Текст книги "Палач. Да прольется кровь"

7

Женское аббатство Клерет, ноябрь 1305 года

Несколькими минутами позже, войдя в скромный медицинский кабинет, мадам де Госбер увидела там двух мужчин, которые наклонились над телом Анриетты де Тизан, почтительно склонив головы и молитвенно сложив руки. Покойная лежала на длинном столе темного дерева, освещенном высоким застекленным окном – почетная привилегия для находящихся здесь больных. Двое мужчин молчаливо поприветствовали аббатису. Та пояснила, обращаясь к доктору Мешо, с которым была давно знакома и чей здравый смысл и знания она ценила:

– Мессир доктор, я так поспешно вызвала вас к себе, чтобы… Я даже не знаю, на что надеюсь… Это прискорбное и такое несправедливое событие затуманило мне разум.

– Насколько я понял из вашего короткого послания, от меня требуется почтительно освидетельствовать вашу почившую духовную дочь, чтобы как можно точнее узнать причину ее смерти и попытаться извлечь сведения о бесчестном безумном злодее, который отнял у нее жизнь.

Мадам де Госбер кивнула в знак согласия. Ей было в высшей степени наплевать на молчаливое неодобрение сестер по ордену. Чтобы эти ученые, но все же мужчины, раздевали покойную и оскверняли ее своими взглядами и прикосновениями, пусть даже самыми почтительными!.. Но аббатиса стремилась сделать все, что в ее власти, чтобы убийца был пойман и наказан. Антуан Мешо снова заговорил, сделав жест в сторону своего спутника:

– Время торопит нас, и я взял на себя смелость попросить своего высокоученого собрата присутствовать здесь и поделиться своими восхитительными знаниями. Он оказал мне честь, воспользовавшись моим гостеприимством во время своего пребывания в Ножан-ле-Ротру.

Высокий худой мужчина с серыми глазами еще раз склонился перед аббатисой и произнес мягким почтительным голосом:

– Йохан Фовель, доктор Брево, к вашим услугам, мадам матушка.

Мешо, в голосе которого слышалось самое неподдельное восхищение, продолжил фразу своего собрата по профессии:

– И, смею заверить, самый лучший среди нас.

– Мадам матушка, – снова вступил в разговор Йохан Фовель, который, казалось, не услышал лестных слов в свой адрес. – Могу ли я быть уверенным, что мы найдем вашу духовную дочь такой, какой видим ее сейчас? Что ее не станут ни мыть, ни переодевать?

– Да, разумеется… Я только приказала снять с ее шеи эту омерзительную веревку.

– Надеюсь, вы ее сохранили?

– По правде говоря, не знаю, но я могу об этом осведомиться у больничной сестры.

– Мне будут полезны любые сведения, – подтвердил высокий худой мужчина. – Какой именно была веревка?

– Да господи, я тогда была в таком волнении и ужасе, что не обратила на это ни малейшего внимания. Самая обычная пеньковая веревка, какие используют, чтобы перевязать охапку хвороста или кипу белья.

– Хм… И вот еще что: веревка была повязана на ее шею поверх ее пелерины, ее головного убора и воротника платья?

– Ну, разумеется, – ответила аббатиса, и ее голос чуть сдавленно прозвучал в этой ледяной комнате.

Внимательно глядя в голубые глаза этой женщины – хрупкой, как воробей, но вместе с тем излучающей необычайную силу и властность, – Фовель снова заговорил:

– Позволите ли вы удостовериться, что интимным частям тела мадам де Тизан не был нанесен ущерб?

Побледнев и судорожно сглотнув, мадам де Госбер пробормотала:

– Вы хотите сказать, что…

– К сожалению, речь идет о том, что может являться неизбежным следствием таких чудовищных явлений, – настаивал Йохан Фовель. – Конечно, у вас здесь нет ни судебной матроны[80]80
  Судебная матрона – нечто вроде акушерки, которая могла засвидетельствовать девственность или, наоборот, беременность, когда это требовалось для судебного процесса.


