Текст книги "НА ИЗЛЕТЕ, или В брызгах космической струи. Книга вторая"

Днепропетровск проводил обильным снегопадом. Снег в городе стал стихийным бедствием. Он рвал электрические провода, ломал огромные ветви покрытых листвой деревьев, создавал транспортные проблемы. Из-за них чуть было не опоздал на поезд. Наконец посадочная лихорадка позади, я забрался на верхнюю полку и под стук колес уснул.

Проснулся оттого, что поезд стоял на какой-то станции. Выглянул в окно и обомлел – на дальних путях увидел знакомые открытые платформы, на которых, как и тогда, мелом было написано: «Ст. назн. Коробочкино».

«Какая удача! Я должен, во что бы то ни стало, узнать, наконец, где это загадочное Коробочкино», – обрадовался я, быстро оделся, выскочил на платформу и помчался прямиком к вагонам.

Я уже долго бежал через многочисленные железнодорожные пути, но заветные вагоны, казалось, не приближались, а удалялись. На мгновение остановился, оглянулся и не увидел своего поезда. То ли он уже ушел без меня, то ли его заслонил подошедший поезд. Но его уже не было. «Плевать», – махнул рукой, – «Главное – Коробочкино. Там моя Людочка». Меж тем товарняк тронулся и, набирая скорость, двинулся к своей цели.

– Лю-ю-дочка-а-а! – закричал в отчаянии и проснулся.

– Что случилось? – волновались вокруг проснувшиеся пассажиры, а я лежал на своей полке, не в силах понять, что же все-таки действительно случилось. Как я снова попал в свой вагон? Приснилось это, или было на самом деле? Постепенно приходя в себя, понял, что это все-таки сон. Но какой реальный! «Моя Людочка в Коробочкино», – наконец успокоился я, измученный целой неделей бесплодных размышлений…

Пока отсутствовал, в группе появился новый сотрудник, точнее, сотрудница – инженер Люба Степанова.

– Афанасич, я ей передал боковушку. А Захаров будет заниматься только разгонным блоком, – познакомил со своими планами «начальник» группы.

– А она справится? – усомнился я.

– Бойкая девица… Да и ты поможешь… Справится, – бодро определил он.

– Прокопыч, да мне проще все сделать самому, чем обучать бойких девиц, – возмутился я, вспомнив, как Гурьев сходу оценил мою работу над стандартом, даже не вникая в нее. Способности Степановой, похоже, прикинул так же – лишь по ее темпераменту. Ну и ну.

– Да, чуть не забыл. Мазо сказал, чтобы ты съездил на Новостройку и посмотрел стенды. Можно ли там проводить огневые испытания блоков?

– Где хоть эта Новостройка, Прокопыч? И кто меня туда пустит без мандата?

– Зайди к Мозговому. Он туда часто ездит, – посоветовал Прокопыч…

– Здравствуйте, товарищи ракетчики! – поприветствовал группу Бойкова, в которой работал Мозговой, – Сидите, сидите. Не буду мешать плавному протеканию ваших путаных мыслей, – пошутил я.

– Как ты сказал, ракетчик? – рассмеялся Мозговой, – Надо записать. «Не буду мешать… плавному протеканию… ваших путаных мыслей», – процитировал он меня, помечая меж тем что-то в блокнотике, – Метко сказано. В точку попал, ракетчик, – продолжил он смеяться.

Меж тем остальной «коллектив», казалось, даже не заметил моего прихода. Никто не ответил на приветствие. Все сидели молча, уткнувшись в бумаги.

Мы договорились с Мозговым о поездке, и я покинул негостеприимную группу.

Так я впервые попал на Новостройку. В тот, тогда еще закрытый городок, автобус доставил нас с Олегом из Загорска минут за сорок. Рядом с городком, на огромной отчужденной территории, располагалась база для стендовых испытаний изделий ракетной техники. Олег был здесь своим человеком. Он прожил в городке большую часть своей сознательной жизни. Это была его малая Родина. Он знал тут все и всех.

Он показал стенд, где испытывали вторую ступень ракеты Н1. Это был самый большой стенд в стране. Увы… Мне показалось, без существенной реконструкции его нельзя было использовать для наших целей. Свой отчет я передал Мазо.

