Текст книги "Процесс"

Глава 2. Стало так

«Предпочитаю бичевать свою родину, огорчать ее, унижать ее – только бы не обманывать!»

Петр Чаадаев

«Подумай, на руках у матерей все это были розовые дети»

Иннокентий Анненский

В России наиболее ярко сказалось отторжение от быстрого развития и его корней. Черты явления были внезапны и грозны, до сих пор малообъяснимы из-за своей нелогичности. Такова была природа России. Поэтому она все еще представляла собой опасность для мира.

Мы уже упомянули о границах возможностей человека, которые мешают быстро принимать новый уклад жизни, несмотря на его вроде бы естественное возникновение, и вызывают реакционный взрыв (см. выше. Э. Тоффлер). Самая консервативная часть населения России – крестьянство – отрицательно реагировала в XIX веке на индустриальное развитие городов, потребовавшее отторжения части населения от привычного земледельческого образа жизни. Традиционность, а вернее, застойность привычек и быта оказались сильнее динамики разума.

Начиналось это так.

Большинство русского населения издавна почитало свою нетрудовую часть – нищих и убогих, странников, голь кабацкую, буянов, бродяг и юродивых. Они не только не вызывали морального или социального осуждения, но, наоборот, их считали «блаженными», то есть людьми, принимающими жизнь без каких-либо созидательных усилий. Над ними сиял ореол святости. Православные отшельники-праведники были символом бедности мирской, а значит, богатства духовного. Чистота душевная становилась объектом поклонения, аналогом нетрудового начала, стремления к безгрешности Исповедовала, согласно Новому Завету, покорность судьбе, минимум усилий и правило «лишь бы день прожить». Таков был характер христианства, пришедшего из Палестины через Византию.

Оно отвечало реалиям русской жизни. При нем формирование нации шло ровнее. Заселение обширных территорий Севера и Сибири способствовало укоренению местного характера, инстинктивному соответствию его природе. Нацию на этих просторах характеризовало единочувствие. Оно, получая уроки природы, не требовало развития. Поэтому политическое мышление отсутствовало. Формировалось консервативное устройство жизни, разделенное в одной семье от другой.

В русском фольклоре символическими и уважаемыми персонажами были Иван-дурак и Емеля на печи. Богатырь Илья Муромец сиднем сидел тридцать лет и три года, и только в зрелом возрасте стал применять свою силу, но не в труде, а в защите собственной сакральной нищеты от внешних врагов.

Более доказательно представил русские привычки на начало XX века ученый Д. Менделеев. Он оценил интенсивность труда россиян в 50–60 рублей на душу в год, в то время как в США – 350 руб. на душу.

По указу Петра I религия была оторвана от близкого ей патриархального начала и стала государственным институтом Введенная сверху православная петровская церковь, исповедующая интенсивное европейское трудовое начало, даже не бралась утешить оскорбленного ею старорусского человека. Воспрепятствовать последовавшему за этим отторжению его от новой иерархической структуры. Тем самым она потеряла свою первозданную евангельскую чистоту. Отношение к попам стало неуважительным. Церковь перестала быть опорой растущего сознания и осталась неким атрибутом существующего образа жизни. Не более того.

Канонизированные православные святые исповедовали отшельничество, часто жили в скитах. Одинокая молитвенная жизнь противоречила природе католической церкви, при которой возникали монашеские ордена, то есть сообщества, направленные на активную религиозную и трудовую деятельность.

Российскому христианству была близка евангельская заповедь «блаженны нищие духом». В ней нашла свое оправдание святость уравниловки, как особый вид зародышевой демократии. Старая психология и современность были несовместимы. Тяготение к материальному равенству отвергало европейский индивидуализм, примат личности с ее вкусами, взглядами и способностями, а это означало отказ от соревновательного развития общества. Византийское православие, как его ни критикуют в наши дни, наиболее последовательно жило по заветам Христа и вносило в жизнь русских людей строгие моральные правила. Разумеется, это входило в конфликт с научно-техническим прогрессом и не развивало русского человека. Он был консервативно чист.

