Текст книги "Процесс"

Эти черты можно назвать единственными корнями большевизма в России. На этом основании можно говорить только о поверхностном приятии народами этой страны культурного начала. Отсюда – близость к крайнему консерватизму и уравнительному образу жизни. Жесткая антипатия к новаторам. Потом – стихийная смута и исторический тупик. Образовалось упрощенное сообщество безымянной толпы. Заговорило древнее начало.

История племени людей делилась до сего дня на четыре периода – родовой, племенной (включая охотничьи промыслы), сельскохозяйственный и индустриальный. Последний период напугал человека, обнажив крутое намерение творческих людей удалиться от спасительной природы.

Значит, если бунтарские настроения масс имели какую-то уходящую в древность первопричину, то власть большевиков, использовала эти причины у нации со вспыхнувшей в ней энергией. На деле только идеология одинокого террориста Нечаева (XIX век), да народовольцев без ясной политической цели роднят их с большевиками. Вполне возможно, что в жертвенности узкого круга разночинцев большевики увидели черты, которые можно развить. С завоеванием их лидерства история началась заново и все еще продолжается сегодня. «Интересная история!» – как сказал мессир Воланд у Булгакова по поводу только одного кровавого инцидента.

Поиск питающих ее корней должен вестись в ближней сфере. Какой?

Поскольку большевики обозначили себя как группу внеправовых элементов, отвергнувших общественный договор, есть основания считать их уголовной силой, впервые пришедшей к власти в одной стране. Природе большевизма соответствуют криминальные братства, мафиозные образования или попросту банды с иерархической подчиненностью, денежным «общаком» (партийные фонды), кличками наподобие партийных, вождизмом («авторитетами») и невозможностью «завязать». Они не терпят морализаторства в своей среде, считая это опасностью, караемой смертью.

Обычное криминальное сообщество имеет, как правило, узкую специализацию. В нашем случае диапазон преступлений власти соответствовал почти всем статьям уголовного кодекса, но отторгал бытовых преступников от их высокопоставленных собратьев. Они всегда были «в законе» и жили за счет «шестерок» – народа в целом. Ничем не ограниченная возможность преступных действий превращала правящую касту в совершенно особую внесоциальную категорию со своим образом жизни. В отличие от обычного блатного круга, она была лишена даже той этики, которая присуща преступникам бытового масштаба, «ворам в законе».

Уголовный мир не стремится к захвату власти в государстве и находит для себя скрытое место в существующем, враждебном ему окружении. Это дает преступной среде право быть по-своему честной. Она не лицемерит, не ханженствует и без всякой моральной косметики добывает свои блага, а если грабит и убивает, то не ссылается при этом на высокие цели.

Член уголовного кодла не понимает, что такое честность, верность, доброта в общечеловеческом видении. Если он вдруг оказывается на вершине власти, то начинает разбирать, что его подданные в большинстве своем совсем другие люди («фраеры»), и потому категориям обманной справедливости приходится отвести место для существования. Иначе единственная ниточка, связывающая с людьми, будет потеряна. Власть громогласно выдает эту нить за канат и потому может заставить человека работать. Благодаря лицемерию и соответствующему толкованию литературы, искусства и журналистики можно представить дело так, что эта власть не только соответствует моральным началам, но и порождает все нужные людям привлекательные качества.

Криминал – дитя эпохи. Многообразие, порожденное разумом, способно развращать. Человек порой не хочет создавать и одновременно желает получить в свое распоряжение все, на что он «положил глаз»

Криминал – реакция на ограничения, выработанные для самосохранения здоровой части общества, который живет по традиционной моральной шкале. Собственные мерки рождаются и в криминальном мире. Там также существуют понятия добра, зла, справедливости как негатива честного мира. Люди по мере роста своего разума решают задачу затруднить вторжение к ним зла. Общество ведет борьбу с самим собой, с собственным человеконенавистническим началом. Такова природа этого странного существа. По-видимому, человек, двигаясь вперед, будет еще долго нести тяжелый груз самоотрицания, считая его некоей вдохновляющей целью. Он создает в этом случае свою культуру.