С той самой поездки на Новостройку между мной и Олегом установились приятельские отношения. Мы понимали друг друга и в спорных вопросах, часто возникавших в нашем непростом коллективе, действовали заодно.

Меж тем Мазо продолжал усиливать группу Гурьева. И однажды за столом Кузнецова появился старший инженер Саша Отто, молчаливый, очень серьезный молодой человек.

– Афанасич, будешь работать в паре с Отто, – дал указания «начальник группы».

– Как это? – не понял я.

– Как с Кузнецовым, – уточнил он.

– Как с Кузнецовым не получится, Прокопыч. Отто далеко не Кузнецов.

– Кузнецовым будешь ты, – неожиданно «повысил» меня Чебурашка.

Поговорив с Отто, выяснил, что по окончании института он ни дня не работал по специальности.

– Странно, – не удержался я, – Практически, Саша, ты молодой специалист, а по должности уже старший инженер. Как так получилось? – спросил, даже не рассчитывая на ответ.

– По блату, – вполне серьезно ответил «специалист». «Хорош напарник. Блатная сыроежка. Теперь только и жди подвоха», – подумал я.

Порасспросив, понял, что подготовку напарника надо начинать с азов. Для начала дал простейшее задание – переписать начисто мои черновики технических условий на ракету-носитель. Я подготовил этот документ еще до командировки в Днепропетровск, но машбюро не приняло его к печати – слишком много было правок и сносок.

– Задачка простая, – инструктировал напарника, – В первом отделе заведи свой спецблокнот и внимательно перепиши в него все из моих блокнотов. Тщательно проверь, чтобы не было ошибок, а то потом придется перепечатывать. Заодно потихоньку осваивай материал. Привыкай к терминологии и постарайся вдуматься в смысл каждого пункта документа. Не торопись. Времени достаточно. Что непонятно, спрашивай.

И мой напарник надолго исчез для меня. Исчез, разумеется, условно. Он молча сидел за спиной и совсем не беспокоил вопросами. Он переписывал и переписывал. Материала действительно было много…

– Афанасич, вот как надо работать! – примерно через неделю вдруг радостно воскликнул начальник группы. Я оглянулся и увидел рядом с ним Отто, а на столе начальника его раскрытый спецблокнот, – Всего за неделю разработать такой документ. Учись, – восхищался Прокопыч нашим новым сотрудником.

– Александр Михалыч, – подчеркнуто официально обратился я к Отто, – А где мои блокноты, которыми я разрешил вам пользоваться?

– Я их сегодня не брал, – растерянно ответил шустрый «напарник».

– Так возьми, а потом продолжим представление, – сказал я и отвернулся от блатного выскочки и нашего горе-начальника.

Не знаю, что происходило за моей спиной, но минут через пятнадцать меня снова окликнул Гурьев:

– Афанасич, подойди. Отто принес твои блокноты.

Я подошел к столу начальника группы.

– Александр Михалыч, покажите, пожалуйста, в вашем документе все отличия от оригинала, с которого вы переписывали, – попросил я.

– Отличий нет. Я все переписал один к одному, – растерянно ответил Отто.

– Тогда что вы разработали, Александр Михалыч?

– Ничего, – помолчав, ответил он.

– А тогда какого хрена ты вылез с чужим документом к начальнику? А если бы он тебя о чем-то спросил? Ты же ни на один вопрос толком не ответишь, разработчик хренов… Вам все понятно? – обратился я к Гурьеву.

– Понятно, – растерянно ответил он…

– Никогда больше так не делай, – сказал я Отто, едва тот сел за стол Кузнецова.

– Я все понял, Афанасич, – тихо ответил он. Похоже, тот случай стал ему уроком, потому что за все время нашей совместной работы подобных прецедентов больше не было.

– Кабулина, что случилось? Почему так поздно? – спросил Гурьев опоздавшую на час сотрудницу.

– Я не опоздала, Прокопыч… Я в поликлинике была.

– Могла бы позвонить. А то я не знал, что подумать.

– Не могла, Прокопыч. Так прихватил этот оттохондроз проклятый… Не до того было.

– Что за болезнь? Сроду не слышал.

– У Отто спросите… Наверняка кто-то из его родственников придумал.

– Александр Михалыч, что скажешь? – обратился Гурьев к Отто.

