Текст книги "Монголия. Следами номадов"

– Хочу водить хорошую машину.

Его мать, женщина, одетая в традиционный монгольский наряд, усмехнулась на это задумчиво.

Приготовления к поездке по стране идут у нас довольно медленно, но стараемся одновременно с пользой использовать время. Кроме работы в музеях и библиотеках много времени уходит у нас на знакомство с культурной жизнью столицы. В следующий вечер после нашего приезда побывали мы на монгольской опере Дамдинсурэна под названием «Три печальных холма» в театре Улан-Батора. Здание театра, украшенное колоннами и тимпаном, является одним из красивейших сооружений на площади Сухэ-Батора.

Китайский седельник во время работы

Музыка оперы звучала очень приятно для уха европейца. Дамдинсурэн учился в Европе, но использованные им мотивы монгольские. Несмотря на это, местами ощущается китайское влияние, что нельзя, однако, принимать за эклектичность, ибо мелодии звучали оригинально. Наибольшее впечатление произвела на меня вставка в виде оригинальной монгольской народной песни, которую певец исполнил твёрдым горловым голосом, поклонившись при этом множество раз, в отличие от другой арии этой оперы.

Во время перерыва я наблюдаю публику. Большинство зрителей, особенно женщин, одеты в цветастые монгольские народные наряды. Во время представления в зрительном зале царит тишина, так как публика живо реагирует на продолжающуюся на сцене акцию.

На следующий день посетили мы китайское предприятие. Ремесленники и купцы в столице Монголии в основном китайцы. По желанию коллеги Кёхалми, которую особенно интересовала монгольская кучевая упряжь, посетили мы одного седельника. В низком тесном помещении магазина сидел на трёхногом стуле старый мастер, китаец, и аккуратно строгал остов седла. Уже прошёл тридцать один год, как прибыл он сюда из китайской провинции Хопэй, и с той поры работает по этой профессии, изготавливая сёдла монгольского типа характерной деревянной конструкции, покрытой шкурой. У стены виден и инструмент мастера. Он показывает его по порядку, а мы усердно записываем данные, потому что это составляет уже непосредственный предмет нашей заинтересованности. В нескольких домах посетили мы затем ремесленников, изготавливающих части юрты. Мастер этого ремесла изготавливает кольца вершинные, стойки и деревянные сундуки, стены же изготавливает другой. С этой точки зрения господствует здесь строгая специализация.

Китайский ремесленник работает обычно в магазине, в первом помещении, к которому прилегают одна или две маленьких комнатки.

В китайском районе ещё можно встретить несколько красивых старых ворот. Либо они изготовлены из камня и украшены резными колоннами и тимпаном, либо вырезаны из дерева и украшены цветными красочными сценами, главным образом, из полюбившегося сказания под названием «Три королевства». Для китайских домов являются характерными уложенные в один или два ряда «зубы», тянущиеся под навесом. Это выступающие венцы потолочных балок. Оконные решётки не изготовлены в виде скрещённых планок, но уложены в узоры. К ним прилегает промасленная бумага. Большинство китайских домов выкрашено в голубой цвет. Есть тут несколько домов, считающихся двухэтажными, но эти дома, собственно, одноэтажные, когда партер принимается за первый этаж. Крыши с поднятыми краями, подобно седлу, облеплены глиной, на которой спокойно растёт трава.

Китайцы устанавливают свои строения вокруг «подворья», в которое можно войти через большие двустворчатые ворота. Внутри в ограждённом пространстве находятся ящики или бочки с посаженными овощами или цветами. В китайском районе находится храм «Гэсэра». Этого богатыря народных монгольских эпосов китайцы чтили как бога. Храм состоит из четырёх маленьких зданий, из которых наружное и внутреннее составляли, вероятно, собственно храм, а в двух боковых жили когда-то ламы. Местами можно заметить ещё цветные росписи, украшающие покрытые резьбой входы и крышу.

