Текст книги "Вирусы. Откуда они берутся, как передаются людям и что может защитить от них"

* * *

Если я собирался продолжать исследование опасных эндотоксинов, убивших моего юного пациента, мне непременно нужно было побывать в Институте иммунобиологии и эпигенетики Общества Макса Планка во Фрайбурге. Немецкие ученые получали токсины от всех видов бактерий, описывали эти химические структуры, разбирались в механизмах их действия. В этом институте мне должны были помочь понять, возможно ли нейтрализовать опасные молекулы с помощью антител, полученных, например, из крови здоровых доноров.

Вернувшись домой с Центрального вокзала с билетом до пункта назначения в руках, я должен был заглянуть в школьный атлас, чтобы наконец выяснить, где находится этот город. Фрайбург-им-Брайсгау располагался гораздо южнее, чем я предполагал, – чуть севернее Базеля, что на Рейне. Все лето я занимался культивированием септических бактерий. Осенью вся лаборатория устроила традиционный выезд в Кайзерштуль. Мы сидели в трактире с деревянными потолочными балками, коваными люстрами и массивной мебелью, декорированном охотничьими мотивами. Пили вино нового урожая, заедая его цвибелькухеном, – превосходное сочетание «ферментированного сока» и лукового пирога с хрустящей корочкой. Мы продолжали работать над выделением эндотоксинов септических бактерий. Зимой я побывал в Мюнстере. Вокруг собора прямо на снегу стояло множество бочек со сложенными внутри кострами, в закусочных подавали теплое пиво, подогретое на водяной бане. В рождественский период перед ратушей устанавливали киоски, украшенные традиционными снопами, где продавали горячий сочный паштет и невероятно длинные колбаски братвурст, политые желтой горчицей и засунутые в аккуратные круглые булочки. Особенно мне понравилась повозка Деда Мороза, которая, звеня бубенцами, курсировала по улице Кайзера Йозефа и Ратхаусгассе. Лошадям, тянувшим повозку, были приделаны оленьи рога. Но замечательнее всего были два ангела, сидевшие сзади, – грудастые дамы с нарисованными веснушками, в желтых париках с косичками и с пухлыми обнаженными плечами. Белые крылья из плотного картона были накрепко привязаны широкими коричневыми кожаными ремнями, изрядно потертыми. Это было ни с чем не сравнимое зрелище. Зима прошла за определением структуры эндотоксинов. С приходом весны гора Шауинсланд буквально расцвела, Шварцвальд покрылся ковром цветов всевозможных оттенков. С вершин потекли ручьи, наполнив водой широкие сточные желоба, к радости фрайбургской детворы, которая тут же принялась пускать кораблики. Солнце начало припекать, и кафе и рестораны вновь выставили столики на улицу. Весной продолжались напряженные поиски метода подсчета количества антител в небольших объемах крови и плазмы.

* * *

По возвращении в Королевскую больницу я встретил своего коллегу-ученого, работавшего в одной из лабораторий по исследованию ВИЧ. Он, как и я, недавно вернулся из продолжительной поездки, только из США. Я обрадовался встрече и тут же подсел к нему, предвкушая увлекательную беседу по следам свежих впечатлений. Однако коллега был угрюм и молчалив. Мне показалось странным его поведение – прежде он всегда был приветлив и не прочь пообщаться. Присмотревшись к нему внимательнее, я заметил, что он выглядит каким-то несчастным и утомленным. В общем, вид у него был нездоровый. Видимо, какое-то хроническое заболевание, предположил я.

– Какие-то проблемы со здоровьем? – спросил я.

– Я бы не хотел об этом говорить, – так он мне ответил. Мы немного поболтали о том о сем, я пытался взбодрить его забавными историями, приключившимися со мной во Фрайбурге.

– Ты долго отсутствовал, – в какой-то момент перебил меня коллега. – Уже успел пройтись по блокам инфекционного отделения?

– Еще нет, вот как раз собираюсь пойти со всеми поздороваться.

