Текст книги "Вирусы. Откуда они берутся, как передаются людям и что может защитить от них"

На следующее утро Сильви зашла за мной в отель «Кактус», расположенный на улице Волонтер неподалеку от улицы Плюме, где она жила, и улицы Вожирар, где находится Институт Пастера. Стояло субботнее утро, слабые солнечные лучи еще не прогрели город и не высушили ночную влагу на улицах, но, судя по ясному небу и аромату, наполнявшему город, ожидался очень теплый день. Здесь пахло Африкой.

Вдоль улицы буйно цвели вишни, и тротуар был усыпан розовыми лепестками. Я остановился и смотрел на бездомного, сидящего на мраморной скамейке среди этой красоты. На нем было теплое толстое пальто, в руках он держал бутылку красного вина и корзинку с устрицами. Вероятно, срок годности подходил к концу, и какой-нибудь магазин или продавец на рынке поделился этой роскошью с нуждающимся. Мужчина проворно вскрывал раковины, умело орудуя стареньким потертым «Лайолем». Солнечные лучи просачивались сквозь плотный слой цветов и освещали розовый ковер, в котором утопал тротуар и сам бездомный. «Пожалуй, опуститься на дно в Париже не так уж и страшно!» – подумал я и умиротворенно улыбнулся.

Вскоре мы подошли к кованой решетке ворот и будке постового. Это был вход в Институт Пастера. Нам нужна была лаборатория по изучению ВИЧ и ВИО. Она находилась на той же стороне, что и главный корпус, а также музей Луи Пастера с усыпальницей. Корпус выстроен в том же патрицианском стиле, что и белое здание на логотипе Института сывороток, только институт чуть больше по размеру и выкрашен в светло-розовый цвет. В центральном корпусе располагалась больница, где пациенты получали бесплатное экспериментальное лечение заболеваний, являвшихся в данный момент приоритетными в исследованиях. Я рассматривал серьезных женщин-ученых, похожих на Сильви, – с черными челками, в очках, сидевших на крупных носах. Они решительной походкой шагали из корпуса в корпус, прижимая к груди важные документы и протоколы. Почти все они шли, опустив глаза, видимо, погруженные в свои научные мысли. Я чувствовал себя как дома и пытался представить, что работаю здесь.

Я слегка занервничал, когда мы вошли в здание, где находилась лаборатория Сильви. И вдруг осознал, что вряд ли сумею применить в Европе, а точнее, во Франции свой американский опыт общения с людьми. Это заведение немного напоминало старообразный и основательный Институт Макса Планка во Фрайбурге, где я когда-то работал. Правда, на первый взгляд, атмосфера парижского института была больше насыщена духом истории и экзотики. Я вдруг проникся влиянием и размахом колониальной Французской империи, простиравшейся некогда от Вьетнама и Камбоджи в Азии до Камеруна, Габона, Конго, Кот-д’Ивуара, да, в общем, почти всего западного африканского побережья вплоть до островов Мадагаскар, Реюньон и Маврикий в Индийском океане. От канадского Квебека до американской Луизианы и французских территорий Карибского моря: Мартиники, Гваделупы, Сен-Бартелеми и Сен-Мартена, не считая островов французской Полинезии, где проводились атомные испытания, Таити, Муреа, Бора-Бора и еще 118 островов где-то в середине Тихого океана. И во главе всего этого территориального богатства – Париж как политический, административный и транспортный центр.

Конечно, мне стоило в первую очередь сосредоточиться на своей основной миссии: добыть рекомендацию от самой Франсуазы Барре-Синусси, «мадам ВИЧ», для заявки в копенгагенский Научный совет на проведение масштабного исследования и разработки вакцины. Но я не мог не думать и о другом: рассмотреть возможность переезда в Париж и оказать посильную помощь в исследованиях, находясь в самой гуще событий, о чем и речи не могло быть в Дании. Я судорожно пытался вспомнить подробности из научных статей, написанных Франсуазой о ВИЧ и СПИДе в 1984 году, когда они вместе с ее шефом Люком Монтанье обошли американцев в гонке за право быть первооткрывателями причины СПИДа. Меня немного успокоил вид многочисленных холодильных камер, стоящих в коридоре лаборатории, – здесь царил гораздо больший беспорядок, чем в Государственном Институте сывороток и даже в Институте Панума.