Сцена из оперы «Три хмурых холма»

Из китайского района пошли мы в старый русский район, тянущийся в сторону реки Толы. Здесь кроме домов из кирпича и глины стоят также дома из бруса, покрытые деревянными крышами. На больших въездных воротах случаются также украшения в виде резьбы. Кое-где ещё видны красивые украшенные резьбой оконницы – неотъемлемый реквизит этих домов. Мы входим в жилище через двор, который, в отличие от китайского, не застроен вокруг. На этого типа дворах, заселённых обычно монголами, ставятся юрты. Монголы используют летом дом как вспомогательное строение, а зимой – как жилое. На лето хозяева перебираются в юрту.

Монгольские и китайские жители столицы очень любят посидеть на улице. В то время как монголы сидят на корточках в целях беседы или курения трубки там, где им заблагорассудится, китайцы сидят на лавочках перед своими домами.

Клубящаяся по улицам толпа создаёт непривычное красочное зрелище. Впечатление такое пробуждает, прежде всего, разноцветность нарядов. Летний наряд монгольский изготавливается из цветного полотна или шёлка, зимний – из крепчайшего сукна, подбитого мехом: длинный, достигающий щиколоток кафтан, застёгивающийся на правом плече маленькими пуговицами. Кафтан этот бывает украшен такими пуговичками также с левой стороны и под левой подмышкой. Талия многократно обвивается цветным широким поясом из шёлка. Это необходимо, когда часть кафтана над поясом служит карманом. Ни один вложенный за пазуху предмет не выпадет, а при езде на коне пояс прекрасно поддерживает наездника. В течение неполных десяти минут я записал сопоставления цветов в одежде, которые помещаю ниже:

Встречались также другие цвета. Нельзя, однако, пользоваться произвольно их составлением. Потому что регулирует это господствующая мода. Материалы убранства часто имеют тиснёные узоры в виде кружков или других геометрических фигур. Крой наряда женского и мужского является одинаковым. Во время уличных походов не удалось мне заметить характерных нарядов для отдельных регионов. Во время моей более поздней поездки по стране убедился я, что разнообразные народные наряды, которые я осматривал в столичном музее, в некоторых окрестностях не вышли ещё из употребления даже сегодня.

На улице царит оживлённое движение. В сравнении с провинцией количество машин тут значительно больше. В таком большом движении экипажей механических видим мы наездников на конях или даже караваны верблюдов. В центре города движением руководит милиционер.

На следующий день посетили мы кожевенное предприятие и фабрику декоративного промысла. Оказалось, что руководитель этого последнего предприятия бывал уже в Венгрии и встречался даже там с коллегой Кара. Во дворе фабрики обратил я внимание на несколько мотоциклов. Их владельцы уже не ездят на работу на конях. На ткацкой фабрике ковров на современных ткацких станках изготавливаются монгольские ковры по старым образцам. На кожевенном предприятии шьют, прежде всего, сапоги с голенищами. Мы также пришли сюда для того, так как в дороге нам потребуются такие сапоги. Наши хозяева даже об этом позаботились. Здесь изготавливают уже современный тип обуви, немного отличающийся от европейских моделей, но по желанию делают также старомодные, оригинальные монгольские сапоги с поднятыми вверх носками и расширяющимися у колен голенищами. Нас тоже спросили, какие мы закажем. После долгого раздумья мы высказались за эти современные, так как старинные сапоги монгольские подходят, прежде всего, для стремян.

В один из дней мы посетили Высшую Педагогическую Школу, где готовят учителей для семилетних и десятилетних школ. Факультет общественных и естественных наук насчитывает четыреста пятьдесят студентов. Здесь преподают монгольский язык, монгольскую литературу, русский язык, географию, естествознание, физику, математику, историю, педагогику и науку физического воспитания. Несмотря на то, что из этой Школы выходит всё больше учителей, их ещё постоянно не хватает для школ подготовительной степени, которых в стране более четырёхсот. Узнали мы также, что в самом Улан-Баторе находится двадцать одна школа, а также двенадцать техникумов. Всего в этих школах преподаёт несколько сот учителей.