Я как будто попал в преисподнюю. Повсюду лежали больные ВИЧ. Слепые, истощенные, безумные, болезненно возбужденные, многие из них были не способны на самые простые действия – например, сходить в туалет. Молодые гомосексуалисты заняли место пациентов, традиционно считавшихся «тяжелыми». Им приходилось помогать во всем. Пожилые пациенты, обычно попадающие к нам за отсутствием мест в домах престарелых, сменились молодыми, которые лежали на кушетках в ожидании смерти. И они продолжали прибывать ежедневно. Вконец измученные сотрудники отделения не успевали обслуживать больных ВИЧ, мечущихся в лихорадке. Персонал пребывал в жутком стрессе, ситуация выглядела безнадежной. Никто не понимал, с чем связана вспышка заболевания. Но оно распространялось, как чума.

В четвертом блоке внезапно началась паника. У одного из пациентов загорелись волосы. Страдающий от умственного расстройства мужчина решил закурить, но забыл про кислородную трубку, торчавшую у него из носа, так как его легкие отказывали из-за огромного количества скопившихся в них бактерий. Огонь плюс кислород – равняется взрыв. В палату к несчастному ворвались анестезиологи. Они потушили пламя и перевели пострадавшего в ожоговое отделение больницы Видовре. Придя на ежедневное совещание, я слушал очень внимательно. Там только и говорили, что о пациентах с иммунодефицитом. Долго обсуждали ВИЧ-положительного молодого парня, покрытого множеством бородавок. Вирус папилломы человека (ВПЧ) развивался у него молниеносно.

– Выглядит ужасающе, – заметил заместитель заведующего отделением, с которым я еще не успел познакомиться. – У него папилломы повсюду: во рту, в горле, даже в пищеводе. Мы пробовали их вырезать, замораживать, прижигать лазером, но они возникают снова и снова, причем все в больших количествах. А теперь кислород почти перестал поступать в кровь. Да он, черт возьми, просто медленно задохнется от бородавок, растущих в горле и пищеводе! – воскликнул врач, бросив полный отчаяния взгляд на профессора, но и тот не мог ничего поделать.

Повсюду лежали больные ВИЧ. Слепые, истощенные, безумные, болезненно возбужденные, многие из них были не способны на самые простые действия.

А спустя несколько дней умер мой коллега-исследователь, вернувшийся из США. Самоубийство на фоне ВИЧ-положительного результата. Я даже не знал, что он болен.

* * *

Мне приходилось все чаще и чаще ездить в Институт Макса Планка на юге Германии, чтобы продолжать начатые исследования. Параллельно я экспериментировал в лаборатории Королевской больницы с пробами крови, взятыми у множества пациентов, измеряя содержание антител, способных бороться с эндотоксинами.

Я привез в немецкий институт бактерии из рода псевдомонады[7]7
  Наиболее известным микроорганизмом из этого рода является синегнойная палочка.


[Закрыть], полученные от пациентов с сепсисом и больных муковисцидозом[8]8
  Муковисцидоз (кистозный фиброз) – наследственное летальное заболевание, поражающее преимущественно легкие и пищеварительную систему.


[Закрыть]. Их нужно было выращивать в больших количествах, чтобы выделить хотя бы несколько микрограммов эндотоксинов. Я отмечал про себя, что у них приятный запах – он напоминал аромат цветов или фруктов. Мне приходилось иметь дело с опасными химикатами, предназначенными для отделения токсинов, манипулировать полученными эндотоксинами и килограммами псевдомонад, проводить химический анализ, ставить опыты на лабораторных мышах, а помимо всего этого посещать международные конференции и ездить в командировки. В Институте Макса Планка я познакомился со множеством талантливых коллег из разных стран мира, некоторые из них стали моими друзьями. В конце концов мне удалось определить химическое строение молекулы эндотоксина: я обнаружил внутреннюю и наиболее ядовитую часть, соединенную цепями жирной кислоты и названную липидом А. Именно его предполагалось нейтрализовать антителами, полученными из крови здоровых доноров. Королевской больнице удалось договориться с одной из фармацевтических компаний, производящих препараты для детей и работающих с продуктами плазмы, о частичном финансировании моего исследования. Я просмотрел тысячи проб плазмы крови, предоставленных фирмой, чтобы отобрать среди них лучшие для дальнейшего смешивания и выделения антител с целью создания новейшего лекарства от менингита и/или сепсиса. Время шло, испытания следовали одно за другим, лабораторные мыши пачками умирали от заражения эндотоксинами, результаты не воодушевляли. На девять неудачных экспериментов приходился лишь один успешный. И тем не менее мои опыты завершились созданием тестового препарата под названием Anti-LPS IgG – антиэндотоксина против септического эндотоксинового шока, проще говоря, против заражения крови. Этот препарат был призван спасти жизни многим пациентам, заболевшим менингитом и, как следствие, сепсисом. А ведь согласно данным Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), это одна из самых частых причин летальных исходов в мире после сердечно-сосудистых заболеваний и рака. Считаю, что мое сотрудничество с Королевской больницей и фармацевтической компанией удалось. Я был счастлив.