– Неужели ты серьезно думаешь, что она придет на работу в субботу только для того, чтобы встретиться со мной? – спросил я у Сильви.

– Да, раз она обещала, значит, так и будет. Ну вот, мы и на месте, – сказала она, очаровательно улыбнувшись, и подтолкнула меня к двери из матового стекла.

Подруга первая вошла в небольшой кабинет и представила меня Франсуазе, которая сразу протянула мне руку. Она поприветствовала меня по-американски, но с прелестным французским акцентом, и улыбнулась. Сильви почти сразу ушла по своим делам, оставив меня наедине с первооткрывательницей ВИЧ. По приглашению хозяйки кабинета я сел в кожаное кресло у рабочего стола, уставленного сувенирами со всего мира, и принялся рассказывать о работе своей исследовательской группы и наших планах на будущее. Франсуаза вновь улыбнулась и, взяв сигарету с фильтром, зажала ее между губами, накрашенными ярко-красной помадой, прикурила и краем рта выпустила дым в сторону. Она внимательно выслушала меня и одобрила мои намерения. В своем кратком обзоре особенностей французов Сильви упомянула, что женщины этой нации становятся привлекательными в основном после пятидесяти, и теперь я, кажется, начинал понимать, что она имела в виду. Ее начальница была красивой и умной женщиной. Пожалуй, ее полупрозрачная блузка смотрится чересчур элегантно для окружающей обстановки, подумал я. С другой стороны, в Париже мне никогда не доводилось видеть ни одной женщины в спортивном костюме. И уж коли жителям этого города приходит в голову сравнить процесс принятия пищи с половым актом, а шампанское входит в их перечень будничных напитков, стоит признать – видимо, и в стиле парижане знают толк.

Франсуаза сказала, что видела мое резюме, знакома с моими публикациями и готова взять меня в свою лабораторию. Правда, в данный момент они уделяют основное внимание изучению механизмов заболевания, вызываемого ВИО, нежели иммунологии и разработке вакцины. И она не сможет сместить фокус исследований, даже несмотря на то что избрана представлять успехи французских ученых в области разработки вакцины от ВИЧ перед международным сообществом. Тем не менее она согласилась предоставить мне место и все, что необходимо для моего проекта, у себя в лаборатории. Кроме того, она пожелала познакомить меня с исследовательскими группами, работающими над вакциной в Институте Пастера и других парижских лабораториях. Она выписала несколько фамилий, многие из которых я знал по научным статьям. Например, мы договорились на неделе пообедать вместе с доктором Марком Жираром – у него имелись связи с компанией «Санофи Пастер», крупнейшим производителем вакцин, а также с лионскими исследователями ВИЧ и ВИО, которые ставили опыты на обезьянах. Им наверняка будет интересно внедрить в своей лаборатории мою технологию. Очень скоро мы с Франсуазой перешли на более непринужденный стиль общения, и я заметил, что она имела привычку складывать руки на груди, когда разговор был формальный. Я вдруг не удержался и спросил о том моменте, когда она наконец обнаружила и изолировала ВИЧ и одержала первенство в сумасшедшей и престижной гонке, неожиданно развернувшейся в середине 80-х годов.

