Текст книги "НА ИЗЛЕТЕ, или В брызгах космической струи. Книга вторая"

Я представил себя таким же, как они, и мне стало грустно… Я вдруг зримо ощутил неумолимый бег времени, которое не щадит никого и лишь случайно позабыло обо мне, предоставив отмеченную моими товарищами отсрочку…

Как и предполагал, наш вечер воспоминаний затянулся, и Гена оставил меня ночевать. А утром, узнав, что я свободен, он решил не ехать на работу.

– Сходим в гараж. Я тебе свой мотоцикл покажу, – «обрадовал» он.

– Гена, что я мотоциклов не видел? Нашел чем удивить.

– Это особенный мотоцикл. Мой, – с гордостью сказал Гена.

Опохмелившись, отправились в гараж, который, оказалось, располагался в районе Даманского. По дороге не было ни одного киоска с водой, и мы добрались до места, изнывая от жажды и головной боли после вчерашних возлияний.

– Ну, Гена, – вырвалось у меня, когда мы, наконец, доплелись до объекта его гордости.

И, правда. Это действительно надо было увидеть. За четыре года в отдаленном районе города возник этот самодеятельный гаражный хаос, совершенно невозможный в прежнем Ленинске, который я знал. Со временем именно посещение этой гигантской помойки стал воспринимать в качестве временной отметки, ознаменовавшей, в моем представлении, начало этапа деградации главного города великой космической державы.

– Типичный Шанхай, – определил представшее передо мной безобразие.

Гена меж тем озабоченно возился с замками, запиравшими какое-то немыслимое сооружение, типа гипертрофированной собачьей будки, сделанное из всего, что попадалось под его неумелые руки. Наконец ворота были открыты, и передо мной предстал мотоцикл «Урал» с коляской.

– Ну, как? – ждал заслуженной похвалы хозяин механического чуда невнятного зеленого цвета.

– Здорово! – выразил я свой восторг, – Оно хоть ездит?

– Еще как! – обрадовался Гена, – Сейчас его заведу, и мы покатаемся вокруг гаражей. Дальше нельзя. У меня прав нет, – обозначил он наши дальнейшие планы. Кататься вокруг гаражей не хотелось, но, представив разочарованное лицо товарища, согласился.

Подняв тучи пыли, мы сделали два круга. На большее меня не хватило, а Гена, казалось, готов был носиться «по трассе» до самого вечера. Наконец мы оказались в исходной точке «гонки». Созданная нами «дымовая завеса» на время скрыла солнце и окружающий пейзаж, а мы оказались в эпицентре рукотворного облака, которое надолго зависло в недвижном раскаленном воздухе.

– Выпить хочешь? – неожиданно предложил радушный хозяин.

– Неужели есть? – удивился я.

– А как же! – гордо ответил он.

Гена достал припрятанную фляжку, огромную канистру и две металлические литровые кружки. Вода в канистре оказалась противно теплой, попахивающей то ли машинным маслом, то ли бензином. Отвратительно теплым был и спирт. Приняв по пленочке, оба вдруг почувствовали нарастающее блаженство – головная боль и тошнота отступили.

– Может, еще покатаемся? – предложил Гена.

– Нет, уж. Катайся сам, – отказался я.

В одиночку Гене кататься не хотелось, и взамен он рассказал о своем прошлогоднем отпускном приключении.

– Представляешь, пошли мы с братом по ягоды. У нас в Вологодской области этих ягод на болотах – пропасть. Я взял большую круглую корзину, а брат ружье – птичек пострелять. И вот идем мы с ним по гати. Смотрим, а навстречу что-то непонятное движется. Сперва подумали, корова. Только откуда она здесь? Встали, смотрим… Подходит ближе – медведь. Мы ходу… А он то ли видел нас, то ли не видел, но, чувствую, нагоняет. Брат не выдержал, остановился и прямо из-за меня с двух стволов как жахнул в его сторону. Думал напугать. А оказалось, слегка зацепил. Медведь взревел и за нами. Сразу нагнал.

– Еще бы. Где-то читал, что медведи бегают быстрее лошади, но на короткие дистанции.