Нас, конечно, больше всего интересовала кафедра монгольского языка. Долго разговаривали мы с преподающими здесь коллегами. Мы узнали от них расписание занятий. На одном уроке студенты изучают фонетику и историю языка, на другом – морфологию, на третьем – синтаксис, на четвёртом – лексикологию. Из Высшей Школы Педагогической отправились мы в Университет имени Чойбалсана. Это, возможно, один из самых молодых университетов мира. Он был открыт в 1942 году. До 1921 года в Монголии была только одна начальная светская школа на пятьдесят учеников. Это и продолжалось двадцать лет, прежде чем выросло поколение с начальным и средним образованием, теперь нужно было начинать закладку школ и обучение в них учителей. Обычно в университете студентами становились в 99 % дети, происходящие из пастушеских и рабочих семей; большинство из них ещё до сегодняшнего дня летом живёт со своими родственниками в кочевых условиях.

В 1942 году было создано три факультета: медицины, ветеринарии и педагогики, потому что в этих-то отраслях существовала горячая проблема потребности в подготовке хороших специалистов. В 1957 году расширился объём деятельности университета. На кафедре естественных наук преподают химию, биологию, физику, математику и географию; на кафедре общественных наук – историю, экономику, монгольский язык и литературу, а также русский язык. В университете существуют зоологический и анатомический кабинеты, а также библиотека, насчитывающая около 210 000 томов, среди которых можно найти как ценные памятники старины, так и современную научную и специальную литературу. В учебном заведении работает около двухсот преподавателей.

В 1946 году при Университете образовался институт, в котором шестнадцать свежих выпускников начали научную работу. Университет состоял из двух больших комплексов зданий. Недалеко от главного двора стояло здание совмещённых кафедр медицины и естественных наук. Начиная с 1956/57 академического года кафедры аграрную и общественных наук перенесли в большое здание у подножия ближних гор.

Преподавание на нескольких кафедрах ещё велось на русском языке, потому что преподаватели там – приглашённые русские учёные, но на большинстве кафедр лекции «взяли на себя» уже молодые монгольские преподаватели. Была ещё другая причина того, что лекции часто проводятся на русском языке. В Монголии перед 1921 годом ничего другого не учили, кроме религиозных текстов и «научных», связанных с ними непосредственно. В связи с этим не могла развиваться монгольская терминология. После укрепления новой власти народной требования новой жизни были часто выше, чем возможности развития языка.

В Монголии в течение длительного времени совершается реформа языка. Массово выкапываются забытые, отжившие своё выражения или выражения в другом значении и относящиеся к обозначению вновь познаваемых понятий. Мой коллега Лайош Бесе в своём исследовании на тему реформы языка отличает пять групп новых терминов. Существую такие новые понятия, для обозначения которых внесены старые слова, например: слово, означающее прежнее «зрелище», здесь употребляется для обозначения «выставки». В других случаях к слову в значении повсеместном добавлено значение специальное, таким образом, например, «молния» означает также «телефон». Чего нельзя было выразить одним словом, выражено через описание. Термин «ампер» выражен как «мера электрическая», а «аквариум» назывался «посудой, содержащей зверей и водные растения». Другим способом создания новых слов было складывание большого количества известных слов для определения сложных. Так, например: «исследователь языка» означает «языковед», а «огнистая телега» – поезд. Если же не было найдено соответствующего монгольского слова, принималось иностранное. В таких случаях слово приспосабливалось к монгольской фонетике. Например, слово, означающее дежурного, принимало в монгольской форме «джид-жур». Трудно в нём отыскать французское происхождение, но и российское в выражении diezornyi. Не все предложенные к использованию слова принимаются. Несмотря на то, что из года в год появляются на эту тему большие тома, издаваемые Комиссией Реформы Языка, уплывёт ещё довольно времени, прежде чем придёт монгольская научная терминология, а это и есть частичная причина того, что в Университете не всегда ещё языком преподавания становится монгольский язык.

