Текст книги "Ускользающая красавица"

13
Дневник короля

Эта запись, эта писанина появляется на свет при иных обстоятельствах, чем написанное раньше. Боюсь, сейчас вокруг царит паника. Советник сообщил мне, что моя дочь, принцесса, была обнаружена в предрассветные часы в одном из ужасных уголков замка… спящей.

Спящей. Это, пожалуй, самое подходящее слово.

А другое возможное здесь слово – забытье.

Вероятно также, транс.

Она не просыпается. Даже если ее сильно толкают, или трубят в ухо бравурную мелодию, или выливают бадью холодной воды на голову. Я ничего не знаю о таких снах.

Разумеется, моя жена, королева, пребывает в ужасном состоянии. Она отказывается отойти от принцессы, и, полагаю, мне не следует винить ее в этом. Ведь она как-никак женщина.

Я сказал ей, что мы найдем самых лучших в королевстве целителей и провидцев. Мы не пожалеем для них монет. Мы будем искать их по всем городам и весям.

Но каждый раз, когда я пытаюсь успокоить ее, она плачет еще горше, словно мои слова лишь все усугубляют. В довершение всего она не только утратила веселость… но, похоже, винит меня в нынешних несчастливых событиях. Она даже осмелилась обвинить меня в том, что я настаивал на раннем замужестве нашей дорогой принцессы! Словно у меня был выбор!

Но, конечно, я не мог открыть ей.

Секрет.

В ее нынешнем состоянии…

Разве я мог рассказать ей… о проклятии?

14

В мыслях мое спасение представало красивым и грациозным – вращение здесь, пируэт там, – но в реальности оно сопровождается действиями куда более неуклюжими. Я карабкаюсь по склону горы с пещерными жилищами, мое испорченное платье порвалось в нескольких местах. Разумеется, мой наряд, созданный для долгих променадов, не годится для колючего кустарника и приставучих лиан. Но тем не менее я, удивляя саму себя, чуть ли не на четвереньках спускаюсь вниз и, поскользнувшись, очень не по-королевски врезаюсь в стог сена. Пользуюсь этим, чтобы отдышаться и проверить, не слышал ли кто, как я в высшей степени неэлегантно упала.

К счастью, этой ночью не сплю только я, и незамеченная направляюсь в чащу леса или бог знает куда еще.

Как же я хочу оказаться дома, в безопасности, в окружении моих книг, и слышать, как Роза и Сюзетта хихикают, глядя в окно на лиц мужского пола, которых находят красивыми, или умопомрачительными, или смешными. Как отчаянно мне хочется пить чай с мамой, которая, когда я была совсем маленькой, целый месяц держала меня на руках… Ах, если бы она делала это сейчас, то избавила бы от всего этого, вернула бы меня домой. При свете полумесяца я иду прочь от деревни в скалах. Но внезапно понимаю, что за мной кто-то следует. Там хрустнет сучок, здесь хлестнет ветка. Но, оглядываясь, ничего особенного не вижу. У меня за спиной никого нет.

И все же я чувствую, будто кто-то наблюдает за мной, преследует в лесу, становясь свидетелем моих злоключений.

Останавливаюсь, чтобы передохнуть, и, прислонившись к дереву, стараюсь дышать как можно тише, чтобы уловить звуки, издаваемые таинственным преследователем.

Я что-то слышу. Это не шелест. А что-то более решительное.

Но каждый раз, когда я останавливаюсь, повисает тишина.

Я решаю схитрить. Решаю побежать между деревьями, а потом остановиться как вкопанная и заставить того, кто прячется в лесу, обнаружить себя.

Бросаюсь вперед, а затем резко останавливаюсь.

Чик-чик.

Ага! Сейчас я обернусь и застукаю преследователя на месте преступления!

Но тут же испытываю чувство облегчения.

Оказывается, это всего лишь черная птица, взирающая на меня с ветки.

– Кыш. Кыш, – пытаюсь прогнать ее я. – Улетай отсюда! Убирайся прочь!

Но птица продолжает спокойно таращиться на меня.

– Ну давай. Я не могу целую вечность стоять здесь под твоим пристальным взглядом. Кыш! – снова машу я руками.

Птица наконец улетает в ночное небо.

Я с облегчением вздыхаю и отчитываю себя за излишнюю подозрительность. Что я себе вообразила?

Это была обыкновенная черная птица.

Но через минуту она возвращается.