Значит, культура может быть реакционной!

Мы видим, что глубокий социально-исторический анализ не всегда нужен. Он, разумеется, обнажает закоснелые корни, но слабо исследует питательную почву. В результате мы упираемся в стены кабинетного мышления, когда, как говорится, за деревьями не видно леса. Не видим, что между разными этапами истории может существовать скрытая пропасть. Это уже не растительные корни, а разум, подчиняющийся иной питательной среде. На ней выросла европейская культура, которую не все могли понять и принять. Следствием стала разница культур, как средств понимания мира. Для многих такая разница стала оскорблением собственного достоинства, которое они считали добившимся истины. Но в зеркале новой культуры они увидели свой несовершенный облик. Где справедливость? Ее надо добыть не только собственным ростом, а приведением чужого роста к такому же уровню. Так и произошла импульсивная революция, а ее зачинатели и жертвы толковались как необходимая плата за возврат к «справедливости».

Быстрое развитие не встречает сопротивления только в странах, лишенных тормозящего исторического начала. В США, Европе технический и социальный прогресс стал национальной нормой, отвечающей типу и степени зрелости общества, темпам его развития. Он не был привнесен извне и не развивал противодействие нации. Но и как явление извне он может оказывать положительное воздействие. Китай превозмогает свое отставание и делает успехи на общемировом пути, несмотря на символическую левую идеологию. Нефтедобывающие страны Ближнего Востока получают притягательные удобства цивилизации, и это сближает их психологию с западной. Необходимо оговориться: мы не знаем, как эти страны употребят получаемое ими богатство в будущем. Духовное противостояние там существует, как и в России. Это показали массовые возмущения в Ливии, Тунисе и Египте, где люди знают, против чего они выступают, но не знают за что. Возможно появление там большевизма с исламистской идеологией.

Некоторые критики большевизма, не так давно покинувшие его ряды, страдают сегодня непоследовательностью во имя «цельности истории». Они осуждают тоталитарный строй за его авантюризм и жестокость, в то же время относятся всерьез к трудам Ленина, считая, что в них есть рациональные зерна. Снова упорно забывается, что итоговую оценку политику выставляют не за печатное слово. Этот человек полностью отдавал себе отчет в том, что идет по пути единоличной власти и геноцида собственного народа. Он не был кремлевским мечтателем. А ведь казалось, что для прозрения достаточно слов И. Бунина, сказанных сразу после смерти Ленина: «Что мог сделать Пугачев? Вот планетарный скот – другое дело. Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру как раз в самый разгар своей деятельности нечто чудовищное, потрясающее: он разорил величайшую страну в мире и убил несколько миллионов человек – и все-таки мир уже настолько сошел с ума, что среди бела дня спорят: благодетель он человечества или нет?»(книга «Окаянные дни»).

Поэтому сегодняшние утверждения, что в политике советской власти существовали разумные и неразумные стороны, говорят о неопознанных и не выкорчеванных корнях большевистского наследия. И те и другие стороны имели общую цель – укрепить созданный режим без каких-либо ограничений. Обманная культура пустила глубокие корни. В запутавшейся России скопилось много ненависти, в том числе и к самим себе. Благотворительные организации и фонды, особенно зарубежные, не могут сегодня быть поняты людьми, которых научили видеть в добре скрытый дурной умысел. Постоянная ожесточенность усугубляет цинизм, определяющий значение вещей. В этом одно из объяснений взрыва преступности в России и тех диких форм, которые она принимает.

Стоит еще раз обратить внимание на опыт Израиля – малого государства, принявшего на себя крепкую волну советской и постсоветской эмиграции в 1989-91 г.г. и позже. Неважно, кем значились в графе «национальность» эмигранты. Важно, что это была и продолжает быть таковой популяция советских людей, воспитанных «там», и сделавшая соответствующие выводы из своего прошлого. В США создать политическую партию репатриантов невозможно, поскольку она не может перешагнуть электоральный барьер. В Израиле это удалось (1992 г.).