10 мая мы сделали небольшую вылазку перед большим путешествием. Мы поехали в находящийся в окрестностях наиважнейший в Монголии шахтёрский центр – Налайх.

Выехали мы в половину одиннадцатого. Ехал с нами Вандуй, работник монгольского Комитета Наук и Высшего образования. Сопровождал он нас также в нашей поздней поездке. В течение какого-то времени ехали мы из Улан-Батора по шоссе, затем булыжной дорогой. Вскоре дорогу обозначали единичные мосты, овраги, а также электрические и телеграфные столбы. По обеим сторонам расстилалась огромная степь – сухие, травянистые, легко колышимые, бескрайние территории. С левой стороны дороги речка Тола вьётся так сложно, что немного недостаёт, чтобы она не пересекала саму себя. Между склонами небольших холмов появлялись тут и там пасущиеся козы или верблюды, кое-где у подножия холмиков белели юрты. Поля были ещё серые. Как утверждали монголы, весна этого года была поздней, но когда мы вышли из пропахшей бензином машины, почувствовали уже первые запахи весенних степных цветов. Горизонт окружали высокие сильно разрушенные бесформенные горы. В некоторых местах виднелись пятна леса, а кроме того, к голубому небу поднимались голые таинственные скалы. После одного из поворотов показались заснеженные пики, но невозможно было их сфотографировать, так как они полностью сливались с фоном громоздящихся над ними туч.

Временами мучило меня сомнение, что движемся мы в правильном направлении. После долгих наблюдений открыл я, что в траве дороги заметны оттенки следов автомобильных колёс и навоз животных. Мы мчались со скоростью 70 км/ч, но не чувствовали этого, потому что в бездорожной степи, являющейся не самой плохой дорогой, нет придорожных деревьев или домов, а тем более километровых столбов.

Среди разнообразной, меняющейся резьбы холмиков всё сильнее било в глаза, так как степь менялась с минуты на минуту, находясь как бы в огромной перспективе, замкнутой кое-где очень далеко поднимающимися вокруг горами. Гигантское пространство, широкий кругозор, но степь не становится чужой для нас, знакомых с венгерской пуштой.

Тропинка к памятнику Тонюкука

На одном из холмов стоит конь. Выглядит он, как если бы был диким. Могучая, не стриженная чёрная грива сливается почти с тёмно-каштановой шерстью. Животное выглядит очень живописно на фоне голубого неба и жёлто-серого поля. Он так достойно приглядывается к нашему подскакивающему автомобилю, что даже нам стыдно. Встречающиеся время от времени верблюды не являются для нас чем-то необычным, жаль мне их только, что имеют они такую обтрёпанную, висящую комками шерсть, так как они ещё сбрасывают свою зимнюю шубу.

Машина останавливается у надгробия Тонюкука. Несколько месяцев назад я читал дома текст, написанный на надгробии известного тюркского богатыря. В то время я не смел ещё думать о том, что вскоре увижу надпись в оригинале.

Памятник Тонюкука

«Билге Тонюкук бен юзюм Табгач илинге килинтим…»

«Я, мудрый Тонюкук, рождённый как китайский подданный…» – начинается текст, а перед моими глазами оживают сражения между господствующими здесь в VIII веке тюрками. Мудрый Тонюкук, вождь и советник Каганов Элтериса и Билге рассказывает, как его люди сбросили чужеземное ярмо и расширили свои владения на соседние народы, получив обратно славу прежнего тюркского государства. Изменённая в надписи река Тогла – это Тола, которая недалеко отсюда завивается в сторону Улан-Батора.