– Это точно. Только корзину на голову накинул – сзади такой удар!.. Меня подбросило, и я со всего маха плюхнулся в болото. Боли не чувствую – значит, жив. Сижу по горло в воде, ничего не вижу. Корзину приподнял, а медведь рядом – метрах в пяти. Меня, похоже, не видит – одну корзину. Смотрю на него через разодранные прутья, как через амбразуру. Медведь постоял-постоял и пошел по гати назад. Я еще минут пять посидел и начал ползком выбираться из воды.

– А разве из болота выберешься без посторонней помощи?

– Да в том месте не совсем болото. Грязи и воды много, но не трясина. А гать, чтобы удобно было ходить. Мы то до настоящего болота тогда так и не дошли. Да и не до ягод стало.

– А брат куда делся?

– Да он как треск услышал, когда меня медведь шлепнул, сам в воду прыгнул. Тоже по шейку сидел, только я голову в корзине прятал, а он за кочкой. Вот медведь нас и потерял.

– Повезло.

– Еще бы… Медведь одним ударом кожух на мне разорвал снизу доверху и корзину, которой голову прикрывал. А на мне ни царапины.

А потом Гена рассказал о тяжелых временах, которые настали в части, лишенной перспективы, когда закрыли тему Н1.

– Все, у кого связи или еще что, разбежались… Никого не держали… Остались одни грибы, как я… Бесперспективные техники… Вот только недавно молодых инженеров прислали. А кто их учить будет?.. Уже некому… Говорят, будем каким-то «Бураном» заниматься. Скоро пуски начнутся, а у нас никакой документации нет. Бардак полный.

– Не волнуйся, Гена. Раньше восемьдесят шестого никаких пусков не будет.

– А ты откуда знаешь? – удивился Гена.

– Знаю, – коротко ответил ему, не желая развивать производственную тему, – Гена, а где сейчас Липинский, Суворов, Алексеев, Кольцов, Павутницкий?

– Липинского в прошлом году на пенсию отправили. Уехал куда-то в Европу… А остальные – в отпусках… Юра сразу после отпуска в Питер поедет в академию. На него приказ пришел, когда он уже уехал. Вот будет новость… А остальные, как я, бесперспективные. Выгонят со дня на день.

Мы приняли по пленочке на посошок, Гена закрыл гараж и проводил меня на мотовоз. Больше мы с ним не виделись. Когда приехал в следующую командировку, Гену уже уволили из армии, и он уехал в Вологодскую область к своим ягодам и медведям…

Сергея в гостинице не было. Ужин для себя готовить не хотелось, и я впервые за время командировки пошел в столовую. С трепетом вошел в знакомый зал. Внешне ничего не изменилось. Те же столы и стулья. Те же запахи общепита. Та же очередь у раздачи.

Лишь люди вокруг другие. Ни одного знакомого лица, ни в очереди, ни на раздаче. И еще удивило, что среди персонала столовой появились молодые казашки.

– Толик, ты как здесь оказался? – вдруг спросил кто-то невидимый. Обернулся – Натэлла.

– Наташка! Привет! – пожал ее протянутую руку, – Ну, вот. Хоть одно знакомое лицо в родной столовой. Куда все подевались?

– На десятку перебрались… Толик, пойдем за столик, – рассмеялась своему экспромту Натэлла, – Девочки! Обслужите нас! – выдала она команду и потащила меня в отдаленный уголок зала.

– Я смотрю, они тебя слушаются, – удивился, когда увидел, что девчонки тут же засуетились и быстро накрыли столик для двоих.

– Еще бы! Директор столовой как никак, – похвалилась Натэлла, – Ну, а у тебя как дела?

Ужиная, мы проговорили с ней с полчаса, вспоминая знакомых и прошлые времена. Похоже, нас обоих обрадовала эта встреча. Я не расспрашивал девушку о личных делах. Судя по всему, их по-прежнему не было. Впрочем, как знать… У симпатичной здравомыслящей Натэллы был существенный недостаток – косоглазие. Те, кто общались с ней постоянно, быстро переставали его замечать. В этой девушке был какой-то шарм. Тем не менее, за все четыре года ни разу не видел, чтобы за ней кто-нибудь ухаживал. А жаль…

Припомнился вечер на стартовой площадке в дни подготовки ракеты к пуску. Мы с Яшковым и Ковзаловым отправились на ужин в буфет с некоторым опозданием.