[Закрыть], ни компаньонки[81]81
  Компаньонка – имеется в виду женщина, которая заботилась о знатной даме в период ее беременности и после родов.


[Закрыть]. Но я принял роды у стольких женщин, что их гениталии уже не являются для меня тайной.

– Однако я полагала, что мужчины вашей профессии избегают подобных испытаний, – возразила аббатиса немного уязвленным тоном.

– С моей точки зрения, они совершают большую ошибку – все мои собратья, которые хотят сыновей и не знают, откуда те появляются на свет. Все превозносят зарождение жизни, но отводят глаза от живота, откуда вот-вот появится на свет младенец. Что же касается тех докторов медицины, которые рассуждают по-латыни об оттенках мочи, то они сожалеют лишь об одной, с их точки зрения, ошибке Всемогущего: что дети не рождаются ни в капусте, ни в лилиях. Таким образом, они могли бы обойтись вовсе без женщин, к большому удовлетворению некоторых из них.

Несмотря на трагизм этой минуты, аббатиса улыбнулась и заметила:

– Доктор Мешо, мне кажется, что ваш драгоценный друг – очень хороший человек, и я от всей души желаю ему стать отцом милой девушки. Думаю, он будет прекрасным отцом.

– Это уже произошло; очаровательной Элизе этой весной исполнится восемнадцать, что наполняет меня гордостью, – ответил Йохан Фовель, лицо которого на короткое мгновение осветилось нежной улыбкой.

И, вернувшись к печальной причине их появления здесь, он настойчиво повторил:

– Итак, мадам матушка, вы позволяете?

Но мадам де Госбер все еще не могла решиться:

– Но она девственница, это же очевидно; ведь она не была замужем.

– По крайней мере, не была ли она… до этого… – осторожно произнес доктор из Брево.

Наконец аббатиса со вздохом ответила:

– Хорошо, я даю вам позволение, мессир. Делайте, что считаете необходимым, дабы выяснить все, что может быть полезным для моего расследования. Анриетта была не робкого десятка, и она согласилась бы с моим решением. Конечно… и я сама на себя сержусь за то, что вынуждена быть настолько неделикатной, – пожалуйста, расскажите мне все, что вам удалось выяснить. Но только мне одной.

– Вы можете быть в этом совершенно уверенной, мадам матушка, – заверил ее Мешо.

– Могу ли я почтительно настаивать, чтобы нашли ту самую веревку? – подхватил Йохан Фовель.

– Я сейчас предупрежу больничную сестру и распоряжусь, чтобы никто вас не беспокоил до окончания… освидетельствования.

* * *

Как только аббатиса ушла, пришедшие принялись за дело. В помещении царил смертельный холод: здесь не зажигали огня, чтобы не ускорить разложения останков. Мешо ритмично сгибал и разгибал окоченевшие пальцы и, казалось, ожидал инструкций Йохана Фовеля. Наконец он сказал:

– Я полагаю, что вы накопили много знаний об орудиях смерти и о разложении.

– Что верно, то верно. В конце концов, мой дорогой Мешо, смерть – это последняя дань уважения, которую дает жизнь людям нашего искусства.

Йохан Фовель пристально вглядывался в каждую черточку лица умершей. Он внимательно обследовал кожу вокруг глаз, показывая пальцем на малейшие признаки кровотечения, приподнял одну из рук Анриетты и удостоверился в гибкости пальцев.

– Rigor mortis[82]82
  Трупное окоченение (лат.).


[Закрыть] почти нарушено, – заметил он. – Добавим к этому, что в ночь убийства было довольно холодно, что задержало его возникновение.

– Что вы об этом скажете? – осведомился доктор Мешо.

– Предположим, она скончалась чуть менее двух дней назад. Впрочем, нельзя этого точно утверждать, так как тело нашли позавчера ранним утром. Единственное заключение, которое можно сделать с большой осторожностью, – она была задушена незадолго до этого. Давайте теперь разденем ее, – предложил он. – Так как мы не сможем сделать даже частичное вскрытие[83]83
  Вскрытия разрешались Церковью лишь в отношении самоубийц и приговоренных к смерти. Даже когда они перестали быть под запретом, проводились крайне редко.