Фрагмент надписи

У меня было мало времени, чтобы прочесть надпись, выбитую на скале; не оставалось мне ничего иного, как сфотографировать её. Мы спешили в Налайх, потому что до вечера должны были осмотреть самую большую шахту Монголии. Добывается здесь уже с 1921 года бурый уголь высокого качества. Конечно, шахта уже выросла до размеров большого предприятия только в последние годы.

Руководство шахты ознакомило нас с важнейшими показателями по выработке продукции, а затем нас спросили, есть ли желание побывать в шахте. Мы без раздумий согласились, так как было интересно побывать в «Монголии подземной». Мы надели шахтёрские комбинезоны и двинулись вдоль одного из стволов шахты вслед за проезжающими вагонетками и с интересом наблюдали тяжёлый труд монгольских шахтёров. Разговорились же мы с шахтёрами у одной из современных угледобывающих машин.

В юрте шахтера

Некоторая часть шахтёров ещё живёт в юртах, но уже строятся новые хорошие дома, в которые вскоре они будут переселяться. От наших новых знакомых узнали мы, что месячный заработок шахтёров колеблется от 800 до 1000 тугриков. Среди работников шахты много казахов из Западной Монголии, но также есть торгуты, дархаты, урянхайцы и дербеты. Подавляющее количество занятых тут работников, не исключая монгольских инженеров шахты, – это прежние пастухи или люди, происходящие из пастушеских семей.

После подземной экскурсии осмотрели мы юрту одного из новых знакомых шахтёров. Посредине юрты стояла большая печь, а за ней – невысокий столик с ящиками. Направо от входа находилась закрытая занавеской полка, сундук и кровать. Перед кроватью стояли стулья, под тыльной стороной юрты стояли ещё четыре сундука. На сундуках тех виднелись фотографии, предметы ежедневного пользования и украшения. Молодую хозяйку дома Кара знал ещё с Будапешта, где она бывала с делегацией. На прощание хозяин юрты вручил нам презент в виде книжек.

Проходя среди построек шахты, я убедился, что наилучшим изолирующим материалом является здесь войлок, и неохотно оставленные монголами войлочные юрты не являются отнюдь в это время отсталостью. Щели между брусьями жилых домов, построенных по типу сибирских, заткнуты войлоком, а видел я также деревянные лачуги, обитые войлоком внутри. Это лучшая защита от сильных ветров, поэтому зимой рабочие шахты наиболее охотно живут в таких собственных домах.

В столицу возвратились мы из поездки поздним вечером.

Монгольский шахтер во время работы

В следующие дни работали мы в музеях и библиотеках. Во второй половине дня мы осматривали город. Однажды заглянули мы в кооператив, изготавливающий юрты. Для изготовления продукции применяется здесь уже техника. Во дворе лежали рядом различнейшие составные части юрты. Мне представилась превосходная оказия, чтобы нарисовать это и

сфотографировать. Здесь я познакомился с новейшим типом монгольской юрты. После столицы я уже не имел вероятной возможности увидеть разобранную юрту и осмотреть подробно её части. Руководство кооператива, услышав, что я интересуюсь юртой, сообщило мне параметры отдельных её частей. Оказалось, что в Монголии изготавливают юрты согласно установленным в стране параметрам.

Несколько вечеров заняла у нас опись окончательного для дороги снаряжения. Обратились мы за советом к нашим монгольским товарищам. Впрочем, мы уже имели готовый список покупок. Потом нам оставались ещё прощания с хозяевами, а также с прибывающими как раз в это время в Улан-Батор немецкими, индийскими, финскими монголистами. Особенно приятно вспоминать беседы с профессором Шубертом из Лейпцига, который работал здесь с давних времён. Половину последней перед отъездом ночи заняло у нас написание писем, так как не имели уверенности, что в степи можно будет отправлять письма. 14 мая мы выехали в дорогу.