– Мы интенсивно работали все вместе, – с воодушевлением приступила она к рассказу, моментально опустив руки. Глаза ее загорелись от счастливых воспоминаний. – Институт Пастера трудился ради достижения общей цели. Мы корпели в лабораториях по двадцать четыре часа в сутки на протяжении нескольких месяцев. В то время мы не были скованы никакими профессиональными или личными ограничениями, в отличие от нынешней ситуации. Она прикурила вторую сигарету. – Если нужно было срочно сделать снимок клетки, потенциально инфицированной вирусом, ее фотографировали сразу же. Даже среди ночи. То же самое, когда требовались определенные клеточные линии или образцы крови от пациентов нашей экспериментальной больницы – мы получали их немедленно. Каждый помогал всем остальным, – несколько раз повторила она и задумчиво посмотрела на пепельницу, осторожно стряхнув с кончика сигареты хрупкий пепел. – Чудесное было время. Дух единства и взаимопомощи, подстегнутый растущей угрозой эпидемии и осознанием брошенного человечеству вызова, – вот что позволило нам стать первыми. Мы соревновались скорее с болезнью, чем с США, – призналась она, и я запросто поверил ей. Это было созвучно моему желанию «спасти мир»!

Затем Франсуаза спросила, может ли она написать мне рекомендацию от руки, чтобы Сильви перепечатала ее и дала ей подписать. Я поблагодарил исследовательницу и вернулся к своей подруге, которая работала на компьютере у себя в кабинете. Через четверть часа к нам пришла Франсуаза, Сильви набрала текст рекомендации и распечатала документ на официальном бланке Института Пастера. Глава лаборатории поставила свою подпись, и я незамедлительно отправил бумагу по факсу в Данию. А затем занялся подготовкой нашей заявки, которую нужно было распечатать в семнадцати экземплярах и до полудня понедельника успеть отправить в Научный совет. В последний день подачи заявок там царило такое же столпотворение, как перед налоговой службой в последний день подачи налоговой декларации в прежние времена. Этакое напряженное собрание соратников по несчастью.

Растущая угроза эпидемии вселила в нас дух единства, и это помогло нам стать первыми.

Я поблагодарил Франсуазу, и она пригласила нас на обед. Позже Сильви пояснила мне – во Франции так принято: за обедом улаживать важные дела. Мы спустились к компактной машине красного цвета, конечно же, французской марки и поехали в хороший ресторан, где в уютной обстановке побеседовали о лаборатории Франсуазы. Я предложил прочитать лекцию для сотрудников, и она с воодушевлением приняла мою идею – мы договорились провести это мероприятие в ближайшую среду. Она выразила уверенность, что мы осуществим один или несколько совместных проектов. После десерта пришла очередь заказывать эспрессо с пирожными, и официант первым делом обратился ко мне, так что я уже не мог сказать: «И мне то же самое». Все замерли, с волнением ожидая моего ответа. Из краткого курса французской культуры, устроенного мне Сильви, я знал, что завершение приема пищи является очень важным культурологическим моментом, но она, к сожалению, ничем не могла мне помочь в данной ситуации.

– Deux Madeleines, s’il vous plaît[19]19
  «Две мадленки, пожалуйста» (фр.). Мадлен – французское бисквитное печенье небольшого размера из «Коммерси», обычно в форме морских гребешков.


[Закрыть], – наконец осмелился рискнуть я.

Это было единственное пирожное, замеченное мною на прилавках французских кондитерских, которое ассоциировалось с чувственностью, если уж думать в заданном подругой направлении, а два я сказал, потому что груди ведь две, к тому же я нахожусь в обществе двух дам. Сильви одобрительно подмигнула мне. Думаю, я выдержал экзамен. Перед тем как попрощаться, Франсуаза напомнила о наших планах на среду – мне предстояла встреча с исследователями ее лаборатории, моими новыми коллегами. Так началось мое сотрудничество и дружба с ученым, открывшим ВИЧ. Я выполнял функцию научного консультанта и полноправного партнера по научным исследованиям. «Мы усыновили тебя», – в шутку говорили Заза и Микаэла, две сотрудницы лаборатории. В Париже мы с Сильви Корбе стали чаще видеться, так что в конце концов нам пришлось сдаться и образовать пару. Она со своей дочкой перебралась ко мне в Копенгаген, но мы в любой момент могли поехать в Париж.