– Ничего. Я не медик… Может, кто и придумал… У нас в роду были медики. Даже известные.

– Как же… Знаем, – проснулся Мокшин, как всегда, после вчерашнего, – Отто Юльевич Шмит, – сообщил он под дружный смех присутствующих.

– Ну, Леня… Ты в своей тарелке, – не удержался я, уже изнывавший от едва сдерживаемого смеха по поводу «оттохондроза», – Надо же. Перла мудрости… Отто Юльевич… Оттохондроз, – и я рассмеялся в гордом одиночестве.

– Зря смеешься, Афанасич, – продолжил меж тем Мокшин, – Недавно где-то прочитал, что в Южной Америке поймали какого-то военного преступника… Тоже Отто… Михалыч, случайно не твой родственничек? – спросил он под очередной взрыв смеха. Не смеялся лишь Отто.

– Может и мой, – мрачно ответил он, – Отто фамилия редкая… В тридцатые годы много наших сменили фамилию… У деда были два брата. Так они собрались и решили, старший станет Пушкиным, средний – Лермонтовым. Моему деду предложили стать Гоголем. А ему фамилия не понравилась… Был, говорит, Отто, Отто и останусь.

– Вот и отвечай теперь за оттохондроз Кабулиной, – пошутил я.

– Да, Михалыч, – внезапно поддержала меня Кабулина то ли в шутку, то ли всерьез, – Твои предки выдумали болезнь, вот и помоги вылечиться.

– Обязательно, – буркнул Отто.

Недели две Кабулина ежедневно задерживалась в поликлинике. И всякий раз едва она входила в комнату, кто-то из присутствующих непременно спрашивал:

– Кабулина. Ну, как твой оттохондроз?

– Все также, – устало отвечала Кабулина, – Михалыч обещал помочь, но уже забыл о своем обещании, – иногда добавляла она под дружный смех сотрудников.

– Михалыч, помоги Кабулиной, – всякий раз просил Мокшин. К моему удивлению пару раз с такой же просьбой выступил сам Гурьев.

Мне эта шутка давно надоела. Поглощенный работой, я не включался в длительные обсуждения медицинской проблемы Кабулиной, затеваемые сотрудниками группы, скучающими от безделья. Как ни странно, «оттохондроз» неожиданно обрушился на мою голову в виде бурного начальственного гнева самого Мазо.

– Зарецкий! Вам не надоело издеваться над Отто? – грозно спросил он, вызвав в коридор.

– Не понял, Анатолий Семенович, – искренне удивился я.

– Ваша шутка с оттохондрозом уже давно выводит его из себя.

– А я здесь причем?.. Меня ваши шуточки тоже выводят из себя. Я же не бегаю жаловаться Бродскому.

– Как причем? Вы же культурный человек, Зарецкий. Это невежественная Кабулина и такие же Мокшин и Гурьев могут не знать правильное название болезни. Но вы же, надеюсь, знаете?

– Остеохондроз, – машинально ответил я, – Ну и при чем здесь я и Отто? Каким это образом я над ним издеваюсь?

– А почему вы не остановите эту вакханалию невежества в группе?

– Я-я-я?! – выразил искреннее удивление, – Да мне это до лампочки, Анатолий Семенович. Я от блокнота головы не могу поднять, а люди от скуки развлекаются. Что Отто сам за себя постоять не может?

– Александр Михайлович скромный человек. Ты должен был урезонить всех, – высказал свое мнение Мазо.

– Отто скромный? Что-то не заметил… К тому же я не Гурьев, чтобы урезонивать группу. Почему вы со мной говорите, а не с ним? Заодно бы просветили.

– Гурьев такой же болван как Мокшин, Кабулина и все прочие.

– Зачем же тогда вы его тащите в начальники, если такого о нем мнения? Не логично, Анатолий Семенович.

– Тащу, не значит, сделаю, – загадал загадку Мазо, заставив надолго задуматься над стойким «оттохондрозом» юридически не существующей группы Гурьева…

– Прошу внимания, – обратился к сотрудникам группы, дождавшись, когда Отто куда-то вышел, – Болезнь Кабулиной называется остеохондроз. Всем ясно?.. Наши шуточки надоели не только Отто… Надеюсь, все поняли? – закончил я свое обращение. Повторять не пришлось. С «оттохондрозом» было покончено раз и навсегда.