Такая натура сохранялась благодаря безбрежному природному окружению, зависимостью от климата и погодных условий. Просторы России приводили к выводу, что для их общего с человеком выживания не надо делать ничего особенного. Они отвергали волевое начало и предлагали веру в судьбу, которая не требует ни усилий, ни ума, ни убеждений, а лишь только труд по шаблону предков. Разве это не отвечало заветам Бога после сотворения Адама? Плотность населения России была значительно ниже, чем в Европе, Китае, Индии и Америке. Заметим, что малочисленные индейцы в Америке, еще не заселенной пришельцами из Европы, также были слиты с природой, покорны перед стихией и судьбой. Эти черты придавали их образу жизни своеобразие, сходное российскому.

Контакты между группами населения России были весьма слабые. Хозяйства – натуральные, то есть удовлетворяющие свои домашние потребности семейным трудом. Торговля – неразвитая. Поэтому так мало внимания уделялось дорогам, средствам связи, общественным службам. Именно в России появилось понятие «глубинка», или «провинция», что естественно для столь большой страны. Для нее характерна автономия самого малого региона, вплоть до села. Общенациональному сознанию не представлялось отчета не потому, что его не было, а потому, что оно не требовало своего осмысления. Русский крестьянин не задумывался над характером своих привычек. Он был просто верен самому себе и потому чист.

Эти особенности России вызывали слабую государственность. Перепись населения 1897 г. показала, что в России на одну сотню человек приходится только 2 % госслужащих и полиции. А во Франции – 10 %. Российская власть, даже в позднее время, чаще всего полагалась на урядника. Природность жизни избавляла ее от крупных действий государственного характера.

Продолжение прогрессивной петровской линии Александром II-ым – отмена крепостного права и наделение крестьян полной заботой о себе – пошатнуло авторитет петровского самодержавия. Оно во имя укрепления вертикали власти приняло табель о рангах, разделяющий население на «земских людей» и «служилых людей». Как сказал К. Астахов «российский монарх стал деспотом, а народ… превратился в рабов на собственной земле». Служение после этого более полутора веков помещику, а ранее – князю, боярам воспитало крестьянина в границах и характере его трудовых усилий. Освобождение 1861 года было принято крестьянством как тягостный переворот. Появилось недовольство новым, более активным жизненным укладом, который был непривычен земледельцам. Он соответствовал только вольнолюбивому дворянству. Раскол в обществе усилился. Но страна продолжала двигаться в этом же направлении.

Крестьянство терпело мелкую промышленность, но не думало, что ее естественное продолжение – крупная индустрия – вдруг появится и резко изменит условия существования. Рабочие – недавнее бедное крестьянство – принесли с собой в города уравнительную психологию, противоречащую конкурентному фабричному прогрессу с его жесткой производственной дисциплиной. Столкновение нового города и старого села произошло не потому, что капиталисты эксплуатировали пролетариат, как утверждает марксизм, а потому, что малочисленный рабочий класс и связанная с ним деревня не могли переносить иного образа жизни, все сильнее подчеркивающего разницу в уровне существования людей.

Волнения 1905 г. явились следствием именно такого конфликта. Народ не умел умственно копать так глубоко в социальной среде. Поэтому демонстранты требовали ликвидации любого неравенства и были готовы к погрому богатых. Инициаторами декабрьских боев в Москве стали текстильщики и мастера по дереву. Они недавно пришли из сельских общин на вполне традиционное для России производство, развитое в городских условиях и настолько требовательное, что столкнулись на нем совершенно с другими условиями жизни, принять которые были не в состоянии. Похожий процесс шел и в деревне. Земли крестьян, ушедших в город, переходили не в общину, а в распоряжение торговцев землей. Это было потрясением. Земля, как оказывалось, может быть не основой продуктивности, а самим продуктом.

Столыпинская реформа 1906–1911 гг. имела своей задачей капитализацию деревни в целях интенсификации ее труда и сближения тем самым с развитием городов. Это была реформа дальнейшей европеизации страны. Отмена общинного землепользования и перспектива выхода на хутора, требующие беспрестанного труда в земледелии и скотоводстве, представляли собой акт капитального давления на старый образ жизни и травмировали крестьян.