Каждый день после работы я шел в инфекционный изолятор Института Макса Планка, где проводились эксперименты с мышами. Чтобы попасть туда, мне приходилось проходить через железные двери, отпирать мощные засовы, надевать зеленый одноразовый костюм, маску и перчатки и четко выполнять все необходимые процедуры, чтобы избежать утечки опасных бактерий и ядов. Из звуков сюда проникал лишь шум вентиляционного оборудования да пищали лабораторные мыши. Мертвых животных полагалось упаковывать в двойной мешок и класть в морозильник. Единственным отрадным моментом в этой обстановке являлось то, что грызуны, получившие мое противоядие, выживали. Они начинали неистово подпрыгивать, увидев меня. Доктор Крис Галанос даже прозвал их «мыши-попрыгуши». Здесь царило однообразие, доходившее до абсурда, и ранние зимние сумерки отнюдь не создавали веселую атмосферу. И все же результат был получен – мой новый препарат спас мышей от смертельного яда бактерий. Теперь можно было переходить к тестированию на людях!

* * *

В канун нового 1986 года раздался телефонный звонок. Говорил заведующий отделением интенсивной терапии из больницы Хиллереда. Я находился дома вместе со своей супругой, анестезиологом Йонной, и нашей трехмесячной дочкой Сашей, мы слушали новогоднюю речь королевы. Я ненадолго приехал в Копенгаген по случаю рождественских праздников, чтобы совсем не сойти с ума от бесконечных исследований, которыми занимался в Германии. На тот момент пациенты с менингитом и сепсисом отошли в Королевской больнице на второй план. Во-первых, гораздо более серьезную проблему представляли теперь многочисленные ВИЧ-инфицированные, а во-вторых, практически все больницы начали сами лечить менингит. Что ж, тем лучше. Ведь это вполне стандартные пациенты, которым следует проводить терапию антибиотиками и при необходимости подключать дыхательный аппарат. С этими нехитрыми процедурами можно справиться в любой клинике, вместо того чтобы отправлять пациентов в Королевскую больницу, тем самым теряя драгоценное время.

– Чем могу помочь? – поинтересовался я.

– Мы прочитали о разработанном вами препарате от сепсиса. Я также слушал ваш доклад на эту тему. В данный момент у нас в больнице находится одна такая пациентка, мы уже ничего не можем для нее сделать, но я подумал – может быть, вы могли бы приехать со своим чудесным лекарством и попытаться ей помочь?

Каждый день я шел в инфекционный изолятор, где проводились эксперименты с мышами.

Спустя несколько дней после кесарева сечения, в результате которого родился совершенно здоровый ребенок, у этой женщины произошло инфицирование крови, сейчас она находилась в состоянии септического шока.

– Уже выезжаю, благодарю вас за оказанное доверие, – сказал я.