– Ну что такое? Почему ты навязываешь мне свое присутствие? – спрашиваю я пристально разглядывающую меня птицу.

Вдруг к ней присоединяется еще одна птица.

И еще одна.

Они смотрят друг на друга, а потом… на меня. Мне приходит в голову, что я, должно быть, схожу с ума. Мне кажется, птицы о чем-то совещаются между собой.

Я стою и смотрю на них. Они, в свою очередь, смотрят на меня и молчат.

– Ну что, я произвела на вас впечатление? – продолжаю я. – Возможно, вам прежде не доводилось видеть принцесс. Так примите мои поздравления. Нет нужды кланяться или делать книксены, поскольку мы с вами в лесу. К тому же, говоря откровенно, вы птицы.

Одна из птиц наклоняет голову набок. Вопросительно. Другая что-то чирикает, и, словно соглашаясь с ней, все птицы быстро улетают. Так-то вот. У меня создается впечатление, будто я ответила на все имеющиеся у них ко мне вопросы.

Смотрю на луну в небе.

– А ты? Чего хочешь? Тоже собираешься идти вслед за мной?

Но луна и не думает отвечать.

Знаю, глупо с моей стороны разговаривать с небесными телами и птицами. Но в чаще леса тревожно и одиноко, а беседы с самой собой успокаивают меня и приводят в созерцательное настроение.

Абсурдный пустячок. Игра. Попытка обнаружить свет в темноте.

Вперед, дорогая принцесса.

Вот только мгновение спустя я, кажется, слышу… голос… доносящийся оттуда, куда улетели птицы. Ветер шепчет нечто сентиментальное:

– Ты мне снилась.

Чушь. Ветер не может прошептать целую фразу!

Я, оцепенев, разворачиваюсь и стараюсь успокоиться.

Но в темноте никого нет.

У меня, должно быть, слуховые галлюцинации. Да, мой ум играет со мной в злые игры. Это путешествие сильно утомило меня.

Дело только в этом и ни в чем больше.

15

Прошло двадцать четыре часа с тех пор, как я решила бежать, и за это время, крадучись, ускользнула из деревни на скалах, добралась до леса и пошла, как мне казалось, по тропе, ведущей к поляне. Но нет, это не тот путь, по которому ехали мы со Сваном. Это точно. Тогда я мало что успела разглядеть, за исключением воинственных, раскрашенных созданий, которые поймали меня, а также внушающего тоску ландшафта, где гремели взрывы и по колено в грязи работали дети.

Мне предстоит другой путь. Неизведанный. И лучше не думать о бесчисленных опасностях, которые могут повстречаться на нем. Разумеется, возможно, меня ожидают исключительно хорошие вещи. Удивительные. Более приятные, чем грязный лес за спиной.

Знаете, есть слова, которые нужно обязательно говорить себе, чтобы продолжать идти.

Когда первые утренние проблески превращаются в зарю, лес, кажется, начинает редеть и птицы распевают мне серенады сквозь полог из листьев. Да, деревья отступают от меня и друг от друга.

Мне хочется напевать легкую мелодию, которая помогла бы скоротать время и успокоиться, но кто знает, кого способны привлечь эти звуки. Может, меня подкарауливает дракон. Или вдруг откуда-то свалится еще одна клетка.

Я иду молча, а свое представление дают птицы и раскачивающиеся ивы. Вскоре деревья расступаются, словно разъезжается в стороны огромный зеленый занавес, и передо мной предстает самый впечатляющий из пейзажей этого таинственного королевства.

Озеро. Или бывшее озеро. Насколько видит глаз, во все стороны простирается невероятно белое, сияющее озерное ложе. Но в нем нет воды, ни капли, осталось лишь меловое основание, уходящее за горизонт. Вода будто покинула его, оставив в одиночестве. Бросила.

Я тоже чувствую себя покинутой. Передо мной, можно сказать, пустыня!

Я пребываю в нерешительности, не зная, повернуть ли назад, пойти по белой пустыне или сдаться и вернуться в лес к уготованной мне участи.

Да, у меня есть с собой вода – я прихватила из пещеры бурдюк из телячьей кожи. Но хватит ли мне ее? И как получилось, что озеро пересохло? Дует ветер, поднимая в воздух белую пыль, похожую на тальк. Я задерживаю дыхание. О боже ты мой.