[Закрыть].

– Какая невероятная жестокость, – бросил Антуан Мешо, засунув себе руки под мышки в надежде хоть немного их согреть.

Йохан предпочел оставить это замечание без ответа. Он испытывал к своему собрату дружеские чувства и большое уважение. В то же время Мешо был человеком их профессии. Для него были важны не столько причины, сколько последствия. Фовель был абсолютно убежден, что, когда наконец Наука получит свободу, человек начнет двигаться вперед гигантскими шагами. Не останется ничего необъяснимого, развеются самые ужасные страхи – например, те, которые ему внушают, чтобы держать в состоянии выгодной другим тупости и слепой покорности. Но Наука лишь делает первые шаги, довольствуясь бессмысленными суевериями, чему способствовало отсутствие научных догм и авторитетов. В сущности, доктора и врачи были не столько учеными, сколько деревенскими фельдшерами, знакомыми с анатомией скорее опытным, эмпирическим путем. Фовель нередко приходил в отчаяние: даже цирюльники и палачи, которых все презирают, и те лучше них могут облегчить страдания больного.

Они сняли головной убор. Голова Анриетты была обрита примерно две или три недели назад, насколько можно было судить по короткой темной щетине, которая покрывала череп цвета слоновой кости. На левом виске виднелся кровоподтек, большей частью скрытый под головным убором. Пощупав его, Йохан Фовель произнес, будто говоря сам с собой:

– Недавний. Опухший. Без сомнения, образовался вследствие удара или падения. Видите, красный цвет еще не перешел в фиолетовый или сине-черный… Кто-то хотел ее оглушить или же речь идет о несчастном случае, который произошел незадолго до смерти?.. Продолжим.

Они стянули с нее темный наплечник и белое платье из грубой шерстяной ткани. Анриетта де Тизан носила под ним власяницу. Фовель незаметно закусил губы. Эта страсть к умерщвлению плоти всегда вызывала у него удивление. Что заставило ее вырядиться в эту шероховатую, натирающую кожу рубашку из козьей шерсти? Может быть, присоединиться к последней жертве Божественного Агнца, разделить его муки? Глухой звук, с которым голова Анриетты ударилась о длинный деревянный стол, вернул его к действительности.

Она была худенькой и на удивление мускулистой для женщины, даже для монахини, занимающейся физическим трудом. Йохан Фовель склонился над трупом.

«Наблюдай, анализируй, сравнивай и делай выводы», – повторял он. Этот метод врач внушал своей дочери Элизе, скрывая ото всех ее необычайный ум и способности. Он много раз повторял ей, что она должна всегда производить впечатление хорошо воспитанной девицы: молитва, ведение хозяйства, скромные таланты в музыке, пении и вышивании. Учить девушек высокоумным наукам было бы подозрительно. И разве может быть лучшее средство, чем незнание, чтобы удерживать их в таких условиях? Такой судьбы избежало лишь несколько высокорожденных и очень богатых женщин. Но в конце концов, правила пишутся для того, чтобы те власть имущие, кто желает их обойти, относились к ним с почтением…

Шея Анриетты де Тизан была усеяна многочисленными точечными кровоизлияниями, диаметром крупнее тех, которые обнаружились у глаз. Вокруг горла, довольно низко, виднелась глубокая неширокая борозда, бледная посредине и окаймленная красным в тех местах, где кожа была стерта.

– Мы можем исключить самоубийство, которое ради приличия могли выдать за насильственную смерть, – пробормотал Йохан Фовель.

– Повешение… монахини… самоубийство? – Казалось, его слова донельзя шокировали Мешо.

– Почему бы и нет? – с официальной любезностью возразил Йохан Фавель.