По дороге заехав в Королевскую больницу, я захватил оттуда мой новый препарат и поспешил в Хиллеред. Врачи действовали быстро и профессионально. Сначала я взял несколько проб крови, а затем приступил к инфузии своего препарата. Достаточно большую дозу следовало вводить по капле на протяжении двух-трех часов. Артериальное давление пациентки, как и следовало ожидать при ее состоянии, опустилось настолько, что не поддавалось измерению, температура тела упала до 35,5 градуса, фактически произошла остановка сердца. Стараниями анестезиологов его удалось запустить, а спустя всего один час после установки капельницы с моим препаратом давление начало постепенно повышаться. Через два часа большинство органов перешли в нормальный режим функционирования. Это было слишком хорошо для того, чтобы быть правдой. Когда спустя пять часов я отправился домой, мы были уверены, что женщина поправится. Первый же пациент, на котором прошло испытание нового препарата, выжил! По дороге я все думал об этой удаче, вспоминая о первой в истории пересадке почки. Операция прошла успешно, и потому, несмотря на череду неудач в дальнейшем, ученые не отчаивались и настойчиво двигались вперед. Теперь трансплантация почки – обычное дело. Может, и с антиэндотоксином получится так же? Когда я, валясь от усталости, вернулся домой, вся семья уже спала, праздничный вечер давным-давно завершился. Шел уже первый день нового года. По телевизору из Гармиш-Партенкирхена транслировали прыжки на лыжах и с поздравительной речью выступал премьер-министр Поуль Шлютер. Он говорил о том, что деньги больше не утекают из казны. «Все идет отлично!» – произнес он решительно и отчетливо и улыбнулся неестественно широко, так что крупные зубы едва не вывалились изо рта.

* * *

Вернувшись в Германию, я в очередной раз принялся проверять действие моего препарата, только на этот раз применил его в борьбе с живой бактериальной инфекцией, попавшей в кровь. А почему бы и нет? Ведь токсины содержатся внутри живых бактерий, а значит, антитела вполне могут убивать их, действуя подобно антибиотику. Испытания, проводимые темными зимними вечерами, доказали эффективность препарата при лечении заражения крови и эндотоксинового шока, а теперь оказалось, что лекарство еще и убивает живых бактерий. Инфицированные мыши, получившие дозу антиэндотоксина, выжили, а остальные погибли.

Я убеждался в эффективности препарата снова и снова, сотнями различных способов. Я получал эндотоксины патогенных бактерий и изучал их химическое строение. Идентифицировал токсичную часть и обнаружил, что шоковая реакция возникает в тот момент, когда токсин провоцирует наши собственные иммунные клетки и вызывает воспаления по всему организму, приводя к цитокиновому шторму. Ведь именно он является в конечном итоге причиной смерти пациента, потому что повышает проницаемость капилляров и нарушает кровообращение. Возможно, антитела, полученные из крови избранных доноров, помогут предупредить все эти последствия. Если фармацевтическая компания согласится на производство препарата, мы спасем даже если не мир, то по крайней мере многих людей, оказавшихся в такой же ситуации, как тот самый мальчик с менингитом. Мне не хватало последнего тестового испытания, на которое требовалось всего несколько месяцев.

Несмотря на то что зима почти закончилась, вечера не стали светлее. Я переселился в мой любимый отель «Шварцвельдер Хоф» на Герренштрассе, более теплый и комфортный. Снял привычный небольшой номер на верхнем этаже, откуда из мансардного окна открывался чудесный вид на покатые городские крыши. Вечерами я стоял и смотрел в окно. На тихий городок, на иссиня-черное небо в звездах, на уютный мягкий свет желтых уличных фонарей. Мне очень хотелось нарисовать Фрайбург таким, каким я видел его теми вечерами. Я с наслаждением глядел на тонкие белые столбики дыма, которые неспешно тянулись из многочисленных дымоходов сквозь прозрачный морозный воздух к ясному звездному небу, и почему-то мне на ум приходил диснеевский мультфильм о Пиноккио. Я в одиночестве ужинал в ресторане «Маркгрефлер Хоф». Две пожилые дамы готовили бесподобные охотничьи шницели, которые подавали с анчоусами и жареным картофелем.