Единственная возможность вернуться домой – это найти кого-то, кто сможет отвести меня обратно… к родителям, которые наверняка пребывают в невменяемом состоянии из-за того, что я пропала. Я думаю о кошмаре, который приходится переживать маме, и на меня накатывает волна печали. Отец попытается быть сильным и вести себя достойно. Но мама, сердце которой в сто раз больше ее тела, швыряет, наверное, тарелки в столовой.

Я знаю. Она кажется спокойной и даже чопорной. Но известно ли вам, что как-то раз она подожгла разбойника с большой дороги? Этот негодяй пытался ограбить ее кучера на полной опасностей дороге из Фливанци в Руа. Маму сопровождали лишь этот кучер и горничная. Солнце садилось, а, как всем известно, после наступления темноты по нашим дорогам ездить нельзя. Мама рассказывала, что спасло их то, что ей пришла в голову неожиданная мысль: нужно бросить факел в готового напасть на них подлеца. По всей видимости, факел лишь задел этого подонка. Как бы то ни было, он пришел в страшное замешательство, и путешественники помчались дальше.

Мой отец всегда покачивает головой, когда рассказывают эту историю. Не знаю, что тому причиной – то ли он не верит, что она правдива, то ли гордится женой… а может, испытывает некое смешанное чувство.

Но моя мать всегда была натурой страстной, особенно когда дело касалось ее единственного ребенка. Она как-то сказала мне, что в жизни ее действительно волную только я. Это потрясло меня. Мама равнодушна к золоту, к замку и даже к моему отцу, королю. Она так и заявила: «Нет-нет… это все вздор и соблазны. Мое сердце – это ты. Сердце вне моего тела. – А потом засмеялась и добавила: – Но это несправедливо!» Я смеялась вместе с мамой, и теперь посреди высохшего озера ловлю себя на том, что улыбаюсь, думая о ней.

Мне ужасно хочется домой.

С этой улыбкой и мыслью о доброте мамы, о свете, что она излучает, я продолжаю путь. Я должна вернуться к ней.

В наше бледно-розовое и светло-голубое королевство.

Да, я должна вернуться в Руа.

Мама ждет меня.

Добравшись до дома, я брошусь в ее объятия и почувствую, что меня любят и лелеют, что со мной не может произойти ничего плохого, что меня баюкают, заботятся обо мне и держат на руках.

Но вдруг мои мысли прерывает пение птицы. Мне приходит в голову, что, возможно, она насмехается надо мной.

Глаза начинает пощипывать от выступивших слез.

Мне неспокойно здесь.

Нет, пока я не найду пути домой, мне придется самой заботиться о себе. Но не знаю, возможно ли это.

16

Солнце устало прошлось дугой по небу, а я тем временем дошла до середины сухого ложа. Каждый раз, когда мне казалось, что я продвинулась вперед, обнаруживалось, что меловая равнина простирается еще дальше, и эта иллюзия делала мое путешествие бесконечным. Казалось, его невозможно завершить.

Прежде чем солнце соберется отправиться на боковую, мне необходимо найти место, где я смогу переночевать под пологом из звезд. Но, похоже, я попала в переплет; каждое направление, в котором смотрю – север, юг, восток, запад – смотрит в ответ на меня и дразнит невозможностью найти защиту от тех, кто прячется в темноте.

У меня кружится голова, мой организм обезвожен, и мне безумно хочется есть. Не следовало уходить от обитателей скал. Да, я приняла ужасное решение. И сделала это второпях.

Считаю шаги: делаю один, два, три шага вперед в пустоту и вдруг слышу звуки, которые не могу не узнать. В отличие от странного языка болотных жителей и шумного веселья обитателей пещер, они хорошо мне знакомы – я часто слышала их при дворе.

Видите ли, такие звуки издают лошади. Точнее, лошади и карета.

Обернувшись, я наблюдаю за сценой, ошеломляющей красотой и артистизмом.

По белому соленому морю мчится в моем направлении крошечная, будто игрушечная карета, и копыта лошадей сотрясают сухое ложе. Это не простая карета. Она белая, как соль. Ее присутствие выдают лишь скачущие лошади и стук их копыт.

Карета приближается, и я замечаю, что оба жеребца тоже совершенно белые. И даже кучер с головы до ног в белом. На нем потрясающий белый костюм, отделанный кружевом и шелком в стиле барокко.

И да, его кожа тоже белая – цвета соли, моря и кареты.