– Товарищи офицеры! Буфет закрыт, – воевала Натэлла с офицерами, толпившимися у входа, – Толик, проходи, – неожиданно пригласила она.

– А почему старшему лейтенанту можно, а полковникам нельзя? – тут же возмутился один из полковников.

– Он мой муж. Ему все можно, – неожиданно выдала Натэлла, – А вы расходитесь. Закрываю.

Я глянул на удивленные лица Яшкова и Ковзалова и незаметно подал им сигнал, чтобы не уходили. Натэлла, пропустив меня, закрыла дверь.

– Толик, что будешь? Остались только котлеты и яичница.

– На твое усмотрение, женушка, – пошутил я. Натэлла рассмеялась. Я тоже не выдержал напускной серьезности, – Там за дверью полковник и майор. Они со мной. Свидетелями будут, – продолжил, улыбаясь. Натэлла снова рассмеялась.

– Свидетели! Заходите, – все еще смеясь, обратилась девушка к ничего не понимающим Яшкову и Ковзалову. А после пояснений, развеселились и мои шефы.

– Занятная девица, если бы ни ее странные глаза, – отметил Ковзалов, – Так выдумать… Вот что значит молодость. Муж и все тут… Повезло нам, Анатолий. С тобой хоть поужинали, а то бы всю ночь промаялись.

На десятке лоб в лоб столкнулся с Галкой – бывшим администратором нашей гостиницы.

– Толик! Откуда ты? – бросилась она на шею.

– Ну, Галка, ты меня задушишь, – еле вырвался из ее объятий, – Какая неожиданная встреча. А так приехал на площадку – ни одного знакомого лица. Одна Натэлла осталась. Где девчонки? Куда все подевались?

– Да все здесь. Никто никуда не делся, – неожиданно обиделась Галка, – Встретился со мной, а спрашиваешь о ком-то… Знаю, кто тебя интересует. Не замужем она, но ребенка заимела… Дурак ты, Толик, да и она не лучше… Как узнала, что ты женишься, стала сама не своя. Захочу, говорит, сегодня же будет мой… Твоя Татьяна была при том разговоре, но никто еще не знал, на ком ты женишься… Сообразила, промолчала… А когда ты женился, тут же с этим типом связалась. Похоже, назло самой себе… Ничего у них не вышло. Только ребенок… Ладно, Толик, пойду. Адрес ее все равно не дам… Не интересую я тебя… Знаю… Ловушки тебе устраивала, а ты так и не воспользовался. Ладно, Толик, пока, – горестно махнула рукой Галка и ушла, не оборачиваясь…

Да-а-а… Сколько девичьих тайн неожиданно узнал от нее… Таня Смирнова…

Она поразила меня едва уловимым внешним сходством с Людочкой – порой заметным, а порой совсем ускользающим. Месяца два длилось это наваждение. Я подолгу смотрел на Таню и пытался разглядеть в ней живую Людочку. Все это время я глубоко страдал, но не от любви к похожей девушке, а от осознания жуткой реальности моей потери…

А она меж тем совсем не улыбалась и постоянно грустила. Как же тяжело мне было ежедневно видеть в ней чем-то опечаленную любимую. Ведь красивое личико Людочки почти всегда озаряла улыбка, даже когда ей бывало совсем плохо… И я решил поухаживать за Таней с единственной целью, чтобы девушка чаще улыбалась. Ведь только улыбка делала сходство девушек заметным…

А может, я лишь обманывал себя? Не знаю… Несомненно одно – Таня мне нравилась… «Я ловлю твои взгляды тайком. В них глубокой печали тень. Лишь на миг улыбнулась мельком в этот радостный, праздничный день», – вдруг припомнился первый куплет стихотворения, которым много лет назад поздравил ее с праздником.