Вскоре исследовательская работа в Институте иммунобиологии и эпигенетики Общества Макса Планка подошла к концу, настало время возвращаться домой. Оставалось лишь провести несколько контрольных испытаний, после чего можно было публиковать полученные результаты в научных журналах. Время летело быстро, вот уже запахло весной. Я обсудил ситуацию с начальником лаборатории Крисом и его супругой Мариной, и мы назначили время последних контрольных испытаний на немецких мышках. Мы подготовили планы будущих статей, составили «скелет» докторской диссертации. Крис предложил мне поехать в Японию на конференцию как раз по моей теме, услышать последние новости, получить свежие данные из-за рубежа. Это мероприятие должно было стать достойным окончанием периода моего лабораторного обучения.

Ни в чем нельзя полагаться на волю случая.

Как-то раз уже после японской конференции я отправился в винный зал «Оберкирх» на Мюнстерплатц. Мне хотелось отметить завершение удачной деятельности во Фрайбурге, и я заказал большой бокал холодного белого вина из региона Кайзерштуль и задумался над речью, которую придется произносить во время защиты диссертации, принялся подбирать слова и строить фразы. В конце концов речь целиком сформировалась в моей голове. Про себя я уже вовсю смаковал собственное выступление, словно играл со сцены на саксофоне. Я с нетерпением предвкушал этот момент, хотя мне еще предстояло опубликовать несколько статей, написать саму диссертацию и представить ее на суд оппонентов. Это все мелочи, решил я. И вдруг подумал о празднике после защиты. О семье и друзьях. Друзья? Допустим, кое-кто из них находился здесь, во Фрайбурге, и все же с ними меня связывали скорее рабочие отношения. Я будто пробудился от долгого сна. Моими настоящими друзьями можно было, вероятно, считать Пера из Хусума, с которым мы ездили в Судан, да Свена, ударника из рок-группы «Фебрилла», в ранней юности он был для меня самым важным человеком. Их-то уж точно надо пригласить, они для меня как члены семьи. Во мне вдруг проснулась тоска по дому. Внезапно я жутко заскучал. По своему саксофону, по людям, которым не надо объяснять, кто такие «Клаусен и Петерсен»[9]9
  Clausen & Petersen – музыкальная фолк-рок-группа.


[Закрыть]. Я сделал большой глоток прохладного вина, поднялся и отправился прямиком в универмаг «Кауфхоф», чтобы купить настоящий немецкий костюм, темный, строгий, безупречно сидящий по фигуре, и новые мокасины, чтобы немного смягчить образ. Ни в чем нельзя полагаться на волю случая. Я с нетерпением ждал возвращения домой. Я получил новые знания, обрел навык научно мыслить, направил в нужное русло присущую мне изобретательность и даже сказал собственное слово в науке. На все это потребовалось немало времени, несколько лет, мне приходилось часто и на долгие периоды покидать несчастную жену и маленькую дочку, и, кажется, существенная часть меня самого навсегда осталась в Германии. Как же здорово наконец вернуться домой! Но где он, мой дом? «Home is where the heart is», – пел Фрэнк Заппа (англ. «Дом там, где твое сердце»). И я вдруг засомневался. По-моему, на чужбине мне было комфортнее.

* * *

Сначала я добрался до Гамбурга, а там пересел на поезд, идущий в Копенгаген. Скоро моим бесконечным метаниям между городами придет конец.

Как назло, сосед по купе изрядно действовал мне на нервы. Кажется, это был индус. Я ничего не имею против них, но этот не переставая болтал на хинглише[10]10
  Хи́нглиш – распространенный в Индии смешанный язык на основе английского языка и различных языков Индии.


[Закрыть] о собственной персоне. А мне больше всего на свете хотелось побыть в одиночестве и собраться с мыслями. Как следует осознать, что немецкий период моей карьеры подошел к концу, и подумать о том, какое будущее ждет меня в Дании. Наконец меня начало клонить в сон. Но куда там! Этот человек был неумолим.

– У меня есть подружки в Калькутте, в Берлине и в Швеции, – заявил он. – На этот раз я решил навестить свою шведскую пассию – Хелену.