Меж тем «скромный» Отто подал заявление с просьбой о приеме в партию. Как ни странно, заявление тут же было рассмотрено, и он стал кандидатом в кандидаты. «Михалыч», как теперь звали Отто в группе, тут же получил партийное поручение – стал политинформатором отдела.

– Ну, Прокопыч, не быть тебе начальником группы, – заявил как-то Мокшин.

– Почему не быть? – удивился Гурьев, – Тебя что ли поставят или Афанасича?

– Беспартийный ты, Прокопыч, да и Афанасич тоже. А меня нельзя по другим причинам.

– Тут ты, Леня, не прав, – включился я в беспредметный спор, – Откуда ты знаешь, что я беспартийный? – продолжил я свою давнишнюю игру в «особиста».

– Понял, – мгновенно сориентировался Леня и смолк. Зато засуетился Прокопыч, соображая, что и у кого еще спросить, а это уже мне было совсем ни к чему. И я взял инициативу в свои руки.

– Группа, Леня, это не мой уровень. Я сразу сектор возглавлю, – шутя, нафантазировал, даже не подозревая, что достоверно спрогнозировал свою перспективу, – А вот с Прокопычем ты в точку попал. Он действительно никогда не станет начальником, – снова предугадал я развитие событий.

На Прокопыча было больно смотреть. Он покраснел и мгновенно взмок, поглядывая то на меня, то на Леню и не понимая, шутим мы, или говорим серьезно, и откуда у нас такая информация.

– Какой ты сектор возглавишь? А Мазо куда? – наконец пришел в себя Гурьев.

– Свой создам, – не задумываясь, брякнул я и опять угадал свое будущее.

– А кто же возглавит мою группу? – не унимался Прокопыч.

– Отто, – сходу ответил ему и, как оказалось, снова угадал.

– Слышал, Прокопыч? Не я это тебе сказал, – подал, наконец, голос Мокшин…

Что ж, похоже, наш блатной Отто успешно стартовал в гонке на приз в виде заветной должности начальника группы.

Однако через неделю оказалось, что это снова был фальстарт, уже второй по счету. Первым провалом я счел его выходку с моим документом. Но тогда мое мнение о новом сотруднике разделили лишь сам Гурьев, да пара свидетелей события. И только.

Второй провал Отто произошел на глазах всего отдела и оказался необратимым по последствиям – он разрушил его партийную карьеру. Казалось бы, заурядное событие – получасовая политинформация. Что может случиться? Тем не менее, случилось.

Зачитывая газетные новости, Михалыч неожиданно выдал свое видение политической проблемы лагерей палестинских беженцев в арабских странах. По его мнению, предприимчивые палестинцы стали вытеснять с местных рынков «глупых арабов», что и явилось причиной кризиса палестинского движения сопротивления.

– Каких таких арабов? – мгновенно среагировал генерал Халутин, наш «профессиональный» политинформатор, – Что за отсебятину вы несете? Кто вам поручил вести политинформацию?

– Это партийное поручение, – пояснил Отто, – И это не отсебятина, а мое личное мнение по данному вопросу, – заявил он, вызвав бурный обмен мнениями среди наших партийцев и решительное возмущение генерала.

– Ваше мнение никого не интересует. Политинформация – важное политическое мероприятие. Вам его нельзя было поручать. Вы политически безграмотный человек. И вам не место в партии, – поставленным голосом мгновенно вынес свой приговор генерал.

– Не вам решать этот вопрос. Кто вы такой? – полез в бутылку Михалыч, очевидно не представлявший себе, кто такой генерал Халутин.

Ответом был дружный смех сотрудников отдела. Все тут же самовольно вскочили с мест и направились к выходу, сообразив, что протестовать по этому поводу никто не будет. Вскоре стало известно, что Отто отказали в приеме в партию.

– Не переживай, – успокаивал я его, – Есть еще профсоюз. Можешь там отличиться. А лучше займись делом, а ни общественной деятельностью.

Меж тем над группой Гурьева вновь сгустились тучи. Осенью женился Боря Захаров. Но это важное событие его личной жизни отразилось на группе самым неожиданным образом.

