверь захлопнулась, и на все в комнате тяжело упали тени.

Канал И-лиен. Второй день переменный дождь. Десятки громадных машин подняли сильнейший, нескончаемый гул, накрывший всю пустыню южного округа. И к нему, кажется, люди уже привыкли. Строй машин очередной экспедиции спускается в бездну моря, пустыню, что умирает с каждым новым днем. Далеко на юге, станция Ламмерта, оторванная от мира, от жизни, которую разведчики когда-то знали, посреди аномалии, теперь забытые, и забыта с тем та прошлая жизнь. Далеко на юге, человек, теряющий сон. В погоде ли дело?.. Но воля к жизни разведчика, потерявшего реальность, возможность к ней вернуться, воля к утраченной жизни, в которой не было высохшего озера, как и не было смертей и гонений, и пандемии с болезнями из нее выходящими, эта воля к жизни достигла цели. Такие мысли никому не дадут заснуть…

Слабым отраженным звуком из радиопередатчика доносятся слова о марше второго потока. Они добрались так далеко. Сегодня, или в любой другой день…

Рано или поздно, к нему придет мысль. И тогда рядом не будет звучать передатчик, Ламмерт будет истощен, совершенно оставив сон. Злая непогода… Последним слышимым звуком станут дрожащие от ветра стекла. А в голове – борьба, которую он ведет все это время, закончившись, оставит лишь бездну, подобно той морской бездне, трупу озера, в которую маршем все спускаются новые разведчики.

There’s miles of land in front of us

And we’re dying with every step we take

We’re dying with every breath we make

And I’ll fall in line…¹

Марш продолжался, умирали звуки ливня и снова появлялись в ледяной тишине, и кричали. Не стихал только гул машин. Люди из второго потока, изнуренные и напуганные, не сводили глаз с южных гор. Возвышенности, какими они виднелись вдали, бесформенные и кричащие, были туманны и рождали надежду, а с ней и страх. Эти два чувства связаны, без надежды нет страха, понимали они теперь. Ученые и инженеры, строем движущиеся вперед, наконец приблизятся к аномалии, к неизведанной территории. Но что ждет дальше того, кто встал в строй, кто своими глазами увидит страдания коренного населения, расстрелы и гонения туземцев, кто на себе прочувствует пандемию, истощение и, что страшнее, потерю сна? Ведь за последним стоит нечто большее, чем просто физический недуг. Борьба, которую человек ведет у себя в голове. Два голоса, что он слышит, из них один – надежда, вера, что однажды он сможет оторваться от озера и все забыть, а для второго смерть привлекательнее пандемии, милее той холодной земли, где все мертво и где встать в строй порой единственный выход. Об этом кричат дождевые ливни и блеклая, лишенная четких очертаний в пасмурную погоду, гряда холмов. Не слышать их может лишь тот, кто этого озера, этой холодной и мертвой земли, по-настоящему не знает, тот, кто смотрит на нее через синеватые окна центра сбора. А процесс познания…

No one looks up anymore

‘Cause you might get a raindrop in your eye

And Heaven forbid they see you cry

As we fall in line…²

…и есть тот леденящий марш.

Ламмерт почувствовал, как леденеют его руки, ружье затряслось. Вокруг царил полумрак, он вгляделся в тусклый свет в окне станции и вспомнил про полувахту и про своего помощника. Его вдруг напрягла тишина, которой он до этого, казалось, не замечал. До этого ему слышался дождь, переменный дождь.

«Полувахтой… До вечера…», – крутилось в голове. Но Руди не заслуживает становится частью строя, решил первый разведчик. Его будущее намного светлее, чем те мысли, что рождает тишина. Безмолвие рассудка того, кто в строю и идет к морю, кто ищет море посреди высохшего дна. Всех их ждет одно, молчание и мысль о…

Пальцы уже болели от холода. Ламмерт отвел ружье от лица.

And then I start down the sand

My eyes are focused on the end of land

But again the voice inside my head says

«Follow me instead»

«Follow me instead»

«Follow me»³

Он вышел во флигель и бросил оружие там, только бы быстрее освободить от него руки. Болела голова, и Ламмерт чувствовал, как поднимается страх. Он смог разглядеть вокруг станцию со старомодной мебелью и желтыми стенами, такой, какой она была всегда, и до болезни, и до того, как он начал страдать от истощения и бессонницы. Тени истлели, Ламмерт вернулся к реальности, обрел надежду, веру в будущее своего помощника.

Окружение больше не тонуло во мраке, будто человеку снова вернули его призму, перед ним снова свет, впереди снова страх. Хватит ли ему сил?..