Я рассеянно кивнул и попытался улыбнуться, но губы лишь вытянулись в горизонтальную линию. Тяжелым приторным парфюмом попутчик пытался перебить зловонный запах изо рта. Мы сидели друг напротив друга в тесном купе, предназначенном, видимо, для пигмеев. Спасения не было. Я принялся рассматривать его безвкусный наряд. Массивные широкие золотые перстни на непрерывно жестикулирующих толстых пальцах. Рубашка из хрусткого полиэстера коричневого цвета с черным рисунком, габардиновые брюки навозного оттенка с аккуратными стрелками. Наконец мой взгляд упал на обувь разговорчивого соседа. И тут мне бросилось в глаза ее полное несоответствие нелепому одеянию и отталкивающему образу в целом. Это были крутейшие ковбойские сапоги из всех, которые я когда-либо видел! Совсем новые, из блестящей темной кожи, с искусной узорной строчкой, характерными скошенными каблуками, ничуть не стоптанной подошвой и заостренными носами, обитыми серебристым металлом. Мужчина взмахнул бутылкой «Бейлиса» и глотнул прямо из горлышка. Он все тараторил, не умолкая ни на секунду.

– Ну а ты чем занимаешься? – напал он на меня. Естественно, я не собирался говорить с этим недоумком о своих научных исследованиях.

– Играю в рок-группе, – буркнул я после затянувшейся паузы.

– Ого! – воскликнул он, выпучив глаза, потихоньку начинавшие наливаться кровью, затем протянул в моем направлении руку с окованными золотом пальцами и задержал дыхание. По его лицу я видел, как в голове у него моментально закружились тысячи историй по случаю, неистово соперничавших друг с другом за право быть выложенными без промедления.

– Я и сам музыкант, – гордо заявил он. – Играю на гитаре, знаешь ли, – проорал он мне прямо в лицо, тут же бросившись перебирать пальцами воображаемые струны. – На однострунной, если ты понимаешь, о чем я.

Проклятие. Что бы я ни сказал, в тот же миг он вспоминал, что и сам делает, или делал, или собирался сделать нечто подобное.

– Дин-ди-и-и-и-инг-ди-и-и-и-и-инг!

Он пытался подражать звучанию электрогитары, но у него это плохо получалось. Он еще долго изводил меня своим пустым «однострунным» хвастовством, так что мне не удалось ни поразмышлять про себя, ни поспать. Проводница с тележкой приоткрыла дверь в купе и спросила, не хотим ли мы перекусить. Естественно, мой сосед хотел.

– Порцию колбасок братвурст и темное пиво, пожалуйста!

Принужденный обстоятельствами, я взял стаканчик кофе с большим количеством «млека», как говорил Свогер. Я подумал о нем и его страсти к кофе с молоком и улыбнулся. Здорово будет снова встретиться с ними со всеми! «Однострунный», которому требовалась аудитория, заметил мою улыбку.

– Да мы с тобой братья, – продолжил он молоть всякий вздор. – Мы с тобой оба известные гитаристы! Йес, бэби, гив ми, гив ми! – проорал он и смачно рыгнул – теперь уж можно было не стесняться, раз мы только что породнились. Вздохнув, я сделал глоток кофе из стаканчика и обжег нёбо. Наконец неугомонному соседу приспичило в туалет. Я не спускал глаз с его сапог, когда он, покачиваясь, направился к выходу. Заметив мой взгляд, он тут же застыл с поднятой ногой.

– Хочешь примерить? – Улыбнувшись собственной щедрости, он попытался скинуть сапог.

– Нет-нет, что вы! – запротестовал я и поддержал его массивную тушу, балансирующую на одной ноге. Поезд изрядно потряхивало, каждую секунду весельчак рисковал вывалиться в коридор.

А может, не так уж он и ужасен?

Я открыл окно и вылил кофе. Надо бы придумать, как все-таки заснуть. Бутылка «Бейлиса» возвышалась над хаосом, царившим на откидном столике «однострунного». А что, этот ликер по виду вполне сойдет за кофе с молоком, подумал я и наполнил стаканчик. Я отпил глоток и вгляделся в темноту за окном: поезд проезжал мимо небольшой станции. Гамбургский экспресс развил приличную скорость. Мой попутчик ввалился в купе с расстегнутой ширинкой, на этот раз в роли барабанщика.