Волшебное видение надвигается, и тут меня озаряет мысль, что я стою, разинув, как идиотка, рот, хотя мне следовало бы подготовиться к встрече с теми, кто едет сюда, или даже придумать, как защитить себя, если это потребуется. Но представший моим глазам роскошный образ умиротворяет меня. Будто в шелке и парче есть нечто успокаивающее.

Оглядываю порванное и испачканное платье. О боже. Кошмар. Кем бы эти люди ни были, они не признают меня ровней. На это нет ни малейшей надежды.

Осознание этого огорошивает меня в тот момент, когда лошади резко останавливаются. Карета стоит неподвижно, и я смотрю на нее. Мы замираем посреди белого ложа, будто статуи, готовые позировать портретисту.

Наконец украшенная изысканной резьбой дверца кареты открывается.

Я с нетерпением жду – похоже, целую вечность, – пока из нее не показывается белая туфля.

За ней следует лодыжка, затем нога, торс и голова. И все это до такой степени украшено, что стушевалась бы любая графиня. Шелка, кружева, парча, вуаль.

Пассажир разговаривает будто сам с собой, отряхиваясь и, очевидно, не замечая меня.

– Ради всего святого! – лающим голосом произносит он. – Напомни мне, чтобы я никогда не нанимал кучеров из Нува! На дороге не осталось ни ухаба, ни ямы, на которые ты не наткнулся бы!

Мой родной язык! Он разговаривает на моем языке!

Я удивленно втягиваю ртом воздух, и это немедленно привлекает внимание путешественника, его голова дергается. У него совершенно белое лицо. Кожа цвета слоновой кости, а на голове белый напудренный парик. Из-под парика выглядывают его настоящие волосы. Они имеют серый оттенок. Не русые и не каштановые, словно не знают, на каком из цветов остановиться.

– Ну! – Он смотрит на меня аспидно-синими глазами. – Ну-ну. И что мы здесь имеем?..

У него не самый приятный голос. По правде говоря, мне приходит на ум волк, взирающий на стадо овец.

– Вот чудеса! – констатирует он. – Благородная девица в беде посреди Бланшевого моря? Это правда? Или мираж? Я вроде бы трезв как стеклышко.

Вдруг я понимаю, что убежать не получится. Что эта мысль пришла ко мне слишком поздно.

Он подходит ближе, в его походке угадывается тщеславие.

– А это видение умеет разговаривать? Кто она? Фантом из Урейтена? Или пропавшее сокровище из Сапфира? Или же просто немая? Ее выгнали из дома? Она дура? Тупица?

Не зная что ответить, я внезапно слышу мамин голос: «Ты принцесса. И это чувствуется в твоих осанке, грации, голосе. И самое главное, об этом свидетельствует твое сердце. Принцесса не может конфузиться. Она сама приводит в смятение других».

Моя спина распрямляется, я словно вытягиваюсь в струнку от талии до макушки.

– Мое имя принцесса Элизабет Клементина Де Буда Руа из королевства Руа, из династии Ле Бразьо. Второй дом Де Буда. Мой отец король и хранитель королевства Руа. Моя мать, в девичестве графиня Александра Де Буда, королева.

Воцаряется тишина, даже перестает вздыматься пыль.

– Ха-ха-ха-ха-ха! – При этих звуках пыль снова поднимается. – О боже! Ну-ну. – Мужчина, сняв шляпу и торжественно прижав ее к груди, отвешивает мне преувеличенно любезный поклон.

– Итак. Это бесприютное создание, обнаруженное мной посреди Бланшевого моря, к северу от Креффского леса, принцесса. Разве я не счастливейший из дворян в этой части Урейтена?

– Вы дворянин? – с сомнением спрашиваю я. Хотя, по правде говоря, тонкие черты его лица ассоциируются с представлением об этом сословии.

– Я не могу предоставить вам доказательств этого. Хотя, думаю, вы тоже вряд ли способны убедить меня, что вы принцесса, – язвит он.

– Я ничего не должна вам доказывать, неважно, дворянин вы или нет, – отвечаю я.

Он внимательно оглядывает меня с головы до ног, отмечая особенности моего платья и осанки.

– Хм. Есть вероятность, что я отыскал бриллиант в грязной коробке, – щурит он глаза. – Можно поинтересоваться, куда вы, принцесса, направляетесь?

– Мне нужно вернуться в мое королевство Руа. Вы знаете о нем? Вам известен путь туда? – Я стараюсь не выдать своего отчаяния.