В конце концов мы получили большой грант от Научного совета на проект разработки вакцины против ВИЧ, и я получил возможность устроить ее на работу в Копенгаген. Мы успели вместе исследовать несколько вакцин и протестировали их в Дании и в Западной Африке. В течение 12 лет Сильви жила со мной во Фредериксберге и умерла у меня на руках от мерзкой прионной болезни. Тяжело переживая невосполнимую утрату, я должен был решать множество практических задач. Мне очень не хватало руководства «Что делать, когда ваша французская возлюбленная умирает в Дании?». Где мне отыскать ее любимую сирень в ноябре? Моя любимая хотела, чтобы ее кремировали, и я заказал металлическую урну, чтобы не разбить ее по дороге к Женевскому озеру, Лак Леман, как называют его французы. Когда Сильви парализовало, мы начали общаться при помощи условных морганий и специальной доски, и она попросила меня развеять ее прах над Килиманджаро, потому что «я не должен забывать о своей мечте». Вероятно, она имела в виду мое восхищение экзотической Африкой, а может, просто хотела подразнить меня – куда такому толстяку карабкаться на такую высоту? Я пожал плечами и спросил: неужели я похож на того, кто запросто взбежит на африканскую вершину? Мы посмеялись и сошлись на Лак Леман.

Мы получили большой грант на проект разработки вакцины против ВИЧ.

Однажды вечером, спустя некоторое время после смерти Сильви, мы с ее дочкой провели небольшую торжественную церемонию с факелами на берегу Женевского озера. После этого я должен был на закате развеять пепел моей возлюбленной в том месте, куда мы так часто приходили вдвоем. Я снял брюки и, засунув босые ноги в ковбойские сапоги пресловутого индуса, ступил в воду. Меня никто не предупредил, что крышка металлической урны с прахом не предназначена для снятия, поэтому мне пришлось сначала основательно поколдовать над ней с отверткой и молотком. Я вошел в воду по пояс, мы сквозь слезы сказали что-то возвышенное и высыпали содержимое урны. Не знаю почему, но я ожидал, что прах будет похож на сигаретный пепел или на золу, остающуюся от углей после барбекю, светлую и легкую. Мне казалось, что невесомые частицы на фоне заходящего солнца плавно и грациозно воспарят ввысь, прежде чем постепенно раствориться в воздухе и исчезнуть. На самом же деле прах из урны больше напоминал гравий, который отвесно посыпался вниз прямо мне на ноги и начал прилипать и царапать кожу, а попав в воду, быстро опустился на дно и на мои сапоги. Это оказалось настолько неожиданно и неприятно, что я, охваченный ужасом, принялся скакать вокруг и поспешил зашвырнуть пустую урну как можно дальше в озеро, а затем резко окунулся в мутную от частичек Сильви воду. Я представил себе, как она хохочет надо мной, и мы рассмеялись вместе с ней. Незадолго до смерти она пообещала стать моим ангелом-хранителем и, кажется, неплохо дебютировала, заставив нас улыбнуться в столь непростой ситуации, подумал я, мокрый и благодарный.

Я встретился с Франсуазой в Канаде в 2008 году, вскоре после того, как она получила письмо из Стокгольма о предстоящем вручении ей Нобелевской премии. Мы зашли в какой-то бар выпить по бокалу вина. Она рассказала мне о том, как получила приятную весть, и о том, как немедленно отправилась к соседям, прихватив с собой бутылку вина, чтобы отпраздновать это событие. К тому времени муж ее скончался, да и Сильви умерла. Мы выразили друг другу соболезнования.