Вскоре в этой партии проявились вождизм, презрение к электорату. Внутрипартийная демократичность стала называться у службистов партии «партизанщиной». И партия распалась. А иначе и быть не могло, поскольку руководители такой демократии импортированы из страны с недемократическим строем, обостряющим властолюбие. Их рядовой электорат, наоборот, желал разделаться с порочным политическим багажом, привезенным в страну новых надежд. Принципы демократии соблюдались лидерами советского типа лишь как правила игры, как ее внешняя сторона, а потому партия имела фальшивый характер. Бывшие простые советские люди сыграли там разоблачительную роль. Этот процесс отчасти напоминает происшедшее в России девяностых годов прошлого века. Какие качества победят в этой игре влияний, еще покажет будущее, но в любом случае оно выявляет следы советского воспитания и проливает свет на его корни.

Опыт Израиля, как и России, говорит и о том, что кризис абсолютного социализма в подавляющем большинстве стран предопределен независимо от того, каков он, расчетливый или экстремальный, приходит он к власти выборным путем или насильственным. В настоящее время максимальная степень пользы социалистических начал достигнута в Европе и дальнейшее их развитие опасно. Оно способно обеднить производительные и моральные возможности общества. Разница состоит лишь в том, что в первом случае ослабление общества можно предупредить. Во втором – оно практически неизбежно.

В цивилизованных странах, даже сегодня, нет верного понимания этого правила. Затруднения Запада в трезвом понимании природы социализма объясняются тем, что цивилизованное демократическое общество гуманистически рационально по своим писаным и неписаным законам. Оно имеет соответствующий моральный фундамент, на котором построило свою жизнь. Поэтому считает отступление, где то от общечеловеческих норм, тем более в государственном масштабе, чем-то алогичным, нарушающим основы бытия, и не может в такой факт до конца поверить. Люди не могут представить себе проявление чуждой ей человеческой природы, на которую привычная логика и религиозные заповеди не способны оказывать воздействие.

Оно рассматривает другой мир через призму своего, а в образующейся радуге трудно увидеть подлинные реалии чужого мира.

Советский строй западное общество долгое время считало «экспериментом», то есть подчеркивало свою терпимость к нему. Доброе отношение – следствие гуманного духовного склада общества – не позволяло понять, что человек, как это было в 1917 году и позже в России и в Германии может добровольно подчиниться преступной власти и тем самым утвердить дикие условия своего существования.

Ошибки Запада в оценке советского тоталитаризма объясняются также незрелостью человеческой психологии, легче воспринимающей форму, чем существо дела. Нацистский режим был ярко демонстративен: гетто в городах, конвейеры уничтожения, газовые камеры, крематории, утилизация частей тел, показательное уничтожение мятежных деревень, завораживающие парады, эмблемы смерти и тому подобное. Все это создавало впечатление, что нацизм – верх репрессивной политики.

Если бы цивилизованные народы ступили на территорию СССР, они увидели бы, что он в десяток раз перекрыл своего германского конкурента по числу жертв, но совершал все в обстановке полной секретности и барабанной пропаганды. Это ему полностью удалось, но западное мышление от этого еще глубже заходило в тупик.

Это, в частности, вызывает непонимание того, что и сейчас политические склонности России являются угрозой для цивилизации. Невозможность осмысления русским народом своего недавнего прошлого говорит о возможности его повторения в более совершенных формах. Поучительно, что испытавшие в большой мере сталинский геноцид Украина и Грузия проявили враждебность к России на своих демократических президентских выборах 2004–2005 гг. Страх, который испытали при этом российские правители, тоже понятен.

Есть и другой итог эпохи большевизма: русские познали сверхжестокость, также как немцы – «сверхчеловечность» со всей суммой ее изуверских проявлений. Отказ от эпохи террора в 1955 году был принят через силу и вызвал раскол среди правящих лиц. Поэтому было принято решение о его сохранении другим путем.