Он вышел из станции и направился к Руди, вокруг серые пески и серое небо, морось и слабый ветер. Но первый разведчик помнит, на дне высохшего озера ничто не остается прежним. Все меняется… Это может произойти сегодня, или в любой другой день. Он думает, пока есть надежда, этого не будет, не сегодня. Но как долго человек может жить с верой, как долго он может бояться? В один миг для каждого в строю смерть покажется привлекательнее страха. И Ламмерт понимает, что это ждет и его, что Руди он может так и не помочь. Марш накроет дождем, а Ламмерт будет сожалеть еще больше, он не спасет их двоих. Тут Ламмерт заметил, как капли стали попадать на его пальто, от воды поднялся шум. Он шел в глубокой задумчивости медленно, но случалось, что он оказывался в знакомом месте неожиданно для себя рано, будто должен был идти к нему еще долгое время. Тогда он останавливался и, стоя в тумане, смотрел на воду, всюду заполнившую место, он каждый раз замечал шум, беспрерывный, шум еще живого организма, этой пустыни. А вместе с тем тишина и для самого биотопа, и для тех, кто его населял, стала смертью. Это состояние полубреда продолжалось собственно до самой встречи с помощником, иногда Ламмерт думал, что все это очередное сомнение, страх перед самоубийством, что он до сих пор оставался на станции, и сидя на диване, в том же пальто, трес ружье и слушал по радио слова о марше. В воспоминаниях об этом дне потом ему казалось, что он вышел из станции гораздо позже или что не вышел совсем. Наконец остановившись уже по обыкновению прямо посреди пустыни и льющихся потоков мерзлой воды, слушая их шум, от страха ли, от близости к ужасной мысли или, напротив, от сомнений и продолжения борьбы, от того, что есть еще в ней голос надежды, но ему вспоминался родной город, блеклый и, скорее всего, не правдивый образ. Тот самый город, что стоит на берегу высохшего озера, где сейчас из-за построек компании занавес, навсегда созданная пропасть между научным исследованием и теми людьми, для которых оно начиналось… В городе, где он жил, а точнее в воспоминании, вызванном мутными пейзажами мертвого озера и холодными ливнями, в такую же погоду, в такие же дожди пострадал от болезни один из его родственников. Была первая вспышка пандемии, Ламмерт тогда был совсем еще молодым.

Страна превратилась в пустошь, и пустует уже много лет его родной дом…

And the emotionless marchers will chant

the phrase:

«This line's the only way»⁴

Близился вечер, с далеких краев спускался мрак, и дневной свет понемногу уступал. Это заставило Ламмерта вспомнить о расписании и вздрогнуть. Может он вовсе и не решился… Может не было никакого спасения, никакой надежды. Почему он бросил дело и пошел к Руди, неужто для того, чтобы принять вахту?

С грустью он посмотрел вперед.

Теперь перед ним из тумана медленно одно за другим стали появляться деревья, их устремленные ввысь зеленые и болезненные стволы, лишенные ветвей. Среди них показалась сигнальная вышка, за ней подернутая дымкой лаборатория с горящими в непогожий вечер окнами. Ламмерт стоял в своем мокром, отяжелевшем пальто, ощущая мертвый гнилой запах; низко накрывало деревья пустое небо, лишенное солнца и птиц. Тварей не было видно, но первый разведчик знал, что они здесь, на холодной земле, скрыты наступающим мраком, что они давно перестали летать. Ламмерт заметил, как погасли окна. В вечернем полумраке донеслись звуки бьющихся о воду крыльев.

Руди вышел из лаборатории и таща что-то в руках – что именно, Ламмерт не разглядел – направился к колодцу. Спустя долгое время помощник показался снова, пока его не было Ламмерт простоял на том же месте и не решился никуда идти. Хотя еще не до конца стемнело, и Ламмерт смог разглядеть помощника, тот его не видел и вернулся в лабораторию. Но теперь свет не зажегся, скоро Руди вышел, накинув рюкзак и звеня инструментами, и запер дверь.

Ламмерт видел, как Руди сошел с порога и зашагал ему навстречу, вскоре обратив на него взгляд и замедлив шаг.

– Ты закончил, я вижу, – сказал Ламмерт, Руди молчал. – Трудно все это?.. Ты, верно, недоволен тем, что я тебе сюда поставил? Эта работа… не пренебрегай ей, пожалуйста. Она может быть невыносимой, но всегда лучше бездельничества. Нет ничего хуже для разведчика, чем свободное время… Так даже не замечаешь погоды.

– Эту погоду нельзя не замечать.

– Может быть. Но когда мы были еще по ту сторону берега, народ не хотел придавать значение тем симптомам, что вызвали массовые заболевания, также, как и отравленному окружению и токсичному воздуху, идущему с пустыни. А теперь возможно их кладбище накрывает такой же ливень, как и у нас. И дождь безучастно шумит над могилами. Тот самый дождь, который, можно сказать, стал печатью этой эпидемии, – Ламмерт прищурил глаза и всмотрелся в небо, его лицо исказилось – Ведь им нельзя было не замечать…

Теперь он медленно шел к зданию, и Руди решил выслушать все, что скажет первый разведчик и только, когда этот разговор закончится, отправиться назад на станцию. Помощник шел рядом, удивляясь виду Ламмерта и тому, что он не взял с собой никакого снаряжения. Как оказалась, у него не было даже ключей.

– Вначале тебе говорят, – продолжал Ламмерт, – что мы здесь для того, чтобы исправить их ошибку. Мы здесь в поисках оставшихся вод, капли жизни. Но в итоге ты просто брошен посреди отравленной природы, вокруг холод и пустота. И много лет ты проводишь именно бездельничая по большей части. А когда наконец встретишь эту жизнь… – он повысил голос и прервался, судорожно бросая взгляд по сторонам в поисках чего-то. Руди открыл им дверь и включил одну лампу. До Ламмерта сразу добрался резкий запах, с примесью яда, медленно убивающего исследователей наравне с ужасной погодой. Ламмерт сильно закашлял. Потом он присел на кресло в углу комнаты, расстегнул мокрое пальто и больше ничего не говорил. В окне зелеными блеклыми пятнами светились гниющие участки деревьев. Руди сказал что-то про свою полученную работу и свое отношение к ней, предложил свои инструменты, отдал ключи и прежде чем уйти, оставил работать радио. В нем диктор сообщал о марше второго потока.