Период после ухода моей возлюбленной был трудным и бесприютным. Я скитался по миру, пытаясь понять, где мой «дом»: в США, Сенегале, Южной Германии или Франции? Я очень тосковал по французской культуре, пока не купил наконец студию в самом сердце Парижа. Две мои дочери имели возможность приезжать ко мне и навещать дочь Сильви, Лайлу, которая была им как родная сестра. Она осталась в Париже, вышла замуж за камбоджийца и родила троих детей. Я познакомился с музыкальной рэп-регги-фанк-группой Belgium Means Nothing из Парижа, в которой я по сей день играю на саксофоне каждые две недели. Так я нашел применение своей французской квартире и подружился с восемью классными парнями-музыкантами. Мои исследовательские проекты во Франции продолжились в сотрудничестве с учеными из Института Пастера и особенно из Центра приматов, расположенного южнее Парижа на территории Центра исследований атомной энергии (СЕА) в Фонтене-о-Роз.

В 2015 году, примерно через 30 лет после открытия ВИЧ, Институт Пастера организовал большую конференцию в честь Франсуазы. Официальным поводом послужил ее уход на пенсию с поста заведующей лаборатории. Я тоже присутствовал там вместе со всей командой исследовательницы, называвшей ее «матушкой Нобель», среди множества коллег со всего мира, с которыми она успела поработать за свою карьеру. Франсуаза с кафедры почтила память Сильви Корбе, назвав ее великим ученым и прекрасным другом, которым она была для нее и для многих. Она бросила взгляд в мою сторону и выдержала небольшую паузу. Я был тронут и признателен ей за то, что она ценит простые человеческие качества и уважает тех, кто действительно заслуживает этого.

После ухода моей возлюбленной я скитался по миру, пытаясь понять, где мой «дом».

* * *

На примере пандемии ВИЧ фармацевтическая промышленность продемонстрировала, что возможно разработать даже несколько различных видов антиретровирусных препаратов. Ретровир был одним из первых. Он вышел на рынок в 1987 году и изначально предназначался для противораковой терапии. Однако он был недостаточно эффективен и работал в течение очень непродолжительного времени, после чего вирус начинал атаковать с новой силой. Лишь после 1995–1996 годов, когда был разработан новый и гораздо более эффективный препарат – ингибитор протеазы, который можно было комбинировать с прежними, менее действенными средствами, произошел какой-то сдвиг в лечении больных ВИЧ. Препараты разных поколений оказывали действие на разные стадии репродукции вируса в клетках человеческого организма, а потому смешанная терапия давала лучший эффект. Я прекрасно помню начало нового этапа в противовирусной терапии: в тот момент одному моему знакомому этот метод лечения спас жизнь, висевшую на волоске.

Антиретровирусные препараты разных поколений действовали на разные стадии репродукции вируса, поэтому смешанная терапия давала лучший эффект.

Однажды в выходные в начале 90-х годов я гостил в одной семье – они пригласили своих друзей, в числе которых оказался мужчина, зараженный ВИЧ. Естественно, у него возникло много вопросов ко мне, когда он узнал, что я профессионально связан с исследованиями этого вируса. Сначала он рассказал мне о множестве экспериментальных препаратов, с помощью которых его пытались вылечить, но, кроме тошноты и рвоты, они не оказывали никакого эффекта.

– Глотая таблетки, я чувствую себя гораздо хуже, чем без них.

Я внимательно посмотрел на него. И впрямь выглядел он неважно. Мужчина был истощен, время от времени его бросало в жар, и тогда он начинал обильно потеть. К тому же он постоянно кашлял, и я подумал, что наверняка этот кашель является следствием заражения какими-то бактериями, которые никому из присутствующих не причиняют вреда. Да уж, долго он не протянет, решил я.