Средством изоляции граждански активных людей стали психиатрические репрессии, принявшие, как и все прошлые действия большевиков, массовый характер. Это было еще одно моральное извращение, на сей раз в такой чистой области, как медицина. Для силовых органов, особенно после XX съезда, опорочившего их, это было весьма удобно. В ложные медицинские диагнозы и в содержание людей нежелательного типа в сумасшедших домах они не вмешивались, хотя негласно требовали сохранения их карательной природы. Ближе к годам перестройки была даже предпринята акция КГБ по расширению числа закрытых психиатрических заведений в целях массовости подобного вида террора. Были созданы спецбольницы, находящиеся под ведением КГБ. По существу это были тюрьмы для диссидентов.

В итоге русский исторический опыт можно считать полнее, чем западный. Как говорил французский моралист Блез Паскаль: «Для блеска звезд нужен мрак ночей». У западного человека, не знающего этого мрака и потому не оценившего блеска звезд, личная проблематика нередко решается посредством психоанализа. Мы имеем право считать его как усиленное внимание к собственной изнеженности. На нее можно иронически ответить словами анекдота: «Нам бы ваши заботы, господин учитель!». Мы остаемся со своим опытом один на один.

Взгляд на СССР Черчилля в Фултоне (1946 г.), холодная война, образование НАТО, гонка вооружений на земле и в космосе, антисоветская пропаганда Запада, ассигнования на «звездные войны» явились инстинктивной и спасительной реакцией свободного мира на угрозу человечеству, исходящую от 1/6 части суши. Можно только сожалеть, что Россия сегодня предоставлена себе самой. Мы еще не знаем, куда приведет политическая самодеятельность полуживого народа в наши дни, тем более избравшего массовую преступность, как терпимое явление. Насильственное свержение тоталитарного строя, как мы видели на примере Германии, Японии, Италии, Кампучии более целебно.

Российские люди в недавнем прошлом шли на примитивность собственного характера, на зачеркивание в себе многообразия движущих черт, на отказ от политической ориентации и стремлений, которые при тех обстоятельствах становились лишними. Скоро выяснилось, что как раз вытравленные качества являются для человеческой натуры важнейшими, и поэтому их омертвление рано или поздно даст о себе знать. Психология масс и природа отдельного человека оказались противоречащими друг другу.

Неправы те, кто в поисках объяснения случившегося фокусирует внимание на личности вождей. Их лик – это своего рода символ, знамя, персонализирующие образ действий и уровень мышления масс. Ритуальные имена и плакатные портреты были слышны и видны только потому, что их вздымали миллионы рук и воль рядовых людей.

Языческое поклонение превращало вождей в сценические фигуры, создающие из живого человеческого материала мертвую маску лидера со всей схемой его действий и поведения. Этот стереотипный имидж при одновременной исступленной накачке граждан приобретал магические свойства. Не поддаться его воздействию было равносильно преступлению. В результате внушаемый образ не имел ничего общего с оригиналом. Его можно назвать безымянным.

Поэтому объективный поиск виновных в политическом обольщении масс с трудом приводит к каким-либо персоналиям. Мы употребляем их имена как символ преступных действий. Своеобразие заключается в том, что преступник в огромном числе случаев не отделен от пострадавшего. И тот и другой смешивались в одном лице. Как известно, за попытку самообмана или самоубийства человека не судят. Его может только отвергнуть позднее общественное мнение, и это уже немало, поскольку такой приговор ведет к очищению будущих поколений.

Порочность режима в огромной степени – вина народа. Он уже заплатил за нее неимоверно дорого, следуя довольно подлому правилу: «Мы за ценой не постоим». Проблема – в осознании его трагической переплаты. А потом в вопросе, остались ли у него жизненные силы? Ветеран борьбы с советской властью Сергей Ковалев так охарактеризовал человека своей родины: «терпеливый, раболепный, подозрительный, люто презирающий рефлексии, значит, интеллектуально трусливый, но с известной физической храбростью, довольно агрессивный и склонный сбиваться в стаи, в которых злоба и физическая храбрость заметно возрастают»

(«Новая газета» 1 августа 2009 г.). Решение этих знаковых проблем ведет к нравственному шоку. Неизвестно только, сколько он продлится. Вероятно, в этом может помочь доведенная до конца параллель между большевистским и нацистским режимами, признанная ныне (так поздно!) ОБСЕ. Оба строя схожи, хотя и несут каждый на себе печать самобытности, отвечающей конкретным историческим, национальным и социальным условиям. Один из авторов «Черной книги коммунизма», Стефан Куртуа, замечает, что невозможно дать окончательное объяснение явлению, которое в силу своих чудовищных масштабов остается непостижимым для человеческого разумения. Мы ищем аналогии, и XX век отчасти помогает нам в этом.