– Делать подобные предположения, когда речь идет о служительнице Господа!.. Им не свойственно накладывать на себя руки в порыве отчаяния. И потом, Анриетта де Тизан была глубоко верующим человеком, и я не думаю, чтобы мадам де Госбер могла участвовать в подобном заговоре молчания.

– У мадам де Госбер тоже могли бы быть свои счеты и свои цели. Согласитесь, что может быть более скандальным, чем самоубийство в монастыре? Это даже похуже, чем тайная беременность монахини. К тому же аббатиса сама может не располагать сведениями о таком обмане.

– Да, действительно.

– Мой дорогой друг, не говорите мне, что ваши регулярные упражнения в искусстве медицины избавляют вас от поистине ошеломительных выводов относительно человеческой души. Матушку, достойную всяческого восхищения, вы вдруг решили обвинить в убийстве своей духовной дочери… Благочестивый, всеми уважаемый мужчина убил молодую служанку, с которой сожительствовал на протяжении нескольких лет, и лишь потому, что та оказалась беременна… Вроде бы любящий муж, которому не терпится прибрать к рукам имущество своей супруги… Давайте же оставим наши переживания и благочестивую убежденность и будем, как и положено людям науки, руководствоваться исключительно фактами.

Несмотря на любезный тон, эти слова прозвучали довольно резко. Немного задетый Мешо пробормотал:

– Прошу прощения. На самом деле я веду себя будто уличная кумушка[84]84
  В описываемую эпоху слово «кумушка» не имело уничижительного смысла и означало скорее «свидетельница», «соседка».


[Закрыть]. Но мне зачастую очень трудно отделить болезнь от пациента.

– Это потому, что вы ухаживаете за пациентом. Я же упорно, шаг за шагом, отвоевываю территорию у болезни – моего личного врага. А врага необходимо знать, чтобы осадить и разбить наголову. А кроме того, в данном случае у нас нет больше терпения, а есть, с одной стороны, убитая, которая требует правосудия, и с другой стороны – убийца, который надеется, что оно никогда его не дождется.

– Черт возьми! Какая беспощадная прямота! Да, теперь я понимаю всю подоплеку вашей блестящей репутации. Впрочем, давайте и вправду действовать как люди науки.

Йохан Фовель был немного сердит. Должно быть, из-за поразительного ума своей дочери он все больше терял терпение, сталкиваясь с тем, что он называл «тяжеловесностью ума». А ведь такие, как Мешо, считаются ученейшими из ученых… Он снова заговорил, стараясь, чтобы его слова звучали как можно мягче:

– Давайте перевернем ее, вы не против?

Тело было настолько легким, что перевернуть его не составило никакого труда. Фовель издал тихий возглас, который тут же постарался подавить. Спина Анриетты де Тизан была вся в шрамах, свидетельствующих о годах умерщвления плоти с помощью бича[85]85
  Бич – кнут, составленный из веревок и цепочек, которым бичевались монахини и очень набожные миряне.


[Закрыть]. Некоторые полосы были бело-розового цвета, что ясно говорило об их давности. Другие, наоборот, казались совсем свежими, некоторые – нанесенными совсем недавно, без сомнения, во время недавнего бичевания. Лопатки и середина спины были покрыты коричневатой коркой. Доктор скользнул взглядом по ногам умершей, высматривая, нет ли ран от цепи с шипами, проникающими в кожу, и нагноений, которые неизбежно оставляет это изобретение, более уместное при инквизиторских допросах. Не обнаружив ничего подобного, он ограничился замечанием:

– Она не носила шерстяных чулок? В это время года? Я почему-то не вижу следа от подвязок на середине бедер.

Фовель не понял, чего слышалось больше в ответе доктора Мешо – почтения или грусти:

– Она была очень набожной монахиней.

Поднеся палец к покрытой шрамами спине, Брево произнес нарочито безразличным тоном:

– Хм. Давайте снова перевернем ее, коллега.