4. В долине Орхона

Первый этап дороги. Конём из школы. Номады возделывают кукурузу. Россини в степи. Чёрный и белый чай. Таинственно следящий за нами автомобиль. Готовность. Уртон. Охота на рыбу. Первое монгольское прощание. На горизонте белые пирамиды.

В одиннадцать тридцать кто-то стучит. На наше громкое «болно» (можно) входит Вандуй. Нас уже ждут в столовой. В это время мы могли бы простить себе праздничный обед, так как знаю из опыта – а только позднее оказалось, насколько неполным был этот опыт, – что перед выездом не стоит наполнять желудок. Гости отеля «Алтай» поглядывают на нас с лёгким удивлением, когда мы спускаемся в боевом обмундировании, сапогах и нескольких свитерах. У стола нас ждут члены Комитета Наук. Каждый поднимает тост за благополучие нашего путешествия, а мы отвечаем с волнением. К счастью, упаковочная работа вернула нас к действительности.

Выходим, чтобы посмотреть автомобиль, который будет нас возить в течение шести недель. К отелю подъезжает большой грузовик «ГАЗ» с брезентовой крышей. На платформе находятся две деревянные лавки и, очевидно, всё то, что уже загружено. Есть здесь железная печка, большая и маленькая бочки, сложенная палатка, огромный сундук и разной величины мешки. По совету Ринчена выделено нам два огромных полушубка. Все дают нам ещё последние советы: остерегайтесь наступать на порог юрты; не поворачивайте ножа остриём в сторону хозяина дома; чтобы Каталин всегда сидела с правой стороны или в восточной части юрты, так как эта часть предназначена для женщин, и тому подобное. Из тона пожеланий делаем вывод, что выбираемся мы не на прогулку. Только сейчас начинается настоящее путешествие. Ждут нас не только усилия умственные, но и физические. Ещё одно пожатие ладони, и мы уже грузимся в автомобиль. Каталин занимает место в шофёрской кабине, а мы трое – Кара, Вандуй и я – размещаемся в кузове машины. Садится с нами ещё один мужчина. Нам неудобно спрашивать, кто это, следовательно, гадаем только в мыслях, кем может быть наш таинственный спутник. Только через неделю всё выяснилось.

Мы расстилаем полушубок на лавке.

– Сайн яварай! Счастливой дороги! – звучит отовсюду, и машина трогается.

Что-то мне сжимает горло. Тяжелы минуты прощания, особенно если отправляемся в неизвестное. Что нас там ждёт? Сможем ли мы реализовать наши планы? Какие будут новые эмоциональные переживания?

Вскоре остаются позади последние дома столицы, и машина наша уже мчится полевой дорогой по степи. Налево и направо маленькие холмы, заросшие травой склоны. Усиливается ветер, небо оловянного цвета. После езды в несколько сот метров мы приходим к выводу, что при такой дороге нам будет невозможно сидеть на лавке. Даже небольшая ямка подбрасывает автомашину высоко, что сопровождается с каждым разом лёгким взлётом, а потом ударом. Следовательно, нам приходится отказаться от мнимого удобства, подвернуть брезент и ехать стоя. В коленях имеем более хорошие рессоры, чем автомашина. Если бы я уже сейчас знал, что из запланированных 6000 километров довольно большую часть проеду стоя, не было бы у меня причины для шуток. Теперь мне, однако, доставляет удовольствие то, что могу подставлять лицо ветру. Моментально мне становится понятно, для чего нужна монгольская оправа глаза, оставляющая открытой только маленькую щёлочку. Свистящий степной ветер метёт ему в лицо горсти песка.