Иногда спрашивал себя, а смог бы полюбить ее так же сильно, как Людочку?.. И всегда давал отрицательный ответ… Почему?.. «Я полюбил мечту мою, которой ты была. Мечте я отдал жизнь свою, а что мне жизнь дала?» – именно об этом размышлял еще в юности, оставив след тех мыслей в стихотворении «Подруге юности», посвященном любимой… А ведь это действительно так – Людочка раз и навсегда стала моей мечтой, моей богиней, оставаясь при этом реальной земной девушкой, которую оберегал с детства и любил преданно и самозабвенно – как первую любовь, а потом как желанную невесту. И только смерть разлучила нас с любимой, надолго бросив меня в бездну отчаяния…

Вместе с тем, мне кажется, что именно Таня, как в свое время Валя-Валентина, могла бы изменить мою неприкаянную жизнь, отогрев мою страдающую душу ответной любовью. Валя это почувствовала сразу и уже в первые сутки нашего знакомства решительно стала моей Королевой… Правда, когда мы встретились, она была старше Тани…

А Таня?.. Могла ли восемнадцатилетняя девушка обладать такой же душевной чуткостью и такой же решимостью? Вряд ли… Лишь через полтора года повзрослевшая Таня сама инициировала нашу встречу… Как жаль, что та единственная встреча оставила лишь круги на воде, словно последний всплеск золотой рыбки…

И вот через много лет я узнал, что мои чувства к Тане не были безответными… И что теперь?.. Да ничего, кроме бессонной ночи…

– Анатолий, срочно поезжай в Харьков, – озадачил меня Бродский, едва появился в отделе.

– Эмиль Борисович, что за срочность? Я только с полигона прилетел. Что-то с оборудованием не так?

– Да нет. С оборудованием все в порядке. Тебе в КБ Сергеева надо ехать. Пилюгинцы отказались делать систему управления для носителя. Работу передали Сергееву… Свяжись с нашими кураторами. С кем-нибудь из них и поедешь… Сейчас главное – время не упустить. У Данилова хорошо сработал. Теперь постарайся, чтоб и в Харькове получилось… Что делать и как убеждать, сам знаешь, – выдал ценные указания начальник отдела.

– Эмиль Борисович, а как быть с моей учебой в МИРЭА? Обещали, в семьдесят шестом пойду. А уже год прошел.

– Подойди к секретарю. Возьми план повышения квалификации. Выбери, что тебе надо и заходи. Раз обещал, пойдешь учиться, – обрадовал меня Бродский.

В тот раз от кураторов ехал Женя Зубков. Мы быстро нашли общий язык, ибо были похожи по складу характера, возрасту и должностному положению.

Его уже знали и уважали в КБ Сергеева, а потому, по представлению Жени, без всяких церемоний восприняли и меня. Мой статус повысился, когда узнали, что я родился и вырос в Харькове.

– Що цэ за москали до нас понайихалы? – вдруг спросил один из курильщиков, едва мы с Женей вошли в курилку, сурово глянул на нас и демонстративно отвернулся.

– Да кончай ты, Грыцько. Они нам работу дают, а ты выступаешь. Неудобно, – попытался кто-то урезонить доморощенного «националиста».

Меня всегда поражал этот странный украинский национализм, направленный исключительно против русских. Даже в Харькове, преимущественно русскоязычном городе, нет-нет, да сталкивался с подобными типами… «Спокойно слушать эту белиберду в родном городе, да еще в такой солидной организации… Ну, уж нет», – решил я.

– Цэ дэржава нам роботу дае, а нэ ти москали, – продолжал меж тем выступать Грыцько, – Чуты йих мову нэ можу. Чув, як воны пыво звуть? Пи-и-во!.. Пи-и-во! – захохотал он на всю курилку. Женя, не знавший украинского, с удивлением смотрел то на него, то на меня.

– Дэ ты тут москалив побачив? – спросил я Грыцько. Теперь он с удивлением взглянул на меня, – Я здесь родился и жил, пока в Казахстан ни направили… Я харкивъянын, а от ты, Грыцько, з якого сэла? Бо у Харкови тильки сэло по-украйинськи розмовляе… Пы-ы-во!.. Этот анекдот я еще в первом классе слышал. Пы-ы-во!.. Противно слушать, – закончил я под дружный смех курильщиков.

Грыцько ничего не ответил, махнул рукой и тут же перешел на русский. Больше ничего подобного от него, да и ни от кого другого, не слышал.

Меж тем работа не заладилась. Мои аргументы были убедительными, а потому по техническим вопросам никто даже не пытался спорить. Возникли трудности организационного порядка, с которыми на нашем уровне, естественно, было не справиться. А пока нам порекомендовали включить наши требования в техническое задание.