Ум человека породил свое подобие – компьютеры. Они подвержены болезням, похожими на органические, – поражению электронными вирусами. Симптом заболевания – утрата информации и памяти, а с нею – невозможность оценки накопленных данных или их искажение. То же у человека. Не до конца понятая им сила хотела бы сделать это заболевание постоянным, всеобъемлющим и прекратить тем самым развитие рода человеческого. История племени людей может быть в этом случае признана не имеющей ценности и должна начаться сначала, когда порок будет побежден.

Такой вывод соответствует частным доверительным высказываниям компетентных деятелей КПСС в свое время в узком кругу лиц. Они известны автору и совпадают с практикой советской власти, особенно в период ее кульминации (1929–1953 г.г.), а также с глобальной программой гитлеровского режима.

Наука требует формулировок. Как назвать все сказанное?

Социальный феномен «СССР» последовательно отвергает любое свое название, что закономерно для закрытого иррационального режима. Назвать его «большевистским» было бы неполным. Победа революционной фракции на 2-м съезде РСДРП в начале XX века не определяет природу будущего строя и употреблялась только для его легитимности. Называть его «советским» неверно потому, что понятие «совет» подразумевает свободный и широкий обмен мнениями, а этого органы так называемой советской власти избегали. Назвать строй «коммунистическим» нельзя, поскольку этот термин имел отношение только к фантастической цели режима, но никак не к периоду с 1917 по 1991 год.

Нелепо называть советский строй и его политическую систему «марксистско-ленинскими». Практическая деятельность Ленина после октября 1917 года не имела ничего общего с его теоретизированием в дореволюционный период. Даже перед самым началом своего руководства страной, в работе «Государство и революция» он развил утопические идеи отмирания государства, а менее чем через полгода создал террористическую власть. Что тогда называть ленинизмом? Отдаленное от практики теоретизирование или непосредственную практическую деятельность его партии при нем и после его смерти? Наверное, второе. Но эта деятельность была полностью оторвана от каких-либо теорий и обращалась к ним только для политического маневра. Практический ленинизм не может быть объяснен с позиций ортодоксального марксизма. Соединение этих двух понятий даже через черточку невозможно.

Ближе к истине термин «социалистический», который хоть как-то отвечает внешним чертам экономики страны. Однако принципы экономического регулирования и социальной защиты близки политическому строю ряда стран Европы и Америки, которые при этом не нуждаются в экстремальных методах их достижения. Поэтому строй СССР с известной долей приближенности можно назвать социал-тоталитарным, а строй гитлеровской Германии – национал-тоталитарным.

Ленинско-сталинский режим уничтожил минимум раз в десять больше людей, чем нацистский. Последнему дана уничтожающая оценка всем цивилизованным миром. Какая же оценка может быть дана так называемому «советскому»?

Мы ставим в наших сравнениях советскую систему на первое место по античеловечности неспроста. З. Бжезинский (бывший госсекретарь США) пишет в книге «Большой провал»: «Гитлер научился у Ленина, как создать государство, основанное на терроре, подкрепленное разветвленным аппаратом тайной полиции, государство, которое опиралось бы на концепцию круговой вины…Оно стимулировало проповедь социальной ненависти в обертке концепций социальной справедливости и провозглашало организованное государственное насилие в качестве инструмента социального освобождения». Но и в таких разумных заявлениях логической связи еще маловато. Мы начинаем подбираться к истине только когда переносим явление в сферу психиатрии. Разум не выносит противоречивых нагрузок и заболевает.