Холодные будни в пустыне

Дорогу метят по бокам скелеты. Останки падших верблюдов и коней песок шлифует до белизны. Не следует этому удивляться: животные номадов всегда в дороге, следовательно, в дороге гибнут и вдоль дороги же остаются. Исключительно сухой воздух предупреждает распространение больших эпидемий. Огромные совы и сипы быстро выполняют здесь обязанности чистильщиков. Однако мурашки бегают у меня по плечам. Здесь, в бескрайней степи, мысль о конечности жизни становилась пронзительной

Навстречу нам направляется караван. Печальные хайнаки тянут нагруженные до краёв телеги. Рядом с ними наездники на конях. Затем мы видим поодиночке колыхающихся верблюдов с людьми на хребтах. Путник дёргает время от времени за постромку, привязанную к двум концам палки, проткнутой сквозь ноздри верблюда. Среди больших песчаных пятен там и сям выглядывают пучки травы, которые с большим аппетитом съедают овцы. Комично выглядят эти робкие животные, разбегающиеся перед машиной. Они лениво шевелят широкими жирными задами, а короткими хвостами размахивают, как бы хотели отбросить их от себя. Овцы не отбегают далеко, только оборачиваются и смотрят на пришельца. Становится всё холоднее. В отдалении показывается какое-то белое пятно. Когда мы подъезжаем ближе, убеждаемся, что это одно из цагаан-нуур (белых озёр), которых в Монголии неисчислимое количество. Это небольшая лужа, обросшая вокруг осокой и другими водными растениями. Рядом с озером стоят грузовые машины. Из одной шофёрской кабины высунулось дуло ружья, значит, его хозяин хочет что-то добыть на ужин. Поднимающиеся влёт дикие утки стараются избежать этого своего предназначения. Другие шофёры разговаривают рядом с машинами, сидя у огня.

На горизонте виден разрушенный дом. Мы начинаем гадать, что это может быть. Позднее была у нас прекрасная забава опережать друг друга в том, кто быстрее угадает, каким неожиданным сюрпризом окажутся для нас показавшиеся вдали иногда новые незнакомые предметы. Вскоре обнаружили мы около дома всадника на коне. Вандуй своим совершенным зрением узнал его быстрее нас: это два комбайна. Это были новые зерноуборочные комбайны советского производства 1957 года. Сопровождал их на коне какой-то всадник. Вокруг одни пастбища и песок. Машины направлялись к ближайшему государственному хозяйству. Рядом с трактористом сидел другой монгол. Он имел выражение, что как бы сидел на троне.

Наша машина мчится дальше. По дороге минуем мы скачущих всадников. Перед ними срываются в лёт птицы, громко хлопая крыльями. Что за невыразимое, сильное чувство – мчаться так в бескрайнюю даль! Ландшафт ни на минуту не остаётся монотонным.

Каждый холмик, каждый рельеф местности имеет иной облик, иной цвет. Недвижимая внешне окрестность ни на минуту не кажется мёртвой. Перед нашими глазами появляются то женщина, едущая верхом на коне с младенцем за пазухой, то скачущие вольно кони, следы который стирает туман пыли. За ними, постукивая копытами, мчатся молодые жеребята.

Около пяти часов приезжаем мы на место нашей первой стоянки – Люн. Останавливаемся перед деревянным домом с выступающей крышей. На доме скромная надпись «гуандз» (столовая). Мы не знаем, какой план сегодняшнего путешествия, следовательно, интересуемся, о чём наш шофёр разговаривает с хозяином. Когда мы так стоим, из несколько большего дома выбегает толпа мальчишек и девчонок 8—10 лет. Видимо, закончилась учёба. Они подбегают к стоящим поблизости коням, привязанным к коновязи, растянутой между двумя столбами. Школьники вскакивают на сёдла и вдруг обращают внимание на незнакомых людей. Они окружают нас и гадают, кто мы такие.

Мы медленно выходим из машины. Четырёхчасовая езда немного нас измучила, ноги наши одеревенели. В такой холодный день приятным становится тепло, идущее из кирпичной побелённой печи столовой.