Исследователь Р. Тери показал, что с 1900 по 1912 г. добыча угля выросла в России на 79 %, а производство стали – на 50 %. Соответственно росли кредиты иностранных банков промышленникам природно-богатой России. Рост перерабатывающей промышленности был неостановим и превышал темпы развития Англии, Франции и Германии.

Сделанный Тери на этом основании прогноз показал, что численность народов Российской империи составит к 1948 г. 344 млн. человек. На самом деле население СССР составило к этому периоду только 150 млн. человек. Даже если бы не было гражданской войны и общенародного геноцида тридцатых-сороковых годов, этот показатель был бы равен 200–250 млн. Несовпадение с расчетами составляет около 100 млн. человек. Где они? Может, не родились, а может, погибли? Демографическая катастрофа в таких масштабах тем показательнее, что прогнозы А. Тери на 1948 г. в отношении Германии, Англии и Франции совпали с действительностью.

Правящие и финансовые круги царской России не понимали, насколько подобный прогресс противоречит психологии русского фундаментализма. Они были настолько отделены от него, что даже язык предпочитали французский и, согласно формирующемуся у них европейскому сознанию, считали, что главной проблемой России является избавление от косной монархии. А она более соответствовала русскому массовому пониманию вещей, чем динамичный буржуазный строй. Против него боролись народовольцы, прогрессисты 1-й и 2-й Думы, и только в ходе войны с Германией и Австро-Венгрией сумели сбросить царя.

Проевропейские слои России явно поторопились. Провозглашенной демократической власти не на кого было опираться. Для масс, особенно крестьянских и солдатских, понятие собственной власти звучало дико и означало безвластие. Исторические корни приучили их подчиняться, а не командовать. Лишившись и того и этого, перед рядовыми людьми замаячила анархия. В это понятие не был внесен смысл, провозглашенный князем Кропоткиным – теоретиком анархизма. Политического сознания не было. Поэтому начался развал армейской дисциплины и погромы богатых. Общество в низах превращалось в сборище бандитских шаек. Их подогрела резко развившаяся военная промышленность, всеобщая мобилизация, повлекшая дальнейшее отторжение деревни от привычного быта, а солдат существование в далеких от родного села условиях жизни.

Уравнительное мышление стало быстро переходить в действие. Погромы помещичьих усадеб имели своей целью в основном уничтожение, а не грабеж, то есть снова проявление уравниловки. В армии по этой же причине росли нарушения субординации, а значит, разложение воинской дисциплины. Временное правительство не понимало движущих пружин этих событий, провозглашало верность своим военным союзникам (снова западноевропейский уклон!) быстро теряло свой авторитет и приобретало фарсовые черты. Установилось безвластие, своего рода политический вакуум. В этих условиях любая беззастенчивая сила могла встать во главе страны.

Специфика дальнейших событий состояла в том, что назревающий бунт не был осознанной политической революцией. Массы не разбирались в программах существующих партий. Они руководились проснувшимся в них анархо-разбойничьим началом, противостоящим политической зауми партийных программ. Поэтому ближе всего к ним были разрушительные настроения групп, обходящихся без интеллигентско-бюрократического аппарата. Эти группы провозглашали настоящее, а не запутанное в словах будущее. Раньше всех понял это Ленин. И он провозгласил: «Берите все! Крушите все, не оглядываясь на правила прошлого!». Такое отвечало моменту, притом не монолиту народа, а множеству разрозненных группировок, каждая из которых считала себя главной. Был разгромлен Эрмитаж и Зимний Дворец. «Зеленые», григорьевцы, большевики разного толка, чапаевцы (позднее романтизируемые) были отрядами воинственно антибуржуазными, руководимые теми, кто кричал громче и стрелял метче. Трезвее были верхи большевиков. Они раньше других поняли, что успех бунта требует системы. К этому времени обескураженные массы тоже ощутили свою бестолковость и стали тянуться к аппаратной структуре.