За время командировки я почти не бывал дома. Уезжал в семь утра, а приезжал в девять вечера. Работа есть работа. Да и ездить надо было через весь город в переполненном транспорте. Когда возвращался, хотелось спать, но Володя, затащив меня в свою комнату, с упорством маньяка до полуночи показывал мне красочные альбомы и рассказывал о жизни художников.

– Я же для тебя стараюсь, – возмутился он однажды, когда робко попытался переключить его на что-либо иное, – А то так и проживешь серым. Я это и так знаю. А вот ты нет, – отчитал он. Пришлось смириться.

В выходной навестили тетю Клаву московскую. Впервые побывал в ее харьковской квартире. Странно было видеть такие знакомые ее вещи здесь в Харькове.

Всех обрадовал сообщением, что скоро всей семьей приедем в отпуск. Мама на эту новость прореагировала спокойно. Что ж, сделаем еще одну попытку примирения сторон.

Глава 17. Бегство

– Афанасич!.. Приехал? – радостно встретил Прокопыч, – Как у тебя дела с техническими условиями? А то ребята ждут, план горит.

– Прокопыч! Меня полтора месяца не было. Из командировки в командировку. А ребята все ждут… Чего они ждут? У моря погоды?

– Плохо работаешь, Афанасич… Делаю вам замечание, – перешел на официальный тон «начальник». Все во мне всколыхнулось. «Надо же, Чебурашка неблагодарная», – только успел подумать.

– Кому замечание?.. За что? – спросил неожиданно вошедший Бродский.

– Зарецкому. За срыв плана по разработке ТУ, – скороговоркой ответил Гурьев.

– Какие ТУ, Станислав? Это же не срочно. План, если надо, скорректируем… А Зарецкому по ходатайствам Пензина и Данилова объявлена благодарность и выделена премия… Замечание отменяю… Зайди ко мне через полчаса… Анатолий, пойдем к Дорофееву. Он ждет, – пригласил Бродский.

Выходя из комнаты, услышал бодрый голос Прокопыча:

– Афанасич, с тебя причитается.

Я не ответил…

Войдя в кабинет Шабарова, неожиданно увидел сидящего в его кресле Дорофеева.

– Здравствуйте, Борис Аркадьевич, – поприветствовал бывшего шефа, которого знал еще по полигону. Из чувства солидарности, он вынужден был уйти вместе с Садовским. Говорили, что Дорофеев устроился на работу в КБ Бармина. Несколько раз он действительно попадался нам с Кузнецовым именно там, но то уже был другой Дорофеев. Какой-то потерянный, сникший, явно не на своем месте.

– Здравствуйте, Зарецкий. Бродский сказал, что в Харькове возникли какие-то проблемы. Хотелось бы узнать все из первоисточника.

– Оперативно сработали, Борис Аркадьевич. А то пришлось бы ехать в ваше КБ. Проблема именно в управлении арматурой наземных систем. Харьков отказывается управлять всем этим при наших проверках. Требуется решение на высшем уровне. А где Евгений Васильевич? – спросил Дорофеева, давая понять, что для постороннего сказал достаточно.

Меж тем обратил внимание, что Бродский и Дорофеев смотрят на меня с улыбкой.

– Да я вроде здесь работаю, Анатолий, а не у Бармина. А Евгений Васильевич в своем новом кабинете, – сказал Дорофеев.

– Анатолий просто не в курсе. Он больше месяца в командировках, – засуетился Бродский, – Борис Аркадьевич снова руководит нашим комплексом. Так что продолжай, – обратился он ко мне.

Что ж, хорошая новость. С Дорофеевым я чувствовал себя уютно. И хотя Шабаров относился ко мне доброжелательно, общение с ним всегда заставляло напрягаться.

Мы быстро обсудили наши проблемы и наметили пути их решения. Я тут же получил задание разработать алгоритм управления проверками. Предстояла большая работа, в которой не было помощников, кроме Маркина и Солдатова. К тому же по вечерам я должен был еще и учиться в институте.