Народ и в этом случае поддерживал своего лидера потому, что тот являлся зеркалом с продуманной кривизной состояния общественных настроений, принимаемых за единственно возможные. Вожди русской революции обладали двумя чертами характера – цинизмом и жестокостью крайних пределов. Чем больше настрой в России сдвигался влево, тем явственнее выступали аномальные черты характера лидеров революции. Поведение эсера А. Керенского было экзальтированным, позерским. Он «играл» роль главы государства, что говорило о его неспособности трезво оценить положение. Подобными чертами обладала лидер левых эсеров М. Спиридонова и почти все большевистское руководство. Ленин, Троцкий, Зиновьев, Дыбенко, Крыленко, Володарский, Кун, Землячка и многие другие отличались маниакальным палаческим характером и истеричным поведением. У них не было представления о своих поступках, при переходе их в патологию. Еще в XIX веке Ипполит Тэн определил черты политического безумия: «Яростная экзальтация, постоянное возбуждение, лихорадочная страсть к писанию, автоматизм мысли, столбняк воли». Идеи политического насилия влекут за собой психические сдвиги и у поддерживающих их масс.

Аналогичные черты поведения были у Гитлера и Муссолини. Никаких противоречий в идейной сфере они не терпели и отличались маниакальной разговорчивостью даже в тесном кругу. Перебивать их было нельзя.

Дальнейшее развитие такой психики шло одновременно с лавиной экстремизма нового строя. Он вызывал не отрезвление рядового человека, а, наоборот, усиление его злобности и агрессивности. Подогревать это состояние стало нетрудно. Руководство изменилось. Теперь в СССР преобладали люди со скрытым маниакальным характером – Сталин, Молотов, Каганович, Берия и др. Такие же натуры находились во власти и в послесталинский период. Некоторым исключением стал Хрущев, но это означало попытку возврата к революционному истеризму начала двадцатых годов. Народ внимал и тому и этому. Его сознание не претерпело особых изменений. Таковы факты видимые всем. Но есть и другие невидимые.

Визит к Сталину в 1930 году известного патолога-психиатра Бехтерева привел последнего к мнению, что он имел дело с параноидальным психопатом. Его пациент руководствовался не логикой, а чувственным инстинктом, безосновательность которого давала вспышки. Такой диагноз сыграл для этого врача роковую роль. Он был уничтожен в тот же день. Похожее состояние психики было и у Гитлера. Английская газета «The daily mail» опубликовала в конце 2009 года подборку медицинских заключений о состоянии психического здоровья у Ленина. На первом месте стоит мнение известнейшего физиолога Ивана Павлова, Он без труда диагностировал, что его пациент начиная с 1902 года переносит тяжелую форму сифилиса, приводящего в текущей жизни от мягких поступков к вспышкам необоснованной жестокости. К такому же выводу пришли кремлевские врачи, вскрывавшие тело Ленина, в том числе проф. Збарский. Им было предложено под страхом смерти такой диагноз скрыть. Только сегодня он может быть опубликован. А сколько сюрпризов нас еще ждет впереди!

Совместное существование вспышек террористического мышления и провозглашаемого политического идеала говорит о шизофреническом расколе сознания, в нашем случае массового. Преступления лидеров понятны и обоснованы, но как быть с массами, активно или пассивно поддерживавшими таких преступных лидеров? На этот вопрос должны ответить они сами.

Если люди просто забудут свое прошлое, не осознав его, это будет значить, что все случившееся душевное заболевание народа, излечиться от которого так и не удалось. После ремиссии оно может вернуться. Если люди отдадут себе отчет, что это было психическое нездоровье, весь советский период станет частью непрерывной биографии народа. Тогда вопрос о его ответственности снимается. Помочь ему может только время, гуманное отношение к больному и продуманное влияние других народов.

Все, как у людей.