Фовель раздвинул бледные ноги покойницы, которые казались восковыми, и просунул руку между бедер. Наклонившись и внимательно рассматривая вульву, он заметил так же бесстрастно:

– Если только с моей пациенткой не случилось какого-то чуда…

Деликатно проведя внутри указательным и средним пальцами, он быстро проговорил:

– Девственница. Она не была дефлорирована. Классическое изнасилование исключается.

– Что, разве оно бывает и неклассическим? – удивился Мешо.

Непонятно, что смутило его больше – серьезный взгляд голубых глаз или ответ, прозвучавший на удивление безмятежно:

– А вы как думаете?

Пытаясь выпутаться из неловкой ситуации, Мешо заметил:

– Какое облегчение, что с ней не произошло самого худшего![86]86
  Напомним, что в Средние века женской девственности придавалось особо важнее значение.


[Закрыть]

– Да, ее всего лишь убили, – произнес Фовель так тихо, что собеседник его не услышал.

На самом деле его вовсе не удивляло простодушие коллеги – напротив, в какой-то мере он даже завидовал его такой удобной уверенности. То, что Анриетта не подверглась насилию, хотя бы с виду делало все произошедшее с ней не таким отталкивающим. К тому же Мешо скорее всего не догадывался о том, что существуют и другие способы совершить насилие над женщиной, и для этого вовсе необязательно лишать ее девственности. Существовала еще дефлорация несексуального характера, когда желали очернить обвиняемую, представив ее перед судом развратной злонравной женщиной.

Затем Йохан Фовель обследовал предплечья, руки и ногти Анриетты со скрупулезностью, которая даже заинтриговала доктора Мешо.

– Что вы там видите, дорогой коллега?

– Ничего, и это исключительно важно.

– Простите?

– Она не отбивалась и не пыталась отражать удары, иначе мы увидели бы синяки и царапины, свидетельствующие о борьбе.

– Этот бесчестный трус подло напал на нее сзади, – с яростью произнес Мешо, и в такт его словам изо рта доктора вылетали облачка пара.

– Возможно, и так, хотя позволю себе напомнить вам об ушибе на левом виске. Удар был нанесен спереди, если только она не упала незадолго до смерти. Сейчас мы уточним еще кое-что – и можно заканчивать…

Он приоткрыл губы покойной и, понюхав внутренность ее рта, констатировал:

– Никакого подозрительного запаха[87]87
  Обоняние очень долго оставалось важным средством диагностики.


[Закрыть]. Дорогой коллега, давайте снова оденем ее, чтобы вернуть ей хоть немного благопристойности.

– А власяницу тоже надеть?

– Думаю, лучше будет потихоньку отдать ее аббатисе.

* * *

Они старательно пристраивали на место головной убор, когда неожиданный стук в дверь едва не заставил их подпрыгнуть. Вошла крупная, хорошо сложенная женщина с очаровательной грустной улыбкой. Двумя пальцами она протянула им конопляную веревку длиной около двух локтей[88]88
  В зависимости от региона локоть мог быть от 1,5 до 2,5 м.


[Закрыть] и произнесла:

– Аделаида Боклерк, больничная сестра, к вашим услугам, мессиры. Я здесь по распоряжению матушки.

С гримасой отвращения она протянула им веревку.

– Вот этим… это… мы нашли на шее нашей всеми оплакиваемой Анриетты.

Кивнув в знак благодарности, Йохан Фовель взял у нее веревку.

– Э… возможно, я вам мешаю и вы подумаете, что я недостаточно деликатна, но все же… как вы полагаете… она… страдала?

– Нет, не думаю, – солгал Йохан, который на самом деле не имел об этом ни малейшего представления. – Смерть от удушения очень быстрая. И жертва встречает ее уже в бессознательном состоянии.

– Ах, Боже милосердный, – вздохнула женщина, кладя руку на свое большое распятие из темного дерева.