– Что ж, отправляйся в отпуск, Анатолий. Отдохни, пока мы решим оргвопросы, а с сентября приступай к работе. Да и учебу не запускай. Пригодится, – напутствовал Дорофеев, когда высказал свои сомнения.

Накануне отпуска получил отпускные. Оказалось, за две недели командировки на полигон к моей зарплате начислили надбавку – сорок пять рублей. Не шутил и Данилов – по его ведомости мне выдали премию в таком же размере.

Только собрался отойти от кассы, попросили расписаться еще в одной ведомости. Похоже, за премию от Пензина, о которой говорил Бродский. Едва расписался, документ буквально выхватили из рук. Успел лишь заметить, что Гурьеву за эту работу причиталось аж пятьдесят рублей, а Мазо – все семьдесят. Жаль, не удалось узнать размер премии Бродского, но теперь стало очевидным, зачем он тогда пригласил к себе Гурьева – явно, чтобы разделить коврижки, случайно попавшие в их руки.

Мне же за разработку оборудования выдали целых тридцать рублей. Убирая в карман свои огромные деньжищи, вспомнил, как Кузнецов наглядно демонстрировал принцип дележа подобных целевых премий:

– Вот она премия, – показал он листок бумаги, – Это начальнику отдела, – отбросил половинку листа, разорванного пополам, – Это начальнику сектора, – отбросил четвертушку, оторванную от второй половинки, – А это всем остальным, – разорвал в мелкие клочки оставшуюся четвертушку условной премии.

Я рассмеялся и тут же вычислил размер премии Бродского за мою единственную пока работу в КБ, которая, наконец, была воплощена в металле и готова к применению.

Пересчитав мою добычу, Татьяна решила, наконец, воплотить давнюю мечту – купить зимние сапоги. Ее старенькие «Аляски» уже давно «просили каши».

– Зимние надо покупать сейчас. Осенью уже не достать, – пояснила она мне, совершенно темному в подобных делах житейских.

Целую неделю мы обивали пороги обувных отделов многочисленных магазинов Москвы. Увы… Их полки были забиты безликой отечественной продукцией низкого качества.

И, наконец, свершилось! У входа в Серпуховской универмаг толпилась громадная очередь – «выбросили» австрийские сапожки!.. Часа через два мы добрались до входа на лестничную клетку универмага. Еще часа три мы двигались по ней, отсчитывая этаж за этажом. И вот впереди долгожданная цель – еще один этаж, и тогда мы попадем в заветный обувной отдел. И вдруг – о, ужас! – пронесся слух, что сапоги кончаются. Очередь заволновалась. Началась давка.

Два милиционера у входа в отдел были мгновенно сметены потерявшими терпение очередниками, отстоявшими полдня и рискующими остаться без ничего. Нас же начала подпирать толпа, рвущаяся снизу. Вдвоем с соседом по очереди мы, взявшись за руки, создали пробку, не давая проникнуть людям, которые в очереди были сзади нас.

– Пойду контролировать очередь вместо милиции, – вдруг сказала Татьяна и рванула вверх.

– Таня! Вернись! Раздавят ни за что! – крикнул ей, но она меня, похоже, уже не слышала. Да и народу вверху стало гораздо меньше, чем около нашей пробки.

Громко возмущаясь, на лестницу вернулись помятые толпой милиционеры.

– Прекратите свалку! – крикнул один из них, – Иначе отдел закроем!

Угроза подействовала. Напор, который мы уже едва сдерживали, ослабел. Очередь шумела, но перестала слишком яростно рваться к заветной цели.

Через полчаса мимо меня, закрывшись коробкой с сапогами, проскочила Татьяна, подав сигнал «следуй за мной». С радостью ринулся за ней.

– Фу-у-х! Достали! Последние! – бурно восторгалась жена, когда догнал ее почти у выхода из универмага, – Представляешь, стою у входа, контролирую. Смотрю, продавщица вынесла несколько коробок. Все, говорит, наконец последние. А тут начали запускать очередную партию. Идите и вы, говорит мне милиционер, а то останетесь ни с чем. Ну, я и рванула. Еле успела схватить последнюю коробку. Смотрю – сороковой размер. Надо же, какая досада. А потом смотрю, все мечутся и меняются коробками. Подходит женщина. У вас ни сороковой, спрашивает. А у вас, спрашиваю, какой. Тридцать восьмой… Ну, все, Толяша, мы с сапогами, – от души радовалась Таня.