Сказанное может быть еще одним основанием для недоверия к народам России. Попытка массового самоубийства российского масштаба опасна и впредь. Болезнь может повториться. Здоровые народы не могут полностью доверять переболевшему непротивлением к смерти (суицидом). Этот вывих характерен и для потерь и в Великой Отечественной войне. На отцах и дедах нынешнего поколения лежит отпечаток самоубийственной склонности. Их дети и внуки должны изжить ее, если они хотят встать в общий ряд с передовыми нациями. Они еще этого не сделали. Поэтому в них живут болезненные симптомы недавнего периода: подозрения в адрес цивилизованных стран об их тайном вмешательстве во внутреннюю жизнь России (мания преследования), страсть к державному прошлому (мания величия). Осознание такого нездоровья – по существу суд над самим собой. Тогда мораль преступника будет отделена от морали общества, и оно поймет свои реальные стремления и возможности. Отсутствие страха смерти в прошлом не будет рассматриваться как доблестная черта. Она схожа с современной любовью к смерти, живущей в странах фанатичного ислама. Значит, это своеобразный недуг человечества, которого надо изжить во имя здорового потомства.

В отношении оставшихся в живых людей в СССР (России) после террора и войны, мало чем отличающихся друг от друга, была продолжена экономическая политика, носившая название «плановое хозяйство».

Что это было?

Обратим особое внимание на отношение этой политики к труду, который является одной из основ жизнедеятельности человека. Власть в СССР создавала условия, при которых тяга к труду у людей постепенно атрофировалась. Продуктивность производства почти не зависела от спроса населения и регулировалась плановыми органами, а они руководствовались не столько заявками потребителей, сколько произвольными указаниями сверху. Создавалась экономика, не имеющая ничего общего со спросом и отвечающим ему предложением. Ее диктат подчеркивал огромную разницу между интересами верхов и рядового человека. Это был еще один вид насилия.

Либеральный подход к хозяйствованию может осуществляться при отсутствии государственного контроля экономики. В СССР она носила извращенный характер. Цены на товар определялись не его потребительским весом (рынком), а сложением трудовых затрат на производство сырья, полуфабрикатов и на монтаж готовой продукции. Основой исчисления таких затрат являлись спускаемые сверху скупые тарифные ставки оплаты рабочих, исходящие из директивно заданного уровня потребления. Они никак не обеспечивали средний уровень жизни. Оптовые и розничные цены были заморожены директивно и не могли стать регулирующим производство фактором. Обратной связи «потребитель-производитель» почти не было. Дефицит необходимых товаров порождал теневые производства и торговлю по ценам, диктуемым, также, теневым рынком сбыта. Госорганы боролись с этим явлением («пережитками капитализма»), репрессивными методами.

Директивный размах производства не был результатом продуманного экономического расчета. Сказывалось это не только в розничной торговле, но и в строительстве в незаселенных местах Сибири городов из недолговечных панельно-блочных домов, но с централизованной сетью отопления и газоснабжения, стоящей в этих необжитых условиях очень дорого. Из-за ненадежности такой инфраструктуры в этом суровом климате люди подчас оставались без тепла и света. Крайний Север, Камчатка, Сахалин, Дальний Восток могли бы обходиться бревенчатыми домами, отапливаться традиционными печами и дешевыми для этих мест дровами, если бы не гигантомания тогдашнего дня, обманно привлекшая в эти дали миллионы людей. Сегодня, когда страна стала беднее, а инфраструктура разрушена временем, люди, естественно, покидают эти края. Только 7 млн. человек составляют сегодня население огромных пространств Дальнего Востока.

Всему этому власть противопоставляла свою инициативу в создании новых промышленных центров. Они возникали, как правило, не в населенных пунктах, а на пустом или полупустом месте и образовывали так называемые секретные моногорода. Такие образования могли существовать только при командной экономике, а при переходе на рыночное хозяйство выявилась ненужность этих производств, поскольку они диктовались не расчетом, а амбициями военного характера.

В этом положении оказались моногорода Арзамас-16, Свердловск-44, Красноярск-26, Томск-7, Челябинск-40 и 70, Пенза-19 и другие центры исследования и строительства атомного вооружения. Возвращение страны к здоровой жизни сопряжено со страданием сотен тысяч людей, остающихся в этих городах безработными. Винить в этом они должны прошлый режим, а также самих себя, не понявших, куда их вело прежнее руководство.