Все эти формы борьбы сказались в выборах и заседании Учредительного собрания. Оно также выявило характер борющихся сторон. Демократическая словесная логика (кадеты, эсеры, эсдеки) вещала о будущем, левые депутаты, не углубляясь в теории, говорили только о настоящем: заводах, фабриках, о земле, о мире. В острой реальной обстановке перевес получили левые. Неудивительно! Это был стихийный паралич правых, поскольку депутаты старых политических направлений не представляли, в какие государственные одежды они должны приодеть новую Россию.

Большевики ликвидировали Учредительное собрание, и это (что характерно!) не вызвало никакого возмущения масс. Они обрели власть без каких-либо ограничительных норм. Это была и анархия и одновременно усмиряющая хаос сила. Несмотря на такой двойственное лицо, обстановка представляла для масс фундамент, оправдывающий грабеж и насилие. Поэтому нарождающаяся новая власть большевиков и левых эсеров считала беззаконие нормальным явлением и собирала народ под свое крыло. Когда это удалось, объявило беззастенчивое самовластие.

Кто же в таком случае олицетворял такую силу?

Назвать большевиков дикарями вряд ли возможно. Их верхушка считала себя развитыми людьми, но тем острее они ощущали неприязнь к ищущей мысли. Их мышление определяло отнюдь не понимание гуманистических ценностей, а комплекс неполноценности и неутоленного властолюбия, в свете которого традиционная мораль и застойный быт считались лишь презренным препятствием на пути к господству. Если очистить общество даже от слабых рыночных отношений, то силовая власть будет единственной, а значит решающей абсолютно все. Гуманность должна быть вначале провозглашена для признания исконных надежд народа на справедливость и сразу отброшена. Так они добивались легитимности. В целях создания государственной системы большевики гласно опирались на учение Маркса и Энгельса, имевшего в дореволюционный период популярность у средних слоев.

На самом деле эти люди придерживались идеи авторитарной уравниловки с жесткой властью верхов. Подавляющее большинство приняло такое государство. Гуманитарное меньшинство воспротивилось несовместимости теории и практики, и было за это жестоко наказано. Высокий уровень озлобления повлек за собой также отказ от традиционной религиозной (христианской) основы жизни и начало разрушения церквей.

Подобный экстремизм основывался не просто на фанатизме вождей. Свобода от всех моральных норм невольно поставила впереди восставших уголовные элементы, у которых были свои счеты с людьми. Они тоже были сторонниками террора и грабежей без суда. Неудивительно, что они легко проникли в карательные органы. Одни не мешали другим.

Нетрудно в этом увидеть сходство с природой гитлеризма, которое должно учитываться историками и политиками наших дней. Со страной, пошедшей по пути зла, не говоря уже о развитии подобного ненормального строя до беспредела, нельзя иметь никаких доверительных отношений. Общеполезные совместные с ней действия должны были бы сразу подвергнуться строгому контролю со стороны демократических стран Европы. Но западная демократия до этого тогда не доросла.

Все сказанное впитала группа преступных демагогов-авантюристов, патологически властолюбивая и циничная. Их биографии говорят, что это были люди без профессии, хотя некоторые из них происходили из культурных семей. По такому странному сочетанию их можно отнести к авантюристам с умом и энергией. Эти экстремисты понимали, что элементы бессмысленного и беспощадного бунтарства долгое время зрели в народе. Он тяготел к крайностям: к полному безвластию и уединению в деревнях или же к беспощадной верховной власти, которой он был готов покориться как гаранту устойчивости жизни. И то, и другое говорит об отдаленности русского мужика не только от современной цивилизации, но и от жизненного расчета. Это – результат отшельничества нации в целом и природности ее натуры, фатально принимающей засуху, ураган и налетающие политические бури.

Для более полного понимания природы большевизма необходимо обратить внимание на один общий штрих личности этих людей. Ленин, Сталин, Троцкий и другие руководители такого же ранга никогда не зарабатывали себе на жизнь. Когда их спрашивали об их профессии, то они отвечали односложно «революционер». В переводе на общепонятный язык это означало «люмпены» – весьма распространенный тип личности на Руси.