Из всех сотрудников отдела на свою свадьбу Боря пригласил только меня, разумеется, с Татьяной. Обиженный таким непочтением своего оруженосца Гурьев долго ворчал по этому поводу и не разговаривал с ним почти неделю. А мы с Таней впервые попали в знаменитый ресторан «Славянский базар», где и прошло то памятное торжество. Казалось, там все еще витал дух Гиляровского, а снующие официанты, независимо от их возраста, все как один служили в этом ресторане с тех самых пор. Нам понравилась невеста, родители и гости. Свадьба прошла чинно, с размахом и без происшествий. А мы с Таней были приглашены к молодоженам и на следующий день.

Вскоре Боря подал заявление об увольнении по собственному желанию.

– Ну и куда же ты собрался? – спросил сразу заговоривший Гурьев.

– Какая вам разница, Прокопыч, – ответил почувствовавший свою независимость Боря, – Главное, там буду получать в полтора раза больше, чем здесь.

– Где же такие деньги дают молодым специалистам? – удивился Мокшин.

– А там я не буду молодым специалистом. Это здесь, сколько ни работай, все буду считаться юнгой, и носить за Прокопычем документы.

– Чем ты, Боря, недоволен? – обиделся Прокопыч, – Ты же сам себя так поставил.

– А теперь вот выставляю, – завершил разговор Боря. Вскоре его уволили…

Следующим беглецом стал наш ветеран Леня Мокшин. Его уход был скандальным. Много суеты, бесплодных разговоров и уговоров. Леня стоически прошел все инстанции и вскоре исчез. А через месяц неожиданно объявился ведущим инженером в группе Коли Корженевского.

Группа Гурьева была обескровлена. Снова встал вопрос перераспределения работы. В результате центральный блок Мокшина передали Отто, а разгонный блок Захарова перекочевал в группу Бойкова. И я опять оказался в гордом одиночестве, но с гигантским объемом работы.

Всю зиму работал, не поднимая головы, а когда поднимал, видел вокруг лишь разброд и шатания. Группа занималась, чем угодно, но не работой.

– Люба, как идет разработка документации блока А? – спросил как-то Степанову.

– Прорабатываю исходную документацию, – профессионально ответила Люба.

– А поконкретней? – попытался хоть что-то уточнить.

– А конкретней… Честно говоря, даже не знаю, что делать, – прямодушно отметила она то, что было видно невооруженным глазом.

– А что Гурьев?

– Говорит, жди Афанасича. Он разработает, а мы все потом по образу и подобию.

– А как же план?

– А в плане пишем – проработка исходной документации.

– Хоть прорабатываете? – спросил я, а в ответ – тишина…

Примерно так же ответили и другие «разработчики» – Отто и Жарова. Ну и ну.

Глава 16. Командировки

Весной меня посетили коллеги из Куйбышева – Маркин и Солдатов. Оказалось, со дня нашего знакомства они уже несколько раз бывали в Москве, но ввиду занятости так и не смогли встретиться ни с Кузнецовым, ни со мной. Сейчас же они приехали с реальным планом создания универсального оборудования для испытаний пневмогидравлики ракет, который мы обсуждали еще до начала работ по программе «Буран».

– Знаешь, Толя, – сказал Маркин, – Наше КБ сейчас может заказать такое оборудование для центрального блока. А вы сможете применить его для всего «Бурана». Гена уже поработал с нашими конструкторами и привез схемы типовых модулей. Хотелось, чтобы ты посмотрел и дал свою оценку.

– Нет проблем, Саша. Посмотрю с большим интересом.

– И еще… Ближе к лету мы собираемся в Харьков. Наше КБ там заказывает арматуру. Хотим предложить им делать наши модули… Сможешь составить нам компанию?.. С Мазо я договорюсь… Заодно Харьков посмотришь. Бывал там раньше?

– Еще бы! Мой родной город.

– Вот здорово!.. А то ни Гена, ни я в Харькове еще не были, – обрадовался Маркин.

Целую неделю мы с Солдатовым правили схемы и спорили до умопомрачения. К концу недели облик оборудования «нарисовался», и мы расстались, довольные друг другом…

Ближе к майским праздникам позвонил Боря и сообщил неожиданную новость – наша «тетя Клава московская», как мы ее называли, чтобы отличать от тети Клавы Зарецкой, решила навсегда уехать из Москвы. Оказалось, выйдя на пенсию, она все лето и осень прожила в Харькове. И ей настолько понравилось, что за зиму нашла выгодный обмен.