Затем она снова торопливо заговорила:

– Господи, какая же я бесчувственная дура! Я всего лишь хотела…

– Знаю, – мягко прервал ее Йохан. – Вы всего лишь хотели увериться, что Господь послал вашей сестре легкую и быструю кончину. Такое чувство только делает вам честь. Все именно так и произошло… Мадам сестра, мы закончили посмертное освидетельствование. Мы бы хотели переговорить с вашей матушкой и, не задерживаясь более, покинуть аббатство. В это время года темнеет достаточно быстро, а мне хотелось бы вернуться в Ножан еще до вечера.

Кивнув в знак согласия, монахиня исчезла.

8

Крепость Лувр, ноябрь 1305 года

Гийом де Ногарэ разглядывал женщину средних лет и упитанности с приятным веселым лицом, одетую неброско, но довольно дорого.

– Присаживайтесь, моя хорошая. Поверьте, я по достоинству оценил тот риск, на который вы пошли, посетив меня.

– Вовсе нет, монсеньор, – успокоила его Эмелина Куанар теплым мелодичным голосом, так чудесно звучащим в этом кабинете. – Мадам Изабелла встретилась со своим отцом. А я, вернувшись из путешествия, позволила себе навестить родственницу и продемонстрировать свое великодушие ко всей этой куче племянников… благодаря вам, монсеньор.

Ногарэ с трудом удержался от улыбки. Такой любезный способ поблагодарить его за толстый кошелек, которым были вознаграждены ее услуги: слежка за чревом Изабеллы де Валуа, дочери Карла и супругой Жана Бретонского, который, как надеялся Валуа, должен будет стать Жаном III после смерти Артура.

Вопреки обычной неловкости, которую он ощущал к представительницам нежного пола, с этой женщиной Гийом чувствовал себя легко и свободно, должно быть благодаря ее спокойствию и какой-то материнской серьезности. Он не чувствовал ни малейшего неудовольствия от мысли, что некоторое время должен будет поболтать с ней о всяких пустяках. Держалась и говорила она как буржуазка или богатая торговка, с которой нужно соблюдать вежливость.

– А у вас самой разве нет детей?

Ответом ему был легкий смешок:

– Монсеньор, мой супруг скончался через два месяца после женитьбы. Скольким женщинам я помогла забеременеть, стерегла каждое мгновение, чтобы избежать выкидыша и облегчить разрешение от бремени, о скольких заботилась после родов, что иногда мне кажется, будто я прожила все это вместе с ними…

– У вас поистине восхитительная привилегия – наблюдать зарождение новой жизни, – торжественно произнес королевский советник.

– Здесь главное, чтобы женщина оказалась крепкой, – бросила матушка Куанар.

Должно быть пожалев о вырвавшихся у нее словах, она сжала губы и еле слышно добавила:

– Прошу прощения! Пусть извинением мне служит, что трех прекрасных дам я не смогла спасти и они умерли родами. Да покоятся они в мире.

– Аминь.

Ногарэ не знал, что здесь можно еще сказать. Впрочем, очень много женщин уходит из жизни до или сразу после родов от кровотечения, инфекций или истощения сил. Но разве это не сам Господь решил, когда им следует предстать пред Ним? Во всяком случае, свое назначение они выполнили, с чем их можно поздравить. Впрочем, это рассуждение относилось лишь к высокородным дамам, чей потомок мог играть важную роль в области политики или финансов[89]89
  Изабелла вышла замуж за внука Жана II Бретонского, который, чтобы спасти свое герцогство, был вынужден разорвать союз с Англией и сблизиться с Французским королевством.


[Закрыть].

– Хорошо ли себя чувствует наша дорогая дама Изабелла?

Веселое лицо тут же омрачилось. Акушерка ответила, сложив руки на коленях:

– Беспокоюсь я, уж очень она нежная. Такого хрупкого сложения, и здоровье у нее слабое… А вдобавок этот кашель[90]90
  Туберкулез является практически ровесником самого человечества. Описание чахотки находят уже в древнеримских и древнегреческих письменных источниках.


[Закрыть], хоть бы он прошел поскорее. И все из-за этой невыносимой сырости чертовой Бретани!