Он на минуту задумывается.

– Моя дражайшая принцесса, даже если бы я знал, то ни за что бы вам не сказал. Но я не знаю. Так что, к счастью, у меня нет необходимости лгать. В любом случае вам нельзя здесь оставаться.

Он разворачивается, идет к карете и, кивнув кучеру, садится в нее.

Я стою не двигаясь, охваченная паникой.

Но мужчина высовывает из окошка голову.

– Вы едете?

– Но… Я не знаю, кто вы такой. Вообще ничего о вас не знаю. Как я могу…

– Боже мой. Через два часа солнце покинет небо, а луна сможет предложить вам не так уж много света, поскольку сегодня она будет представлять собой лишь узкую полоску, и в темноте на вас нападут подонки и каннибалы, рыщущие в здешних местах в поисках еды. Я не говорю о гигантских ящерицах. Об огромных пауках. Все они сочтут вас великолепным яством.

Я с содроганием думаю над его словами.

– Так что на вашем месте я бы, сделав пируэт, быстро запрыгнул в предложенный вам вид транспорта, прежде чем солнце не опустится еще ниже и нам троим не придется противостоять варварам. – Он улыбается и добавляет: – Но это, разумеется, в том случае, если вы не желаете принести себя в жертву богам сегодня вечером.

Я, ощутив вспышку ярости, все же иду к карете.

– Но в таком случае, – добавляю я, – мне придется настаивать на том, чтобы вы сидели как можно дальше от меня.

– Разумеется, Ваше Высочество. Я же не какой-нибудь мещанин. Кроме того, ненавижу делить каретную скамейку с кем-либо, особенно с принцессами.

Я не вполне уверена, что он говорит правду о разбойниках и каннибалах. Или о своей неприязни к принцессам. И все же. Если мне суждено умереть, я предпочитаю сделать это в элегантной, цвета слоновой кости карете, а не на вертеле.

Не знаю, что подобное предпочтение говорит обо мне, но в настоящий момент мне это безразлично.

17

Разумеется, в сложившейся ситуации меня должна бы бить дрожь – ведь я оказалась в странной карете в чужой стране в компании незнакомого человека, намерения которого могут быть как добрыми, так и не вполне.

Хотя ничто в нем не выдавало сострадания к моему бедственному положению, я, как ни странно, чувствовала себя как дома.

Может, дело в том, что он говорил на моем родном языке, а может, в его высокомерных манерах… успокаивающе знакомых среди хаоса. В нашем королевстве полно благородных кавалеров. Саркастичных щеголей в парче и бархате. В замке они везде.

– Итак, возможная принцесса, поведайте мне, что привело королевскую особу вроде вас в эти унылые земли на краю мира? – Он откидывается на сиденье в другом углу кареты. Происходящее явно забавляет его.

Интерьер кареты – несомненно, самое великолепное из увиденного мной в этом чужом месте. На сиденьях лежат мягкие подушки, а стены украшены миниатюрами в овальных позолоченных рамках – пухленькие розовощекие дети позируют в пышных нарядах в саду с буйной растительностью.

– А мы на краю мира? – спрашиваю я.

– Разумеется. Откровенно говоря, за пределами этого пустынного моря соли лишь Серые скалы и болото, вонючее и дикое. Одному богу известно, что находится за ними. – Он подносит ко рту серебряную чашку и делает глоток какого-то напитка.

– Это вода? – спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос не выдал мучающей меня жажды.

– Ах да. Куда подевались мои хорошие манеры? Пожалуйста, дорогая принцесса – глоток этого придаст вам сил для нашего путешествия. – Он протягивает мне небольшую оловянную чашку и наливает в нее жидкость из металлической фляжки.

Я нерешительно смотрю на чашку, но сейчас не время для подозрений. Мне страшно хочется пить.

У напитка вкус розы и чего-то острого вроде имбиря.

– Что это? – интересуюсь я.

– О, да просто вода, какую пьют крестьяне. Но не беспокойтесь, в ней достаточно куайна, чтобы нейтрализовать вред, который она может нанести. Как вам известно, вода может быть ядом, если не отнестись к ней с осторожностью. Как и эль. Хотя, если честно, вы не похожи на любительницу эля.

– Если честно, – вторю ему я, – я никогда его не пробовала. Расскажите, что вы знаете об этом «вонючем и диком» болоте и о, как вы их называете, Серых скалах.