Тетю Клаву московскую я любил с детских лет. Она ассоциировалась у меня с Москвой. Проездом в Кораблино мы всегда останавливались в ее коммунальной квартире в Оболенском переулке. Позже в той квартире остался Боря с семьей, а тете Клаве дали комнату на Фрунзенской улице. Соседей стало меньше, но квартира, как и в Оболенском, была коммунальной. А тетя всю жизнь мечтала об отдельной квартире. Похоже, что только путем обмена ей, наконец, удалось осуществить свою мечту.

А мне стало грустно. Без тети Клавы московской Москва, казалось, станет совсем другим городом. К тому же, где теперь будет останавливаться мама, приезжая в Москву? Как мы обрадовались, когда в начале декабря получили ее телеграмму. А вечером позвонил Боря, и оказалось, мама и тетя Клава едут из Харькова вместе. Мы встретили их и привезли на Фрунзенскую. И вдруг мама заявила, что не поедет ко мне, а останется у тети Клавы. Вскоре приехала тетя Нина из Кораблино, и 9 декабря мама и обе тетушки все-таки приехали поздравить меня с днем рождения. Но остаться у нас категорически отказались. Это было лишь временное перемирие. Военное положение сохранялось…

И вот накануне майских праздников мы с Борисом и Геной проводили тетю Клаву московскую в Харьков. А вскоре мне пришлось навещать Бориса в больнице. Он попал туда с тяжелым приступом, и ему предстояла сложная операция.

Я ехал к нему с камнем на душе, а Боря встретил меня в палате, как всегда, бодро и даже весело. Вокруг стояли капельницы и другие медицинские приборы, а он шутил и смеялся.

– Боря, что с тобой? Действительно так серьезно? – взволнованно спросил я любимого брата.

– Серьезней не бывает, – с улыбкой ответил он, – Легко можно дуба дать… Да не переживай ты так, Толик. Еще погуляем с тобой напоследок.

– Ну, ты даешь, Боря, – поражался его словам, которые никак не вязались с его крепкой фигурой и бодрым состоянием духа, – А может все обойдется? Я вижу, ты-то не унываешь.

– Не обойдется, Толик… А уныние – последнее дело. Попал в дерьмо – не чирикай… Улыбнись, Толик… Еще успеете меня схоронить.

Меня же охватил ужас от одних только его слов. Неужели человек в ожидании близкой смерти действительно видит мир по-иному и может радоваться каждому из немногих оставшихся ему дней? Ведь и Людочку я не видел грустной в ее последние дни. Лишь однажды, да и то ненадолго. А она-то знала свой смертный приговор – «стопроцентный летальный исход».

Недели через две Бориса выписали. Я навестил его уже в Измайлово. Он, как обычно, был занят фотографией. Было впечатление, что все наладилось. Боря ни о чем не рассказывал, а я старался его не тревожить. И так было, о чем поговорить.

– Выпить хочешь? – неожиданно предложил брат.

– Страстного желания не испытываю, – ответил, зная, что Борису нельзя, а я его буду только смущать.

– А я вот испытываю, – вдруг заявил он и откуда-то из-под стола достал бутылку коньяка и лимончик.

– Боря! Тебе же категорически нельзя! – ужаснулся я.

– Мне теперь все можно, Толик, – ответил он, налил рюмку и тут же залпом выпил. Потом налил мне и снова себе, – За полгода не сопьюсь, а сопьюсь, легче помирать будет. Ну, давай… За здоровье, которого нет.

Мы выпили, а Боря, похоже, останавливаться не собирался.

– Хватит, – решительно остановил его.

– Ну, хватит, так хватит, – спрятал он бутылку и снова принялся за дело.