– Бам-бам, бах-ба-бах! – развязно проорал он, дружелюбно подмигнув мне.

Уф, неужели это никогда не закончится, подумал я и зевнул. Было нечто отрадное в сознании того, что я пью его «Бейлис», пока он порет всякую чепуху. Конечно, он бы и сам с радостью угостил меня, но тем самым вся его болтовня оказалась бы оправдана. Так не получилось бы мести. Разрази его гром и молния, думал я, попивая ликер. Ночь предстояла долгая. «Однострунный» исполнял длинное и замысловатое барабанное соло, подыскивая удобный момент, чтобы вовлечь меня в свой номер. Войдя в раж, он брызгал слюной во все стороны и наконец опрокинул бокал с пивом. Как будто в купе недостаточно мерзко воняло.

Видимо, я все-таки заснул, так как меня вдруг потревожил ритмичный храп, пробирающий до костей. Мой сосед в конце концов утомился, но продолжал терроризировать меня даже во сне. Он лежал на полке в нелепой позе, выставив на всеобщее обозрение семейные трусы и вонючие ноги. Лишь сапоги аккуратно стояли под сиденьем, выбиваясь из общей картины жуткого бардака. Я вновь почувствовал непреодолимое отвращение, мне пришло в голову: а что, если избавить мир от этого отброса? Из курса судебной медицины я узнал, что можно убить спящего человека, прикрыв ему рот куском пергаментной бумаги в момент вдоха. Это вызовет рефлекс, который приведет к остановке сердца. Нет-нет, это уж слишком, рано или поздно его и так настигнет божья кара, утешил я сам себя, натянул повыше одеяло и вновь погрузился в дрему.

Можно убить спящего человека, прикрыв ему рот куском пергаментной бумаги в момент вдоха.

Наступило утро. Я проснулся как раз в тот момент, когда поезд подъезжал к Центральному вокзалу. Солнце вставало над Копенгагеном. Было шесть часов. «Однострунный» еще вовсю храпел. Какое счастье! Я открыл окно, впустив в купе бодрящий свежий воздух с легким морским ароматом. Это ни с чем не сравнимое ощущение, когда подъезжаешь к Центральному вокзалу Копенгагена после длительного пребывания за границей! Я предвкушал встречу с городом. Как здорово находиться в поезде, который мчится мимо станции Вальбю без остановки! А вот уже и Дюббельсбро, и, наконец, Центральный вокзал. Экспресс все больше и больше прижимался к правой стороне, пересекая железнодорожные развязки, пока не приблизился вплотную к тогдашнему почтовому отделению. Я зевнул, надел крутые сапоги индуса, оставив ему новые мокасины из «Кауфхофа», подхватил багаж и выскочил на платформу. «Можно вытащить человека из Хусума, но Хусум из человека – никогда!» – подумал я.

* * *

В течение нескольких следующих месяцев я опробовал новое чудо-средство на десяти пациентах. На некоторых из них оно сработало замечательно, но далеко не на всех. К примеру, оно почти не оказывало эффекта на хирургических пациентов, которые по нескольку дней лежали с подключенными трубками, капельницами и дренажем брюшной полости. Зачастую введение антиэндотоксина едва ли было оправдано, ведь он оказывал эффект лишь при острой фазе инфицирования. Полученные за несколько дней сепсиса повреждения органов невозможно было исправить в одно мгновение. Но то, что новый препарат помог хотя бы некоторым смертельно больным пациентам, делало целесообразным проведение более масштабных исследований в дальнейшем.

И в один прекрасный день я наконец встретился с руководителями фармацевтической фирмы для обсуждения полноформатного исследования, этапа, необходимого для запуска промышленного производства. Представители фармкомпании явились на встречу в костюмах и галстуках. Они не были ни врачами, ни учеными. Я ожидал, что они придут в неописуемый восторг от готовящегося прорыва, которому мы будем обязаны нашему общему волшебному препарату под рабочим названием Anti-LPS IgG. И, ни секунду не сомневаясь, одобрят дорогостоящий проект, немедленно запустив в производство большую партию лекарства для проведения обширных клинических испытаний.