Для укоренения такого типа были свои основания. Один из французских наблюдателей заметил еще в 1916 г.: «С одной стороны, у великоросса имеется много положительных, трогательных черт характера, за счет которых он располагает к себе. С другой стороны, часты проявления жестокости и бессовестности, так что невозможно понять, как столь разные черты характера уживаются в одном индивидууме. В русском характере мы находим контраст между меланхолией, чисто славянским благодушием и жестокими кровожадными инстинктами азиатских кочевников» (по А.Широпаеву. «Тьма-родина»). Можно предположить, что русская натура склонна к психическим сдвигам.

Низы быстро поняли, кто является их «родственниками» во власти и охотно переняли их образ действий. Заметим, что громогласные обещания земли и мира принимались невежественными массами, не обращающими внимания на моральный облик нового руководства. Низовым, люмпенским массам оно было близко своей политикой и решительным характером. Возможно, они представляли власть как явление пугачевщины, и потому нашли отклик у раздраженных толп, не знающих, что делать после полученной ими свободы. Оружие, которое они унесли с фронта, подсказывало им ответ на этот вопрос.

Большевики в первую очередь уничтожили любые либеральные начала, и это было с удовлетворением принято массами, которые забыли, что недавняя самодержавная царская власть была в основе своей консервативной, то есть близкой крестьянству, а при большевиках свобода легко переходила в безвластие, никак не поощряющее труд. Логики не было. В массах побеждали радикальные политические тенденции, а проще разбой, и их улавливали активные большевики и левые эсеры, демагогично лавирующие среди волн событий.

Большевики сумели воспользоваться всеми этими сторонами для выгодного им существования.

Ленин в 1921 г, на встрече с итальянскими коммунистами одобрил государственные идеи Муссолини. И неудивительно. Он был за диктатуру, независимо от того, какой политический строй она несла. Силовое начало являлось его культом и означало презрение к людям. Несомненно, он одобрил бы диктатуру и Гитлера, если бы дожил до нее. Это за него сделал Сталин.

Ленин, Сталин, Троцкий, Свердлов и близкие к ним фигуры не были по своему душевному складу коммунистами, а чем-то абсолютно противоположным – фанатиками власти над людьми. Маркс, в свое время, утверждал, что социалистическая революция в России невозможна. Он оказался, как это ни странно, прав. Кровавый бунт крестьянских низов в основе своей не придерживался социалистической идеи. Коммунисты-большевики, воспользовавшиеся стихийным восстанием масс, придали ему демагогическую марксистскую подкладку в целях укрепления абсолютной власти. Воинственное марксистское учение, выступавшее против современной цивилизации и сулившее земной рай в будущем, бросило свои семена на русской безграмотной почве. Оно подходило как ширма, реклама, вероучение, развязывающее руки людям, претендующим с его помощью на власть, которая была истинным культом большевиков, и подлежала стихийному внедрению в массы.

На первом революционном этапе темные люди совершенно не восприняли декларируемого политического обращения к ним. Социализм, коммунизм – эти слова были нечто вроде сказок про волшебников, занятным рассказом, а не жизненной основой. Но обещание безденежного устройства жизни вызывали симпатию бессребренической русской души. Как может быть построено такое общество, было для них неважно. Главное – это обещание, что не будет богатых и всесильных со своей мошной, которая способна разрушить привычные устои. А это и есть справедливость.

В рассказе «Дикое сердце» писатель Артем Веселый показал единство древнего, первобытного, генетического, волей судеб проснувшегося в позднюю эпоху, и явления большевизма. Это действовало и на часть люмпенской интеллигенции, увидевшей идеал бескорыстной жизни и потому подчинившейся власти не рубля, а левой идеи. Коммунизм стал притягательным для многих чистых людей своим отвержением корыстолюбия. Они считали, что бесклассовое общество можно построить быстро, стоит только убрать богатых. Тогда появятся всходы нового мира во всем.

Часть интеллигенции проявила на этой почве немалое творческое новаторство. Возникли новые литература и искусство, новые объединения писателей, но подобная свобода мысли, тем более незыблемо сформулированная коммунистическими слоганами, была опасна своим новаторством и мобильностью, и впоследствии пресечена новой властью. Зачаточные круги революционной культуры не видели, кто является ее фундаментальным носителем, Не видели и его пороков. Принцип обращения только к низам общества обернулся, как писал Ю. Афанасьев («Новая газета» № 1312), «окрестьяниванием всей государственности, торжеством невежества и грубого вероломства». Началась плебеизация государственного аппарата, при котором всякое явление свободы было опасным для власти. Это было рождение партноменклатуры советского типа, куда более жестокой, чем царское чиновничество.