Вскоре мы распрощались. Оказалось, навсегда. Живым я его больше не видел, хотя раза два мы говорили по телефону…

Сразу после праздников меня снова направили в Днепропетровск. В этот раз со мной ехал представитель Службы Главного конструктора Виктор Милованов. В гостинице нас поселили в одну комнату. Казалось, так веселей, но неожиданно Виктор заболел. На заседания пришлось ходить одному, а по вечерам ухаживать за больным. Собрав силы, Милованов на пару дней все-таки вышел на работу. Но после этого ему стало еще хуже. Продержавшись неделю, мы уехали. Уже в Москве выяснилось, что у него было воспаление легких.

Я был расстроен, что так и не удалось выбраться в Харьков. Утешался надеждой на возможную поездку с Маркиным и Солдатовым.

И они не заставили себя ждать. В разгар лета объявились у нас. Пробыв неделю в Москве, они собрались выезжать в Харьков в воскресенье. По договоренности с Бродским, выехал в пятницу с тем, чтобы выходные провести у родителей.

В воскресенье планировал съездить к маме Людочки, чтобы узнать, где теперь могилка любимой. Я даже не надеялся, что удастся попасть к моей святыне в этот приезд, но хотелось хотя бы узнать, где она.

Увы… Мне не удалось даже это. Уже с утра к нам в гости пришли две незнакомые девицы. Думал, что это подруги младшего брата, но его дома не было. Неожиданно засуетилась мама, а меня вдруг стали мучить подозрения – уж ни для меня ли она так расстаралась. Обе девушки молодые, симпатичные. Одна даже чем-то напоминает Валю-Валентину, но в упрощенном исполнении.

– А это и есть ваш знаменитый Толик, тетя Надя? – бойко спросила та, которая похожа, – Ничего… Похож, – тут же выдала она оценку. Ну и ну…

– Он самый и есть, – взял инициативу в свои руки, – И действительно пустое место, да и похож, разумеется, – завершил свое представление с нескрываемой досадой. Девчонки неожиданно звонко рассмеялись.

– Да вы не обижайтесь, – сказала самая бойкая, – Тетя Надя нам все уши прожужжала про Толика… А почему вдруг пустое место? – все еще смеясь, спросила она.

– Потому что «ничего» это и есть пустое место, – сердито ответил ей, раздосадованный нелепой инициативой матери, а вовсе не высказываниями самоуверенных девиц, – Ладно, вы тут пожужжите с тетей Надей, а я пойду по своим делам.

– Куда вы пойдете? Мы же на вас пришли посмотреть, Толик, – подключилась подруга «бойкой», – А вы действительно похожи.

– На кого, интересно? – спросил, все больше раздражаясь бесцеремонностью молодых нахалок.

– На вашу фотографию.

– Это фотография на меня похожа, но никак ни наоборот, – ответил им, собираясь немедленно уйти. Во мне все кипело от негодования. «Ну и мама… Сразу двух вытащила… На выбор… Как на базаре… Бред какой-то», – с досадой размышлял я о сложившейся ситуации, —«Интересно, сообщила ли им, что я женат и у меня ребенок?.. Скорее всего, сообщила… Но для них это, похоже, не преграда. На редкость бойкие девицы. Особенно первая, которая Валю напоминает. Мать, скорее всего, именно ее и выбрала для меня. А вторая, точно – подружка».

– Ну, ладно, – вдруг решилась «бойкая», – Раз вы не хотите нас развлекать, то хоть до дома проводите.

– С удовольствием, – вырвалось у меня. Девчонки опять рассмеялись.

– Ловим на слове, – смеясь, сказала «бойкая», – Меня зовут Таня, а подругу Галя, – представились они, наконец.

– Очень приятно. Значит, в тандеме работаете? – кивнул я, – Что ж, пойдемте, – предложил подругам. Они же снова рассмеялись, чуть ни до коликов. Я же сурово молчал.

– Ну, уж нет, – отсмеявшись, сказала Таня, – Нам еще с тетей Надей поговорить надо. Так что ждите, Толик, раз слово дали, – снова рассмеялась она, и подруги действительно ушли к матери. «Ну, теперь все косточки промоют, шустрые девицы… Интересно, долго мне их ждать?.. Вот сдуру согласился их проводить… Так я к Людочкиной маме могу не попасть», – размышлял, досадуя, что зазря только теряю столько времени.

Прошел час, пошел второй. Я уже понял, что мои планы сорваны окончательно. Наконец они появились.

– Мы готовы, Толик, – объявила Таня. Я встал, демонстрируя готовность проводить нежданных гостий.