Снова едва удержавшись от улыбки, Гийом де Ногарэ принялся считать на пальцах:

– Вышла замуж в пять лет. Сейчас ей, если я не ошибаюсь, тринадцать. Рановато, конечно, но, может быть, вы заметили у нее признаки беременности?

– Вот еще что, монсеньор… Признаки ее женского состояния запаздывают с появлением.

Он удивленно вытаращился на собеседницу, не понимая, на что та намекает.

– Периоды…[91]91
  Периоды – один из бесчисленных эвфемизмов, существующий на протяжении веков.


[Закрыть] короче, менструации, – не выдержала Эмелина.

Услышав это слово, королевский советник смущенно сощурился:

– И как, по-вашему… способна ли она забеременеть?

– Сейчас я делаю все, что в моих силах, чтобы вызвать регулярное появление периодов. Отпаиваю ее отваром можжевельника, лаврового листа, дудника, розмарина, листьев шалфея[92]92
  Шалфей – растение, известное со времен Античности как средство, увеличивающее женскую плодовитость.


[Закрыть] с авраамовым деревом[93]93
  Авраамово дерево – Vitex agnus cactus. Используется для повышения женской плодовитости. В то же время известно, что это растение распространялось в монастырях под названием монашеского перца, чтобы «умиротворить жар плоти».


[Закрыть]. Я ее заставляю носить под платьем правое[94]94
  Считалось, что правая сторона располагает к беременности, левая – к ее насильственному прекращению.


[Закрыть] яичко ласки. Чтобы было полезнее, каждое утро один из ловчих монсеньора Жана приносит ей свежее.

– Есть какой-нибудь успех?

– Никакого.

– Разве это не удивительно для девушки… сколько, вы сказали, ей лет?.. все, что вы мне тут рассказывали…

– Большинство в этом возрасте уже готовы родить, хотя мне говорили, что это должно произойти к пятнадцати или шестнадцати годам.

– Черт возьми, какая потеря времени!

– И что меня особенно беспокоит, монсеньор… у мадам Изабеллы очень низкие уши, короткая шея и ненормально маленький рост. Добавьте к этому, что она плоская, как камбала, настолько, что при родах бедра у нее могут треснуть.

– Низкие уши, короткая шея? – повторил совершенно растерянный Ногарэ.

– Ну конечно, женщины моей профессии не скупятся на описания, когда те каким-то образом связаны с трудностями, которые испытывают их дамы, пытаясь забеременеть, или наоборот. Низкие уши и линия волос, а также низкий рост говорят мне о трудностях, касающихся плодовитости[95]95
  Синдром Тёрнера проявляется у одной девочки из 2500; причина в потере хромосомы X или, наоборот, присутствие ее в модифицированном виде. Как правило, связан с невозможностью иметь детей.


[Закрыть].

– А может быть, паломничество или молитвы?..

– Мы уже все испробовали, монсеньор, – разумеется, в глубокой тайне. Можете мне поверить, я провела долгую жизнь, помогая женщинам в подобном положении. Если Господь отказывает женщине в материнстве… возможно, у Него на это есть свои резоны, и не нам их оспаривать.

– Конечно, моя хорошая. Кто мы такие, чтобы вторгаться в Божественные тайны?

На самом деле монсеньор де Ногарэ не знал, как ему относиться к этой новости, хотя он и поздравлял себя с тем, что уговорил Эмилину Куанар просветить его. Внезапно ее присутствие стало очень тяготить королевского советника; он ощутил сильнейшее желание оказаться в уединении, чтобы спокойно поразмышлять.

Гийом поднялся на ноги, стараясь, несмотря на снедающее его нетерпение, держаться любезно.

– Матушка Куанар, вы мне оказали очень существенную помощь. Благодаря вам мне многое стало понятно, и поверьте, что я действительно ценю все, что вы делаете. Привратник сопроводит вас до моста Мельников. Я прошу вас и дальше неусыпно бодрствовать.