Мы входим в просторное помещение. Вокруг стоят лавки, а перед ними столы. У столика, на котором происходит раздача еды, крутится девушка в белом фартуке. Время от времени она приносит тарелку с горячей едой. Просим, в первую очередь, чаю. Уже сверху чувствуем во всём теле приятного тепло, но от первого глотка что-то во мне содрогнулось. Не выплёвываю чай только благодаря самообладанию. Чай солёный. Что правда, есть это только дело привычки, когда в чай сыпят сахар или соль, но мы всё же предпочитаем сладкий чай. Считаясь с этой традицией, позднее мы должны были довольствоваться солёным чаем, так как в Западной Монголии это наиболее распространённый напиток. Я знаю, что теория и практика не всегда идут рядом. Но и действительно, есть различие между видами соли. Здешняя соль ближе по вкусу к горькой, чем к мягкой столовой.

Если уж об этом говорить, должен я рассказать о монгольском чае. Он является наиважнейшим и почти ежедневным напитком монгола. Не кипячёной воды на Востоке не пьют, так как существует постоянная опасность заразы. Горячий чай является напитком универсальным, так как летом охлаждает, а зимой разогревает. Китайцы в большую жару также пьют горячую воду, кроме того, воды здесь мало, что наиболее известно пастухам, а горячего чая всегда нужно меньше.

Монголы знают две разновидности чая, чёрный и белый. Чёрный чай, хар цай, готовится в воде, белый, сутэ цай, – в молоке. Он может быть солёным и несолёным. В чай кладут охотно – предпочтительно в зимнее время – кусочек жиру, овечьего сала или масла. Монголы предпочитают, главным образом, чай китайский кирпичный, от которого отламывают кусочки и растирают в деревянной ступке. В таком только состоянии его опускают в кипящую воду или молоко.

Питьё чая в Монголии является своего рода ритуалом. Если кто-нибудь даже на минуту окажется в юрте, должен выпить чай, так как уход без исполнения этого обычая принимается за смертельное оскорбление хозяина дома. Кто не угостит своего гостя чаем, не может называться человеком. В течение целого моего путешествия не удалось мне избежать угощения. Приготовленный чай вливают ковшом в фарфоровую или деревянную, украшенную серебром чашку без уха. Хозяин дома вручает её гостю правой рукой. Если присутствует много гостей, угощают, в первую очередь, наиболее уважаемого из них или наиболее старшего. Если бы гость протянул к чаю левую руку, он нанёс бы хозяину большую обиду. Чай нельзя оставить не выпитым. Если кто-то не хочет пить больше, оставляет немного на дне чашки, так как в противном случае хозяин снова нальёт. Уважаемого гостя не следует угощать чёрным чаем, так как это знак унижения. Напрасно я отказывался, так как у нас дома подают чёрный чай, мои хозяева всегда настаивали на белом.

Живущие в Монголии китайцы кроме чёрного и белого чая знают ещё зелёный или жёлтый. Самым главным является заваривание чая. Сперва кладут в чашку листки, а потом заваривают их кипятком.

В столовой собралась группа людей, чтобы посмотреть на прибывших.

Сегодня у нас впереди ещё 120 км дороги, таким образом, мы быстро собираемся и едем дальше. Около девяти вечера мы приезжаем в Дашинчилен. После коротких поисков мы находим партийного секретаря и председателя совета сомона, которые проводили нас до местной гостиницы, размещающейся в небольшом, в несколько комнат доме. Быстро заносим мы наш багаж в одну комнату с несколькими кроватями и одним столом. У нас возникают небольшие трудности в завязывании разговора с нашими новыми знакомыми. Наше знакомство с современным бытовым языком Монголии находится ещё пока в начальной стадии. Классический литературный монгольский язык, который мы учили на родине, так далеко отличался от сегодняшнего, как, например, в английском произношении некоторых слов от их написания, и таким образом, вместо «spik» мы говорили бы «speak» и тому подобное. Медленно, однако, начинаем мы понимать. Я спрашиваю, сколько жителей в районе.