– Ну и где вы живете? – спросил, пытаясь оценить, сколько еще времени отнимут вынужденные проводы.

– На Салтовке. Надеюсь, знаешь, где это? – непринужденно перешла на «ты» Таня. Что ж, поддержу. Надоели эти китайские церемонии невесть с кем.

– Надейся… А поближе не могли устроиться?.. Давайте так. Ловим такси, я оплачиваю проезд и отправляю вас с ветерком. Идет?

– Не идет… Едем общественным транспортом. По дороге хоть пообщаемся… Сегодня, Толик, ты просто так от нас не избавишься, – уверенно заявила бойкая Таня. «Вот влип», – подумал я…

Ох уж эти новые районы. Во всех городах они, как близнецы. Даже проблемы те же. И главная из них – транспортная. По пути с множеством пересадок из одного переполненного автобуса в другой было не до разговоров. Наконец за час мы все же добрались до типовой девятиэтажки, где проживала Таня.

– Нет, Толик. Мы тебя без угощения не отпустим, – объявила свое решение Таня, едва попытался распрощаться, – К тому же у меня к тебе серьезное дело.

– Странно. Какие у нас с тобой могут быть дела? – с досады схамил я.

– Могут. Да еще какие, – улыбаясь, многозначительно сказала Таня. «Ну и ну», – единственное, что пришло в голову от такой неслыханной дерзости молоденькой девушки.

Типовая девятиэтажка, типовая мебель. Глазу зацепиться не за что. Нет. Все-таки оказалось нечто нетиповое – пишущая машинка.

– Кто печатает? – спросил Таню, кивнув в сторону машинки.

– Никто… Она неисправна. Отец откуда-то притащил.

– А что с ней? Можно посмотреть?

– Сколько угодно, пока ужин сготовлю.

Спорить не стал. Все. Воскресенье потеряно для моих дел. И я занялся машинкой. Агрегат оказался в полном порядке. Лишь в нескольких местах соскочили пружинки.

– Отвертка есть? – спросил Таню.

– Нет, – весело ответила она, – У нас инструмент не водится. Мужиков в доме нет.

– А отец? – удивился я.

– Он не по этой части.

– Давай тогда консервный нож.

– Тоже нет.

– Тогда обычный, – попросил я.

Вскоре машинка застрекотала, как новенькая.

– Работает? – удивилась Таня.

– А то! – с гордостью ответил ей, – Бумага хоть есть?

Я вставил лист и машинально напечатал первое, что пришло в голову:

 
Что со мной случилось?
То смеюсь, то плачу.
Может быть и правда
Потерял удачу?
Может быть и верно —
Моя карта бита?
И мечта святая
Саваном покрыта?
Много ли мне надо,
Что не успокоюсь?
Или мне не хватит
Гробовой доски?
Но весенним садом
Проходя порою,
Я, смеясь над жизнью,
Плачу от тоски.
 

– Чьи это стихи? – вдруг спросила Галя, тихо стоявшая позади меня.

– Есенина, – не задумываясь, ответил ей, чтобы отвязаться.

– У Есенина нет таких стихов.

– Надо же! Откуда ты знаешь?.. Это из неопубликованных.

– А откуда ты знаешь, если оно не опубликовано?

– Мне его прочел «Клюев, ладожский дьячок».

– «Его стихи, как телогрейка?» – рассмеялась Галя, – Толик, ты, конечно, шутник, а я, между прочим, филолог… Раскалывайся, твои стихи?

Я кивнул. Галя тут же выкрутила листок из машинки и убежала с ним на кухню к Тане. А я сидел, пораженный тем, что произошло…

Я впервые увидел свое стихотворение в отпечатанном виде. Пусть даже на машинке. Ведь все, что было до сих пор – это мои рукописные тетрадки, которые исчезли в архивах спецслужбы училища. Еще два стихотворения пылятся где-то в делах психиатрического отделения, да в письме, которое отправил оттуда Дудееву. И это все… Все остальное лишь кружится в моей голове… До сих пор… То возникнет под настроение, то пропадет… А сколько их уже пропало навсегда? Особенно тех, которые так и оставил в памяти, не записывая ни разу… Десять лет пролетели, как один день. Десять лет без Людочки…