Поклонившись, женщина произнесла почти шутливым тоном:

– Монсеньор, благодаря вашей восхитительной щедрости я могу надеяться провести свои последние дни в спокойствии и довольстве. Надо совершенно лишиться рассудка, чтобы совершить бестактность, за которой для меня последовала бы или веревка на шею за предательство, или краткая и неприятная встреча в дворцовых закоулках.

– Эта щедрость вами полностью заслужена, – заметил Ногарэ, которого последняя тирада вовсе не привела в восторг.

Более того, если бы матушку Куанар арестовали и под пыткой заставили назвать имя своего великодушного покровителя, Валуа в приступе ярости мог бы прикончить того своими собственными руками. При этой мысли Ногарэ вдруг ощутил, как дрожь пробежала по его телу. Впрочем, он уже отдавал приказы привести к абсолютному молчанию множество противников или шпионов, которые, по его сведениям, становились чересчур болтливы. В противоположность этому от одной мысли, что сорвавшийся с цепи толстый Валуа может растерзать или задушить его, слюна во рту королевского советника сворачивалась и становилась кислее уксуса.

* * *

Едва Эмелина Куанар ушла, он снова уселся за рабочим столом, взял прекрасное орлиное перо, предназначенное для самых важных писем[96]96
  Например, гусиные и вороньи перья писали особенно тонко и приберегались для писем важным персонам.


[Закрыть] и лежащее отдельно рядом с чернильным рожком. Проведя кончиком указательного пальца по бороздкам пера, невольно восхитился их силой и упругостью. Со вздохом снова отложил в сторону длинное и мощное перо, еще раз взвешивая только что полученные сведения. Стоят ли они внимания? Если Изабелла де Валуа, супруга будущего герцога Бретонского, окажется бесплодной, их брак будет расторгнут, тем более что девица лишена того обаяния, которое пробуждает сильнейшую страсть. К своему несчастью, она – вылитый портрет своего отца. Это вызывало некое сочувствие к молодой женщине, ребенком выданной замуж за человека, которого никогда не встречала, и отправленной в чужую страну, где она никого не знала и где все было ей незнакомо. Родившись племянницей короля, она должна была расплачиваться за это с изяществом и признательностью. Что же, если чрево Изабеллы окажется неспособным к деторождению, Жан возьмет в жены другую девицу. Но кого? Предпочтет ли Артур II, его отец, от такой «неудачи» сблизиться с Англией[97]97
  На самом деле в 1309 г., год спустя после смерти Изабеллы, он женился на Изабелле Кастильской, дочери короля Кастилии Санчо IV Храброго и Марии де Молина, дочери инфанта Альфонса де Молина.


[Закрыть], с которой бретонцы сохранили прочные связи? Прочные и очень опасные для Французского королевства, для которого они однажды могут обернуться угрозой с запада…

Непроизвольным движением Ногарэ подталкивал орлиное перо то вперед, то назад, заставляя его вращаться. Помимо громадного удовольствия, которое доставили бы ему ярость и сильнейшее разочарование Карла де Валуа, узнавшего, что его дочь отвергнута, мысль о том, что Франция может подвергнуться нападению с севера, запада и востока, приводила его в ужас.

Ногарэ не мог открыться в этом королю, так как это означало бы признаться царственному суверену, что он велел следить за чревом его родной племянницы. Но тем не менее одним из важных качеств королевского советника оставалась способность предвидеть непредсказуемое. Одновременно это являлось и пороком Гийома, так как он иногда терялся в шатких умозрительных построениях, которые имели очень мало общего с действительностью.

Решение пришло само собой: найти принцессу, обладающую привлекательной внешностью, одинаково подходящую для Французского королевства и для будущего Жана III.

Что же касается Изабеллы, он избавится от нее, сделав аббатисой. Климент V будет рад сделать им это маленькое одолжение.

Ногарэ удовлетворенно вздохнул: по правде говоря, довольно приятный выход из положения. Валуа же получит хороший щелчок по носу. Ему так хочется прибрать к рукам герцогство Бретонское, хотя бы с помощью внука… К тому же Французское королевство будет защищено от этих притязаний.