– Да ничего я о них не знаю. И никто не знает. Серые скалы населены варварами, которые на спор с превеликим удовольствием перережут вам горло, а на болоте, говорят, живут каннибалы. – Он пожимает плечами. – Дальше расположены Сапфировые копи, но туда никто не ездит. За исключением азельцев. Это не народ, а религиозная община. И весьма древняя. Говорят, они мистики, но, если это действительно так, непонятно, с какой стати они гробят себя, добывая сапфир.

– Сапфир? – откликаюсь я. – А это что такое?

– Вы слишком чисты, чтобы нуждаться в нем. Но однажды все переменится. Поверьте мне. Вы пристраститесь к нему, как и все мы. Запомните мои слова, – произносит он. – Скажите, вы когда-нибудь пробовали куайн? Или мне следует объяснить вам, что это такое?

– Разумеется, пробовала; за кого вы меня принимаете? – раздражаюсь я.

– За потерявшуюся особу, на которую я случайно наткнулся в этом диком месте, – отвечает он. – Скажите, если вы действительно принцесса, говорите ли вы на фрисельском?

– Конечно. И не только на фрисельском, но и на гурбатском, лилькотском и верхнеровельском, – с гордостью отвечаю я.

– Правда? – Он смотрит на меня по-другому. – Тогда скажите, что такое помпфе?

– Яблоко. Не надо меня обижать, – прошу я.

– А манзайн?

– Тоже яблоко, – закатываю я глаза.

– А! А как насчет помпфе де твиерре? – экзаменует меня он.

– Опять же яблоко. Но яблоко земли. Иначе картофель.

Я улыбаюсь.

– Понятно. – Он выглядит довольным. – Вы играете на пианетте?

– Разумеется.

– А! А как насчет флотты? – Он считает, что перехитрил меня.

– Да уж лучше, чем вы, – заверяю его я.

Ему, похоже, приятны мои слова и наше препирательство.

Он тянется к корзине на полу и достает из нее бутылку.

– Для вас только самое лучшее. Я берег ее, но не каждый день подбираешь на дороге предполагаемых принцесс.

Но я не заглатываю наживку.

Он наполняет чашки бесцветной жидкостью и церемонно произносит тост:

– За барышень в беде и за безрассудно бросающихся на их спасение мужчин.

– Роль безрассудного мужчины в этой пьесе вы отводите себе? – иронизирую я.

– Разумеется! – смеется он, весело чокаясь со мной и делая глоток.

Совсем неплохой куайн.

– У него приятное послевкусие, – говорю я, смакуя напиток.

– Вам нравится куайн? Или вы предпочитаете сухой блёш из провинции Саваж? – Он высокомерно улыбается.

Пока он упивается собственным остроумием, я рассматриваю его. У него резко очерченные челюсти, а черты лица правильные и гармоничные. Губы полные, глаза идеально пропорциональны носу и выступающим скулам. Когда он улыбается, становятся видны безупречные зубы, почти столь же белые, как пудра у него на коже. Волосы под париком выглядят густыми и блестят в свете заходящего солнца. Глаза волнующего серо-синего цвета и кажутся особенно выразительными по контрасту с белой, напудренной кожей.

Нет ни малейших сомнений, что, явись он в наш дворец, Присси и Боланда, а также придворные дамы встретили бы его появление смущенным хихиканьем. Они краснели бы и перешептывались между собой, прикрывая лица изысканными веерами.

Но все же есть в нем что-то грубое. Его трудно принять за лорда или графа, за человека благородных кровей. И я не могу понять… кто он такой.

– Пусть вас не пугает, что я хорошо разбираюсь в куайне, дорогая, по всей вероятности, принцесса… В нашем королевстве принято знать и употреблять куайн из всех стран и регионов мира. У куайна из Бланша фруктовый привкус, саважский пахнет бескрайними полями, тот, что делают в Данекских холмах, имеет богатый золотистый цвет… И, конечно же, нельзя считать себя человеком искушенным, если не знаком с легким сухим белым куайном из далеких регионов Блиссли…

– Не будет ли слишком грубо с моей стороны поинтересоваться, а куда мы, собственно, едем? – перебиваю его я.

– О нет. Ни в малейшей степени. – Он вертит в руках чашку, как вертятся, наверное, шестеренки у него в голове.

– Так куда?

– Моя дорогая особа, выдающая себя за принцессу, – он смотрит на меня поверх чашки, – я везу вас в центр всего.