На природу рядового человека сильно повлияло освобождение от моральных норм, пришедшее весной семнадцатого года. Заметим, что всякие моральные ограничения в России всегда исходили от верховной власти и церкви. Поэтому они были с такой ненавистью отброшены. Но большевистский левый уклон был с радостью принят, поскольку он утверждал крайние формы аморальности.

Вот акт № 18 расследования «по социализации девушек и женщин». Следствие было проведено при власти Белого движения.

«В г. Екатеринодаре большевики весной 1918 года издали декрет, согласно коему девицы в возрасте от 18 до 25 лет подлежали социализации… Инициатором был комиссар по внутренним делам Бронштейн. Он выдавал мандаты на это мероприятие. На основании таких мандатов было схвачено более 60 девиц. Одни были изнасилованы на месте задержания, другие отведены в числе около 25 душ во дворец войскового атамана к Бронштейну, а остальные в «Старокоммерческую гостиницу» к командиру Кобзыреву и в гостиницу «Бристоль» к матросам, где также подверглись изнасилованию. Другие были уведены уходившими отрядами красноармейцев, и судьба их остается неизвестной».

Выступая на VIII съезде партии (1919 г.) один из руководителей Красной армии Г. Сокольников так охарактеризовал ее моральное лицо: «Героизм отдельных лиц и бандитизм основных масс». Съезд никак не реагировал на эти слова, хотя они говорили не только об армии, но и о массах, а также об их руководителях, решивших успех октябрьского переворота 1917 г. Неудивительно, что упомянутая откровенность говорившего на VIII съезде стала в недалеком будущем причиной его гибели. М.Горький в беседе с Б.Соколовым (1920 г.) сказал: «95 процентов коммунистов – нечестные люди». Имеются также данные о записке большевика Л.Красина Ленину, в которой были слова: «… наше столь успешное втирание очков всему свету». А красноармейские массы распевали частушку: «…с винтовкою в одной-ю, с девчонкою в другой-ю и с песнею веселой на губе…»

Вот часть палачей большевистской верхушки: Ф. Дзержинский, организатор террора, П. Войков, садист, Г. Атарбеков, палач, М. Кедров, изувер, П. Дыбенко человеконенавистник, В. Менжинский, человек с извращенными наклонностями, К. Ворошилов, безжалостный и бездарный военком, С. Буденный, создатель разбойничьей конной армии, Котовский, уголовник и др. Эти примеры типичны почти для всей массы большевиков. Одновременно часть верхов большевистской власти свято верили в коммунистическую идею и вели себя честно и бескорыстно. Эта политическая и моральная сдержанность могла стать основой революционного фундамента в стране, но носители ее не догадывались, что действия верхушки большевиков двуручны. Их методика – сила, не сдерживая ничем для достижения абсолютной власти.

Уже во время спровоцированной Октябрьским переворотом гражданской войны крестьянство начало ощущать, что оно находится в тупике. Торговля была заменена государственным грабежом (продразверстка), то есть принудительной конфискацией запасов зерна и земляных культур. Новая государственная сила могла воевать только против чего-то, но не за что-то полезное. Этого «что-то» она не видела, ибо была разрушительной по своей природе, а не созидательной. Результатом стали всеобщая нищета и голод в городах, на которые власть могла реагировать только путем вошедшего в систему дальнейшего ограбления того самого крестьянства, на которое она еще недавно опиралась. Провозглашаемые высокие цели уже не впечатляли.

Понимание того, что происходит и кто в этом виноват, проявлялось медленно. За время прихода к яви были уже разгромлены белые армии, несущие спасение для того же крестьянства. И только когда большевистская власть стала единственной в стране и могла проявить себя в полной мере, массы начали ощущать, в чьи руки они попали.