– Присядьте, Андерс, – сказал один из них. Эти парни были предельно вежливы. Нам подали кофе с печеньем.

Они в высшей степени одобрительно отозвались о замечательных лекциях и докладах, с которыми я на протяжении последних двух-трех лет выступал в больницах и медицинских ассоциациях, продвигая свой инновационный проект. Да, эти мероприятия действительно пользовались большой популярностью, сказали они, меня везде хорошо принимали. Мне тоже так показалось, согласился я, а затем выразил недоумение – почему же они говорят о моей деятельности в прошедшем времени: «пользовались популярностью», «вас хорошо принимали»? Ведь мы еще далеки от завершения проекта, который, судя по всему, сулит большой успех, несмотря на то что поначалу придется вложить в него немало денег. Но ведь именно в этом и состоит суть деятельности фармацевтической компании, разве нет? Они попытались объяснить мне, что вообще-то не так уж важно, эффективен мой антиэндотоксин (они предпочитали называть его официально – Anti-LPS IgG) или нет. Просто исследование, которое мне требуется, сказали они, слишком дорогостоящее и больше не интересует их фирму. Из-за массового распространения ВИЧ и разразившегося недавно в Дании скандала вокруг препаратов, изготовленных на базе элементов крови, наступили непростые времена для соответствующей продукции, а мое лекарство, к несчастью, готовится как раз из плазмы крови. И если они до сих пор поддерживали мой проект, то лишь потому, что он давал возможность компании фигурировать в главных новостях на актуальную тему и таким образом служил нашим общим рекламным целям. Вот, оказывается, какую выгоду они продолжали извлекать из нашего сотрудничества!

Я потерял дар речи. Я был уверен, что они действительно верили в мой проект с самого начала. Видимо, пока мы работали вместе, произошли какие-то изменения. Но какие и когда? Я поднялся. Мне здесь больше нечего было делать.

Я отправился в инфекционное отделение, чтобы обсудить оставшуюся часть финансирования. Я был зол и разочарован. Профессор Скинхой, сменивший Фабера на посту заведующего инфекционным отделением Королевской больницы, не особо интересовался этой темой. Период работы в качестве помощника исследователя лаборатории также подходил к концу. Что ж, а все же неплохое завершение, подумал я. Научная цель, по крайней мере, достигнута, пускай теперь другие занимаются клиническими исследованиями. Я обсудил с профессором будущее препарата для пациентов, у которых менингит провоцирует заражение крови и опасный бактериальный сепсис, вызывая критическое состояние. Он внимательно выслушал меня, а затем сказал следующее. Возможно, в моем изобретении действительно потенциально заложен медицинский прорыв. Да, это средство представляет определенный интерес. Однако я должен понимать, что пациент интенсивной терапии дороже всего обходится больнице в первые дни пребывания в отделении, когда в ходе обследования проводятся дорогостоящие процедуры и берется огромное количество анализов: все эти компьютерные томографии, МРТ, бесконечные пробы крови, респираторная терапия[11]11
  Респираторная терапия – комплекс мероприятий, направленных на обеспечение проходимости верхних дыхательных путей и проведения искусственной вентиляции легких (ИВЛ) в условиях общей анестезии при различных хирургических вмешательствах.


[Закрыть], катетеры с капельницами. Затем стоимость пребывания больного в больнице существенно падает: он лежит на койке в палате и либо постепенно приходит в себя, либо в конце концов умирает. А на его место доставляют нового пациента, и дорогостоящие процедуры начинаются заново. И так далее. Получается, если мой препарат начнет действовать сразу и сократит этот цикл, больнице это будет невыгодно, потому что в таком случае пациенты будут выздоравливать быстрее, а на их место будут прибывать новые, а значит, и требующие больших затрат. Неужели это непонятно?