Разыскивая сапоги, мы не забывали и о просьбе родителей купить им пылесос. Странно, но в Харькове их почему-то давно не было в продаже. И мне захотелось подарить родителям современный пылесос, марки «Тайфун». Но, как часто бывает, когда что-то ищешь, именно этой вещи в данный момент нет в продаже. В конце концов, пришлось купить пылесос предыдущей модели. Он, конечно, был менее эффектным, но зато более прочным, поскольку в нем еще почти не применялись пластмассовые детали…

В день отъезда неожиданно позвонила Нина Панина. Мне показалось, она была обеспокоена.

– Толик, ты можешь к нам приехать? – взволнованно спросила она.

– Нина, мы сегодня в Харьков уезжаем, в отпуск… А что случилось? – забеспокоился, предположив, что Борису вдруг стало плохо.

– Да представляешь, Боря запил. Ему ни капли нельзя, а он стал пить запоями.

– Да ты что? – удивился я.

– А тут еще Шурик из Кораблино приехал. Так эти двое напились, а потом поехали на машине кататься… Как Шурик за рулем оказался, не представляю. У него даже прав нет. В общем, разбили машину. Хорошо, сами целы… А Борису и горя мало. Говорит, не потребуется она мне больше, – всхлипнула Нина, – Думала, может, ты на него повлияешь. Он тебя слушает.

– Нина, а где он сейчас?

– Да кто ж его знает. Вечером заявится. Вот только не знаю, трезвый или пьяный.

– Нина, я позвоню перед отъездом. Поговорю с ним. А приеду из Харькова, непременно заеду, – пообещал ей.

Вечером поговорил с братом.

– Да что ты ее слушаешь, Толик, – возмутился Борис, – Нашла пьяницу. Ты же видел, я всегда могу остановиться, когда захочу.

– Видел… Боря, а что с машиной? Как это получилось?

– Да Шурику захотелось покататься. Сказал, умеет водить машину. Оказалось, первый раз сел за руль. Ничего с машиной… Ерунда.

– Боря, что матери передать? Я завтра буду в Харькове.

– Передай привет. О моих художествах ни слова. Зачем ее огорчать? – попросил брат. Если бы знал, что это наш последний разговор. А мы простились, как ни в чем ни бывало, даже не догадываясь, что навсегда…

Харьков встретил прекрасной погодой. Из всех летних месяцев с детства обожаю август – время, когда уставшее за лето солнце уже не обжигает, а греет ласково, да и в садах уже давно есть, чем полакомиться. А еще этот последний месяц лета нравился тем, что много лет подряд он с каждым днем приближал окончание деревенской «ссылки». И неважно, что впереди маячил новый учебный год – в городе ждала моя миленькая подружка…

Нас встретили, как дорогих гостей – всем коллективом. На вокзал приехали даже Сашка с Тамарой и тетя Клава московская. Наша пятилетняя Светланка снова оказалась в центре внимания. Своей детской непосредственностью она, казалось, заставила всех забыть о былой конфронтации.

Только надолго ли эта идиллия? Я внимательно наблюдал за поведением дочери и постоянно замечал, что ребенок тоже ощущал нечто, что не давало мне расслабиться, почувствовать прежний уют родного дома. Светланка с удовольствием общалась со всеми, но всегда умолкала, едва появлялась бабушка.

Везде, где можно, она старалась обойти ее стороной. На ее вопросы дочь отвечала быстро, четко, но односложно и тут же старалась поскорее скрыться – спрятаться за меня, за Таню, за дедушку, а то и просто потихоньку уйти в другую комнату. И все это без всякой видимой причины, на уровне детской интуиции.

А мама, казалось, смирилась с неизбежным и заняла сдержанную позицию. Она молча делала свои дела, внимательно слушала наши разговоры, очень редко о чем-то спрашивала и совсем не вступала ни в какие дискуссии. Зная характер матери, я сомневался, что она сможет целых три недели удерживать подобный нейтралитет. Любая оплошность, неважно, моя или жены, а то и просто ни к месту сказанное кем-то из нас слово, могли легко спровоцировать конфликт.