Вскоре на одной из конференций я услышал о новом поколении препаратов – ингибиторах протеазы. Эти вещества блокировали вновь образующиеся частицы ВИЧ, не давая им превратиться в полноценные вирусы. Странно было то, что препарат хорошо зарекомендовал себя во время предварительных испытаний, которые проводились с 1987 года, но стал широко доступен лишь в 1995–1996 годах. Вскоре после моего возвращения с конференции мне очень кстати позвонил тот самый знакомый. Он спросил, помню ли я его, и сказал, что дела у него совсем плохи. Я и сам это понял: он надсадно кашлял и задыхался, его голос стал заметно слабее. Он нуждался в совете. Время от времени ему предлагали поучаствовать в испытании схем терапии ВИЧ, и в рамках этого экспериментального лечения ему приходилось принимать препараты нового типа. Но всякий раз у него возникали очень неприятные побочные эффекты, а терапия все равно не помогала. Вот и теперь ему предложили попробовать новые таблетки, «некие ингибиторы протеазы», и он уже почти отказался, но решил сначала узнать мое мнение.

– Выслушай меня хорошенько, – ответил я. – Ингибиторы протеазы – это действительно самая последняя разработка в области препаратов для борьбы с ВИЧ. И самое невероятное заключается в том, что они действительно работают. Я прекрасно понимаю, что ты устал от бесконечных провалов, и согласен с тобой, что все предыдущие эксперименты были весьма сомнительны. Но конкретно эти препараты ты все-таки должен попробовать. Они помогают.

Он снова и снова спрашивал меня, стоит ли оно того, пока я безапелляционно не заявил, что на этот раз попробовать надо. Тогда знакомый пообещал испытать новое лекарство и вот уже лет двадцать живет совершенно нормальной жизнью, обзавелся детьми и успешно трудится на благо семьи и на радость друзьям. Настоящее чудо.

Такая схема лечения, сочетающая ингибиторы протеазы с прежними препаратами, была названа высокоактивной антиретровирусной терапией, или ВААРТ. Конечно, это лечение не избавляет от ВИЧ, но пока человек несколько раз в сутки строго по часам принимает арсенал комбинированных препаратов, изо дня в день, из года в год, он клинически здоров. Правда, у этой схемы есть побочные эффекты, иногда довольно неожиданные: например, перераспределение жира в организме может привести к появлению отложений жировой клетчатки, напоминающих женскую грудь. В 2006 году появились усовершенствованные препараты с минимумом побочных эффектов, выпускаемые в форме комбинированных таблеток, которые позволяют избежать сложной схемы приема. С тех пор все пациенты с ВИЧ могут вести совершенно нормальный образ жизни и иметь детей. Но если прекратить прием медикаментов, вирус тут же дает о себе знать. Это лекарство не лечит от ВИЧ. Оно способно лишь подавлять его при соблюдении правильной схемы приема в течение всей жизни.

В 2006 году появились антиретровирусные препараты с минимумом побочных эффектов. С тех пор все пациенты с ВИЧ могут вести совершенно нормальный образ жизни и иметь детей.

Исследования, проведенные среди инфицированных детей в Сенегале (где у меня было несколько проектов, связанных с этим вопросом), показали, что примерно у 60 % из них в крови сохраняется вирус, устойчивый к лекарству. Вероятно, это происходит потому, что схема лечения не соблюдается. Возможно, когда за детьми присматривают не родные матери, о времени приема чаще забывают и в целом относятся к хлопотному лечению легкомысленно. В таком случае появляется и постоянно растет устойчивость вируса к лекарственным препаратам. К счастью, в Дании нет такой проблемы – пока. В настоящее время ведутся разработки инъекционной формы препарата – в случае успешной реализации проекта достаточно будет вводить пациенту по одному уколу в полгода. В некоторых группах риска, например среди африканских проституток, возможно применять это лекарство с превентивной целью. Профилактический прием препаратов против патогена называется предэкспозиционной профилактикой ВИЧ (ПрЭп). Практикуется и постэкспозиционная профилактика (ПЭП), к которой разумно прибегнуть, например, в случае изнасилования или использования медицинской иглы после инфицированного человека.