Результатом стали крестьянские антисоветские бунты в Тамбовской губернии, рабочих в Астрахани, казаков на Дону, матросское восстание в Кронштадте. В ответ были организованы концентрационные лагеря не только на Соловецком архипелаге, но и в городах Холмогоры и Пертоминск (Архангельская губерния). Там и в губернском центре были уничтожены в 1920–1921 гг. по бессудным приговорам руководства губернской ЧК 25 640 человек. (Журнал «Отечественные архивы» № 1, 1994 г.) Это были бывшие солдаты царской армии, то есть крестьяне и ремесленники, а также студенты, служители церкви, интеллигенция. Заметим, что сам Архангельск населяло в те годы только 56 000 жителей. По пока не подтвержденным официально исследованиям российских историков, в других северных губерниях за тот же период было расстреляно 59 000 человек. В Петроградской губернии органы ЧК расстреляли с 1921 по 1922 г. без следствия и суда 48 000 человек.

Современный историк Ю. Бродский считает, что режим тюремного Соловецкого архипелага в Белом море явился как бы репетицией к позднему массовому террору. Чекисты набирались опыта во всем – от норм скудного питания обреченных на медленную смерть до размера глубины могил захороненных. В 1934 г. на остров-тюрьму приезжала немецкая нацистская делегация для заимствования опыта массового террора. Известно, что они взяли на вооружение лживую надпись на воротах Соловков, которую потом воспроизвели в Освенциме: «Arbait macht frai»(«Труд дает свободу»).

Приговоры чекисты выносили без учета обстоятельств дела, руководствуясь только «революционным правосознанием», то есть заданной антипатией к определенному типу людей. Так проявлялось все большее сходство с немецким нацизмом. Специалистами по террору стали Троцкий и Свердлов. По их приказам были истреблены более двух миллионов казаков Дона, Кубани и Урала. В Закавказье (Баку) с 1921 по 1923 г. было расстреляно 67 000 человек, а затем дополнительно 44 000 человек. В Туркестане за один год было уничтожено 77 000 человек. Эти данные отдельных исследователей должны быть проверены официально.

Местом злодеяний стал и Дальний Восток. Там за 1923–1925 гг. в затопленных баржах нашли свою смерть в устье Амура сотни тысяч человек. Большая их часть была депортирована из густонаселенных российских губерний и Украины. Заниматься там массовым уничтожением людей большевики побоялись и потому вывезли их поближе к Тихому океану. Таким было первое «освоение» Сибири советской властью. И, наконец, в Благовещенске-на-Амуре за короткий период было убито 5 000 россиян. Сравним с этим Ленский расстрел и «Кровавое воскресенье» наделавшие столько шума.

Боязнь огласки не помешала предреввоенсовета Троцкому истребить на Украине стрелковым оружием и артиллерией 8000 голландско-немецких христиан колонистов (менонитов) с их семьями, не пожелавших пойти в Красную армию (так же как и в Белую!). Подобные прецеденты позволяют предположить, что в других регионах России репрессии достигали аналогичного масштаба. Губерний в составе России были десятки, и, соответственно, в архивах есть данные о гибели миллионов людей по бессудным приговорам советской власти в ее начальный ленинский период. Эти архивы закрыты по сей день.

Столь масштабный террор явился отнюдь не только следствием революционного запала. Он представлял расчетливую основу власти, которая еще до революции поняла, что без массовых убийств не сможет быть во главе страны. Нетрудно заметить, что убивали людей полноценных. Значит, речь шла об особой селекции населения в российской среде, о победе темных преступных низов, вырвавшихся наружу со своими руководителями и единомышленниками.

Ленинский террор породил катастрофические гуманитарные последствия. Истребление работящей, честной части населения, конфискация посевных запасов в деревнях повлекли за собой массовый голод после гражданской войны. Только от него погибло около пяти миллионов человек. Такого Россия никогда не знала. Она не знала и столь масштабного сопротивления властей общественным инициативам помощи голодающим. По приказу Ленина была ликвидирована стихийно возникшая организация «Помгол» («Помощь голодающим»), а ее активисты высланы за границу. Можно предполагать, что гибель сельского населения отвечала политическим расчетам большевиков, которые уже тогда понимали, что консервативное русское крестьянство не станет оплотом их власти.