Мать умела превращать заурядный бытовой разговор в жаркий спор. А поддавшийся на провокацию оппонент тут же становился ее непримиримым врагом, часто не догадываясь об этом до самого финала спора… Редкий дар…

А Татьяна?.. Ее взрывной характер и несдержанность в поступках и выражениях были тем сухим порохом, который мог легко воспламениться от малейшей искры, вовремя поднесенной так и не смирившейся с моей женитьбой матерью.

Я же всеми силами старался предотвратить возможный взрыв, сокращая до минимума неизбежные контакты дорогих мне женщин. Я тщательно следил за их разговорами и вовремя «гасил искры» или «подмачивал порох», не допуская разрушительного развития событий.

– Толик, что-то молочка захотелось, – как-то раз поделилась Таня, – Тут у вас рядом палатка есть. Давай сходим, купим, – предложила она.

– А кто его пить будет? – мгновенно подключилась мать, услышав предложение невестки даже из кухни.

– Как кто? – удивилась Таня, ничего не знавшая о давнем неприятии молока в нашей семье, – Все будут. Можно сварить что-нибудь молочное.

– Никто не будет… Надо тебе, вари, но только себе.

– Как это никто? – не поняла жена, – Да мы втроем за день трехлитровый бидон выпиваем. А здесь столько народу, что и пятилитрового будет мало.

– Кто это втроем? Толик молоко терпеть не может, а ты этого даже не знаешь, – начала раздраженно «искрить» мать.

– Еще как пьет! Толик, скажи маме, а то она мне не верит, – сыпанула горсть пороха невестка, задетая за живое, – Скажи! Скажи! – энергично дернула она за руку.

– Может и пьет, если так заставлять, как ты… А вот любить, не любит. Что я своего сына не знаю? – уверенно выдала очередную порцию искр мать.

– А вот и не знаете… Ну, скажи! Что молчишь? – подсыпала еще порцию взрывчатки несправедливо обвиненная жена.

– Мама, дай бидон. Мы сходим. Кто захочет, тот и будет пить, – попробовал я сгладить острые моменты опасного диспута по поводу такой мелочи, как покупка молока. Увы. Женщины так не считали.

– Вот видишь! – торжествовала мать, – Он с детства молоко не любит. Я же говорила… У него от молока желудок болит. А у вас вынужден пить.

– Никто его не заставляет! – начала выходить из себя жена, – Не маленький. Не нравилось бы, не пил. Любит он молоко.

– Значит, как женился, вкусы изменились… И не в лучшую сторону, – мощно заискрила мать, инициируя неизбежный взрыв.

– Меня в армии к молочному приучили, – ответил матери, незаметно дернув жену, чтобы замолчала. Она, наконец, поняла и не ответила на вызов, – Где бидон? – отвлек от словесной дуэли мать, которая тут же переключилась на поиски бидона, ставшего в нашей семье давным-давно ненужным.

Уф-ф-ф… Очередной конфликт, назревавший буквально на пустом месте вовремя погашен. Сколько же их было за две недели. Не счесть.

Очень выручила тетя Клава московская. Вместе со всеми она встретила нас на вокзале. Они тут же заговорили с Таней, как старые знакомые. Не обошла она вниманием и Светланку. И дочь все еще помнила мою любимую тетушку, которую мы изредка навещали в ее московской квартире. Тут же с удовольствием уселась рядом с ней.

– Надо же… Ну, Клавдия… Околдовала она ее что ли, – ворчала мать, которой явно не понравились такие отношения.

Она считала, что в ее конфронтации с нелюбимой невесткой сестра должна быть с ней заодно.

Тетушка жила на Салтовке. В тот первый день она заночевала у нас, чтобы не ехать домой, сначала в часы пик, а потом – поздним вечером. К тому же мы сказали, что прямо с утра отправимся в ее края – на водохранилище.

Этот август выдался на редкость сухим и теплым. А потому мои бледные москвички получили шанс немного загореть на южном солнышке у большой воды харьковского водохранилища. К нашему удивлению тетушка решила составить нам компанию. И целую неделю мы купались и загорали вчетвером. За все эти дни она так и не попала в свою квартиру и ежедневно ездила вместе с нами через весь город на пляж, который располагался совсем недалеко от ее дома.