Интенсивно проработав более 30 лет над созданием вакцины от этого вируса, мы должны признать – это сложная задача. Но так было не только в случае с ВИЧ. На разработку многих надежных вакцин потребовалось долгое время – например, так было с желтой лихорадкой. Именно поэтому мы не должны сдаваться. ВИЧ – крепкий орешек, он бросает вызов нашему разуму. Он инфицирует иммунную систему, которая должна бороться с ним, – вот в чем сложность. Но я думаю, нам под силу расколоть его. Многие достижения в области вирусных технологий последних лет приближают момент разрешения этой задачи. Исследование этого вопроса является своего рода локомотивом всей вирусологии. Но ВИЧ – хитрая штуковина, и пока что ему удается впечатляющим образом уворачиваться от распознавания. Всякий раз, когда наша иммунная система начинает вырабатывать антитела, например, против его рецепторов, вирус мутирует и, возможно, «прикрывается» сахаридами от атакующих его антител. Это повторяется много раз – образование новых клеток этого типа способствует мутации с привлечением защищающих вирус молекул сахара. Экспериментальное лечение вакциной длительного действия имитирует этот процесс. Больному постепенно вводится несколько прививок разного действия, тем самым иммунитет направляется по извилистому, но верному пути, и в конце концов поражается большая часть вирусов. Кажется, это средство работает.

ВИЧ – хитрая штуковина, ему пока удается уворачиваться от распознавания.

ВИЧ приспосабливается к своему хозяину, закрепляется в инфицированных генах, становясь их частью, и пытается выжить. Ученые продолжают обнаруживать все новые хитроумные способы, которыми вирус достигает своей цели. В будущем, когда прививка от него наконец будет разработана, дело наверняка не ограничится только ей. Скорее всего, это будет несколько разных типов вакцин с абсолютно разными механизмами действия. Некоторые из них будут применяться для профилактики ВИЧ у новорожденных, другие – в качестве лечебных вакцин для уже инфицированных людей. Возможно, будут даже разработаны средства для жителей разных географических зон или для людей с разными лейкоцитарными антигенами.

Естественные хозяева вируса – многие виды африканских обезьян – за долгие века и тысячелетия приспособились к ВИО/ВИЧ. И хотя мы считаем, что у нас нет времени ждать, пока природа осуществит естественный отбор и превратит людей в таких же естественных и вполне здоровых хозяев вируса, как приматы, наверняка это случится само собой, даже если мы не станем предпринимать совсем ничего или почти ничего. Такой исход возможен и в том случае, если вирус разовьет большую устойчивость к существующему на данный момент препарату. Конечно, проблема состоит в том, что очень многим придется умереть за долгие годы эволюции. И все же даже в этом случае человечество выживет как вид, правда, вирус победит и укоренится в нас.

Многие виды африканских обезьян за долгие века и тысячелетия приспособились к ВИЧ.

Будем надеяться, что все случится иначе. Хотелось бы думать, что нам удастся изобрести хорошее лекарство, доступное всем носителям ВИЧ, и мы найдем различные формы и способы его применения (такие, как ПрЭП и ПЭП). Хочется верить, что мы разработаем простые и эффективные способы обнаружения не подозревающих о своем диагнозе инфицированных людей, во-первых, чтобы своевременно начать терапию, а во-вторых, чтобы препятствовать дальнейшему распространению вируса. Кроме того, я очень рассчитываю, что скоро будет выпущено несколько действенных вакцин против ВИЧ, которые можно комбинировать. Судя по всему, для изобретения надежного профилактического средства у исследователей пока не хватает информации о вирусе. В 80-е и 90-е годы мы не могли создать вакцину в том числе потому, что не знали о наличии нескольких рецепторов ВИЧ, о скорости его воспроизводства, не имели возможности сделать его трехмерное изображение и достаточно точно измерить клеточный иммунитет, а также не представляли себе механизм защиты антител. В то время отсутствовала масса необходимых знаний и технологий. Но и теперь, приобретя эти знания и развив эти технологии, мы по-прежнему упускаем какую-то важную информацию об этом вирусе, о его взаимодействии с иммунной системой, а потому никак не можем разработать эффективную профилактическую вакцину против него. К сожалению, неизвестно, чего именно мы не знаем.